Аутодафе

Мне страшно. Мне никогда не было так страшно. Руки холодеют, сердце сбивается, голова… Моя голова совсем ничего не понимает. Что случилось? Почему всё так ужасно заканчивается? Где, в чём я провинилась? Ты ведь знаешь, скажи мне. Когда я свернула не на ту дорогу? За окошком – промозглый день – дождь стучит, уж столько времени, не прекращаясь - а я так люблю солнце. Скоро начнёт смеркаться, а потом наступит непроглядная ночь. Она будет нескончаемой и безнадёжной. Но, рассвет страшит ещё больше. То, что принесёт мне новый день – невозможно и несправедливо.

А вдруг, дождь перейдёт в ливень, и зальёт, затопит все эти мерзкие улицы, весь этот прогнивший город и эту поганую площадь? И тогда, не случится то, что не должно, не может случиться. Лей, лей, лей, свинцовое Небо! Смывай грязь с души, плач по мне и по всем невинно убиенным…

Поговори со мной. Утешь меня, утри слёзы, успокой душу. Объясни мне, в чём моя вина…

Помнишь, я была маленькой девочкой с длинными волосами цвета спелой пшеницы. Меня любили все – матушка и отец, сёстры и братья. Когда я шла по улице, случайные прохожие останавливались, чтобы посмотреть на меня и прикоснуться ко мне. Они улыбались, говорили приветливые слова, дарили сладости. И никогда, слышишь, никогда не бранили меня. Я была совсем кроха, но помню это прекрасно. Не было ребёнка в нашей деревне, который не хотел бы дружить со мной. Не было взрослого, который не брал бы меня на руки, желая приголубить или порадовать. А праздники? Все эти представления, гуляния, танцы, хороводы. Разве не я восседала на богато украшенных телегах, среди снопов, тыкв, корзин со снедью? Разве не меня выбирали возносить молитвы и прошения Всевышнему? Моя улыбка и голосок, звонче серебряного колокольчика, поднимали болящих с постели, усмиряли буйных и утешали огорчённых. Моя матушка, Царство ей Небесное, не могла нарадоваться на меня. И неустанно благодарила Небо, за подаренную ей благодать на старости лет. Братья нянчились и играли со мной, не ропща и не отлынивая. Сёстры дарили самодельные куклы, плели венки из полевых цветов, шили нарядные обновки. Батюшка гордился мною, больше, чем земельным наделом, завидным молочным стадом, жеребцами породистыми и своей любимой сыроварней.

Когда я подросла, парни стали заглядываться на меня. Красота, лёгкий нрав, не напускная добродетельность приводили в наш дом много сватов. Да разве только за это. А как же мои умелые руки, что вышивали узоры лучше всех мастериц в округе? А что же моё неустанное трудолюбие, внимание и уход, делавшие цветники мои самыми прекрасными и чудесными? А моё доброе, отзывчивое сердце, согревающее всякого обиженного и несчастного? Когда я пела, соловьи покорно замолкали. Помнишь, даже знатный люд не брезговал к отцу моему засылать подарки, чтобы сосватать меня. Ведь тогда всё ещё было хорошо, всё было правильно?

А потом захворала матушка. Ездила в город за покупками, застыла в дороге – осень была слякотная и прохладная. Приехала уж в горячке. Братья за лекарем съездили – кровь пускал, примочки делал – ничего не помогало. Несчастная бредила, металась на кровати, не узнавала никого. Соседка присоветовала к знахарке послать, что недалеко в лесу, у озера селилась. Батюшка осерчал – ногами топал, соседку взашей. А как маменьке совсем худо стало, старшего брательника втихую собрал и с дарами - к озеру. Приехала старая, всё жаловалась, что в дороге на разбитой телеге растрясли. Вошла в дом, свечку затеплила, к иконам повернулась – пошептала, покрестилась мелко и - к больной. Стала руками над ней водить, да стряхивать на сторону. Низко над лицом наклонялась – наговаривала тихо что-то – ласково и нежно, словно ребёнку малому. Матушка уж совсем плоха была, а глаза вдруг открыла и улыбнулась, вымученно. Знахарка водой из бутылочки, что с собой привезла, брызнула на лицо маменькино, да лоб и глаза смочила. Притулилась к печке устало: «Оздоровеет. Не томись, хозяин. Да Богу молись почаще! Забыл, знать, откуда блага твои, да радости». Помнишь, батюшка тогда из избы -то выскочил, как оглашенный? Уж позже вернулся - глаза мокрые, руки трясутся, а сам – счастливый-счастливый. Любил он супружницу свою, больше жизни. Благодетельница наша ещё посидела немного, да домой засобиралась. Перед уходом наказы сёстрам сделала, как за болящей ухаживать. Уж совсем за порог вышла, но вдруг обернулась да на меня посмотрела – как в душу заглянула. Рукой поманила, к себе притянула, ко лбу щекой прикоснулась. Сказала удивлённо: «Да ты Богом целованная». Я стояла - ни жива, ни мертва. Слов её не поняла тогда, да и не до того мне было – за маменьку переживала. Но сказанного не забыла. Уж не с тех ли слов беды мои начались?

Матушка выздоровела. И спустя некоторое время мы с ней отправились к знахарке – поблагодарить за труды и заботу. Ехали долго, неспешно. Ближе к озеру, коня с телегой оставили – дорога совсем заросла – вожжи к дереву привязали и пешком двинулись. Поклажа не тяжёлая – шли споро. Дорогой песни пели, да смеялись. К избушке знахаркиной вышли нежданно. Такой красоты я и не видела до того. Озеро раскинулось широко и привольно. Лес высокий, корабельный обступил воду со всех сторон. Среди могучих вековых сосен домик спрятался. Не большой, но ладно скроенный и крепкий. Я отчего-то думала, что будет всё страшное и в запустении. Но опасения мои сразу развеялись, и мы с матушкой поспешили к избе. Постучались. Дверь открыла девчушка – сирота убогая, после смерти родителей к ворожее прибилась. Была она немая, но умом не обиженная. В деревне рассказывали, что помогала она старухе по хозяйству, да травы-корешки лечебные собирать. Кивнула головой, улыбнулась, в дом повела. Знахарка нас встретила приветливо. Стол собрали. Гостинцы наши кстати пришлись. Посидели, почаёвничали, новости деревенские обсудили. Пока за столом судачили, хозяйка всё на меня поглядывала. А позже, отозвала в сенцы и стала расспрашивать. Про жизнь мою, про детство. Что люблю, да что умею. Слушала и в глаза пристально смотрела. Казалось, услышанным была довольна. Приглашала в гости к ней наведываться, по-простому, без причин. В деревню мы с матушкой воротились к вечеру. Обе усталые, но в чудесном настроении. И ведь тогда ничего в сердце моём не ёкнуло, не всполошилось. Значит, и тогда всё верно мы сделали?

С тех пор я сначала редко, потом всё чаще стала захаживать в дом у озера. Мне всегда были там рады – и девочка и старая женщина. Незаметно, они стали мне подругами. Знахарка мне про травки рассказывала, что хвори разные лечат. Учила собирать и заготавливать. Рецептами чудодейственными делилась. Молитвы наговаривала, следила, чтобы я их запоминала, да не путала. Места в лесу заповедные показывала, с травами редкими, да с силой волшебной. А с девчушкой мы по грибы-ягоды ходили, пироги пекли, варенья, да соленья готовили. И любили они песни мои слушать. Весёлое запою – смеются, в ладоши хлопают, затяну печальное – слёзы рукавом утирают. Так несколько лет прошло – спокойных и радостных. А потом пришли беды.

Государь наш войну затеял с соседней страной. В деревне мужиков и парней в солдаты забрали. Братья мои тоже с жёнами и невестами попрощались и ушли. Отец уж стар был – для войны не пригодный. Тихо стало в нашем большом доме – ни песен, ни смеха. Матушка стала потихоньку чахнуть. Всё в окошко глядела, да за околицу ходила – не возвращается ли кто, не несут ли весточку. Возвращались – побитые и увечные. И тем были рады. Молодухи и бабы зрелые ревностно друг на друга глядели. Кому же охота бобылий век коротать? На меня косые взгляды кидать начали. Красота моя не увяла, да и характер не испортился. И как прежде, завидной невестой слыла. Уж давно бы и замуж вышла, да не люб был никто. А родители меня так холили и нежили, что силком не заставляли. А затем начался мор в округе. Болезнь неизвестная косила старых и малых. Говорили, что это вояки принесли хворь с чужбины. Да разве легче от этого. Лекари были бессильны помочь заболевшим. И случилось страшное.

Слух пошёл в деревне, что во всех произошедших бедах ведьма виновата. Это люд местный раньше старую знахаркой называл, в беде за помощью обращался, уважал и почитал. А тут, словно глаза всем застило. Сначала шепотком, потом всё громче начали звать расправиться с колдуньей. И в один из пасмурных летних вечеров, обезумевшая, разъярённая толпа, с кольями и вилами ринулась к дому ворожеи.

Ты ведь знал тогда, что они хотят сделать, почему же не остановил их? Ты ведь знал, что эта старая, мудрая женщина ни в чём не виновата, так почему Ты позволили им совершить немыслимое?

Когда толпа подошла к дому, я возвращалась из леса. Увидев беснующихся людей, затаилась за буреломом, невдалеке. Мужики увечные вокруг избы шатались, кричали угрозы, кольями трясли. Бабы пальцами тыкали, подолами мели, насмешничали и издевались. А потом, кто-то крикнул: «Да сжечь их, дьявольское отродье! Все беды наши от них! Их не будет – всё наладится!» Я сжалась от ужаса, ушам своим не веря. Я помнила всех этих людей с детства. И никогда бы не могла подумать, что они могут стать такими лютыми, хуже зверя дикого. А тем временем, к избушке уже потащили солому и сухостой. Подпирали ставни и дверь кольями. Я знала, что старая и малая в избе. Сердце моё рвалось к ним на помощь - но что я одна могла сделать. Люди осатанели окончательно и разум их помутился. Вспыхнул огонь и стремительно побежал по соломе, начал облизывать стены, запалил крышу. Пожар занялся быстро и объял весь дом. Бабы, глядя на языки пламеня, пустились в пляс. Мужики гоготали, злобно разевая пасти. Это был настоящий шабаш. И в это время в пылающей избе закричали – страшно, протяжно, не по-человечески. Толпа смолкла и замерла. Крик оборвался. Всё было кончено.

Сколько жить буду никогда этот вой не забуду. Сколько жить буду никогда не прощу этим нелюдям того, что совершили. Прибитые и оглушённые произошедшим, побрели они молча прочь от догорающих руин. А я долго ещё лежала в кустарнике, рыдая и крича от боли и ненависти. Обессилев окончательно, забылась то ли во сне, то ли в бреду. Уже взошла полная луна, когда я очнулась. С трудом поднялась, пошла к пепелищу. Не было ни слёз, ни мыслей, ни желаний. Только одна окаменевшая ярость. Рухнув на колени, я истово и горячо молилась. За души невинно убиенных, за себя, в миг потерявшую веру в людей. Просила помочь мне не сбиться с пути, удержать и укрепить. Этот день я закончила совсем иным человеком. Не было больше весёлой, приветливой, нежной девы с пшеничными волосами. Была взрослая, мудрая, сильная женщина, с разбитым сердцем.

Я вернулась в деревню следующим днём. И лишь за тем, чтобы собрать пожитки свои. Я больше не хотела жить среди этих бесноватых. Матушка встретила меня с тревогой. Вопросов не задавала – всё уже знала. Сказала, что деревенские и про меня шушукаются, что мол с нечистой силой зналась. Потому, мол, и родичи мои и сама, хворобой и не заразились. Мне уже было ничего не страшно. Я перешла какую-то очень важную черту в своей жизни и она, моя жизнь, потекла совсем иначе. Взяв самое нужное, попрощавшись с отцом, сёстрами и матушкой, я вышла за порог родимого дома, понимая, что возможно никогда уже в него не вернусь. Я не знала, куда и зачем иду. Я совершенно не представляла, как сложится моя жизнь дальше. Я бежала прочь от пережитого ужаса и предательства. В тот день, покидая деревню я осознала, что Ты не зря меня сберёг. Я была Тебе для чего-то нужна.

Дорога моя оказалась не слишком дальней. Матушка, целуя на прощание посоветовала пристроиться в ближайшем городе, у подруги её старинной. Обещала вскоре навестить меня. До города я добралась без хлопот. Мужички из соседнего села везли овощи-фрукты на продажу – мне местечко на телеге и отыскалось. Подругу маменькину нашла скоро. Та была рада мне, комнатку отвела отдельную, благо была вдовая и бездетная. Вечером, за ужином, хотела она меня расспросить о причинах внезапного отъезда из отчего дома, но, видимо, не осмелилась. Увидела перемены во мне не весёлые и поняла, что причины есть. И важные.

Первые дни в городе я бесцельно бродила по улочкам. Смотрела на дома - каменные, красивые; оглядывала жителей – нарядных и зажиточных. Была на рынке городском. Прошлась по рядам, приценилась к товарам. В храм пришла, к иконам припала – целовала в углы, слезами омыла. Говорить что-то сил уже не было – стояла молча, из стороны в сторону качаясь, рыданьями захлёбываясь. Батюшка старенький подошёл неслышно, за плечи обнял, утешать стал. И не помню, что сказал, но стало легче, спокойнее. Вышла тихая, ободрённая. Сказала себе: «Бог знает, что делает. И меня, грешную, надоумит».

Матушка, как и обещала, приехала вскорости. Гостинцев привезла, подарков для подруги. Выглядела усталой и нездоровой. Хотела было новостями поделиться, но я рукой махнула: - «Не хочу!» - она и замолкла. Сидели рядышком, вспоминали старые истории семейные. И посмеялись, и всплакнули. Позже в город вышли, по улочкам прогулялись. На ночь не осталась, заторопилась домой. Мы с ней договорились, что пока я никуда из города не уеду. Хлебосольная вдова была совсем не против моего присутствия. Говорила: «Что я всё одна, да одна. Ни поговорить, ни пожаловаться, ни посмеяться не с кем. А с тобой-то всё способнее. Я тебя ещё и замуж выдам, вишь сколько женихов – целый город!»

Целуя маменьку на прощанье, я в глаза ей глянула, спросила тихо и строго: «Наказали кого?» Та взгляд потупила, выдохнула: - «Нет. Власти даже разбираться не стали. Себе дороже», - и добавила с состраданием – «доченька моя родная, не мучайся так. Бог их накажет, не пройдёт и года. Вот увидишь». Когда, спустя несколько лет мы с ней свиделись снова, я, пережившая уже много иных бед и лишений, первым делом спросила то же. И моей матушке нечего было ответить.

А где же был Ты, куда же смотрел? Разве не заслужили эти изверги смерти мучительной и неминучей? Разве не должны были сгореть они в Аду, коли обрекли на ад людей невинных? Молчишь. Тебе тоже, нечего сказать.

А пока дни мои в гостеприимном доме текли тихо и незатейливо. Совместные походы на базар за провизией, не обременительные хлопоты по хозяйству, уютные вечера за вкусным ужином и приятными разговорами. Рюмочка настойки вишнёвой, отменный грибной пирог, рукоделие для души – все эти маленькие радости возвращали меня к жизни. Медленно, постепенно и неумолимо. Так бы может и наладилась моя покорёженная судьба, если бы не новые, внезапно обрушившиеся несчастья.

Стала я замечать, что один франтоватый, привлекательный молодой человек уж слишком часто попадается мне на пути. Сначала подумала – случайность. Город маленький – все друг с другом встречаются. А потом поняла, что он подстраивает наши встречи. Не придала этому значение – ну, влюбился. Не первый и не последний. Мне он был симпатичен, но не более. Но однажды хозяйка моя прибежала с базара взволнованная и огорчённая. И, сбиваясь на плач и причитания, поведала, что товарки судачили, будто я этого мужчину приворожила. Оказалось, что он – сын известного в этих краях купца. И недавно ему сосватали богатую и знатную невесту из соседнего города. Свадьба намечена, угощения готовят, гостей созвали, а он возьми, да и откажись от невесты. Отец – в ярости, самыми страшными наказаниями стращает, мать от переживаний слегла в лихорадке – а ему всё нипочём. А тут, и скажи кто-то – в чём причина отказа. Купец к сыну с расспросами, а он и отпираться не стал – люблю, говорит, эту приезжую и женюсь только на ней, сватайтесь. Родители горюют – сын один в семье, наследник большого состояния. И проклянуть нельзя, и согласиться – никак. Какая-то залётная птица, без роду, без племени, да и голь перекатная им в невестки не нужна. Я, когда слушала весь этот рассказ сначала смеялась – уж больно всё это бредовым казалось. А потом, посмотрела, как добрая женщина убивается, и поняла - всё серьёзно.

Решила я поговорить с сынком купеческим. И при следующей встрече мимо не прошла, а поздоровалась приветливо и предложила обсудить возникшую проблему. Он и не удивился – считай, все горожане уже носили эти сплетни из дома в дом. Присели на скамью в парке, начали говорить. Я ему про то, что он хороший, да и жених завидный, но не люб мне, а значит и никакой свадьбы у нас с ним быть не может. А он – «зато ты мне люба, а значит моей будешь». Не получилось у нас с ним разговора, не понял он меня. Вернулась в дом свой новый, стала голову ломать – как дальше быть. Ничего не придумала. Понадеялось – подожду ещё немного, может что прояснится, изменится.

Изменилось, да так, что уж лучше бы мне сразу отсюда сбежать. Сначала, батюшка его суровый нагрянул. Ох, и позорил меня, ох, и пугал. Кричал так, что все соседи из окон повыглядывали. Я стерпела - слова не сказала в ответ. Ушёл ни с чем, но пообещал, что выкинет меня из города со славой поганой, великой. Что мне было делать? Вдова трясётся от страха, соседи глумятся и в спину плюют. Начала вещички собирать, да прикидывать – куда мне дальше двинуться. Да не успела. Тогда же ночью дом наш и подпалили. Мы уже спали, крики услышали, выскочили из уже вовсю пылающей постройки в чём были. Пытались пожар тушить – да где там. Кое-что из скарба вытащили, да сбережения припрятанные. И ведь никто не помог. Стояли в сторонке, смотрели как мы с вдовушкой моей горемычной, обе в саже и рубахах ночных порванных мечемся в огне и дыме.

Рассвет мы встретили, сидя на земле, закутанные в спасённые вещи – в полной потерянности, оглушённые бедой, человеческой подлостью и предательством. Матушкина подруга меня не винила – да и в чём была моя вина. Я сказала ей, чтобы в деревню нашу ехала. Там и кров, и еда, и семья моя. В горе не бросят – будет в безопасности и благополучии. Сама же решила податься ближе к столице. Собрали скудные пожитки, привели себя в порядок – как могли и, крадучись выбрались из города.

«Видно, огонь любит меня. В прошлый раз не достал, так снова вознамерился. А люди несут и несут мне этот огонь», - думала горько я, трясясь на телеге. Отмывшись в придорожной таверне, перекусила на деньги, что мне маменька оставила и, найдя попутный транспорт, снова отправлялась в неизвестность.

Дорога была длинная. Хорошо – денег было в достатке, хорошо – погода ладилась, хорошо – попутчики попадались не любопытные. Много повидала в пути – и плохого, и доброго. Прикупила одёжки подходящей в лавках, да у купцов проезжих. Силами собралась, и характером окрепла. Мысли всякие сначала тревожили – что, да как. Где пристанище найду, как новые люди встретят меня. Потом успокоилась – решила не торопить события.

В один из погожих дней остановились мы с возчиком в красивейшей деревеньке. Небольшая, вольготно протянувшаяся по обе стороны извилистой реки, окружённая дубовыми рощами, она одним своим видом грела и оживляла мою душу. До столицы было уже рукой подать и захотелось мне здесь обосноваться.

«Не могут среди такой красоты жить уж очень плохие люди», - уговаривала я себя, сгружая скарб с телеги. Я уже смирилась, что хорошими они не будут нигде.

Приняли меня равнодушно. Подсказали, какая изба продаётся и забыли про меня. Мне это только на руку было. Избушка стояла на самом краю деревни, ниже по течению реки – маленькая, аккуратная, с садиком живописным и забором высоким. И начала я обживать своё новое пристанище. С возчиком договорилась, что на обратном пути он заедет и весточку отвезёт родичам моим. Он не обманул – всё сделал, и в дальнейшем частенько матушка моя с ним гостинцы мне отправляла, а я – письма свои.

Жизнь моя была такая тихая и спокойная, что дни почти не различались. Привела домик в порядок, огород засадила под зиму, сад расчистила и обновила, цветник разбила под окнами. Всё меня радовало, всё окрыляло. Жители местные не тревожили, иногда издали здоровались, на вопросы мои отвечали – но не более. Разделавшись с делами по дому и на участке, стала часто ходить в лес. Сначала – поблизости, потом и дальше. Гуляла, травки-корешки выглядывала – наука знахаркина даром не прошла. Собирала, в дом приносила и, перевязав в пучки, вывешивала на чердаке, под крышей. Скосив траву на берегу реки, наметала стога и потом перетащила свежее, душистое сено в сарайку. Задумала я козочку купить – для молока и для бесед. Можно было бы съездить в столицу, но людей видеть не хотелось. Потому, отложила этот визит до лучших времён. Проездом, в деревеньке часто останавливались купцы. Не выходя за околицу, я приобрела всё, что надо было для нормальной жизни.

Задолго до первого снега, у меня уже были полные закрома припасов, нужный хозяйственный инвентарь, домашняя утварь, куски разной красивой материи и много полезного для рукоделия. А в маленькой пристройке для скота проживала дивная чёрно-белая козочка. Я чувствовала себя маленькой хозяйкой маленького царства. Душа моя успокоилась, сердце оттаяло. Я старалась забыть всё плохое, что со мной случилось.

Первую зиму на новом месте я прожила благополучно – в сытости и милоте. Ничто меня не тревожило, никто не приносил мне горя и бед. Заботы мои были привычные и лёгкие. Сидя студёными вечерами перед жарко натопленной печью, отпивая маленькими глотками свежее молочко, я предавалась прекрасным мечтам. О том, как буду жить здесь – долго, спокойно и счастливо. О том, чем буду заполнять свои тихие, уютные досуги.

Вот тогда, разве не было всё так, как Ты хотел? Разве деяния мои перечили Твоим планам? Так почему же всё так и не осталось?

Весна пришла ранняя и дружная. По письмам из дома я знала, что братья мои вернулись с войны. Не все целые и здоровые, но все живые. Маменька была так рада этому, что и её здоровье стало поправляться. Отец, получив молодых помощников, расширил хозяйство и дела пошли в гору. Сёстры, дождавшись женихов – своих и чужих – вышли замуж и уже были на сносях. Подруга матушкина на новом месте освоилась, да свою личную жизнь устроила – тихий, покладистый вдовец приметил её, и в жёны позвал. Жизнь дома налаживалась, и я была очень рада этому. Моя жизнь тоже оживала понемногу. Коза оказалась такой молочной, что деревенские бабы стали покупать у меня молоко. Прибыток был весьма кстати. А назначенные на лето свадьбы и местные праздники привели в мою избушку и модниц, желающих похвастаться обновками перед подружками. Местные жители не то, чтобы полюбили меня, но увидели пользу во мне. Наученная горьким опытом, я им в друзья не набивалась, но и от заказов не отказывалась. У меня были большие планы по дальнейшему обустройству моей жизни и деньги лишними не были.

Среди жительниц были и те, что вскоре начали наведываться ко мне в гости. Кто поболтать о жизни деревенской, кто совета спросить, кто пирожком побаловать. Молодые и старые – они приглядывались ко мне, к жизни моей и, надо полагать, делали выводы. Пытались и с вопросами подступать, но я мягко уходила от этих разговоров. И о себе не рассказывала, да и о них не спрашивала – так было спокойнее и надёжнее. Мужиков и парней местных старалась избегать – проблемы мне не к чему. Криво повязанной не ходила, но и нарочно наряжаться не стремилась.

Весна плавно перешла в лето, принеся жару, заботы в огороде, предпраздничную суету в деревне и массу приезжих. Вода в реке уже нагрелась, и я повадилась ходить купаться, вечером, в аккурат напротив домишки своего. В один из таких дней случилась, едва не ставшая трагичной, история. Я уже вышла на берег, выжимала мокрые волосы и собиралась переодеться. И тут, что-то привлекло меня, что-то происходящее на середине русла. Мне показалось, что там кто-то есть. Присмотрелась внимательнее – там плыл человек. Похоже, плыл не сам, а несли его спокойные, тёмные воды. Видимо, пловец купался выше по реке, и течение из-за крутой извилины притащило его сюда. Я громко крикнула – не нужна ли помощь. Тишина была мне ответом.

«Он тонет. Или уже утонул», - поняла я и пошла в воду. Короткими саженками, так быстро как могла я плыла к утопленнику. Иногда он становился невидим, наверное, уходил в глубину. Течение сносило его дальше и дальше. Я уже начала выбиваться из сил. Отчаяние накатило на меня.

«Ну уж нет. Я уже однажды не смогла помочь хорошим людям. Кто бы он ни был, я доплыву до него», - злость дала силы, и вскоре я уже держала утопающего за шею. Обратный путь был мучителен. Человек не подавал признаков жизни. Я со своей ношей погружалась в глубь, выныривала, отплёвывалась и плыла дальше. В какой-то момент силы окончательно оставили меня. И я просто встала на ноги. Хвала Всевышнему, это была отмель. И тянулась она до самого берега. Бранясь, как последний пропойца или разбойник, я волокла тело по песчаному дну. Дотянув до суши, рухнула на прибрежный песок и забылась. Пришла в себя и поползла к своей добыче. При свете луны я наконец-то разглядела, что отобрала у реки. Это была молоденькая девушка – спутанные длинные волосы, нарядное, богатое, городское платье – она не была похожа на купальщицу. Сил о чём-то думать не было. Я припала ухом к груди утопленницы. Еле слышно, с перебоями, но сердце билось. Напряглась и перевернула её на живот. Начала бить по спине, трясти за плечи, в надежде избавить нахлебавшуюся от воды. Не помню, как долго я это делала. Но чудо случилось – она задышала. Кинулась в деревню - просить о помощи. И ещё одно чудо произошло. По дороге шёл мужичок и вёл под узцы свою лошадку, тащившую порожнюю телегу. Вдвоём, мы ловко устроили несчастную на дровни и припустили к дому. Внесли в мою избу и положили на кровать. Мужик ещё постоял в дверях, спросил – не надо ли чего – и ушёл восвояси.

Спасённая была в забытьи, но дышала спокойно и ровно. Платье на ней уже почти обсохло, руки были холодны, как лёд. Чтобы согреть бедняжку, я укрыла её одеялами и растопила печь. Сама притулилась на кровать в соседней комнатке и мгновенно заснула.

Проснулась я от слабого стона. Не сразу вспомнила, что случилось накануне. Голова была тяжёлая, как при болезни. С трудом встала, подошла к страдалице. У неё был жар.

«Долго была в воде – застыла. Надо травки заварить», -подумала я, вспоминая выученные рецепты. Напоила отваром и больную, и сама напилась. И снова – спать. Целый день лечились сном и чудесными настоями. К вечеру мне полегчало. Силы вернулись и ум прояснился. Девушка в себя не пришла, но горячка стала ослабевать.

Три мучительных дня утопленница боролась со смертью. В иные моменты, думала – уйдёт, не удержу. Но мои истовые молитвы были услышаны. Очнулась и потихоньку пошла на поправку. И ещё долгие недели лечила я спасённую. Питьём целебным, примочками с травками, молоком козьим – вытягивала, выманивала её в жизнь. Уже придя в себя, девушка казалась отстранённой, не здешней, почти не разговаривала. Ей, словно, всё было в тягость – думать, отвечать, помнить, жить. Ела через силу, благодарила и отворачивалась к стене. Бывало, по несколько дней слова от неё не слышала. Ни о чём не спрашивала и ничего не просила. Лишь один раз, вскоре после того, как очнулась, прошептала еле слышно: - «Если можно, не говорите никому, что я здесь». Я пообещала.

Когда она немного окрепла, я начала выводить её в сад. Укрыв одеялом, усаживала на скамью, перед цветником. Занималась делами своими, но искоса за больной приглядывала. Казалось, ей и хочется улыбаться солнечному дню, порхающим бабочкам, кузнечикам и божьим коровкам. Вдыхать запахи цветов и слушать птичьи трели. Но какая-то чёрная тяжесть мешает ей. Не даёт жить в радость. В деревне никто не знал о происшествии. Мужик, что помог мне, на другой день в столицу уехал, на заработки. Обычные мои посетительницы были заняты приготовлениями к большому ежегодному празднику. Я жила свою обычную жизнь и не торопила события.

Как-то, прогуливаясь по деревне, наткнулась на маленького пушистого котёнка. Он жался к стене старой брошенной избы и жалобно мяукал. Оглядевшись по сторонам и поняв, что его никто не хватится, я подняла животинку и засунула себе за пазуху.

«Вот, кто нам нужен теперь. Вот, кого мы будем теперь любить», - шептала я котейке и улыбалась. Новый жилец быстро освоился и вскоре вовсю радовал нас своими умилительными проказами. Как же пела моя душа, когда я видела улыбку на устах выздоравливающей. Будто жизнь не в неё, в меня возвращалась. Эта, отвоёванная у смерти, выстраданная чужая жизнь словно примиряла меня, хоть сколько-то, с горечью прошлогодней, страшной потери. Я чувствовала, что теперь отвечаю за это слабое, плохо приспособленное к настоящему, такому тяжкому и суровому миру существо.

Маленький серый котёнок сделал то, что не получилось у меня. Неожиданная гостья моя стала меняться на глазах. Появился аппетит и интерес к происходящему вокруг. Она начала спрашивать о деревне и обо мне. Про свою жизнь пока не говорила, но я верила – пройдёт время и расскажет, что захочет. Сделала первые шаткие шаги, держась за меня, а вскоре уже потихоньку передвигалась самостоятельно по дому и в саду. Даже пробовала мне помогать по хозяйству, но я умерила её прыть – сил в ней было ещё совсем мало. С удовольствием играла с мохнатым разбойником и смеялась над его премудростями. Смех её был тихий, усталый, и звучал как маленький надтреснутый колокольчик.

Лето пролетело быстро и незаметно – слишком много забот и хлопот было. Деревенские праздники обошли нас стороной. Я не раз похвалила себя за верное решение – купить дом на отшибе, в стороне от людей. Лишь к осени, когда моя постоялица почти совсем окрепла, случайно забежавшая в гости соседка обнаружила пополнение в доме. Стала интересоваться – «кто, да что?» Я выдала свою новую подружку за дальнюю родственницу из родной деревни. Якобы – хворая она и приехала с моей северной стороны сил и здоровья набраться. Благо, края эти тёплые и сытные. Слова мои вскоре разнесли по деревне. Изредка наведывались любопытные. Я их не гнала, но и засиживаться не давала. Козочка по-прежнему радовала нас молочком. В сараюшке уже подрастали два козлёночка. Котюшка наш заматерел. Гладкий стал, степенный. Бывало, творожка накушается, и на колени ко мне – прыг. Мурчит – на всю избушку. А у меня – сердце тает. Как будто дома я, а в соседних комнатках батюшка и матушка, и сёстры с братьями. Гостья моя пристрастилась к домашним делам, да и в огороде была мне незаменимой помощницей. Молчаливая, покладистая, сметливая – она на лету схватывала советы и указания. Работала споро и ловко. Обучила я её и рукоделию. Бабы деревенские нас без заказов не оставляли. Жили мы тихо, благополучно и покойно. День катился за днём. Осень сменилась предзимьем.

Однажды, пошли мы в лес за хворостом. Набрали уже полные охапки и думали возвращаться. Как вдруг, из чащобы вышел парень деревенский. Я его и раньше встречала – охотником он слыл знатным. Поздоровались и уж было разошлись, как он к спутнице моей обратился: «Не знаю, как зовут тебя и откуда ты родом. Но такой красавицы я давно не видывал». Девушка вскинулась, щёки зарделись. Засмущалась – то на меня посмотрит, то на него. Потом хворост к себе прижала крепко, да и рысью через кустарники, домой. Парень озадаченно на меня глянул: «Обидел чем? Ты уж скажи ей, я не со зла. Нравится мне она. Давно издали за ней приглядываю. Я не из баловства. Я и сосватать могу». Я плечами пожала: «Скажу. Только нелюдимая она. Видно, кто-то горько обидел. Особо не надейся».

А вечером - знать случившееся даром не прошло - захотела она мне о жизни своей рассказать. Тяжёлый был разговор. И плакала она и ругалась. Я и не думала, что в птичке этой нежной столько горечи и ненависти может быть. История её была печальная, хотя и обычная. Родители были зажиточные. Любили и баловали единственную дочь. Но в одночасье батюшка захворал, слёг и уже не встал. А как схоронили затужили бабы осиротевшие. Всё на мужчине держалось – и дом, и дела купеческие. Женщины и растерялись. Спустя короткое время, стал в их дом человек захаживать. Были они с покойным батюшкой партнёрами, дела вместе вели. И не заметили мать с дочкой, как подмял он и всё хозяйство, и всю торговлю купеческую, и всё устройство в доме под себя. И не обижал вроде, да уж слова своего женщины не имели. Был он вдовцом и предложил матушке пожениться. А она и отказать не посмела. Уж больно её смерть любимого мужа подкосила. Свадьбу сыграли, как положено, через год. Матушка совсем присмирела, ничего поперёк мужа нового сказать и не мыслила. А он решил падчерицу с рук сбыть, да с выгодой. Нашёл жениха для дел своих полезного. И ничего, что стар, скуп и немощен. Никто у невесты и не спросил – хочет ли замуж за такого. Пробовала, сердешная, и уговаривать отчима, и жалобить. Да куда там. Всё решил и свадьбу назначил, благо компаньону новому суженая очень уж приглянулась. Вот она и надумала сбежать из дома. Вышла, будто на прогулку, извозчика поймала, да вон из города. Вещей с собой никаких не взяла, а как поняла, что ни денег, ни пристанища, ни пропитания теперь у неё нет, да и взяться неоткуда, решила – жить незачем. Монеток хватило в аккурат до этой деревни доехать. Расплатилась с кучером, да и к реке пошла. Ну а дальше, я уже знала – что случилось.

Выслушала я рассказ и ответить нечего. И грех это великий – жизнь кончать, но и понимала я её очень хорошо. Сама была на краю, как люди меня предали. Присела я с ней рядом на лавку, обняла за плечи и поплакали вместе – она о своём, я о своём. С того дня, потеплела она, будто беседа наша сняла тяжесть с души. Веселее стала, говорливее. Бывало, защебечет о своём, о девичьем – про детство безоблачное, про отрочество лёгкое и счастливое, про подружек городских, про парней, что любезничали с ней. А я слушаю, и свою жизнь вспоминаю. И слеза накатит и ком в горле – как хорошо всё было, и что стало. Потом, утру мокроту с лица и запою. То весёлое, то грустное. А она слушает, щёку подперев кулачком, глаза закроет, а из-под ресниц – катятся и катятся слёзы. Так мы изживали беды свои и горечи душевные.

Нежданный ухажёр стал захаживать в гости. Я была не против. Помощи мужской нам в доме не доставало. А парень оказался рукастым и работящим. И домик подлатал, и крышу перекрыл, и крылечко новое выстроил. Бывало, мы с подругой моей все дела переделаем, в тулупы овечьи закутаемся и на скамеечку садовую угнездимся – смотреть, как гость трудится. А ему и нравится – хоть какое, да внимание. А потом, в протопленной избе за столом чаёвничаем, с пирогами свежими и пышными, да с вареньем сладким и душистым. Он – чинный и важный – на девушку почти и не смотрит, но всё видит. То чайку подольёт, то вазочку с конфетками пододвинет. А она алым цветом заливается, глаз не поднимает. А только видела я – нравится он постоялице моей. И радовалась я, что счастье расцветает.

Так в делах и малых радостях прошла ещё одна зима на новом месте моём. К весне, мы уж настолько привыкли к размеренной и тихой жизни, что начали планы строить. Когда свадьбу сыграем, где дом новый для молодых заладим, как детки народятся.

Был конец мая, когда как-то в сумерках в избу нашу постучали. Я к двери - открыла. На пороге мужчина в костюме городском. Отодвинул меня и в комнаты прошёл. Я за ним кинулась. Из-за спины широкой вижу, как ласточка моя побелела, за виски схватилась. Поняла я, что отчим это. Собственной персоной нагрянул. И как только дознался об убежище нашем? Что дальше было – и вспоминать не хочу. Кричал, бранился, угрожал. Всеми карами стращал. Видно, сильно надо было ему, чтобы беглянка вернулась в город. Но девочка уже окрепла и стояла на своём – не сдвинешь. Я только с бочку тихорилась, в разговор не вмешивалась. Но смотрела, чтобы подружку мою вражина не обидел. Угомонившись немного, мужчина оглядел жилище наше с выражением брезгливым. Плюнул на пол, развернулся и вышел из дома. Недалеко ждала его карета, чалой лошадкой запряжённая. Уже усаживаясь на сиденье, крикнул он: «Захочешь вернуться, поскудница, на порог не пущу. Сдохнешь от голода. Как мамаша твоя. Пшёл». Кучер хлестнул кнутом, чалая взвилась и рванула с места. Заливаясь слезами, несчастная повалилась на крыльцо. Раскачиваясь и причитая, плакала горько, долго и безутешно. А я и не знала, чем помочь. Да и как тут поможешь.

С этого дня по деревне слухи поползли стыдные. Знать, кто-то слышал слова гадкие и додумал их. Стали нас местные сторониться, шипеть в спины, да пальцем показывать. Срамные слова про нас говорить, да гневом Господним пугать. И превратились мы в гонимых и отверженных. Без вины - виноватые. Жених как в воду канул. За версту дом наш стал обходить. Подруга моя из избы нос не кажет. Я попыталась бабам объяснить, что нету греха на нас никакого. И слушать не стали. Заметила, таять стала жиличка моя. Всё сидит у окошка и выглядывает на улицу. Ждёт, когда кавалер придёт. Надеется. Из последних сил. Не смогла я на это смотреть безучастно и как-то вечером подловила поганца. Он, увидев меня, стушевался, стоит - с ноги на ногу переминается. Я к нему с расспросами. А он мне – что-то про сплетни, позор, и маменьку, которая «такую невесту на порог не пустит». Поняла я тогда – без толку объяснять что-то. Видят они - то, что хотят увидеть. И нет им дела - какие мы - по правде. Домой воротилась, молчу, глаза отвожу. А птичка моя всё и без слов поняла.

На другой день я в соседнее село отправилась, за покупками, совсем припасы наши истощились. Возвратилась уж к вечеру. В дом зашла – тихо, стыло и темно. Я аукаться, постоялицу свою звать. Тишина. Сердце у меня зашлось от нехорошего. Сунулась в комнаты, шарю по кроватям, в углы заглядываю. Нет никого. Фонарь в сенцах нашла и запалила. В сад выскочила, всё от забора до забора осмотрела. И тут – как в голову стукнуло – сарайка. Бегом туда. Дверь распахнула. А там…

Через балку деревянную на потолке верёвка перекинута. И висит моя подружка несчастная, да оболганная в петле. Я за ноги ухватила, всё пытаюсь её приподнять, верёвку ослабить. Потом поняла – поздно уже. Села я на пол и молчу. Хочу заплакать, закричать, а горло как свинцом залитое. Ни слёз, ни звуков. Так и просидела до рассвета, глаз не сомкнув. С первым солнышком, поднялась, на табуретку встав, верёвку обрезала, тело бережно сняла, на сено положила. Как, что дальше делала – почти не понимала. Голова – вся в тумане. Знаю лишь, что похоронила убиенную в лесу, на поляне светлой, солнечной. Цветов лесных набрала, невесте не случившейся, и весь холмик усыпала. Помню, лежала на этом холмике и всё повторяла: «Не уберегла, голубку мою, не уберегла».

Ещё три дня пробыла я в деревне. Всё думала, думала. Год жизни прибавила я мною спасённой. Но судьбы не изменила. Людей я уже даже не ненавидела. Жалкими мне они казались и мерзкими. Как жабы или гады какие. Это их слова злые убили девочку мою. Но и сами они живыми как будто и не были.

Но ведь тогда, Ты тоже знал правду. Что же глаза этим иродам не открыл, не вразумил их? Почему в сторону отошёл? Как попустил, чтобы жизнь молодая так страшно закончилась?

Решила я снова отправиться в путь. Ещё дальше, на юг. К морю. Собрала пожитки свои не хитрые, припасы упаковала, деньги, отложенные на свадьбу и новый дом, припрятала по укромнее, живность из сарая выпустила – пусть новое пристанище ищут, котейку - в котомку и – за порог. Уходила краями, чтобы не видеть никого. На тракт вышла, а там вскоре и попутчики образовались. Ехала долго, очень долго – уж больно путь не близкий был. Всё молчком, да сторонкой от людей. Только котик и скрашивал дни мои беспросветные. Через пару месяцев пути, прибился к каравану купеческому, с которым я к морю двигалась, мужчина молодой. Вояка, бравый и удалой. Был он хорош собой и не глуп. Сперва вроде приударить за мной решил, но понял – не до того мне. И стал просто, по-дружески опекать меня и заботиться. Душа моя истерзанная и потухшая, так нуждалась в этом, что я и не заметила, как привыкла к его вниманию и помощи. И когда он объявил, что скоро его родная деревня будет на пути, я затосковала. А он и предложи: «Оставайся со мной, любезная сердцу моему. Неволить ни к чему не стану. Захочешь – поженимся. Нет – так буду помогать тебе. Слаба ты очень. Подкосило, видать, тебя горе какое. Не сдюжишь одна». Я подумала и согласилась.

И зажили мы тихой и незаметной жизнью. Слово своё друг мой сдержал. Домик славный нашёл для нас с котюшкой. Сам поселился неподалёку. Приходил каждый день. Хозяйство наладил, скотинку завёл, жильё обустроил. Местные его знали хорошо, уважали и привечали. Родня умерла вся давно, потому получалось, что мы с котейкой стали ему самыми близкими. Селение было небольшим, расположившимся на берегу моря. Дома утопали в садах. У берега швартовались рыбачьи лодки и шхуны. Казалось, здесь наконец-то найду я покой.

День за днём, жизнь моя вплеталась в круговорот дел, хлопот, событий. Постепенно, я забывала трагедии давние и недавние. Народец вокруг был, как везде – и пьянствовали, и ленились, и раздорами семейными занимались, и дрались, бывало, и приворовывали, и чужому благу завидовали. Людей я сторонилась, потому как, больше совсем в них не верила. А полюбила море. Бывало, приду на берег высокий, сяду на траву и гляжу вдаль. Ветер свежий волосы треплет, словно сдувает беды мои и печали. Часто со мной котик приходил на водные просторы смотреть. Сядет рядышком, к боку моему привалится и головой вертит – то на меня смотрит, то по сторонам. Устанет, на колени вскарабкается и спит сладким сном, под шум волн и шелест травы.

Через год после приезда мы сыграли свадьбу. Не могу сказать, что любила моего суженого крепко. Наверное, вся любовь моя выгорела. Но мне было с ним так легко и спокойно, что лучшего мужа я и не желала. На свадьбу приехали родичи мои. Матушка постарела сильно, но держалась бодро. Батюшка был рад, что я обрела свой дом, семью и счастье. Сёстры с братьями мужа моего одобрили и всё в гости звали.

Ещё через три года родился у нас сынок. Супруг был безмерно счастлив. Не знал, как меня порадовать и отблагодарить. Я сначала и не поняла, что сама чувствую, но по мере того, как дитя моё росло, во мне просыпалась мать – чуткая, нежная и заботливая. С сыночком моим мы были настоящими друзьями, с малых его лет. А как подрос, так и помощником стал. А уж потом и две дочки-погодки народились. Семья наша была ладной и дружной. Всё вместе делали. Хозяйство разрослось, и стало богатым, и завидным. С годами, во мне пробудилась любовь к супругу. Ни разу не обидел он меня, не предал даже в мелочи какой, и не разочаровал. Он был таким славным отцом, что деревенские бабы его в пример своим мужчинам ставили. Он был нежным и страстным любовником для меня. Всегда разным, и всегда желанным. Знаю, что многие деревенские красотки мечтали оказаться в его объятиях. И обхаживали его, и приманивали. Но он был всегда мой, и только мой.

Помня печальный опыт, никому не говорила я об умениях и знаниях моих. Своих домочадцев лечила, как знахарка научила. А более – никого. Так прожили мы не мало лет. И я уже решила, что беды и печали забыли про меня. Что люди перестали видеть во мне причины неудач своих и горестей. Что Ты вспомнил обо мне и послал кусочек счастья. И вот тогда случилось то, чего я и ждать, и бояться перестала.

Давече, уж дней десять как назад, поехал муж мой ненаглядный в город, на ярмарку. Девочек наших взял с собой – уж больно просились. Знала я, что пробудут там дня два и – назад, с покупками и гостинцами. Это лето выдалось засушливым. Зерно вызрело тощее, хоть плачь. А в прошлое - саранча налетела на поля местные. В закрома толком ничего и не положили. Урожаи побило - народ заголодал. Морем кормились, но нужно ведь и хлебушек жевать. Мужики подались в город, на заработки. Семья наша не пострадала, ибо занимались мы овощами и фруктами, да овец с коровками держали. А кормовые саранча не тронула. Да и сады-поля наши в низинке расположены – не засохли.

К вечеру дня приезда стала я волноваться. Не спокойна душа – и всё. Хожу на околицу, выглядываю – не едут ли мои. Сын успокаивает: «Не грусти, родная маменька. Батюшка обещал нынче вернуться – значит так и будет». Стемнело, а их всё нет. Послала я сыночка навстречу. Сказала, чтобы до ближайшего села добрался, а дальше – ни ногой. Если проголодается – в таверну пусть зайдёт перекусить. Ушёл и - с концами. Извелась вся. Не помню, как и до рассвета дотянула. А потом вернулся сын. Смотрю – бредёт по дороге, ноги заплетаются, лица на нём нет, руки и рубаха в крови. Я к нему кинулась, за плечи трясу, в глаза заглядываю. «Что?» - кричу, -«что случилось? Где они?»

Рухнул мальчик мой на колени, забился в истерике. Я сама дрожу вся, поняла уже, что страшное произошло. А его в чувство привожу – водой из ведра плеснула, по щекам ладонью хлещу. Он опамятовался, бросился ко мне в объятия. Плачет, захлёбывается, руками в меня вцепился, будто потерять боится. Кое-как успокоились. Сели в избе. Говорить начали. И рассказал он мне. Как дошёл до села. Как заглянул в таверну, потому что проголодался. Как увидел там толпу мужиков местных - пьяных, буйных. Как понял из разговоров, что возвращались они из города – злые и без денег - не нашли работы. Услышал, что встретили они по дороге воротящихся с ярмарки богатеев деревенских - мужика с двумя девчонками малыми. И что хмель, злость и зависть чёрная в голову злодеям ударила и решили они мужичка ограбить. Да он не согласился. Стал добро своё защищать. Леденея от ужаса, узнал он как навалились они всем скопом на мужика, да и прибили чем ни попадя, что под руки попалось. А потом и малых, чтобы не донесли властям. А после, взяли всё что в телеге было и в кабак – пропивать. Рассказал сынок и о том, как незаметно выбрался из таверны и побежал к месту, где родных наших умирать бросили. Как нашёл батюшку и сестёр. Как пытался к жизни их вернуть. Всё тщетно. Как, убитый горем, возвращался потом домой, проклиная воров и убийц.

Долго мы ещё сидели, обнявшись и утирая слёзы. А потом я сказала ему, чтобы вещички свои собрал. Велела к родне моей пробираться. Хоть пешим, хоть конным, из последних сил, несмотря ни на что, но дойти. И остаться там. И вырасти смелым, честным, добрым – как батюшка его. И стать непременно счастливым. Чтобы жена хорошая и детки. Он протестовать пробовал, но я была неумолима. За околицу вывела огородами, на прощание перекрестила и крестик свой нательный на шею повесила – чтобы хранил в дороге и уберёг от бед. Обнялись. Я поцеловала в лоб его: «Помни меня, сынок». И в спину подтолкнула: «Иди. Не оглядывайся». Дождалась, когда он скроется вдали и пошла к дому. Я была уже совсем спокойна. Первый раз в жизни я совершенно была уверена в том, что мне следует сделать. Нашла в сарайке смесь горючую, накрутила факелов с десяток. Потом прилегла, надо было дождаться ночи.

Луна уже взошла и ясно освещала мою дорогу. Жизнь в деревне затихла, даже собаки не брехали. Я подходила к каждому дому, поливала горючкой стены и закрывала на засов ставни и двери. Обойдя все строения, я зажгла факелы и стала бросать их в дома. Просохшие до звона за жаркое лето, избы вспыхивали как береста. По жухлой траве пламя быстро побежало к сараям, в сады и огороды. И скоро, вся деревня пылала. Не помню, слыхала ли я чьи-то крики о помощи. Я стояла на дороге, смотрела на бушующий пожар и хохотала. Да, Ты не ослышался, хохотала. Горела не только деревня, горела вся моя жизнь. Такая, в сущности, короткая и несчастливая. И я была этому рада. Я так устала верить, любить, терять, снова учиться жить и верить, и опять терять всё. К утру, когда приехали стражники от деревни остались лишь тлеющие уголья. Меня заковали в цепи и отвезли в городскую тюрьму. И вот я здесь, жду своей участи.

Ты думаешь я о чём-то жалею? Нет. Ещё днём, когда я только начала по капелькам вспоминать всю свою жизнь, мне было страшно и казалось, что я безмерно виновата. Но теперь… Помнишь, мне давно приснился странный и прекрасный сон. Я тогда совсем девчонка была. Будто иду я по лугу. А на нём растут цветы дивные. И пахнут они чудесно. Солнце светит, птицы поют. И мне так хорошо и покойно. И думаю я во сне, что, наверное, это и есть Рай. А потом вижу я, что стала уже взрослой. И я красива и счастлива. А потом вдалеке появляются люди – мужчина и две девочки. И я им, почему-то, очень рада. И они мне. Я хочу к ним бежать. Но сон на этом обрывается. Тогда, проснувшись я подумала, что такой будет моя жизнь – счастливой и прекрасной. Не сбылось. Моя жизнь оказалась совсем другой. Но разве есть в этом моя вина, скажи? И если хоть что-то я и в правду сделала не так, вразуми, не погнушайся. Не откладывай, ведь скоро будет поздно.

Огонь любит меня. Он дважды хотел меня убить, но третьего раза не будет. Ты - благ и справедлив, Ты не допустишь. Я знаю. Я верю.

Светает. Этот наступающий день я не переживу. Власть быстра на расправу. Ишь, торопятся, и день и ночь стучат на площади. Работают, не покладая рук. Чтобы так для добра и дел хороших трудились. Но ведь они всего лишь люди – слабые, гадкие, подлые, несправедливые.

А Ты – благ и справедлив. Ты не допустишь.

Мой сон всё-таки сбылся. Если выбросить всё ужасное из моей жизни, останется счастье. Мой муж и мои дети.

Я безмерно устала. Тишина давит мне в уши. Мысли путаются, грудь теснит и слипаются веки. Я усну и снова будет цветущий луг, солнце, птицы и мои любимые, родные. Теперь-то я знаю, кто эти люди. И я бегу к ним, бегу, бегу…


- Вставай, пора идти. Судьи – на месте. И палач тебя заждался. Народ уже собрался на площади. И не погляди, что дождь проливной всё утро шёл. Кругом развезло – ни проехать, ни пройти… Аж, из дальних деревень съехались. Конечно, когда ещё такую потеху увидишь. Где ты там? Вставай, говорю. Что разлеглась? Хватит претворяться.

- Подожди. Дай я посмотрю… Всё кончено. Она не дышит. И уже почти остыла. Умерла. Казни не будет.

- Как умерла? Там плотники всю ночь работали – для неё сбивали помост. Моя невеста очень расстроится. Ей так хотелось посмотреть, как будет гореть ведьма.

- Откуда ты знаешь, что она - ведьма. Ты что умеешь отличать ведьму от простой бабы?

- Ведьмы страшные, седые и старые. Так маменька говорит. Я видел эту. Она такая и есть. А ещё, на ней креста нательного нет. Так судьи сказали. Ведьма, точно ведьма. Целую деревню сожгла, с людьми. И заслужила лютую смерть.

- Не злобствуй. Раз умерла, значит её Бог простил. Уберёг от костра на площади.

- Вечно ты всех жалеешь. Что же за напасть такая. Дьявол побери эту проклятую старуху. Сдохла не вовремя. Расстроится невеста. Так ждала этой казни.

- Что это? В темнице светло стало, как на улице. Погляди, это солнце из-за туч вышло и заглянуло к несчастной. И дождь совсем перестал. Не иначе - знак Господний… Постой. Не уходи. Посмотри на умершую. Она вовсе не старуха. И не страшная… Красивая она. Улыбается. И волосы - цвета спелой пшеницы…