Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 36

11

Той весной Халим ездил в Ливан гораздо реже прежнего, а к лету и вовсе прекратил. Отчасти причина была в том, что изменились приоритеты полковника Чади. Полковник ожидал израильского вторжения в Ливан; а это означало, что сирийским спецслужбам придётся иметь дело с регулярной армией. Срок полномочий ливанского президента заканчивался в сентябре. Полковник Чади ожидал, что израильская армия будет на месте задолго до этого, чтобы обеспечить избрание Наджи.
- Не то, чтобы это имело какое-то значение, - сказал полковник Халиму. - Если Наджи изберут, он будет убит.
Это чересчур - ожидать, что мы будем мириться с такой фигурой по соседству.



Двойная жизнь бегуна при работе на полковника Чади с самого начала гражданской войны в Ливане, плюс его тройная жизнь при работе на Таяра - вытягивали здоровье.

Он всё больше налегал на алкоголь, и это беспокоило полковника; отчасти поэтому Халим стал получать меньше заданий. Раньше Халим казался полковнику человеком неуязвимого равновесия и умеренности. Но чрезмерно эмоциональная реакция Халима на известие о гибели Зиада произвела на полковника сильное впечатление и изменила его мнение о подчинённом. Только тогда, в то унылое дождливое утро в каменном фермерском доме на границе, полковник осознал, насколько измучен Халим. И это было не всё. Что-то ещё мелькнуло такое... На мгновение полковнику померещилось, что он знает Халима далеко не так хорошо, как ему кажется.

Искренность проявленных Халимом чувств заставила полковника задуматься. Халим был успешен и имел бесчисленное множество друзей. Возможно ли, что при этом чувствовал он себя одиноким, раз смерть одного только друга оказала столь сильное воздействие?


Конечно, это возможно, - рассуждал полковник. - Есть причины, по которым даже такой человек, как Халим, может чувствовать себя изолированным. Жизнь с секретами лишь одна из них, но вовсе не обязательно основная. Халим вырос в Аргентине, и это тоже может быть причиной его отчуждения... Или просто свойство характера. Человек, которого уважают, - особенно такой идеалист, как Халим, который так сильно верит, который так много хочет, - и который считает, что не заслуживает уважения...


Он не просто так достиг своего нынешнего высокого положения. Он хорошо понимал человеческую природу и потому решил, что Халим;Зиад-дружба - странная близость двух совершенно разных людей - вполне могла быть тем, чем казалась со-стороны: игрою случая.

Так что полковник Чади, перед которым в данный момент стояла сотня серьёзных вопросов, отбросил сомнения в лояльности и патриотизме Халима. Скоро Израиль наверняка вторгнется в Ливан. ООП будет разбита. Сирийская армия может быть атакована. Наджи, прикрытый бронёй израильских танков, примется охотиться за соперниками. А шииты и друзы и анти;Наджи марониты?
Гражданская война в Ливане длилась уже семь лет и могла продолжаться столько, столько её огонь будут кормить оружием и деньгами и подрастающими детьми.

Нужно сделать и то, и это... Кроме того, полковник очень уважал Халима как личность. Ему нравились прямота и скромность и целеустремлённость Халима. Он испытывал нечто большее, чем сочувствие. Его забота о Халиме шла из глубины души. Полковник похвалил работу Халима и приказал ему отправиться домой и отдыхать от дел, которые в любом случае были бы прерваны вторжением:
- ...Израильтяне войдут, обосрутся и уйдут отстирывать штаны. После этого мы с тобой сядем и посмотрим что делать дальше, вместе.


Халим поблагодарил. Стайер чувствовал, что выдохся. Он проработал на полковника Чади почти десять лет и, по собственной оценке, в конце концов потерпел неудачу. Грядущее вторжение Израиля в Ливан станет провалом операции "Стайер"; на финише этого этапа медали не будет.

Халим догадывался, что вызвал у полковника Чади некоторые сомнения в агенте. Он знал, что мог бы это исправить; в ближайшие годы, если бы впереди были годы. Но сейчас это его не волновало, потому что он больше не думал о будущем. Халим видел, что долгое путешествие Стайера подходит к концу. Скоро, очень скоро настанет время для прощальной улыбки и прощального взмаха рукой.

Он вспомнил как в Дамаске, сидя у камина, беспомощно слушал излияния Зиада и смотрел на пляску теней как на ритуальный танец провожающих - их обоих - в иной мир. Он тогда чувствовал себя очень близким Зиаду, настолько близким, что задавался вопросом, не путает ли он судьбу Зиада со своей.

Да, за годы дружбы Зиад дал ему очень много, гораздо больше, чем все другие. И разве не странно, что всё вот это вот так свершилось? Даже приступая к действию только после тщательного планирования и прилагая волевые усилия, нет способа сегодня распознать тот момент, который неизбежно - мистическим образом - пробьётся и вылезет и бутон его раскроется в будущем.

Интересно, когда это началось?
Но как выделить "это"? Из какой части сложной схемы всего? Из грязного кошмара Ливана? Из привязанности к Зиаду? Или всему виной оторванность от своей страны и культуры?

Да, всё дело в этом.

Уже много лет у Халима не было времени задавать себе подобные вопросы; над которыми такой отшельник, как Белл, размышлял изо дня в день.
А ведь когда-то Халим подолгу и неторопливо, вместе с Беллом сидя рядом с гранатовым деревом и газелями и львом, думал и делал выводы. До Шестидневной войны. Да, он очень хорошо помнил те времена.



***

Той весной Йосси виделся с Таяром только один раз. У них было мало причин встречаться после того, как оба смирились с тем фактом, что Стайер работает главным образом на полковника Чади. У Таяра было гораздо больше причин, чем у полковника Чади, беспокоиться о последствиях смерти Зиада для Йосси. Он знал, как они были близки, знал и то, что Йосси отчего-то отождествлял себя с Зиадом.

Но у Йосси не было ни малейшего желания превращать эту встречу в драму. Наоборот, он хотел чтобы всё прошло как можно более обыденно; хотел сохранить лицо.

Они встретились в конспиративной квартире в доме на побережье близ Бейрута. Йосси был задумчив и, казалось, излучал покой. Поглядев на него, Таяр тоже успокоился. Он решил что Йосси, учитывая сложившиеся обстоятельства, очень хорошо справляется.

В этот раз, едва помянув Зиада, Йосси быстро переключился на другие темы. Таяра это обрадовало. Казалось естественным, что, пережив смерть друга, Йосси оглядывается на свою жизнь и вспоминает другие времена. Таяр подумал, что это хороший знак. Его ободрило и то, что Йосси спросил про Анну; Йосси как будто хотел разбудить в себе самые лучшие и наиболее ценные воспоминания. Таяр вздохнул с облегчением и принялся рассказывать с воодушевлением:
- В жизни Анны случились большие перемены. Её художества неожиданно заметили. Теперь она выставляется за границей, и каждый дилер в Иерусалиме - чтобы считаться серьёзным торговцем - должен иметь её работы. Быстрый успех этот вызван изменениями ландшафта.
В течение многих лет Анна рисовала холмы вокруг города такими, какими увидела их впервые: россыпь миндальных и оливковых деревьев; прилепившиеся к склону развалины каменного дома; обрамляющее вид на пустырь воспоминание о воротах; скудная геометрия арабской деревни; ослиная тропа, петляющая сквозь пыль и века.
Теперь эти сцены простого Иерусалима исчезли: бетонные жилые дома расползлись по холмам, покрыли их ярусами, и растут уже даже в иудейской пустыне.
В пьянящем оптимизме после Шестидневной войны всё это происходило как-то незаметно. Сначала, равняясь на современные субурбии Запада, застроили холмы. Затем соединили их асфальтированными шоссе. Но постепенно люди поняли, что теряется дух города. Они захотели видеть настоящий Иерусалим, старый Иерусалим, и вспомнили об Анне. И в мгновение ока дом на Эфиопия-стрит стал чем-то вроде святилища, особенно для богатых американцев, приезжающих сюда летом. Они приходят в дом Анны одетые как для прогулки во Флориду, и с благоговением - Святая Земля, в конце концов - вышагивают вдоль стен, выбирая наиболее соответствующий их воображению настоящий Иерусалим. Анне неловко делать деньги на ностальгии. Она стесняется внимания, которое ей оказывают. Раз или два я сидел в углу, когда приезжала группа туристов, и на меня смотрели с большим любопытством. Что за старый улыбчивый калека-араб? Верный слуга, которого держат из жалости, хотя от него уже мало толку? Но художники, как известно, эксцентричны, поэтому посетители уважительны, просто на случай, если я какой-нибудь решающий-вопросы-друг знаменитой леди. "Прекрасный солнечный денёк", - говорят мужчины с душой, и я киваю с удовольствием. Конечно. Даже немые старые арабы прекрасно наслаждаются солнечным деньком. Я думал о том, чтобы остановить парочку туристов на пути к выходу, загнать в угол своими костылями, а потом вперить в них дикий взгляд морехода пустыни и прошептать: "Послушайте, я был первым шефом Моссада, позвольте мне рассказать вам мою историю..."

Таяр озорно подмигнул Йосси, и с чувством закончил рассказ:
- Бедная, бедная Анна. Успех для неё - настоящее бремя. Она рада признанию, но чувствует, и всегда будет чувствовать себя неловко. Чужие люди, они думают, что она немного с приветом, а она просто стесняется...



Были у Таяра хорошие новости и об Асафе и его Эбигейл. Притерев шероховатости, они теперь стали ближе друг к другу; хотя Асаф по-прежнему жаждет иметь потомство, а Эбигейл по-прежнему против брака.
- Они с Анной стали подругами, и это, конечно, хорошо. Ей тоже почему-то нравится со мной разговаривать. Мы подолгу беседуем на балконе, когда Анна работает. Наверное, я для неё что-то вроде ключа к прошлому Асафа. Она спрашивает о тебе и о брате Анны, требуя раскрыть все секреты о том, как Асаф стал тем, кто он есть. Я говорю ей, что не знаю никаких секретов, и что Асаф гораздо лучший источник для утоления её любопытства. А она думает, что я что-то скрываю, и заходит с другой стороны... Она нравится мне всё больше и больше. Конечно, у неё есть страхи, которые нужно преодолеть; как и нам в том возрасте, или в этом возрасте...



Поговорили они и о Белле на веранде,  и об Абу Мусе и Мозесе Эфиопском за игрой в шеш-беш, и о Юсефе где-то в пещерах иудейской пустыни. Они говорили о многом из прошлого, но не о будущем. Йосси сказал, что сейчас не время для этого; пока он работает на полковника Чади.
Таяр посчитал, что это к лучшему. У него самого не было никакого желания обсуждать, что принесут Ливану следующие месяцы. Все донесения Стайера доставлены директору Моссада, но курс выбран, и израильский "гранд-план для Ливана" исполняется: палестинский национализм ждёт конец, а Наджи репетирует роль спасителя государства Ливан.



Вот так Таяр и Стайер поговорили о том, где они есть, а не о том, куда они идут. Йосси предпочёл именно так провести эту встречу, а Таяр, со своей стороны, был воодушевлён его спокойной силой. Характерно, что Йосси ушёл с улыбкой и взмахнув рукой.

Это согрело сердце Таяра:
"По крайней мере, он вышел из Ливана целым и невредимым".