Сентиментальный роман

Сентиментальный  роман.

Из подслушанного разговора: «Иногда, сын мой, жизнь преподносит такие сюжеты, что кажутся неправдоподобными. Потому у нас и сказки так похожи на жизнь, а жизнь на сказки».

1.

Тихим зимним днем, когда в воздухе пахло морозной свежестью, а  офицеры Тихоокеанской эскадры отмечали день Святой Марии, по городу разнеслась тревожная весть: японские миноносцы без объявления войны атаковали русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура. Повреждены эсминцы «Цесаревич», «Ретвизан» и «Паллада». Среди офицерского состава и обывателей города давно укрепилась мысль, японцы готовят что-то нехорошее, однако газеты беспечно писали: «Они не посмеют!». Но они посмели. Последовал еще ряд нападений на русские крейсера и эсминцы, после чего Япония официально объявила о начале военных действий против России.
Спустя некоторое время в морской госпиталь Владивостока стали поступать раненные матросы и офицеры. Их доставляли окольными дорогами, поскольку японцы блокировали морские пути, даже легко раненные за время транспортировки становились тяжелыми, поскольку раны гноились и в дороге не обрабатывались. Таких тяжелых осколочных ранений за мирное время давно не видели в госпитале, молоденькие сестры милосердия – испытуемые или волонтерки - первое время не могли без содрогания смотреть на рваные раны, оторванные конечности, им становилось дурно, они выбегали в коридор и молили Бога дать им силы. Даже оперирующая старшая сестра Аня Летнева выходила из палаты в коридор, прислонялась лбом к холодной стене, глубоко дышала, успокаивала себя, собирала в кулак волю и смахивала слезы, входила в палату, словно ныряла в пучину Тихого океана, и вновь бралась за обработку ран. Стоны раненных, крик фельдшеров, отупевшие от беспрерывной работы военные врачи, всё слилось в единый нескончаемый гул, от которого темнело в глазах. Военврач на приеме едва успевал сортировать раненных, легких - в один корпус, тяжелых - сразу на операционный стол, безнадежных оставляли в коридорах ожидать очередь на операцию. Позже, если успевали, безнадежно тяжелых увозили в операционную, не успевали – в морг.
Молоденького мичмана врач осмотрел бегло, посиневшие губы и бледное, без кровинки лицо, не оставляли надежды на лучший исход. Рана глубокая, осколочный снаряд разорвал справа грудину, сквозь рваную рану виднелась часть легкого, кровь уже не текла, а только розово пузырилась. «Отходит, бедолага, - проговорил врач, кивнул медсестре, - введите ему морфий, чтобы не мучился, - и приказал санитарам выкатить каталку с телом в коридор, чтобы не мешала в палате. Аня набрала в шприц морфий, с болью всмотрелась в молоденькое лицо мичмана, такой хорошенький, еще жизни не видел, а уже находится по ту сторону бытия. Она еле нащупала его вену, вколола, и безотчетно погладила его руку. Как несуразно устроена жизнь, если такой молодой, вчера цветущий и здоровый юноша, сегодня беспомощный и умирающий, лежит в этом холодном, не очень чистом коридоре. Подумала: где-то еще у одной матери сегодня дрогнет сердце, а потом она получит весточку о кончине сына и зайдется в вечном, неутешном горе. Санитар грубовато запихнул в рану кусок ваты и марли, оставил его одного у стены, их ждали другие раненные.
Она неотлучно находилась с оперирующим врачом у других раненных, сильно кричал матросик с оторванной конечностью. Санитары вдвоем держали его, пока врач обрабатывал рану. Выскочив в очередной раз в коридор отдышаться, она наткнулась глазами на каталку, на которой лежал умирающий, всеми забытый мичман. Сестра подошла к нему, заглянула в обескровленное лицо, рука безжизненно свесилась с каталки, потрогала кисть, пульс еле прощупывался, осторожно положила руку вдоль тела. Зашла в операционную, обратилась к доктору еще раз посмотреть раненного мичмана. Тот недоуменно посмотрел на нее, не понял сначала о ком идет речь, а потом вышел вместе с ней в коридор, с удивлением осмотрел очередной раз, хмыкнул: «Надо же… жив до сих пор…». Подозвал санитаров, приказал отвезти раненого в операционную. «Я сам прооперирую его, - сказал он медсестре, - такая воля к жизни вызывает уважение, пойдемте, поможете мне. Попробуем, вытащить мальчика с того света…».
Аня, благодарная доктору за решение, словно этот юноша стал близок ей, послушно пошла за доктором, три часа отстояла у операционного стола, подавала инструменты, вытирала пот со лба доктора и пациента, делала переливание крови и перевязывала, когда закончили, доктор вздохнул:
-Не выживет мальчик, а жаль! Много крови потеряно, и время упущено, долго его везли к нам.
А в операционную уже ввозили других раненных. Мичмана увезли в  палату для тяжело раненых. Аня помогала доктору до позднего вечера, а когда сдала смену, еще раз прошла через палату, взглянула на раненного мичмана. Он лежал в той же позе, спокойный и отрешенный от всего земного. Только синяя жилка пульсировала на виске. Концом простыни она вытерла пот на лбу и шее, еще раз подивившись правильным чертам лица, благородной и простой красоте этого юного офицера.
Идя по протоптанной в снегу тропке домой, она не могла забыть ужаса увиденных истерзанных человеческих тел, и только спокойное лицо раненного юноши как-то успокаивало ее, вызывало щемящую жалость к нему. За столом она рассказала родителям, младшей сестре и братьям о трудном дне, о большом количестве поступивших раненных, о страданиях матросов и офицеров. Но ничего не сказала об офицере, который находился между жизнью и смертью, словно боялась сглазить, вспугнуть слабую надежду на то, что мичман сумеет перехитрить смерть. Отец суровый, грузный портовый мастеровой подтвердил, в доки пригнали на ремонт несколько поврежденных канонерок. Война обещает быть долгой и кровавой. Мать перекрестилась: «Спаси и помоги, Господи! Что теперь будет?». - «Война будет», - прогудел отец и тоже перекрестился на образа.

2.
Утром Аня первым делом навестила мичмана, убедилась, что он не умер. Мичман лежал в  той же позе без памяти, но дыхание ровное.
С тех пор повелось, каждая медсестра при заступлении на дежурство, в первую очередь навещали мичмана, чтобы убедиться, что он еще жив.
Весна в этом году случилась затяжная. Только к концу апреля в городских дворах и скверах на деревьях набухли почки, а на вершинах сопок еще лежал снег.
Мичман поправлялся медленно. В беспамятстве стонал, звал маму. Первые две недели он находился без памяти, медсестры приходили на смену и во время смены спрашивали: «Наш жив?». Выходить мичмана стало делом каждой сестрички, поскольку даже врачи не верили, что организм юноши сдюжит с таким тяжелым ранением. Сестры милосердия считали своим долгом уделить ему чуть больше внимания, облегчить его страдания, мягко обрабатывали раны и пролежни, прониклись к нему чувством симпатии за волю к жизни. Поэтому, когда спрашивали: «Как там наш?» -  все понимали, о ком идет речь.
Когда он впервые очнулся, увидел склоненную над собой Аннушку Летневу, ему показалось, над ним склонился ангел в белой пелеринке с крестиком.  Ангел улыбнулся, что-то спросил,  голоса мичман не услышал, в голове гудело. Ангел еще раз улыбнулся, на минуту исчез, привел  высокого, худого доктора, который подержал мичмана за руку, приоткрыл веки, что-то проговорил девушке и отошел. А ангел остался, продолжал улыбаться,  потом провела рукой по волосам, как делала это в детстве мама. Мичман умиротворенно прикрыл глаза.
Память уже не покидала его, только на пятый день он с трудом разлепил горячие губы, шепотом спросил Аннушку, которую почему-то выделил среди других сестер милосердия:
-Где я?
-Вы в госпитале, - пояснила она. - Лежите, вам нельзя говорить.
Он послушно замолчал, только водил глазами, наблюдая за ней, когда она подходила к другим раненным. Вместе с памятью вернулась боль и  стеснительность. Он краснел, когда санитары и молоденькие сестры милосердия ворочали его обнаженное тело, делали перевязки. А когда ему нужна была утка, он мучительно терпел, ждал, когда в палате останется санитар или фельдшер, и рядом не окажется сестры.
Молодой организм побеждал. Рана медленно затягивалась. Ночами приходила тупая, ноющая боль, врач запретил давать морфий, опасался привыкания. Аннушка во время своих дежурств подсаживалась к нему, брала его за руку, от боли он мотал головой на подушке, кусал губы,  сдерживался стонать при девушке. Подруги по-доброму подшучивали над ней: «Смотри, Аня, он только с тобой очень кроткий… Только тебя привечает… Не влюбись, девонька…». - «Скажете тоже… - отмахивалась Аня, - до того ли ему сейчас…». – «А вот поправится, и влюбится…» - настаивали они. Аня только грустно в ответ кивала: «Кто мы ему? Он офицер, дворянин, а мы простые девушки. Не ровня мы ему…».
Она и не думала о любви. Нравился ей, конечно, мичман. Да и кому он может не понравиться?! Молодой, симпатичный, выдержанный. Она не мечтала о нем, как о потенциальном женихе, понимала, какая пропасть разделяла их. Во-первых, она из бедной рабочей семьи. Во-вторых, никто из мальчиков в гимназии, куда приглашали девочек на новогодние балы, не обращал на нее внимания, редко приглашали на танец, не почитали за красавицу. Ей уже восемнадцать, а еще никто не позвал ее на свидание, не подарил букетик цветов. В-третьих, служебные романы и романы с больными в госпитале не поощрялись, считались дурным тоном, решительно осуждались. Поэтому когда мичман первый раз за все время спросил, как ее зовут, она растерялась, все раненные называли их одинаково  - «сестричками», и никого по имени. Она запнулась, тихо ответила:
-Аня.
-Меня – Сергей. Сергей Соболевский, - уточнил он.
Она кивнула, на спинке кровати висел листок с эпикризом раненого, там же написаны его имя и фамилия.
-Анечка, у меня к вам просьба. Напишите, пожалуйста, письмо моим родителям, - тихо проговорил он.
Она кивнула. В обязанность медсестер входило оказывать услуги раненым: читать им письма, писать по их просьбе родным ответы. Это не входило в обязанности операционных сестер милосердия, но она тут же принесла чернила, ручку со стальным пером, бумагу,  расположила все на тумбочке, присела в ожидании.
-Дорогие мама и папа! – начал диктовать мичман. Служба и долгий поход не позволил вовремя написать Вам…
Сестра милосердия остановилась, вопросительно взглянула на мичмана.
-Они увидят, что почерк не ваш, - напомнила она.
Он задумался на секунду, проговорил:
-Действительно. Тогда напишем так: «Извините, что долго не писал, в боевом столкновении был легко ранен, нахожусь в госпитале. Но Вы не беспокойтесь, все позади, скоро выпишусь из госпиталя. Папа, ты наверное знаешь, что японец напал на нас без объявления войны, довольно коварно обстрелял наши суда, когда они стояли на рейде», - медленно, с перерывами диктовал мичман, и пояснил для медсестры: - Папа у меня капитан второго ранга, служит в Генеральном штабе в Петербурге, его всегда интересуют подробности, - помолчал, собрался с мыслями. - Далее: папа, успокой маму, ранение не тяжелое, скоро вернусь на корабль. Пока нахожусь на излечении, возможно боевые действия закончатся. Мы тут с товарищами по несчастью обсуждали военный потенциал японцев, пришли к выводу: долго войну вести они не смогут, страна истощена. Беда наших войск, у нас подвоз боезапаса опаздывает, и коммуникации растянуты. Порты японцев гораздо ближе к театру военных действий, им воевать удобней».
Мичман замолчал, раздумывая, чтобы еще написать, понимал, отец ждет от него подробностей боя, а он даже не видел самого боя. Корабли японцев подошли на расстояние выстрела,  мичман с товарищами стоял на мостике, наблюдал за их маневрами, увидел дымок у среза ствола главного калибра на японском эсминце, и в ту же секунду снаряд ударил в рубку, и больше он ничего не видел, и не слышал.
-Знаете что, - прервал молчание мичман, - не надо ничего писать, я сам напишу, когда выздоровею. Думаю, мне недолго осталось валяться.
Аннушка только улыбнулась на такую браваду.

Едва зацвели вишни в городских дворах и садах горожан, мичман сделал первую попытку встать и пройтись по палате. Он стоял, раскачиваясь, готовый тут же ухватиться за спинку кровати, кружилась голова, на спине и лице выступил пот, а он все не решался сделать первый шаг. В этот момент в палату зашла сестра милосердия Анна Летнева, увидев мичмана, вскрикнула, расставила руки, готовая тут же подхватить его, если он начнет падать. Он пошел к ней навстречу, чуть не упал, вовремя оперся на ее плечи, она подхватила его за талию.
-Что же вы?! – упрекнула она. - Без разрешения доктора!
-Ничего, ничего… - мученически улыбнулся он благодарной улыбкой. – За возможность подержать вас за плечи, я готов перенести и не такие муки.
Девушка вспыхнула, она не могла  оттолкнуть раненного, и тут же про себя отметила, ей  приятно, что ее обнимает мужская рука. Она подвела его к кровати, мичман заупрямился, ему захотелось дойти до окна, выглянуть во двор, убедиться, что зима давно закончилась, наступила весна. Он отпустил ее плечо, медленно пошел к окну, ухватился за подоконник, долго смотрел в окно, разглядывал деревья с набухшими почками, цветение на вишнях, повернулся к сестре милосердия, проговорил:
-А мог бы никогда больше этого не увидеть.
Но самому сил вернуться назад уже не хватило. Тяжело оперся на плечи сестры, дошел до кровати, в изнеможении улегся, благодарно улыбнулся девушке и закрыл глаза, руку ее не отпустил. Открыл глаза, спросил:
-Много шанцев оставалось мне выжить?
-Вы молодой, крепкий. Справитесь, - уклончиво ответила девушка. Не могла же она ему ответить, что шанцев выжить у него не оставалось вообще. Об этом говорили врачи, а потом долго удивлялись, что молодой организм справился с таким ранением и огромной потерей крови. Такой случай необходимо описать в медицинском бюллетене, не иначе, как проведение помогло мичману справиться со столь тяжким ранением. Он отпустил руку, поманил ее пальчиком нагнуться. Она склонилась над ним, он коснулся кончика ее носа, сказал:
-А лгать вы не научились.
С того дня мичман каждый день стал вставать и прохаживаться по палате.

3.

Летом мичман Соболевский начал прогуливаться по госпитальному скверу. Сначала опирался на палку, которую подарили ему сослуживцы. Они же приносили ему газеты, он присаживался на скамейку, читал сводки с боевых действий. Они не радовали. Ни на суше, ни на море русские войска и флот успехов не достигли. Чуть встрепенулись раненные офицеры в связи с прибытием командующего флотом вице-адмирала С.О.Макарова. Он быстро навел порядок в крепости и на флоте, за короткий срок ускорил строительство крепостных сооружений и береговых батарей. С его деятельным появлением возникла уверенность и надежда,  Японии кампанию ни за что не удастся выиграть. Увы, 13 апреля на мине подорвался флагманский броненосец «Петропавловск», затонул за считанные минуты. На верхней палубе находился командующий, с мостика взрывной волной смело его и знаменитого художника баталиста Верещагина, матросы смогли выловить адмиральскую шинель, которую перед выходом на мостик накинул на плечи вице-адмирал.
На суше русские войска под командованием генерала Засулича отступили от Цзиньчжурской позиции. Крепость Порт-Артур оказалась отрезанной от русской Маньчжурской  армии. На севере японцы изрядно потрепали армию военного министра генерала Куропаткина, заставили его отступить.
Раненные и выздоравливающие офицеры собирались в кружок, грелись на летнем солнышке, обсуждали положение военных действий на фронтах. Неудачи заставляли краснеть перед горожанами, словно эти раненные офицеры непосредственно виновны за неудачи в войне. Нередко злословили, поминали недобрым словом наместника Дальнего Востока адмирала Алексеева, о котором поговаривали, что он является внебрачным сыном Александра П, адмирал совсем не занимался флотом. Его больше занимали финансовые махинации, до военных действий он убеждал двор, что японцы попугают, в драку лезть побоятся. Дескать, они понимают, чем чревато ворошить палкой медведя в берлоге, когда он спит. Теперь Алексееву вменяли в вину неудачи на фронтах. При подобных спорах за наместника вступался капитан третьего ранга с погибшего «Петропавловска», он утверждал, что еще в январе Алексеев вывел из резерва все корабли Тихоокеанского флота, на флагмане провели совещание, на котором говорилось о неизбежности войны с японцами. Эскадра вышла в море боевым порядком, но Санкт-Петербург молчал. И Алексеев вернул корабли в гавань.
Действительно, дело обстояло именно так.
И все же общее настроение мнений офицеров не в пользу Алексеева, который раздражал своими барскими замашками, завел минидвор в китайском городе Мукдене, на пример Петербургского двора: с фаворитами и фаворитками, канцелярией и публичным домом. Прислугами работали исключительно молоденькие китаянки.
Мичман в споры не вступал, ему достаточно метких суждений отца в письмах, который писал ему регулярно. Отец по долгу службы знал всех командиров крейсеров, эсминцев и броненосцев. Он надеялся, что сын скоро вступит в строй, передавал привет его командиру, капитану первого ранга крейсера «Паллада» П.В. Коссовичу, старшему офицеру капитану второго ранга  П.Ф. Стевену, которых знал еще по Петербургу. Мичман  в силу своего ранения не мог видеть их, однако уверенно  отвечал, что привет непременно передаст, как только ступит на борт «Паллады».
Мичман все чаще выискивал глазами сестру милосердия Анечку Летневу, грустил, когда была не ее смена, и радовался, как только видел ее тонкую, стройную фигурку. Он подал рапорт начальнику госпиталя с просьбой выписать его и направить для дальнейшего прохождения службы на его корабль. Ждал ответа, про себя думал: выпишется и навсегда потеряет связь с этой славной девушкой. Которая спасла ему жизнь. Он не знал этого, как не знал всего, что происходило, когда он находился в беспамятстве, кто из девушек больше ворочал его раненное тело, ее он увидел первой, когда очнулся. И ему казалось, только она находилась все время рядом с ним. И теперь эта девушка исчезнет из его жизни навсегда. Он подстерег ее, когда она пошла со смены домой, подошел к ней, остановил и заявил без обиняков:
-Я, кажется, влюблен в вас, Аня.
Девушка вспыхнула румянцем, потупила взор, ответила тихо:
-Полноте вам, Сергей Георгиевич. Я не ровня вам. Вы офицер, дворянин, а я простая девушка.
Он взял ее руки.
-Если бы не ваши милые руки, не было бы на этом свете ни офицера, ни дворянина. А перед Богом мы все равны. Вы не беспокойтесь, я не буду докучать вам своей любовью. Я написал рапорт на выписку, скоро уеду на фронт. Хотел бы, чтобы помнили меня и знали, что я люблю вас.
-Как, рапорт!.. – вырвалось у девушки, - Вы же еще не совсем здоровы!.. – и осеклась. Своим горячим участием она выдала, насколько мичман не равнодушен ей, о таком женихе она думать не могла, но как сладко представить в грезах, что его руки обнимали бы ее, а его серые глаза  находились  бы близко-близко. Себе боялась признаться, для нее госпиталь опустеет без мичмана, и она не так уже будет спешить на службу, а до этого как на крыльях летела на работу. Знала, зайдет сейчас в палату, и первого увидит его, встретится с ним взглядом, улыбнутся друг другу. Она не допускала мысли, что образованный, красивый офицер обратит на нее свой взор, а тем паче, объяснится в любви. Девушка украдкой взглянула на него, пыталась уловить в его лице легкую насмешку, увидела только лишь затаенную нежность и грусть. Только так смотрят на нее все выздоравливающие матросы и офицеры, кого она лечила и подбадривала ласковыми словами. А мичман продолжал держать ее за руку и говорить, и голос доносился к ней, как сквозь вату:
-Вы подумайте, Аня. Война скоро закончится, я приеду за вами. К тому времени вы разберетесь в своих чувствах ко мне и ответите, либо согласием, либо отказом.
В полном смятении девушка пошла на выход к калитке, руку не отдернула, мысль от скорой разлуки делала ее смелой, она ответила:
-Что тут думать, Сергей Георгиевич, я ведь была бы самым счастливым человеком на земле, если бы могла составить вам пару, - она с грустью посмотрела на мичмана. - Такого в нашей жизни не бывает.
За калиткой он поднес ее руку к губам, поцеловал кончики пальцев.
-Вы дождитесь меня, Аня. А там решим, как нам поступить, - попросил он.
Девушка склонила голову и тихо пошла в сторону дома. Мичман долго смотрел ей вслед, любуясь тонкой фигуркой, легкой походкой, и развевающимися на ветерке светлыми волосами.
После этого он всякий раз старался встретить ее, когда она шла в госпиталь на смену, и провожал до калитки, когда возвращалась домой. Его товарищ по несчастью, с которым мичман сдружился в госпитале, зная об отношении товарища к сестре милосердия, кивнул подбородком в сторону уходящей по улице девушку, заметил:
-Серж, она не достаточно высокого происхождения, чтобы стать женой, и весьма благородна, чтобы для банальной любовницы.
Мичман задумчиво закусил стебелек травинки, выдержал паузу, возразил:
-Матроны нашего круга только кичатся своим происхождением. А сами руки боятся запачкать. Детей отдают мамкам на вскормление. В своем кругу обсуждают, какой у мужей стул, какое пищеварение. А эти девочки жизнь нам спасают и ничего не требуют взамен. Почему бы мне не украсить ее жизнь в благодарность за спасение?
-Благодарность – не лучшее качество для дальнейшей семейной жизни, - напомнил товарищ.
-Да полноте вам! Любовь так же часто проходит в семейной жизни, как и все остальные чувства. Это даже хорошо, что я люблю ее без сумасшествия, без вздохов и дуэлей, ровной, тихой любовью. У меня к ней благоговейное чувство, - откровенно делился с товарищем мичман.
-А как отнесутся к вашему выбору родители? – осторожно осведомился выздоравливающий товарищ.
-Плохо отнесутся. Особенно мама. Она у меня аристократка в двадцать пятом колене. Папа - попроще. Он из обедневшей дворянской семьи, трудом и службой составил себе карьеру. Отец поймет меня.
Вскоре после этого разговора, мичман написал письмо отцу на адрес Генерального штаба, в котором рассказал о своей любви к простой девушке, к сестре милосердия, просил подготовить маму. В ответ отец просил не спешить, закончить сначала военную баталию, после чего будет время разобраться в своих чувствах. Привел слова Сократа, который на вопрос ученика - стоит ли ему жениться, дал такой ответ: «Женишься – раскаешься, и не женишься – раскаешься».

4.

До отъезда мичмана Соболевского оставалось четыре дня. Медицинская комиссия хотела списать его на берег в виду тяжести перенесенного ранения, он уговорил главного врача признать его годным к службе в военное время. Поселился в городской частной гостинице, в штабе флота выправил документы, ждал оказии, которая перебросила бы его в район Порт-Артура на свой корабль. Через четыре дня небольшая эскадра уходила из бухты Владивостока в сторону корейского полуострова, а далее к берегам Манчжурии.
Теперь он встречал Анну Летневу возле ворот госпиталя, они шли на набережную, прогуливались до темноты, заходили в китайский ресторанчик поужинать. Во время прогулок он рассказывал ей о своем детстве, юности, военно-морском училище. Его дед служил на кораблях морским офицером, плавал на парусных судах,  отец морской офицер. И он пошел по их стопам, продолжил семейную традицию. С внутренним удовлетворением он узнавал, что девушка, хотя из простой семьи, но окончила городскую гимназию, где девочкам преподавали рукоделие, музыку, французский язык, танцы. Нечто подобное курсам благородных девиц в Петербурге. Ее французский вызывал у мичмана улыбку, у девушки нет разговорной практики, французы в этих краях бывают весьма редко. Однако манеры девушки приятно удивляли. Несмотря на глухую провинцию, каким оставался город Владивосток, у нее  правильная русская речь, скромность и внутренне благородство,  каким не  все обладали столичные девушки ее круга. Когда маменька в письме, после разговора с мужем о влюбленности сына, с сарказмом спросила: может ли его возлюбленная пользоваться ножом и вилкой за столом, мичман с такой же долей сарказма ответил, что она вполне сносно может пользоваться скальпелем и шприцем, что в этой жизни его устраивает больше.
Молодые люди стояли на набережной, лучи уходящего за сопки  солнца скользили по водной глади, мичман рассказал ей, как сто лет назад от этих берегов уходило судно «Мария» под командованием командора двора Его Императорского Величества Резанова Николая Петровича. Он плыл налаживать торговые связи с Русской Америкой. В Америке Резанов купил корабль «Юнону» и поплыл в испанский форт Сан-Франциско устанавливать с испанцами торговые отношения. Резанов подружился с семьей коменданта крепости и очаровал его юную дочь Кончитту. Между ними возникла любовь, которая стала легендой. Они обручились, но свадьбу решили сыграть после того, как Резанов испросит ходатайства своего Императора на брак с католичкой перед папой римским. Обещал через два года вернуться. На обратном пути простудился, не стал лечиться, продолжил путь в Петербург, в дороге умер, его похоронили в Красноярске. Кончитта ждала его всю оставшуюся жизнь. Каждое утро несчастная девушка выходила на берег океана, садилась на мыс, вглядывалась в океанскую даль, не покажется ли парус русского фрегата.
Анна с грустью слушала эту историю, ей тоже предстояло ждать своего возлюбленного. И она высказалась со всей своей девичьей непосредственностью:
-Я тоже буду ждать вас столько, сколько потребуется, пока вы не вернетесь.
Сергей взял ее руки, поцеловал кончики пальцев.
-Зачем же ждать всю жизнь. Война скоро закончится. Если мне не суждено будет погибнуть, я вернусь, мы обвенчаемся, и заживем долго и счастливо. Жаль, что сейчас мы не успеем обручиться, днем вы на работе и я в штабе на службе.
-Нет, нет, я буду ждать, чтобы не случилось… - повторяла девушка, ей страшна мысль, что может произойти нечто такое, после чего она не увидит больше своего возлюбленного.
Он неожиданно поцеловал ее, и она впервые ощутила поцелуй взрослого мужчины. От поцелуя у нее закружилась голова, и подкосились ноги.
-Не загадывайте, Аннушка, - прошептал ей на ушко мичман, - Не на прогулку уезжаю, все может случиться. Ждите ровно год после окончания военных действий. Если не подам весточки, значит, я сгинул в пучине. Выходите замуж, вспоминайте меня изредка в поминальных молитвах.
-Что вы говорите, Сережа! – на глазах девушки выступили слезы. – Я же умру от тоски и любви к вам.
И со страхом отмечала про себя, прошел еще один день. Осталось три дня. Господи, как же пережить разлуку?! Этот милый мичман стал роднее всех ее родных на свете. Она готова бы ехать за ним на край света, если бы только можно было.
-Я тоже знаю пример такой беззаветной любви, - сказала Аня ему. – Жена Грибоедова – Нина Чавчавадзе, была замужем всего год, вместе они прожили пять месяцев, а затем он уехал в Персию, где его убили. Всю оставшуюся жизнь она посвятила своей любви к нему, так и не вышла замуж.
-Я знаю, - кивнул мичман. - На могильном камне она написала следующие строки: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русских, но для чего пережила тебя любовь моя». Ее верность к трагически погибшему мужу стала легендой, перед ней преклонялись тифлисцы. Поэт Яков Полонский посвятил ее памяти стихотворение: «Там, в темном гроте – мавзолей,
И скромный дар вдовы –
Лампадка светит в полутьме,
Чтоб прочитали вы
Ту надпись и чтоб вам она
Напомнила сама –
Два горя: горе от любви
И горе от ума».
-Сейчас так любить не умеют, - грустно закончил мичман.
Девушка вспыхнула:
-Я буду любить вас всегда.
Мичман улыбнулся,  ничего не сказал, взял ее под руку, повел вдоль берега к темнеющей полоске горизонта.
На следующий день он встретил ее по обыкновению у калитки госпиталя. Накрапывал мелкий, летний дождик, тучи затянули небо плотной серой пеленой. Мичман накинул на нее свою плащ палатку, она слабо запротестовала: «А как же вы?», - он молча повел ее в сторону китайского ресторанчика. Она остановилась:
-Мне не хочется туда, Сережа. Там накурено, и громко играет музыка, не поговоришь. Пойдемте в парк, спрячемся от дождя в беседке.
Офицер взял девушки руки, прижал к себе.
-Пойдемте, Аннушка, ко мне. Я закажу бутылку вина, мы согреемся. Там и поговорим, - предложил мичман.
-Что вы, Сережа! Девушки не ходят в номера к одиноким мужчинам, это неудобно, - слабо запротестовала она.
Мичман решительно повел девушку за собой, мягко, с улыбкой возразил:
-Девушки ходят в номера к одиноким мужчинам. А вы не просто девушка, а моя невеста, и пусть кто-нибудь попробует косо взглянуть на вас.
С большим смятением она переступила номер гостиницы, хозяин даже не взглянул на нее, он подобострастно поклонился офицеру и протянул ему ключи от номера.
-Распорядитесь принести в номер вино, фрукты и легкую закуску, - коротко приказал мичман.
-Будет исполнено, - поклонился служащий китаец, который стоял рядом с хозяином.
Девушка боялась поднять глаза, так с опущенной головой и прошла вслед за мичманом.
-Если бы не дождь, ни за что не решилась прийти сюда, - прошептала она. – Чувствуешь себя девицей легкого поведения.
-А если бы не война, мы сейчас поехали бы в свадебное путешествие.
-Если бы не война, я бы никогда не увидела вас, - напомнила она.
  -Действительно, - согласился он. – Не было бы счастья, да несчастье помогло. Располагайтесь. Здесь довольно уютно. Посидим, оговорим все наши дальнейшие шаги. Мы выпьем с вами за скорейшую нашу встречу, на брудершафт. Мы жених и невеста, а до настоящего времени на «вы»…
Он помог снять ей плащ-палатку, взял из ее рук сумочку, положил в сторону, прижал к себе девушку.
-Здесь можно вас поцеловать без оглядки на прохаживающихся обывателей.
И он поцеловал ее, она смело обняла его за шею. Слегка кружилась голова, девушка впервые ощущала крепкое мужское объятие, зрелые поцелуи, и  стеснялась отвечать на них. У нее пунцовели щеки, подкашивались ноги,  в этот момент в дверь постучали, зашел половой, все тот же китаец, принес на подносе вино, фрукты, бутерброды с красной и черной икрой, с колбасой и тонко нарезанным сыром. С любопытством скользнул взглядом по девушке, и она уловила этот взгляд, и еще больше покраснела, словно ее уличили в чем то нехорошем.
-Оставьте, - приказал мичман, протянул ему на чай денежку, тот поставил поднос на стол, поклонился и вышел.
Мичман сам сервировал стол, откупорил бутылку, разлил вино.
-Я хочу выпить за вас, Аня, - просто сказал он. – За ваши добрые руки, которые вернули меня с того света. За мою любовь к вам. И давайте с этой минуты будем на «ты».
Она улыбнулась. Оба пригубили вино, поцеловались. Офицер преподнес ей тарелку с бутербродами. Тонкими, длинными пальчиками она взяла бутерброд, надкусила. Он наблюдал за нею, душу переполняла нежность к этой девушке, о  существовании которой всего полгода назад не ведал. Вдруг она отложила бутерброд, взглянула на мичмана, тихо сказала:
-Сережа, я не могу представить, что послезавтра вас… тебя… уже не будет в этом городе, и я одна буду возвращаться домой.
Он обнял ее за плечи:
-Потерпи, милая. Думаю, недолго продлится эта баталия. Мы скоро увидимся, - не совсем уверенно проговорил он.
-Я буду считать дни, - еле слышно ответила девушка.
Она готова сейчас пойти за ним без оглядки, куда угодно, на войну, в самое пекло, только разве в его силах взять ее на корабль. Девушка встала, прильнула к груди мичмана, он целовал ее глаза, вдыхал запах волос. Она чувствовала, что очень не скоро повторится такой счастливый случай – быть наедине с любимым мужчиной, нужно ловить каждый миг любви. Она осмелела, стала отвечать на поцелуи, кружилась комната, не заметила, или не захотела заметить, как он подхватил ее на руки, положил на кровать, продолжал целовать ее шею, ложбинку груди.
-Не бойся, - шепнул он, - я не обижу тебя.
-Что ты, милый! Я нисколько не боюсь тебя. Я вся твоя, Сережа! И душа, и тело… - она задыхалась от волнения, любви и страха перед скорой разлукой. Она не испытывала страсти, она испытывала огромное чувство любви, ради которой готова на самопожертвование. Она бессвязно шептала, обнимая любимого: - Я же знаю каждую клеточку твоего тела, твой шрам на груди…  Я столько месяцев выхаживала тебя, чтобы вновь потерять… Сережа, милый, я хочу, чтобы ты тоже знал мое тело… - и она расстегнула платье на груди.
Мичман целовал вздымающую грудь, мужская страсть накатывала на него,  он понимал, что не должен переступать грань дозволенного. Девушка обхватила голову руками, прижимала к себе, продолжала шептать, захлебываясь от неги:
-«Как же я буду без тебя… Я же умру от тоски…».
И мичман любил ее первой взрослой, мужской любовью. Он не вспоминал свои гимназические влюбленности, увлечения в военном училище, когда всем курсом посещали заведение мадам Розетты. Когда он стал офицером, ему прочили в невесты дочь адмирала Балтийского флота, приятеля отца по службе. С ней он музицировал в четыре руки, тайком срывал поцелуи в проходной комнате, пока взрослые пили в столовой шампанское. Все это далекое и прошлое, а здесь, сейчас, эта девушка, которую он успел полюбить, нежность к ней перехлестывает через край. Без суеты, осторожно раздел девушку, ожидал, она вдруг передумает, и он остановится, встал на колени у кровати и продолжал покрывать поцелуями ее обнаженное тело.
-Задерни шторы, - попросила она, - и погаси свечи…
Он исполнил ее желание, снял в темноте одежду, лег рядом, два разгоряченных, наэлектролизованных тела коснулись друг друга. Он не трогал ее, только гладил, и бесконечно целовал, в темноте слышались вздохи, прерывистое дыхание, изредка прорывался стон.
-Знаешь, что я подумала? Я хочу быть твоей женщиной… -  шепотом сказала она. Мичман увидел в лунной темноте ее широко открытые глаза, наполненные слезами.
-А если меня убьют?
-Поэтому я и хочу быть твоей. Если не суждено нам будет увидеться, останется память… Я буду знать, что впервые отдалась любимому, буду помнить это всегда… У меня будет только один мужчина… Я буду ждать тебя всегда, как Кончитта…
-Глупая, - улыбнулся в темноту мичман, - ты хоть понимаешь, что такое ждать всю жизнь? Ты не понимаешь, как это тяжело. Ты молодая, красивая, к тебе будут свататься и приставать молодые желанные мужчины, а ты спрячешься  в свой придуманный мир и  будешь страдать от того, что ты не с ними, и что нет меня рядом с тобой, - увещевал он девушку.
-А я уйду в монастырь, в монахини! – страдальчески воскликнула она.
-Ради одной этой ночи?
-Ради любви к тебе…

От любовного угара они очнулись далеко за полночь.
-Дома будут беспокоиться, - напомнил мичман.
Девушка возразила:
-Они привыкли к частым задержкам, раненых сейчас очень много, сестер не хватает.
-Пойдем к твоим родителям, - предложил мичман.
-Сейчас? Ночью? – спросила Аня.
-Да, сейчас. Повинимся за свой грех, испросим благословения, - решительно проговорил мичман.
-Нет, не надо, Сережа. Папа у меня старых обычаев, он не поймет нас. Я если выпивши, может самодурствовать… Ты не переживай, я сама за все в ответе. Это не ты виноват, я тебя уговорила. Я за все в ответе…  - повторила девушка. - Вернешься, тогда и решим наши судьбы.
И он продолжал целовать ее в благодарность за ответную любовь.
А потом провожал домой по знакомой тропинке, сказал, он завтра целый день свободен, послезавтра на рассвете уйдет в море. Девушка решила отпроситься с дежурства пораньше, дома скажет, что ночью уйдет на дежурство, а сама придет к нему, чтобы последний вечер и последнюю перед разлукой ночь находиться рядом с любимым мужчиной.
Она так и поступила. И тот вечер был незабываемым и ночь упоительной. Аня говорила, если даже ей никогда не суждено увидеть его, то это будет самая запоминающаяся в ее жизни ночь, о которой она никогда не забудет. И никогда не забудет своего возлюбленного. Он подарил ей перстень с зеленым камушком, сказал: «На память!». Она ответила: «Я не сниму его, пока ты не вернешься назад живым и здоровым». Утром, при расставании она не плакала, а рыдала навзрыд, и ничего не могла с собой поделать. Она вцепилась в китель офицера двумя руками, слезы текли ручьями, сквозь всхлипы и рыдания она только повторяла: «Как же я буду без тебя?!. Я умру от тоски… Ты только вернись… живым и здоровым». Обескураженный таким проявлением чувств, Сергей целовал соленное от слез лицо, говорил в ответ: «Что же ты плачешь, как по покойнику, Аня?! Я вернусь, и надеюсь очень скоро…». Он попросил не провожать его, чтобы не расстраиваться в дорогу, она тайком пришла на пирс, и долгим взглядом провожала уходящую в даль стайку небольших кораблей. Суда уже скрылись за горизонтом, даже дыма не  видно из труб, а она все стояла, пока в пелене слез не исчез и сам горизонт.

5.
Прошло два месяца. Сведения о военных действиях приходили в город с опозданием. Писем или вестей об эсминце «Паллада», на котором продолжил службу мичман Сергей Соболевский, - жителям Владивостока не поступало никаких. Аня поняла, - она беременна. Поначалу ее это не расстроило, полагала, Сергей скоро появится в городе, ничего еще не будет заметно, они обвенчаются, она обрадует его будущим ребенком. Но дни летели, от Сергея не поступало никаких весточек. Только к концу августа пришло известие, что русская эскадра сделала попытку вырваться из Порт-Артура, вначале им сопутствовал успех, но на флагманском броненосце «Цесаревич» разорвался фугасный снаряд, погиб командующий эскадрой адмирал Витгефт и весь его штаб. Управление русскими кораблями было нарушено, они поодиночке начали прорываться во Владивосток, их догоняли японцы, топили или брали в плен. Отсутствие писем из Порт-Артура объяснялось тем, что крепость окружена японскими войсками, в крепости не хватает продовольствия и медикаментов, положение защитников крепости бедственное. Крупное сражение под Ляояном в конце августа тоже нельзя назвать удачным, хотя цели не достигли ни русские, ни противник. Япония потеряла двадцать три тысячи убитых, русские – девятнадцать тысяч. В конце года пришло страшное для Ани известие: японцы потопили крейсер «Палладу». И не только «Палладу», а так же броненосец «Полтаву», «Пересвет», «Победу». Немногие русские моряки и офицеры спаслись. Многие попали в плен к японцам, пропали без вести, некоторые влились в число защитников крепости. 15 декабря был убит командующий сухопутной обороной крепости генерал Кондратенко, в крепости закончилось продовольствие, новый командующий комендант крепости Стессель  2 января 1905 года принял решение о капитуляции. В Порт-Артуре сдались в плен двадцать шесть тысяч человек.
К тому времени у Ани живот уже стал виден. На работе очень скоро поймут, что старшая сестра, не будучи замужем, - беременна. При аттестации сестры милосердия давали обет безупречного поведения, аскетического образа жизни, избегать мирских соблазнов. Все силы должны  направлены на помощь раненным. Несмотря на молодость, Аню за особые успехи в практической работе, произвели в старшие медсестры до окончания  медицинских курсов. Этому способствовала война, когда опытных сестер милосердия не хватало, а волонтерок еще не успели подготовить. Городским госпиталям требовалось очень много сестер милосердия. Ведь кроме местных госпиталей - морского и трех крепостных, во Владивостоке размещалось три лазарета Красного Креста, пять сводных Харбинских госпиталей, двадцать шесть запасных полевых, лазареты графини Шуваловой, Варшавской Елизаветинской общины и так далее.  На все госпитали требовались сестры милосердия. И Аня одна из них, которая решила посвятить свою жизнь медицине. И вот так должна закончиться ее карьера.
Сначала она призналась матери, что беременна. От такого известия мать так и присела на краешек стула.
-От кого?! Ты же ни с кем не встречаешься? – в ужасе мать округлила глаза и вмиг обессилила.
Ее удивлению не было предела. Дочь упала в ноги, призналась, что отец ребенка офицер, который ушел в осажденный Порт-Артур, с тех пор о нем ничего не слышно. Офицер обещал по возвращению на ней жениться, и он сдержит свое слово, если только останется жив.
-А что же мы скажем отцу? Он же убьет нас! – на глазах матери блеснули слезы. Доводы о том, что офицер вернется и жениться на ней она оставила без внимания. Не первая в городе девушка Аня, на которой обещали жениться залетные в город матросы и офицеры.
-Мама, я не нагуляла ребенка от неведомо кого! Я сознательно пошла на связь с человеком, которого люблю, и любить буду всегда! – попыталась убедить она мать.
-Доченька, а если он не вернется? А если погибнет? Кому мы объясним, что ты родила от любимого человека? – в отчаянии спрашивала мать.
-Никому, ничего не надо объяснять. Объяснить нужно только отцу и братьям.
-Да разве он будет слушать, - сокрушенно проговорила мать. Она встала, заходила бесцельно по комнате, обдумывая создавшееся положение. – Ты вот что, доченька, поживи пока у нашей тетки, - приняла решение мать. -Подождем, пока отец перебесится. Только как же у тебя теперь сложится с работой?
Аня потупилась.
-Буду работать, пока это возможно.
Аня переехала к тетке. Отец узнал о причине переезда, два дня бушевал, потом заявил, ничего не хочет слышать о блудной дочери, и видеть ее не желает. Младшая сестра принесла вещи Ани. В госпитале отнеслись к ней с сочувствием, но с легким покачиванием головы. Раненым не объясняли, что сестра милосердия не замужем. Главврач и хирурги сожалели, что скоро расстанутся с опытной медицинской сестрой. В мирное бы время с нею обошлись бы более строго, скорее всего,  исключили бы из медсестер. Но Аня не только хорошая медсестра,  без нее в операционной не обходились. Она была неким талисманом: говорили, что при ней раненые не умирали.
Зима прошла в сплошном ожидании вестей с фронтов и весточки от любимого. Каждое воскресение Аня ходила в церковь и ставила свечку во здравие мичмана Соболевского. Вести с боевых действий не радовали, были неполными, газеты публиковали противоречивые сведения. Все уповали на 2-ю Тихоокеанскую эскадру под командованием адмирала Рождественского, которая отошла от берегов Балтики, и направилась вокруг Европы и Африки к берегам Азии.
Беременность Аня переносила сравнительно легко, если бы не угнетало отлучение от родительского дома. Мать или младшая сестра тайком навещали ее, приносили гостинцы, вещи и распашонки для будущего ребенка. Младшая сестра все допытывалась, слышит ли она маленького в животике? Как она назовет девочку? А если будет мальчик, какое ему даст имя? Аня с улыбкой отвечала, вернется Сережа, они вместе решат, как назвать их ребенка.
-А если не вернется? – допытывалась сестра.
-Если останется жив, обязательно вернется, - уверенно говорила Аня.
-А если он, не дай Бог, погибнет, что ты будешь делать? – продолжала  расспрашивать сестра.
-Буду воспитывать, - грустно отвечала Аня.
Она не задумывалась, как будет одна воспитывать ребенка, верила: Сережа обязательно вернется. Девушка не хотела думать об этом, знала, как в России относятся к незаконнорожденным детям. Такие дети лишались многих прав при получении наследства. Женщина, родившая ребенка вне брака, осуждалась церковью, ее называли «падшей», люди порицали, государство таким женщинам не помогало. Участь матери-одиночки незавидна, она становилась как бы вне общества, выживать без поддержки родителей или родственников таким женщинам  очень сложно. Зная это, Аня заранее начала копить деньги, кое-что ей приносила мать.
На все расспросы сестры об отце ребенка, она неизменно отвечала: - «Это счастье встретить такого человека, как Сережа, и родить от любимого человека. Моей любви хватит на всю оставшуюся жизнь… И к ребеночку тоже, он частичка моего любимого…». Младшая сестра восхищалась самоотверженностью старшей сестры,  для себя не желала такого исхода. Для себя она решила: родит только тогда, когда выйдет замуж.

В конце апреля Аня родила сына. Крепенького, хорошенького, и очень похожего на отца. Повивальной бабке помогала мать. Позже приходила сестра с любопытством рассматривала племянника. Отец ничего не хотел слышать о внуке и братьям запретил навещать сестру. Аня оправилась быстро, некогда теперь ей залеживаться.  Первый укор за незаконнорожденность она получила от батюшки, когда записывала в метрическую книгу новорожденных детей в церкви. Сына назвала Сергеем, в честь любимого человека. Если не суждено им встретиться, будет в нем видеть свою любовь. Фамилию и отчество дала свою. При крещении ребенка присутствовала мать, сестра как крестная мать, а отца не было. Священник долго отказывался крестить ребенка, его убедили, что крестный отец появится позже, когда закончатся военные действия, записали заочно матроса торгового судна, знакомого сестры, который на самом деле находился не на войне, а в торговом плавании. Второй укор настиг ее, когда в газете напечатали списки награжденных сестер милосердия. Многие получили медали, и даже «За храбрость» на Георгиевской ленте. Ане поведали бывшие подруги: ее имя тоже видели в списках награжденных,  кто-то из начальства вычеркнул ее фамилию.
В середине июня 1905 года стало известно, что вторую Тихоокеанскую эскадру в Цусимском проливе японцы размолотили в пух и прах. Во Владивосток  прорвался единственный крейсер «Алмаз» и два миноносца. От команды в городе узнали подробности о гибели эскадры, бездарности флотоводца Рождественского, которого не судили только потому, что тот был ранен. Вместо него приговорили к расстрелу младшего флагмана контр-адмирала Небогатова. Расстрел заменили десятью годами каторги. Самыми позорными оказались сведения, что некоторые матросы отказались воевать до конца, проявили трусость, силой оружия принудили офицеров на флагштоке поднять белый флаг. А некоторые экипажи, такие как  крейсера «Варяг» и «Новак» погибли в неравном бою, но не сдались.
О тысячах попавших в плен солдатах, матросах и офицерах ничего не было слышно. Только дипломаты в Петербурге вели неспешные переговоры с японской стороной о передаче пленных. И Аня приняла решение ехать с малышом в Санкт-Петербург, найти родителей мичмана Соболевского, и вместе с ними обратиться к дипломатам, а если надо, - то и выше, чтобы узнать о судьбе любимого. Она понимала, вернуться назад – она не сможет. У нее на это не будет денег. Раздумывая над этим, Аня попросила мать, списаться с дальней родственницей в столице, чтобы та приютила ее на некоторое время. Одновременно решила в столице поступить на службу в какой-нибудь госпиталь или больницу, скрывая незаконнорожденность ребенка. Здесь, в городе, где все друг друга знают, утаить этот факт не удастся, сына будут дразнить на улице и в дальнейшем в школе. А в большом городе никто не будет требовать метрику.
Мать отговаривала дочь от поездки: во-первых, в столице в начале года случились беспорядки, солдаты стреляли в народ, неизвестно чем все закончится. Во-вторых, неизвестно как встретят ее родители мичмана. Захотят ли они вообще с нею разговаривать? Скорее всего, - нет: приехала незнакомая женщина и предъявляет права на их сына?
-Но он же писал им обо мне! – возражала Аня.
-Откуда известно, что именно о тебе он писал? – приводила контраргументы мать. – А если к ним три девушки приедут, и тоже будут претендовать на любовь их сына?
-Что ты такое говоришь, мама! Сережа не такой! – убеждала на мать.
-Все они не такие… - отмахивалась мать.
Ей не нравилась затея дочери, но знала, какой упрямой она была. Да и чувствовала некую правоту в ее поступке. Здесь ей с ребенком житья не будет. Все будут показывать пальцем, соседки качать головами. Мать после долгих раздумий написала своей двоюродной сестре в столицу письмо, которую не видела двадцать лет, а писали письма друг другу раз в год. В письме попросила приютить дочь с ребенком ненадолго, пока она устроится на работу и подыщет себе жилье. Сестра ответила, что у нее умер муж, дети разъехались, она одинока, пусть приезжает. И Аня начала собираться в дорогу.
Перед отъездом пришла в госпиталь попрощаться. Начальник госпиталя принял ее, расспросил о планах,  памятуя безупречный труд Ани, дал ей хорошую характеристику и рекомендации для дальнейшего трудоустройства.
6.

Путь в столицу оказался не таким легким, как ей казалось вначале. Через всю Россию молодая женщина с ребенком ехала больше недели. Очень боялась, чтобы ребенок в дороге не заболел. В пути многого чего не хватало: негде  сушить пеленки, не хватало молока. К тому же на дворе уже стояла осень, мужчины курили, открывали окна. Когда маленький Сережа плакал, она выходила с ним в тамбур, чтобы не раздражать окружающих. Пожилой проводник проникся сочувствием к молодой матери, разрешил пользоваться ей служебным помещением, поил бесплатно чаем. Ему одному она рассказала о своей нелегкой доле и цели поездки в Петербург. Остальным пассажирам на расспросы отвечала, она едет к мужу, матросу, которого перевели служить на Балтийский флот.
С любопытством рассматривала меняющиеся пейзажи за окном, сопки сменялись бескрайней тайгой, лесостепью, снова тайгой и редкими полями. Станции больших и маленьких городов, на которых покупала пирожки и продукты себе, молоко сыну, превратились в ее сознании в единый безликий каменный дом с множеством построек вокруг.
В столицу поезд приехал ближе к полудню. Она удивлялась большим домам вдоль железной дороги, множеству церквей, купола возвышались даже над высокими домами, таких больших церквей в ее городе не строили. Слегка растерянная она вышла на перрон, не ожидая, что так много людей будет суетиться вокруг, устремляясь по перрону к вокзалу. Она вышла и остановилась, не зная, кто встретит ее, своей двоюродной тетки она не видела никогда. Приметную молодую женщину с ребенком тетка обнаружила сама, подошла, спросила:
-Анечка Летнева?
-Да, тетенька.
-Ну, здравствуй, милая. Устала в дороге?
-Устала, тетенька.
-Пойдем на площадь, там нас извозчик дожидается.
Тетенька подхватила баул и сумочку, пошла в сторону вокзала, Аня засеменила следом. Она ахнула, когда увидела высоко расположенный потолок вокзала, таких больших зданий девушка еще никогда не видела. Но тетка шла вперед, не останавливаясь, Аня продолжала идти, мелко переступая, за ней, боясь упустить из виду.
Анна Летнева поселилась у тетки. Полагала, ненадолго, как только найдет работу, снимет угол. Тетка – женщина суховатая, расположения к Ане не проявляла. Малютку разглядывала, поджав губу, так смотрят на щенят у соседской суки. Однако, прожив несколько недель, Аня поняла, тетка добрая женщина, просто такой у нее характер. Когда она заикнулась, что ищет угол и скоро покинет ее, воспротивилась, сказала, она и так одинока, а к маленькому Сереже успела уже привыкнуть.
Анну приняли на работу в городскую больницу сестрой милосердия, очень скоро перевели в хирургию. Рекомендации главного врача морского госпиталя из Владивостока явились хорошим аргументом при приеме на работу. Очень скоро она зарекомендовала себя знающей, исполнительной медицинской сестрой. Хирург даже советовал ей поступать на высшие медицинские женские курсы при Николаевском госпитале, а то и в университет, в войну туда стали принимать девушек. Аня отнекивалась, на руках  маленький сын, да и не хватило бы денег на учебу.
В первые дни, по приезду, Аня решила найти отца Сережи – капитана второго ранга Соболевского. Адреса она не знала, но помнила, что он работает в Адмиралтействе. Туда она и решила съездить в первую очередь. Расспросила тетку, как лучше добраться, на что та ответила: извозчик доставит куда следует. Цель ее посещения заключалась в том, чтобы с его помощью узнать о судьбе сына, а вовсе не в том, чтобы обрадовать капитана второго ранга появлением у него внука.
Извозчик довез ее до здания Адмиралтейства. С робостью провинциалки она зашла в вестибюль. Такого великолепия ей видеть не приходилось. Мрамор и полированный гранит блестели матовым блеском, как навощенный паркет в доме губернатора в родном Владивостоке. В вестибюле сидел дежурный, рядом возвышался караульный матрос.  Дежурный с любопытством взглянул на посетительницу, поправил на висках волосы, спросил со значимостью человека, находящегося при исполнении важного государственного задания:
-Что будет угодно, мадам?
Анна немножко стушевалась от французского «мадам», полагала, для посторонних она все же «мадемуазель».
-Могу я видеть капитана второго ранга господина  Георгия Васильевича Соболевского? – строго, с достоинством спросила Анна.
-Минуточку, мадам, - дежурный полистал списки, пояснил: - Здесь много служащих, мадам, всех не упомнишь. Вас проведут в канцелярию, начальник канцелярии подскажет, как вам увидеть господина…
-Соболевского, - подсказала Анна.
-Да! – многозначительно кивнул дежурный, кивнул матросу. - Проводи.
-Благодарю вас, - кивнула Анна, пошла вслед за матросом.
Прошли этажом выше, затем по длинному коридору, оказались в просторном холле, в глубине приемная со столом посередине и множеством шкафов из полированного дуба. Начальник канцелярии капитан-лейтенант привстал навстречу, мгновенным взглядом окинул посетительницу, определяя ее социальный статус, любезно показал на стул, склонил голову чуть набок, вежливо спросил:
-Чем могу служить, сударыня?
-Я бы хотела просить аудиенции у капитана второго ранга господина Соболевского, - повторила она просьбу. Манера говорить удивила начальника канцелярии, ее простая одежда несколько не соответствовала правильной светской речи,  он ничем не выдал своего удивления, потер переносицу, не отрывая взгляда от посетительницы, все так же вежливо ответил:
-Видите ли, сударыня, господин Соболевский уже капитан первого ранга, он получил назначение по новому месту работы и отбыл месяц назад в город Ревель.
К подобному Аня готова не была. Легкая растерянность пробежала по лицу женщины, начальник канцелярии уловил ее настроение, спросил тем же любезным голосом:
-Могу я полюбопытствовать, сударыня, зачем вам понадобился господин Соболевский? Может быть, кто-нибудь другой сможет вам помочь?
-Нет, нет… спасибо, - она замялась, - впрочем, вам ничего неизвестно о судьбе его сына – Сергее Георгиевиче?
-К сожалению – нет. Известно только, что он пропал без вести во время японской кампании. Вы были с ним знакомы?
Первым желанием Ани было сказать: он мой жених. Но она уловила его оценивающий взгляд, когда она только вошла в помещение, поняла, как неуместно бы прозвучало ее признание. Она уже и сама стала сомневаться, имеет ли  право называться невестой офицера, дворянина. Смутившись, она ответила:
-Сергей Георгиевич был тяжело ранен. Лежал на излечении в нашем госпитале, во Владивостоке, где я работала оперирующей сестрой милосердия. Ему рано было возвращаться на корабль, он настоял на назначении, и опять ушел в море. Его корабль японцы потопили. Хотела узнать: жив ли он, попал ли в плен?
-Сожалею, сударыня, знаю только, что Георгий Васильевич делал запросы в Министерство иностранных дел, но обнадеживающего ответа не получал, - вежливо ответил начальник канцелярии.
-Благодарю вас, - Анна встала.
Вскочил и начальник канцелярии. Он вышел из-за стола, показать путь к выходу.
-Я не знаю еще пока, где окончательно остановлюсь, - проговорила Анна, - если вы позволите, я зайду еще раз к вам через некоторое время. Может быть что-то станет известно о судьбе мичмана Соболевского, вы уж будьте любезны, оставьте весточку для меня, - попросила она.
-Непременно, сударыня, непременно! – вежливо склонил капитан-лейтенант голову. Показал рукой направление к выходу, попрощался.
Анна, огорченная сведениями об отсутствии в городе родителей Сергея, а так же о нем самом, вышла на крыльцо, не заметив матроса, который распахнул перед ней массивную дверь.

7.

Время быстро летит, когда спешишь. И очень медленно тянется, когда мучаешься ожиданием.
Прошло десять лет.
Аня ждала Сергея до начала русско-германской войны. Ей казалось, что в один из дней дверь откроется и на пороге возникнет фигура Сергея. Когда началась война, поняла, ждать бессмысленно. Если мичман Соболевский остался жив, то его место опять на фронте, в гуще событий. Она не вышла замуж, не встречалась с мужчинами. Сначала и думать не могла о том, что в ее постели окажется кто-то другой вместо Сергея. Потом подрос сын, и привести в дом мужчину стало невозможно. Ей оказывали знаки внимания врачи и молодые адъюнкты, удивлялись, почему она одна, если муж погиб во время японской кампании. Дальше дружеского общения отношения не заходили.
И все же молодость брала свое. Жизнь проходила. Все чаще плакала в подушку Аня, жалея свое одиночество. Целовала зеленый камушек на перстне, который подарил ей перед разлукой ее любимый мужчина. И она не выдержала. Обратила внимание на врача, которому было чуть больше сорока лет. Его жена немка, перед самой войной уехала к родителям из-за разлада в семье. Может быть, разлука примирила бы их, но случилась война, границы перекрыли, приехать в Россию стало невозможно. Вернее выразиться, первым внимание на Анну обратил врач, все чаще старался быть с ней вместе, провожал домой, ухаживал очень ненавязчиво. Анна так нуждалась в это трудное время в поддержке, в мужском плече. И когда он пригласил ее к себе,  не отказалась. Потом, дома, долго стояла перед иконой святой Богородицы, молилась и просила прощения за измену памяти любимого, убеждала себя,  делает это потому, что хочет ощутить себя женщиной, но любить будет всегда только Сергея.
Вся ее нерастраченная любовь распространялась на сына. Он рос бойким, не по годам смышленым. Очень похожим на своего отца,  это видела только Аня. Образ Сергея за годы стал расплываться в ее памяти,  как только смотрела на сына, тут же восстанавливала в памяти его улыбку, его взгляд, поворот головы. Мальчик подрос и спрашивал:
-А где наш папка?
Аня рассказывала, каким замечательным человеком был его отец, не говорила, что он офицер, отвечала просто: плавал на военных судах, пропал без вести во время русско-японской войны.
Еще ранее, в двенадцатом году, Аня получила письмо от сестры с известием, умерла мать. Отец стал еще больше пить. Братья поженились, сестра тоже вышла замуж. Аня скорбела по матери, пошла в церковь поставила заупокойную свечку. Понимала, не скоро ей выбраться на ее могилу. Полагала, как только выучит сына, определит его дальнейшую судьбу, тогда поедет в родной город, навестит могилу матери и родню.
В восемь лет Аня отдала сына в четырехклассное городское училище. Купила форму, которая стоила немалых денег. Обычно дети мелких служащих из всей формы носили только фуражки. Фуражки цветом черные с красным кантом и околышем. Во втором классе сын отказался носить форму, детям неимущим и не сословным разрешали вольность. Особым шиком среди школяров считалось носить мятую фуражку с треснувшим козырьком. Аня сокрушалась при виде такой самостоятельности, сын проявлял известную долю упрямства. Одно радовало: учился Сережа легко и получал хорошие отметки. Читать Аня научила его рано, до школы он перечитал все детские книжки, которые доставала она ему в городской библиотеке. Еще тогда сын прочитал «Родное слово» Ушинского, «Мир в рассказах для детей» Вахтерова, «Русские книги для чтения» Толстого. Тетка пересказала ему все русские сказки, которые знала, Аня называла ее Ариной Родионовной. Как-то случилось, в доме не оказалось сказок, Сережа перечитал теткину Библию, и все расспрашивал мать: а правда, что есть медные змеи? А почему бандита толпа пожалела, а Иисуса Христа на кресте распяли? Зато в школе на Законе Божьем батюшку удивляла осведомленность мальчика, он спрашивал отрока: не хотел ли он в дальнейшем поступить в духовную семинарию? Сережа только пожимал плечами, он сам еще не знал, кем бы хотел стать, какую профессию выбрать. Ему так же легко давались арифметика и русский язык. А вот поведением мальчик не блистал. Он был не по годам высоким, физически развитым, в своем классе верховодил, не боялся столкнуться с учениками старших классов. А научился вести себя в школе подобным образом от дворовых парней. В десять лет Сергей впервые стал выходить во двор без материнского и теткиного присмотра. В соседних домах проживали парни местных рабочих и мелких служащих, вечерами собирались на пятачке возле старой березы, играли в бабки на деньги. Они не на много старше годами Сергея, уже покуривали, ходили на рынок чистить подвыпивших завсегдатаев трактиров. Впервые увидев их, Сергей остановился в нерешительности. Его заметили, один из них позвал:
-Пацан, курнуть хошь?
Сергей потоптался, подошел. Он не пробовал курить, но понимал, если сейчас откажется, потеряет их уважение, они никогда не примут его в свой круг. Подошел, взял скрученную цыгарку, затянулся и закашлялся. Пацаны дружно заржали. Самый старший из них покровительственно похлопал по плечу:
-Ниче, научишься! Звать тебя как?
-Серега.
-Серый, значит, - уточнил он. - А меня Боня, слышал про такого?
-Нет.
-Да где тебе, сопля ишо. Но да ладно, раз в нашем квартале живешь, значит с нами будешь. Драться умеешь? – допытывался Боня.
-В школе пробовал, получалось, - кивнул Сергей.
Один из группы парень подтвердил:
-Этот еще только во втором классе, а шишку держит. Он и со старшеклассниками стакивается.
Сергей вспомнил, он видел этого парня в школе, кличка у него «косой», один глаз у него косил. Другие тоже представились по кличкам, производная от их фамилий. Цыплаков был «Цыпой», Улезкин – «Узя», у «Бони» фамилия была Бондаренко, родители его приехали в столицу из Украины. Сергею кличку пока не придумали, фамилия у него неудобная, а внешних изъянов он не имел. Звали просто: «Серый». В школе Сергея парни задирать побаивались, как только узнавали, с кем он водит дружбу.
Матери не нравилась кампания сына, но что она могла сделать, если пропадала на двух работах, приходила усталая, успевала поесть и проверить уроки сына. Тетка по своему любила мальчика запоздалой бабьей любовью, но и она стала подхварывать, отказали ноги, не было возможности уследить за быстро взрослеющим мальчишкой.
Когда началась война, у матери работы прибавилось. Она и вовсе стала пропадать на работе, все реже видела своего сына, беспокоясь  за  его возросшую самостоятельность. Роль сестер милосердия увеличилась в разы, представители Царского Дома участвовали в движении сестер милосердия. Сами работали в госпиталях и лазаретах, не гнушались возиться с раненными солдатами и офицерами. Когда в Зимнем дворце устроили госпиталь, Аню, как зарекомендовавшую себя с наилучшей стороны, пригласили работать вместе с Великими княжнами, попросили ее быть их наставницей. Она с удовольствием передавала свой опыт медицинской сестры, тем более, что сестры нисколько не проявляли своего царского величия, были скромны, трудолюбивы и благожелательны. Им всем, в том числе и императрице, преподавала курс сестер милосердия военного времени главный врач Царкосельского Дворцового госпиталя Вера Игнатьевна Гедройц. Она сама была выдающимся хирургом, поэтом, писательницей, она первой отметила знания и успехи сестры милосердия Анны Летневой, у которой уже имелся опыт работы с тяжелоранеными воинами. И царственные сестры не гнушались никакой работы: подавали инструмент хирургу во время операции, уносили ампутированные ноги и руки, перевязывали гангренозные раны, стойко переносили запахи, стоны и крики раненных. Врачи особо отмечали сестру милосердия дочь царя Татьяну Николаевну, почитая ее за дельную хирургическую сестру, эта похвала произнесена доктором Деревенко – человеком строгим и требовательным. Императрица Александра Федоровна  тоже трудилась, помогала раненным бойцам, организовала особый эвакуационный пункт, куда входило около сотни лазаретов для раненых воинов в Царском Селе, Павловске, Петергофе и других городках. Императрица писала о своей работе: «Слава Богу за то, что мы имеем возможность принести некоторое облегчение страждущим, и можем им дать чувство домашнего уюта в их одиночестве. Так хочется согреть и поддержать  этих храбрецов и заменить  им их близких, не имеющих возможности находиться около них». Управляющим эвакуационным пунктом назначили полковника Васильчикова, человека неглупого, это он составил первый путеводитель по Царскому Селу. Он приметил Аню,  ему она понравилась внешне, ее считали вдовой, а когда он понял, что она еще и ценный работник, просьбы перейти под его начало стали настойчивы вдвойне. Анну Летневу при дворе заметили, ее рекомендовали лучшие профессора, светила медицины. Она держалась скромно, Великие Княжны прониклись к ней уважением, представили папеньке.
Если бы Аня могла знать, как очень скоро ей аукнется эта работа бок о бок с Великими Княжнами и императрицей.
С началом войны  в городе вспыхнули антинемецкие настроения, которые вылились в погромы магазинов, принадлежавшие немцам. У Германского посольства на Исаакиевской площади происходили массовые демонстрации, толпа ура-патриотов сбросила с карниза посольства каменные скульптуры коней. Город хотели переименовать в Александро-Невск, называли и другие варианты, немецкое наименование города - Санкт-Петербург переименовали на русский лад - Петроград.

8.

Революция пришла в город с песнями, разухабистыми частушками и матом, стрельбой и кострами на перекрестках. Еще до отречения царя в городе начались беспорядки. Солдаты запасных батальонов вместе с гражданскими лицами ходили по главным улицам, громили полицейские участки и магазины. Забастовали рабочие заводов и фабрик. Анна пробиралась на работу как по осажденному городу, боясь попасть под горячую руку одуревшей от вседозволенности толпы или бандитов, которые мало отличались от тех же разбушевавшихся революционеров. В госпитале говорили: вернется царь с фронта, он быстро наведет порядок. Царь все не приезжал, а вызванные для усмирения толпы казаки участия в наведении порядка не принимали. Хотя стрельбу уже слышали на Знаменской площади, а на Выборгской стороне изувечили полковника Шалфеева. Первого марта Временный комитет Государственной Думы преобразовался во Временное правительство. Госпиталь в Зимнем Дворце закрыли, раненных воинов перевезли в городские госпитали. Мальчишки носились по городу, разглядывая транспаранты, выпрашивая у матросов патроны, которые меняли на махорку. За Сергеем пригляду совсем не стало. Мать на работе, тетка слегла и уже не вставала. Анна металась между работой, сыном и теткой и едва успевала приготовить и покормить их. Анна вновь ушла работать в городскую больницу, переоборудованную за годы войны в военный госпиталь. Царскую семью арестовали и сослали. Магазины закрывались, начались перебои с хлебом, солью, мылом. В мае Аню вызвали в революционный комитет к следователю. Допрашивали о работе в Зимнем Дворце. Следователь – бывший присяжный поверенный, давил ее взглядом, допытывался: почему именно ее выбрали работать сестрой милосердия вместе с царскими особами. Аня обстоятельно отвечала: выбрали ее как опытную медсестру, которая ранее работала с раненными воинами.  Следователь не верил, продолжал буровить ее взглядом, явно ожидая от нее иных признаний. Отпустил с неохотой, сказал, что будет вызывать ее еще, и неизвестно, как повернется дело для всех бывших приспешников царского двора. И действительно, Аню несколько раз вызывали на допрос, она видела там, на допросе, бывшего камергера, истопника, кучера и других служащих Зимнего Дворца. Поговаривали, кого-то из бывших чиновников арестовали, до суда они находятся в Петропавловской крепости. А наиболее значимые царские сановники находились под арестом в министерском павильоне Таврического дворца. Там уже томились бывшие премьеры Горемыкин и Штюрмер, председатель Государственного Совета Щегловитов, обер-прокурор Святейшего Синода Саблер. Над Аней нависла угроза  ареста,  она боялась не за себя, ее беспокоила судьба сына.
Редкими вечерами, Анна обнимала сына, говорила,  надо бы уехать из города, только некуда. Владивосток далеко, а поезда регулярно не ходили. Рухнул привычный уклад жизни. Даже война не так нарушала его, как происшедшие перемены после отречения царя. К власти пришли совсем другие люди. Как будто они явились из другого мира, мыслили совсем другими категориями. Исчезли учителя, врачи, городовые. Появились мелкие и не мелкие грабители, словно тараканы, из всех щелей повылазил мутный народишко, менявший вещи на хлеб, маргарин и спички. Аня говорила с горечью: «Попомни, сынок, Бог не простит самодержца за измену, которую он дал при воцарении!». Двенадцатилетний мальчишка мало чего понимал в тревогах матери. Куда понятней ему стрельба на улицах, красочные транспаранты с надписями: «Долой самодержавие!», «Долой тиранию!», увлекал общий энтузиазм толпы.
Очень скоро ликование толпы прошло, наступило время хаоса и вседозволенности. Цены на продукты взлетели в десятки раз. Банды грабителей и хулиганов орудовали почти открыто. К осени в городе стали поговаривать, что власть царя была не такой уж и плохой. К тому времени Сергей закончил четыре класса, речь шла о дальнейшей учебе, но изменились времена, школы и гимназии закрывались, да и в круговороте событий ходить в школу ему не хотелось. Куда больше нравилось находиться в кампании своих дворовых друзей, которые за время войны превратились в рослых парней и наводили страх на всю округу. У Бони и Кососго появились настоящие револьверы. Несмотря на малолетство Сергея, иногда они брали его с собой на «дело», Боня снисходительно говорил: «Пошли, Серый, на шухере постоишь…». Он послушно шел за ними, в его задачу входило свиснуть вовремя, если он замечал разъезд казаков или военный патруль. За это ему перепадала часть денег или товара, который он с успехом отдавал скупщикам краденного на барахолке. Деньги приносил матери, она с удивлением спрашивала: «Откуда деньги?».  Не моргнув глазом, Сергей отвечал: «Получил за уроки. Готовлю к университету сыночков богатеньких родителей». Мать верила и не верила,  что она могла сделать. Сетовала, с такими способностями, как у ее сына, в прежние времена его бы взяли приказчиком в любой магазин, в контору завода или даже в государственную структуру. А при связях Анны при прежнем дворе могла бы устроить сына куда-нибудь в тепленькое местечко. Увы, сейчас не те времена. Со страхом вглядывалась в будущее, и не могла определить, какие же наступят времена. Она прижимала к себе сына, повторяла, что только для него живет, только им дышит. Сергей отвечал матери тем же, он любил и жалел ее. Старался не огорчать, помогал по дому. К осени они похоронили тетку. Незадолго до  революции тетка оформила у нотариуса наследство на имя Ани, завещала им свой домик. Только кто смотрел теперь на завещания, жили в доме как прежде. За столько лет даже соседи не помнили, что Аня приехала в столицу из другого города. Из прежних соседей почти никого не осталось. Мужчины погибли на фронте, их семьи поразъехались, бежали от голода. Да и новая власть вовсе отменила закон о наследовании и дарении. С приходом к власти  большевиков в городе порядка больше не стало. Те же грабители, такие же перебои с продуктами. Эта новая власть не дремала, усиливала террор в отношении неугодных им лиц. В доме на углу улицы Гороховой и Адмиралтейского проспекта расположилась Всероссийская Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. До революции в этом здании находилось управление городского градоначальника.
-Не дай вам Боже туда попасть, - качали головами тетки на базаре.
Жизнь в городе становилась все хуже и хуже.

9.

Сергей стал полноправным членом банды Бони. Несмотря на молодость, он слыл самым грамотным среди них. Вел учет награбленного имущества и вырученных за него денег. Грабили квартиры уехавших буржуа, в их комнатах кроме кухарок или сестер-хозяек никого не осталось. Порой и тех в квартирах не находилось. Слуги разбегались от страха за свою жизнь перед напором бесчинствующих воров и беспризорников. Боня сразу поставил задачу перед своими дружками: на мокрое дело не ходить. И хотя оружие в банде имелось, револьверы берегли в целях самообороны от других банд и милиционеров. Как то Цыпа поведал, что слышал от знакомого уркагана, что ЧеКа многих царских офицеров к стенке поставили, а квартиры опечатали до лучших времен, будут поселять в них заслуженный пролетариат. На Мойке таких квартир много, в которых ранее проживали чиновники, жандармы и морские офицеры. Решили проверить. Посетили вечером один дом, посмотрели, в каком из них нет света в окнах, потом присмотрели другой дом. Убедились, что на третьем этаже нет света в двух квартирах. Осторожно прошли через парадную, позвонили в дверь. Никто не отозвался. Боня посветил фонариком, на двери медная, почерневшая от времени табличка: «Адмирал Соболевский Г.В.»
-Ого!- покрутил головой Узя. – Этого точно к стенке поставили, если не успел ноги сделать.
-Давай! – мотнул головой Боня.
Вперед вышел с отмычками Косой. Со знанием дела повозился с замками, дверь без шума открыли. В нос ударил затхлый воздух застарелого, не проветриваемого помещения. Прошли в прихожую, мебель старая, добротная, со слоем пыли и следами обыска. На полу валялись бумаги, ящики шкафа открыты, книги свалены в кучу. Осторожно прошли вперед, в сторону кухни. Вдруг из дальней комнаты прорезалась полоска света, дверь открылась,  в проеме показался седой, взлохмаченный старик, в руке держал лампу, на плечах плед. Подслеповато щурясь, он старался разглядеть не прошенных гостей, густым, с покашливанием голосом строго спросил:
-Что вам угодно, господа?
Молодые грабители на миг оторопели, не ожидали увидеть в квартире живую душу, Боня, как старший, быстро оправился, выхватил револьвер, ответил с кривой усмешкой:
-Господам угодно вас немножко пограбить.
Казалось, старик нисколько не испугался не прошенных гостей. Он только покашливал и зябко ежился, стараясь накинуть на плечи сползающий плед.
-Пожалуйста. Только после того, как здесь побывали господа чекисты, да ваш брат грабитель, которые постарше вас будут, в квартире ничего ценного уже не осталось.
Он повернулся, и прошел в свою комнату. Парни потоптались, переглянулись. Поняли, в словах старика нет фальши, в доме действительно поживиться нечем.
-Че делать будем? – спросил Боня.
Он провел лучом фонарика по одной из комнат. Все тот же хаос и запустение.
-Валим отсюда. Не хватало,  чтобы чекисты за ним пришлепали, заодно и нас тут прихватят, - проговорил он и спрятал наган в кармане.
Они пошли на выход. Сергей поотстал, вернулся в комнату, где находился хозяин квартиры. Заглянул. Старик сидел на кожаном диване, укутавшись в плед, нахохлился и надрывно кашлял. Взглянул на паренька без любопытства, скорее равнодушно. Сергей потоптался, сказал с запинкой:
-Вы того… дверь изнутри закройте… а то мы замок попортили…
Ему почему-то стало жалко этого одинокого, больного старика.
Старик кивнул, кряхтя, встал, взял лампу, пошел за Сергеем. По дороге спросил:
-Что же вы, молодой человек, с грабежей жизнь начинаете?
Сергей и сам не знал, что можно ответить на столь конкретный вопрос. Грабили не столько ради денег, хотя они в основном и нужны, а от безделья. Чем-то нужно заполнить день, дать волю страстям, опасность добавляла куража. Однако боялись не чекистов, а конкурентов. Стычки происходили между такими же грабителями, а не с властями.
-Вы-то почему не уехали? – вопросом на вопрос  спросил Сергей.
-Не успел, - коротко ответил старик. Он надолго закашлялся, Сергей подождал, когда он прокашляется, вышел за дверь. На пороге остановился, сказал:
-Вам бы лечиться надо.
-Надо, - согласился старик. – Только лекарства нынче дороги. Да и негде купить. Аптеки закрыты. Впрочем, и не на что покупать. Бронхит, будь он неладен…
Друзья ждали его на первом этаже.
-Че ты там застрял? – негодующе громким шепотом спросил Боня. – Свяжись с малолеткой, засыпимся, как пить дать…
Сергей прошел мимо, не удостоив главаря взглядом. Вышел на улицу. Было прохладно. Спрятав лицо в воротник, пошли в сторону дома.
-Неудачный вечер, - резюмировал Боня. – Это все ты… - замахнулся он на Цыпу.
-А че я?! Я што неверную наколку дал? Кто ж знал, што хозяин дома окажется.
-Так у него и брать нечего.
-То еще надо было поглядеть! – возразил Цыпа.
-Чего там глядеть, и так ясно. Видал, все вывернуто. Значит, все ценное без нас унесли. Куда дальше? – он оглядел товарищей.
-Я к матери зайду. Обещал, - вдруг сказал Сергей. – Она седня в ночную. Зайду – проведаю.
-Иди, иди… маменькин сынок… - подзадорил его Цыпа.  Сергей не стал отвечать. Махнув рукой, пошел в сторону госпиталя.
Мать очень удивилась, увидев сына. Он редко приходил к ней на работу. Обеспокоилась, не случилось ли чего. Сергей без предисловий спросил:
-Мам, у тебя нельзя раздобыть какого-нибудь лекарства от бронхита?
-О, Боже! А тебе зачем? - удивилась она.
-Понимаешь, - замялся Сергей, не зная как объяснить матери, - человеку одному надо. Болеет, а денег на лекарство нет.
-Посиди здесь. Я сейчас, - не стала вдаваться в расспросы Анна..
Мать ушла, через минут десять пришла, принесла порошок, завернутый в газетку.
-Вот, по чайной ложке, три раза в день. А кто у тебя болеет?
-Человек один. Старик. Я у него книг много видел. Я ему лекарство, он мне книги даст почитать, - объяснил Сергей.
-Хорошо. Только осторожно иди. Ночь на дворе.
-Не беспокойся, мама.
Сергей переночевал дома, а утром пошел на Мойку. В темноте все дома выглядели одинаково, а днем они вдруг стали непохожими, он уже засомневался, найдет ли тот дом, в котором они побывали ночью. Заглянул в один подъезд, - не тот. Другой похож, поднялся на третий этаж, отыскал на двери табличку: «Адмирал Соболевский Г.В.», постучал. Никто не отозвался. Он загрохотал кулаком по двери. За дверью послышалась возня, старческий голос спросил:
-Кто там?
-Господин адмирал, это я, вчерашний гость. Я вам лекарство принес, - громко сказал Сергей.
Старик отодвинул хлипкую задвижку, чуть открыл дверь. Выглянул. Увидел мальца, приоткрыл дверь пошире, пропуская подростка в комнату. Молчал, недоуменно разглядывая его. Сергей прошел в прихожую, развернул газету, показал порошки, сказал, как нужно их принимать.
-Чем буду обязан, молодой человек? Денег у меня все равно нет, - сказал старик.
-Денег не надо. А вот если вы позволите книгу у вас взять почитать, тогда мы будем квиты, - пояснил Сергей.
-Интересное нынче хобби у господ грабителей, - хмыкнул старик. – Проходите, молодой человек. Весьма буду вам признателен. Могу угостить вас кипяточком, а вот сахара у меня нет, не обессудьте, - строго произнес он.
 Он прошел вслед за стариком в комнату, обнаружил огромный стеллаж с книгами, часть книг валялись на полу.
-Вы не беспокойтесь. Я уже пил… кипяточек. У нас дома тоже нет сахара, - пояснил Сергей. – Давайте помогу вам книги сложить на полки, - предложил Сергей. Старик отмахнулся.
-Да бесполезно это. Я уже их складывал. Приходят господа чекисты, и вновь все переворачивают верх дном.
-А что им надо?
-Кто их знает? Сначала искали драгоценности на нужды революции. Потом искали драгоценности, чтобы накормить голодающих. Затем - запрещенную литературу и листовки для подготовки восстания против их власти, - грустно пояснил старик.
-Нашли? – спросил Сергей.
Старик укоризненно посмотрел на парнишку, кивнул головой:
-Разве я бы сидел перед вами, если бы нашли… Они еще придут. Им не дает покоя мое прошлое. Все бывшие офицеры в их глазах потенциальные враги. Хотя лично я к их власти не отношусь никак. Для меня они как тараканы: они есть, но их не замечаешь.
Сергей под говор старика стал поднимать с полу книги и расставлять их на полки. Одновременно просматривал корешки. В основном книги на военную тематику: тактика морского боя, устройство броненосца, история флота российского, об адмирале Нахимове и других выдающихся российских полководцах.
-А что вас интересует, молодой человек? – спросил старик, наблюдая за Сергеем. Тот пожал плечами.
-Просто я люблю читать.
-Очень похвально, - одобрил старик. – Тогда давайте знакомиться. Меня зовут Георгий Васильевич, а вас?
-Сергей.
-Очень хорошее имя. Моего сына так же зовут.
-А где он сейчас?
Старик вздохнул:
-Да кто же его знает?! В эти смутные времена судьба так разбросала людей. Последнее время он служил на черноморском флоте у адмирала Колчака. Слышали о таком?
Сергей пожал плечами.
-Стыдно, молодой человек не знать выдающихся полярных исследователей земли русской. Но дело молодое, вы где учитесь?
-Закончил четыре класса, дальше хотел учиться, но…
-Пошли в грабители? – скосил старик глаза в его сторону.
-Да.
-Достойное занятие для молодого человека, который только начинает жизнь. И всю жизнь собираетесь только этим жить?
-Не… не знаю…
-Понимаете, Сережа, какая бы власть не была, но очень скоро она начнет защищаться от подобных людей. И вас ждет незавидное будущее. Это же постыдно обирать чужие квартиры, - без назидательности проговорил он.
-Понимаю. Только мы же на мокруху не подписываемся. Мы чистим пустые квартиры, забираем брошенное имущество, - возразил Сергей.
-Простите, а мокруха – это что? - спросил старик.
-Ну… когда грабят, убивая хозяев…
-О, Господи!.. – перекрестился хозяин на невидимые образа, проворчал: - Разве к брошенному имуществу не вернуться хозяева...
Взглянул на подростка, хотел еще что-то добавить, но только брови приподнял и покачал головой.  Чтобы переменить тему, Сергей спросил:
-А вы, правда, адмирал?
-Бывший, - подтвердил старик. - Хотя бывших адмиралов не бывает. Я действительно командовал броненосцем на Балтийском флоте. Это было очень давно. В прежней жизни. С тринадцатого года я нахожусь в отставке.
-Мой отец тоже был моряк, - сказал Сергей, чтобы расположить старика к себе.
-Почему был? Списали? – без интереса спросил он.
-Нет. Он погиб во время японской войны. Мне мамка рассказывала. Мы тогда во Владивостоке жили.
-Прескорбно… Мой сын воевал в тех краях, в госпитале лечился во Владивостоке. За оборону Порт-Артура получил серебряный крест, - старик вздохнул. – Все ордена и медали, сына и мои, изъяли при обыске. Зачем им награды… - пожал он плечами, помолчал, сокрушаясь, вскинул глаза на юношу. – Да! С этой наградой занятная история приключилась. Когда ее изготовили, по недоразумению выбили на ней фамилию генерала Стесселя, который, собственно, и сдал крепость. Государь запретил выдавать защитникам эту награду. И только десять лет спустя изготовили новую медаль, и вручили оставшимся в живых защитникам крепости. Жаль, что забрали крест. Все же это память о сыне. Крест изготовлен с выдумкой: посередине крейсер в окружении шести бастионов… - старик опять закашлялся.
-Выпейте порошок, вам полегчает, - посоветовал Сергей.
-Премного благодарен, если вам нетрудно, принесите с кухни воды.
Сергей прошел на кухню, нашел стакан, налил воду, принес старику. Старик запил порошок, руки его мелко подрагивали. И Сергей вновь проникся к нему жалостью. Одинокий, заброшенный, без еды, лекарств, старый офицер обречен на медленное угасание. Он поднял книги, разбросанные на полу, поставил их на полки. Хозяин молчаливо наблюдал за ним, потом сказал:
-Эти книги для людей старшего возраста, - кивнул он на полки с книгами, - а в соседней комнате сына остались его юношеские книги. Присмотрите на полке сочинения Вальтера Скотта или Александра Дюма. Они учат юное поколение благородству и весьма увлекательные по сюжету. Прочтите их. А потом обсудим.
-Хорошо. Спасибо, - кивнул Сергей.
Он прошел в соседнюю комнату, которая напоминала кают кампанию детского корабля. Вместо окон иллюминаторы, узкая кровать, глобус на столе, на стене карта мира, и стеллажи с книгами. Сергей по корешкам нашел авторов, которых советовал старик, выбрал  «Айвенго» Вальтера Скотта,  «Три мушкетера» Дюма. Вернулся. Старик сидел все в той же позе, накинув на плечи плед. Посмотрел на книги, одобрительно кивнул головой. Подсказал, что у «Трех мушкетеров» есть несколько томов продолжения.
-Может быть мне в магазин сбегать? Так вы скажите, я мигом, - услужливо предложил Сергей.
-Спасибо, юноша. Мне бывшая экономка принесла немного крупы. А денег у меня все равно нет, не на что купить. Да и ничего в магазинах не продают. Если только на рынке что-нибудь поменять. Но у меня кроме книг ничего не осталось. Спасибо, не  беспокойтесь, я уж как нибудь…
Они распрощались, старик, кряхтя, встал, шаркающей походкой пошел запирать дверь.

10.

Мать очень удивилась, увидев в руках сына книги. Давно не читал он книг, все больше пропадал с дворовыми друзьями, которые ей не нравились. Тем более, что все они старше ее сына, курят, она и от сына слышала запах табака,  сын утверждал, он находился рядом с курящими, вот и пропитался табаком. Сергей, конечно, покуривал, делал это из-за желания казаться старше. Он не втянулся, дым дешевого табака резал легкие, вызывал кашель и легкую дурноту. От квартирных краж у него появились деньги,  отдать их матери опасался, у нее тут же возникнут вопросы: откуда деньги? И никакими уроками таких денег не заработаешь. Правда, деньги быстро обесценивались, продукты теперь можно купить только на рынке втридорога, и он покупал продукты. На недоуменные вопросы матери отвечал,  теперь берет гонорары за уроки не деньгами, а продуктами. Так все выглядело правдоподобней. Прочитав первую книгу «Три мушкетера», он под предлогом взять продолжение романа, купил на рынке крупы, осьмушку черного хлеба, пошел к адмиралу в гости.
Старик встретил его приветливо. Он почти не кашлял,  по-прежнему кутался в плед. Только выглядел бледнее после последней встречи. Сергей протянул ему пакетик с крупой и двести грамм черного хлеба.
-О-о! Это царский подарок. Я не знаю, чем смогу с вами рассчитаться, - грустно заметил старик.
-Георгий Васильевич, вы уже рассчитались, дали мне хорошие книги почитать. Я пришел взять у вас вторую книгу, продолжение.
-Оставьте у себя эти книги на память, и примите в знак благодарности остальные. Моему сыну они уже не пригодятся – вырос, - пояснил он. - Там же на полке вы увидите «Десять лет спустя», «Двадцать лет спустя» и три тома «Виконт де Бражелон». Пользуйтесь. Вы мне пищу телесную, я вам – духовную, - старик вымученно улыбнулся. – Недуг снедает меня, - грустно поведал он. – Не протяну долго. Нужен уход, полноценное питание, а всего этого нет. За крупу спасибо. Она меня, конечно, не спасет, только продлит агонию, - заключил он, гримаса жалости к себе исказила черты благородного лица.
-А может вас в больницу? Я мамку попрошу, она у меня в госпитале работает, - предложил юноша.
-Сережа, никогда не говорите «мамка», это очень вульгарное слово. Вы не уважаете свою мать? – старик строго посмотрел на подростка.
-Я очень ее люблю, она у меня единственная…
-Вот видите! А насчет госпиталя – не получится. Туда сейчас могут поместить только раненного бойца пролетарского происхождения. Таких, как я, бывших дворян и офицеров здоровыми к стенке ставят. А с больным тем более не станут возиться. Нет уж, буду в родных стенах век доживать… Как там, в городе? – спросил он, чтобы переменить тему.
-Постреливают… Говорят, новая война будет… У нас Боню мобилизовали на фронт. Ему еще восемнадцати нет, он себе раньше год приписал, его и забирают. А Цыпа сбежал, не захотел идти воевать, - обстоятельно разъяснял Сергей.
-Что за имена такие? – удивился адмирал.
-Это не имена. Кликухи, - пояснил Сергей.
Старик только головой покачал.
Боню действительно призвали в ряды Красной Армии. Сергей впервые видел его растерянным, плачущим, он доказывал военкому, что он еще несовершеннолетний, а документ у него поддельный. Военкому наплевать  на документ, парень здоровый, винтовку в руках держать может. Цыпа от демобилизации сбежал, чуть позже попался с револьвером, его посадили в питерские Кресты. Шайка, в которой участвовал Сергей, распалась. Косой примкнул к другой банде. Новые товарищи бывших подельников Сергея всерьез не воспринимали за малолетство.
-Давайте я помогу вас заварить крупу, - предложил Сергей.
-Да нет, что вы… Завтра придет наша бывшая экономка, опекает по старой доброй памяти, она и сварит…
-Что же вам ждать до завтра, - настоял Сергей и взял из его рук кулек, который он прижимал к груди. – Я дома всегда сам варю, и мамку… - тут же спохватился, поправился, - и маму кормлю. Она поздно возвращается, устает, ей некогда готовить. Она даже предлагает мне на повара выучиться, говорит, всегда при еде буду, да и специальность не плохая.
-А вы?
-Не-е… Поваром не хочу. Я бы в матросы пошел. Подрасту, пойду в училище мореходное. А пока на завод устроюсь. Мамке… маме помогать надо.
-Матросом – это хорошо, - одобрил отставной адмирал. - Начинать нужно с матросов, а потом идти дальше. Не знаю, как при этой власти будут учить на офицеров флота, без них ни один флот не обойдется. Хочу надеяться, что смута быстро пройдет. Нынешняя власть долго не продержится. Французская революция тоже начала с того, что головы королям рубила. А до этого Кромвель в Англии казнил короля Карла Первого. Потом революционеры друг друга истреблять начали. Закончилось тем, что во Франции возникла диктатура Наполеона Бонапарта. Которую свергли объединенными усилиями многих стран. Хотя худо-бедно, диктатура Бонапарта десять лет просуществовала, в результате Наполеон объявил себя императором. И у нас так же закончится. На терроре еще ни одно государство долго существовать не могло. Только для нас, русских, десять лет очень много. Мы аграрная страна, надежды всех крестьян на справедливый  передел земли не оправдаются, и они снова возьмутся за вилы. У нас появится свой Наполеон, который отодвинет на задний план нынешних революционных деятелей во главе с господином Лениным. Хотя, что я вам, молодой человек, рассказываю, вы далеки от этого, - остановил сам себя старик..
-В городе никто по царю не скучает, - возразил Сергей.
-Потому что слаб оказался! Все равно институт монархии – единственно верная форма правления. России нужна твердая, но не деспотичная рука. Впрочем, даже при слабом царе в стране был относительный порядок. Если бы не война, мы до настоящего времени были бы процветающей державой.  Что же я с вами, молодой человек, все о политике. Накипело, должно быть. Что вы насчет приготовления говорили?
Сергей улыбнулся, пошел на кухню. Ему нравился этот старик, со старомодным обращением к нему на вы, манерой говорить, выдавая при этом свое дворянское происхождение, которое он, несмотря на новую власть, не скрывал, хотя и не подчеркивал его. Для него это так же естественно, как дышать и говорить.

11.

С тех пор Сергей зачастил к старому адмиралу. Тот тоже проникся некой симпатией к юноше, уловил его пробелы в образовании, начал ненавязчиво преподавать ему историю России, подробно остановился на французской революции, которая привела к массовому террору, к узурпации власти. Провел аналогию с тем, что нечто подобное творится в России: после покушения на красного лидера Ленина, а так же на главу Петроградского ВЧК негодяя Урицкого, большевики перешли к красному террору, и кровь полилась рекой. От изучения истории перешли к математике, в итоге подготовил парня так, что тому можно было бы поступать в среднее техническое заведение. Мать сначала недоумевала, где пропадает ее сын,  потом убедилась, что ничего плохого не происходит, наоборот, сын стал взрослее, умнее, грамотнее. А главное, он перестал дружить с дворовыми ребятами, которых опасалась. Сын с увлечением рассказывал ей о старом адмирале, между собой они его так и называли «адмирал», рассказал, что у него есть сын, он офицер Черноморского флота, по секрету поведал, что в настоящее время он в рядах добровольческой армии при штабе командующего Колчака. Далее рассказал, жена адмирала умерла от болезни незадолго до начала войны с германцами. Сейчас, когда Сергей перестал участвовать в кражах квартир, денег у него не водилось, еды в доме было очень мало, мать, тем не менее, умудрялась кое-что приносить из госпиталя, оставляя долю для старого адмирала.
-Ты бы меня познакомил с ним, - просила Анна. – Я хотя бы отблагодарила его, за то, что он тебя поддерживает, наставляет на путь истинный.
-Хорошо, мама, как только ты будешь выходная, мы сходим к нему, - обещал сын.
Только Анна сутками задерживалась в госпитале, за войну раненых поступало очень много, в редкие выходные валилась с ног, она так и не смогла выбраться вместе с сыном в гости к адмиралу. В то же время к ней от имени бывшего управляющего эвакуационным пунктом полковника Васильчикова обратились за помощью в оказании лечения раненных белых офицеров, нечаянно оказавшихся в Петрограде. Она не могла отказать, хотя посещение конспиративной квартиры, где находились эти раненные, отнимало много  личного времени. Анна понимала, она рискует, но долг превыше всего, для нее не существовали белые или красные, она лечила больных и раненных. Однажды она чуть не попалась, бдительный каптенармус, ведавший в госпитале бинтами и прочими лекарствами, обратил внимание, что у Анны идет перерасход перевязочных средств. Ей стоило большого труда убедить его, перерасход связан с неучтенным посещением состава раненых, прибывших на Финляндский вокзал, тех раненных распределили по другим госпиталям, хотя приемку вели врачи их госпиталя.
Когда у адмирала появлялись продукты, которых Сергей у него вчера не видел, старик оправдывался, говорил: его подкармливает бывшая экономка. Однажды Сергей увидел кипу советских газет недельной давности, которые вряд ли принесла экономка. Уловив взгляд Сергея, адмирал потупился, как уличенный в двойке школьник, глухо пояснил:
-Друзья и сослуживцы Сережи заходят, помнят старика. Да и мои сослуживцы тоже меня не забывают. Хотя осталось нас очень мало. Многих в первые дни переворота перебили. Остальные на полях гражданской бойни сгинули. Ты уже мальчик большой, тебе можно приоткрыть завесу моих отношений с внешним миром.
И действительно, не выходя никуда в город, Георгий Васильевич был в курсе всех событий в стране и городе. По поводу переезда правительства из Петрограда в Москву, он выразился с определенной долей желчи: «Туда им и дорога. Нечего осквернять своим присутствием стольный град Петра творений».
-Ты только посмотри (с недавних пор старый адмирал начал обращаться к Сергею на «ты»), что делается?! – стучал он тыльной стороной ладони по газете «Известия», - большевики не стесняются печатать официально, что в ответ на убийство их товарищей они расстреляли пятьдесят девять ни в чем не повинных людей, - заложников. Расстреляли генерала Рузского, которого я хорошо знал. Во втором списке расстрелянных сорок семь человек. Вещи убитых объявлены народным достоянием… Это до какой же мерзости надо дойти… Мерзость!.. Мерзость!.. – повторял он, от гнева у него не хватало дыхания, он взялся за сердце и тяжело присел на диван.
Так Сергей впитывал в себя отрицательное отношение к новой власти умного и грамотного флотоводца. И вместе с тем ему импонировал разбойничий посвист улицы, и оптимистический восторг солдатни и матросов с красными бантами на груди, настроение которых передавалось ему. Но стоило ему высказаться вслух о своем отношение к происходящему, как тут же получал по шее от Бони до его ухода на фронт, порицание от мамы. Однажды он видел, как два матроса вели под руки гражданина в бобриковой шубе. Он упирался, верещал, что он ни в чем не виноват. Сергей посторонился, когда они поравнялись, он сказал матросу: «Чего вы к нему привязались, тащите, он же говорит, что не виноват?». Один из матросов засмеялся, широко открыв рот, блеснув при этом  металлическими коронками: «А ты верь ему больше! Это же буржуй! А они завсегда виноваты…». Другой выразился определенней: «Ты, малец, не лезь не в свои дела…, - и грубо оттолкнул Сергея, проворчав: - заступнички, ети их мать!..». При споре с Боней, до его отбытия на фронт, тот вместо аргумента дал Сергею по загривку, сказал, что его место на шухере стоять, а не рассуждать. Поэтому, Сергей научился больше слушать, чем говорить. Потому, он не расспрашивал адмирала о его гостях, не спрашивал, кто приносит газеты.

За окнами отшумела гражданская война. Она принесла в город еще большую разруху, голод, холод. Нынешней зимой печи топили книгами, старинными рамами от картин, мебелью. Люди продавали ценности за бесценок, чтобы хоть как-то прокормиться. В городе не стало лошадей, их съели, не ходили трамваи, тротуары от снега не убирались, в столице царили страх и уныние. Зато на каждом шагу развивались транспаранты: «Мы превратим весь мир в цветущий сад». Чуть дохнуло осенней оттепелью, в городе среди рабочих вспыхнули беспорядки, а в Кронштадте моряки подняли восстание. Адмирал внимательно следил за ходом восстания, впервые попросил Сергея купить газеты, в которых отражались события в восставшем городе. Только разве что-то можно достоверное узнать из советских газет, где вся информация очень дозирована или искажена. В советских газетах выступление моряков объявили мятежом, организованным руками французской контрразведки. И Сергей, спустя два дня опять увидел, что у адмирала появилась газета, изданная восставшими офицерами и моряками кронштадтского гарнизона, которую в самом Петрограде купить невозможно. Обратил внимание на подчеркнутый текст: «Все трудовое крестьянство объявлено врагом народа, сопричастно к кулакам. Предприимчивые коммунисты создали советские хозяйства - усадьбы, при которых помещиками стало государство. Что обещали, и что получили крестьяне? Принудительное изъятие хлеба, скота, лошадей. И расстрел недовольных!».
Адмирал очень переживал за исход восстания, понимал, победить отчаявшиеся моряки не смогут,  надеялся, что власти поймут абсурдность проводимой политики, пойдут на соглашение с восставшими. Как он и предполагал, - восстание потопили в крови. Две тысячи моряков и офицеров расстреляли, свыше шести тысяч сослали на Соловки, многие ушли по льду в Финляндию. После этого случая власть стала особенно подозрительно относиться к морским офицерам, видела в них потенциальных противников, которых надо уничтожить.
 Наступил день, когда Сергей пришел к адмиралу, обратил внимание,  на дверях нет медной таблички с именем адмирала, а дверь открыл хмурый, грузный дядька, глянул на подростка, грубовато спросил:
-Чего надо?
-Я к Георгию Васильевичу, - удивленно проговорил Сергей.
-К этому старому мху? А ты кто ему будешь? – расспрашивал мужчина, заслонив собой проем двери.
-Родственник… - запнулся Сергей.
Мужчина смерил его взглядом сверху вниз, посторонился.
-Проходи, коли родственник, - недовольно сказал он. – Там в дальней комнате, - указал мужчина на комнату, которая в свое время служила кладовкой. Пока он шел по коридору, на него с любопытством смотрели какие-то незнакомые люди. Сергей постучал, никто не ответил, он открыл дверь. На топчане в полумраке лежал старый адмирал, тяжело дышал.
-Что происходит? – спросил Сергей, шокированный увиденным.
-Уплотнили меня, - пояснил Георгий Васильевич. – Выселили из моих комнат, поселили этих… работников советских органов.
-Как же так?! Как они могли! – громко возмутился Сергей.
-Тише, Сережа, тише! – попросил его адмирал. – Хорошо, что сюда разрешили поселиться, хотели вообще на улицу выбросить. Обычно таких, как я, из города выселяют.
-Куда?
-Кого куда. Кого на Соловки… острова такие есть, кого-то в Сибирь, многих в тюрьму и к стенке.
-Вас-то за что? Вы не воевали, не выступали против их власти! – продолжал возмущаться Сергей.
-Мы прошлое России. А прошлое они решили уничтожить. Ты вот что, Сережа, - тяжело дышал адмирал, - наверное, моя жизнь подошла к концу. Ты отодвинь вон ту полку, - показал он на стенную полку. – Сзади в ней есть ниша. Вынь оттуда, что там лежит, - велел он.
Сергей встал, без труда отодвинул полку, в ней ничего не обнаружил. Адмирал пальцем показал на гвоздик, который необходимо вынуть, отодвинуть заднюю стенку. Сергей быстро справился, обнаружил пустоту, взял нечто длинное, завернутое в полотенце.
-Сколь раз чекисты обыскивали, а найти тайник не смогли. Дай сюда, - велел он. Сергей протянул изъятое,  Георгий Васильевич развернул полотенце, вынул морской офицерский кортик. Полюбовался им, поцеловал клинок, протянул Сергею.
-Возьми на память. Сохрани. Это самое дорогое, что осталось у меня. Государь подарил, - пояснил он.
Сергей прочел выгравированные слова: «Адмиралу Соболевскому Г.В. за храбрость. Да хранит Вас Бог! Н II».
-Заверни, чтобы эти не увидели, - кивнул он на дверь. – Пусть у тебя останется память обо мне. Ты так напоминаешь мне моего сына, он таким же был в детстве. Ты даже чем-то похож на него, потому я и полюбил тебя… Впрочем, не только поэтому… Ты добрый, не до конца испорченный мальчик…
-Спасибо, Георгий Васильевич, я сохраню. Непременно сохраню, – уверил он. Завернул кортик в полотенце, положил за пазуху. – Как же нам быть? А мебель? Книги? Вещи?
-Все конфисковали в пользу новых жильцов. Да что мебель, дело наживное, - вздохнул адмирал. России не стало. Видишь, кто к власти пришел? Которые могут только отнимать. Помнишь, в восемнадцатом у церкви ценности отнимали? На два с половиной миллиарда изъяли, миллиард потратили на закупку продовольствия, остальное разворовали.
Сергей не слушал, не до рассуждений ему.
-Может вам к нам перебраться? – спросил Сергей. – У нас, конечно бедно, и тесно… Но ничего, в тесноте не в обиде… так даже лучше будет. И мама рада будет, она давно хотела с вами познакомиться, - уверял Сергей. – Я спрошу ее, она не будет возражать…
-Не надо, Сережа, стоит ли беспокоиться. Время трудное, голодное, зачем вам лишний рот и больной старик в обузу. Спасибо, милый,  мне ничего уже не надо, - тяжело дышал Георгий Васильевич.
Сергей уверил,  он уговорит мать, попросил потерпеть,  приедет за ним на извозчике.
Анна в тот день была на суточном дежурстве в госпитале. Когда Сергей пришел к ней, она находилась в операционной. Сын ждал ее, заснул тут же в прихожей, на лавке. Его не прогнали, как беспризорника, поскольку знали сына хирургической сестры Анны Летневой.  Когда проснулся, наступила глубокая ночь. Анна нашла его, обняла, спросила в первую очередь, что он ел. Выслушала его просьбу, согласилась:
-Конечно, Сережа, давай его перевезем к нам. Когда-то тетка приютила нас, почему же мы не сможем приютить у себя хорошего человека.
На следующий день они наняли извозчика, поехали к дому адмирала. Велели извозчику подождать, поднялись на третий этаж, позвонили в дверь ручным звонком. Дверь открыл все тот же хмурый дядька. Недовольно уставился на них, все так же грубо спросил:
-Чего надо?
-Мы к Георгию Васильевичу, - напомнил Сергей.
-Нет его, - бросил дядька и стал запирать дверь. Сергей придержал дверь ногой.
-Как нет?! А где же он?
-А я почем знаю? Увезли его! – недовольно и нервно проговорил дядька.
-Кто? Куда? Зачем? – почти закричал Сергей.
-Кому надо, те и увезли… - обозлился мужчина. - Пшел вон, - оттолкнул он Сергея и захлопнул дверь.
Сергей что есть силы, пнул дверь ногой.
-Что же нам делать? – обескуражено проговорила Анна.
Сергей расплакался. Впервые за много лет он плакал как ребенок, понимал, что перед ним возникла непреодолимая сила нынешней бездушной, безликой власти, которую не пронять никакими слезами. Он плакал от бессилия, жалости, словно он потерял в этой жизни единственного настоящего друга. Анна обняла сына, прижала его к груди, слезы у нее полились из глаз, таким убитым горем она еще не видела своего сына. Она повела его вниз, вышли на улицу, расплатились с извозчиком, пешком медленно пошли в сторону дома. Сергей успокоился, устыдился своих слез, он всегда поддерживал свою мать, старался быть сильным мужчиной, а тут расплакался, как пацан. Она успокаивала сына, говорила, что обойдет все больницы вокруг, возможно его забрали в больницу, все же он старый и больной.
-Его могли в тюрьму забрать, - напомнил Сергей. – Сейчас всех бывших офицеров и дворян забирают…
-Не думаю, - покачала головой Анна. – В чем может провиниться старый, больной человек. Никакой опасности для властей он не представляет. Быстрее всего его поместили в больницу. Эти новые жильцы сдали его, чтобы избавиться. Я все же обойду все больницы, спрошу… кстати, как его фамилия? – спросила Анна.
-Соболевский. Георгий Васильевич Соболевский.
-Ка-ак?! – ноги Анны приросли к земле, глаза округлились.
-Соболевский. Ты чего, мам? – обеспокоился Сергей, не ожидал от матери такой реакции.
-О, Господи! - она прикрыла рот рукой, оперлась на плечо сына, не веря до конца в правду услышанного, закрыла лицо руками, - Сереженька, как же ты раньше не сказал его фамилию?
-Так ты и не спрашивала, - пожал плечами сын, удивленный откликом  матери на ее вопрос.
-Подожди, давай присядем… - силы покидали Анну.
Увидели скамейку в скверике, Сергей подвел мать, она тяжело присела и… заплакала. Она не знала, что сказать сыну. Рассказать, как она долго искала его, когда приехала в Санкт-Петербург, неоднократно приходила в Адмиралтейство, убедилась,  он более не проживает в городе, оставила эти попытки. Сказать, что он является родным дедушкой Сергею, слишком неожиданно и неправдоподобно. У нее нет никаких доказательств, что мичман Соболевский является отцом ее сына. Долгие годы она говорила,  отцом Сережи был матрос, который пропал без вести во время русско-японской войны.
-Мы обязательно его найдем… - твердила она. – Мы должны его найти… Ты говорил, у него есть сын?
-Ну, говорил…
-И что он рассказывал? Жив или где-то воюет? – допытывалась мать.
-Да. Служил на черноморском флоте, потом ушел с Колчаком.
Она сквозь слезы заулыбалась.
-Жив, значит…
-Тогда был жив… Только красные победили, а он у Колчака воевал…
-Не-ет, если тогда не погиб, то и сейчас не погибнет, - она с болью посмотрела на сына, обняла его. – Господи, как же ты похож на него.
-На кого? – спросил Сергей.
-Да на отца своего, - она смахнула слезы с лица, улыбалась и одновременно гримаса горестной радости исказила ее лицо. Она вновь прижала к груди сына, терлась подбородком о его макушку, вдыхала родной запах своего ребенка. Ей хотелось плакать и радоваться, что через столько лет до нее долетела весточка о любимом, которого она ждала много лет, не сгинул тогда в пучине Тихоокеанских вод, не пропал без вести в  японском плену. А если он пережил те передряги, то сумеет найти выход и в круговерти нынешней смуты.

12.

Поиски адмирала Георгия Васильевича Соболевского ни к чему не привели. Мать и Сергей обошли все больницы сначала находящиеся в центральной черте города, затем расширили поиск,  все тщетно. Сергей еще раз сходил в квартиру, где проживал ранее адмирал. Надеялся выяснить подробнее, кто увел адмирала, возможно, он уже появился в своей бывшей квартире. На сей раз ему дверь открыла тетка, под стать тому хмурому мужику. Тоже статная, дородная, крепкая в кости, с одутловатым лицом, молчаливо выслушала парня, вместо ответа по существу просьбы, сказала:
-Ты вот что, сюда боле не ходи. А то тебя, как его родственника, тоже заметут.
-А его что, арестовали?! – удивился Сергей.
-Нет, пожалели!.. Таких, как он уже давно из города выселили… - придушенно проговорилась тетка, и опасливо оглянулась, словно делилась с подростком государственной тайной.
-А его куда?
-А мне почем знать, сходи в Кресты, там скажут, - и тоже захлопнула перед носом дверь.
В Крестах – тюрьме, которая  стала символом нового Петрограда, дядечка в окошечке долго листал амбарную книгу, фамилии Соболевского в арестованных не нашел.
Вечером они с матерью обсуждали план дальнейших поисков, сокрушались, что не догадались в свое время дать свой адрес. Если так случится, что он окажется на воле, ему некуда будет идти, он их не найдет.
Спустя много лет, Сергей узнает,  адмирал Соболевский решением нового органа ОГПУ будет арестован  как бывший офицер, подозреваемый в связях с контрреволюционно настроенными такими же бывшими офицерами. Он не значился в тюремных списках, потому, что в день ареста с ним случился сердечный приступ и его поместили в тюремную больницу. Где он и скончался спустя полторы недели. Похоронен в безымянной тюремной могиле без имени и фамилии, всего лишь с номерком на картонке, привязанном к большому пальцу ноги. Еще позже он узнал, когда за адмиралом пришли, он надел свою морскую парадную форму, вышел сам, не разрешил прикасаться к себе, хотя сердце болело, он превозмог боль и  почти дошел до пролетки, на которой приехали за ним чекисты. Только когда он чуть замедлил шаг на освещенной солнцем улице, приостановился, чекист грубо толкнул его в спину, и в этот момент сердце старого человека не выдержало.
Сергей хранил дома реликвию – кортик, подаренный ему за день до расставания. Изредка доставал его, разглядывал, вздыхал, и прятал обратно. И сожалел, что не взял на память в комнате его сына глобус и некоторые книги, которые не успел прочесть.
 
Прошел еще год.
Сергей пошел работать на завод. Надо помогать матери. Она настаивала на дальнейшей учебе, он твердо решил оградить мать от извечной работы в две смены. И хотя ему исполнилось только семнадцать лет, парень он рослый, его приняли подмастерьем. На заводе царила удивительная атмосфера неприятия новой власти и одновременно кипела работа по организации комсомольской и партийной ячейки. Старые рабочие ворчали: при прежней власти на пять копеек можно было в трактире пообедать, да еще и выпить изрядно. А при нынешней власти – вошь в кармане. Молодежь с задором рисовала лозунги: «Даешь победу над мировым капитализмом!». К Сергею сразу же подкатили: «В комсомол будешь вступать?» - «Не, погодю…» - отмахивался Сергей.
-А че, в Бога веришь? – спрашивали с ехидцей.
-Верю, - отвечал таким тоном, чтобы отстали.
-Эх, темнота!.. Так нет же Бога!
-Вы штоль его отменили?
Когда он рассказал об этом матери, она сказала:
-Эта власть неправедна и жестокосердечна. Ей нельзя служить. Но к ней надо приспосабливаться. Иначе не выживем. Сначала думали, - она не на долго. Видишь, как повернулось. Отбились от всех Антант. Ты уж, Сереженька, не перечь. Зовут в этот их… как его… союз, ты иди, - советовала она. - Тебя не убудет. А если я тебя потеряю, я не переживу этого. На всем белом свете ты у меня один остался. Да еще папка твой, если только он жив.
Она налила ему  чаю, выставила на стол по случаю купленные баранки.
-Ты же говорила он погиб в той войне? – отхлебывая чай, спросил сын.
-Я и сама так думала. А теперь узнала, не погиб он тогда. Наверное, в плен попал. А когда он освободился, мы с тобой уехали из Владивостока.
И они еще долго сидели в темноте, обнявшись. Каждый думал свою думу.
Сергей видел, как исчезали из завода старые рабочие, которые ходили к руководству с требованием увеличить заработную плату, сократить рабочий день. «За что мы революцию делали! – шумели они. – Чтобы одних хозяев скинуть, а других себе на шею нацепить!..». Видел, как в почет входили бездельники, которые только и умели, что горлопанить про мировую революцию. Он старался не втягиваться в политические диспуты,  его находили сами активисты, звали за собой, приглашали на собрание. Он отмалчивался, ничем не выдавая своего отношения к происходящему. Сергей, действительно, был равнодушен к политическим диспутам, его больше занимали станки, он захотел стать хорошим токарем, учился у старого рабочего с охотой, и вскоре ему доверили токарный станок и поручали вытачивать мелкие детали.
Секретарь комсомольской организации сокрушался:
-Ты, Летнев, какой-то несознательный! Хотя пролетарий из тебя вышел неплохой.
Как хорошего рабочего, учитывая его пролетарское образование, дед работал во Владивостоке в порту, и как грамотного человека, который имел четыре класса гимназии, многие и этого не имели за плечами, с трудом расписывались, его решили принять в комсомол. Хотя долго допытывались, почему он не желает участвовать в общественной работе коллектива. Сергей ссылался на загруженность на работе и желании постичь все премудрости токаря высокой квалификации. Затем наступил такой период, когда после смерти вождя мирового пролетариата в партию и комсомол принимали всех желающих. И хотя Сергей особого желания не проявлял и не высказывал, его уговорили для массовости вступить в комсомольскую организацию, заводу надо отчитаться в повышенной политической активности рабочих. Его приняли в комсомол.
На заводе Сергей проработал три года. Зарекомендовал себя хорошим специалистом, но не важным общественником. Секретарь комсомольской организации не знал, как к нему относиться. То ли хвалить, как хорошего рабочего, то ли ругать, как уклоняющегося от общественной работы. Как раз в то время на завод пришла разнарядка выделить для работы в органы  ОГПУ и милиции передовых комсомольцев и коммунистов. Подобные призывы случались с некоторой периодичностью. Первое обращение к губкомам выделить лучших коммунистов для работы в ВЧК прозвучало еще в двадцатом году. Организовали курсы для подготовки сотрудников. За прошедшие семь лет органы ОГПУ разрослись, в то же время, наспех набранные сотрудники сразу после гражданской войны или по призыву после смерти Ленина, - разбежались, уволились, были изгнаны за злоупотребления или за профнепригодность. Да и слава карательного органа революции отталкивала потенциальных кандидатов на работу в органы. В народе так расшифровывали аббревиатуру ОГПУ: «О, Господи, Помоги Убежать!» или, если расшифровывать наоборот: «Убежишь – Поймаем, Голову Оторвем». Гораздо позже сотрудники ОГПУ будут гордиться своей принадлежностью к когорте чекистов.
На заводе посовещались, решили, стоящих коммунистов и комсомольцев отдавать жалко, хорошие кадры самим нужны. Начали перебирать, кого не жалко направить в органы, остановились на нескольких фигурах, в том числе и на Сергее. Пригласили в комитет комсомола для разговора. Начали торжественно: учитывая безупречное прошлое, пролетарское происхождение, хорошую работу на заводе, а главное грамотность - направить его для дальнейшей работы в органы ОГПУ.
Сергей стоял и молчаливо переваривал услышанное предложение. Так резко менять свою жизнь он не собирался. Тем более, никогда не планировал работать где-либо, кроме завода. Ему нравились станки, с удовольствием вытачивал на них детали согласно предоставленным чертежам. Здесь он был один на один с бессловесной  техникой, которая с ним не спорила, позволяла огородиться от кипевшей вокруг общественной жизни, когда на заводе по поводу и без повода проводились митинги, собрания, лекции, диспуты. Тут же ему придется круто поменять стиль жизни. Работать с людьми.
-Не знаю… справлюсь ли… - начал он, но секретарь комсомольской организации и еще один член парткома завода начали убеждать его, что истинным комсомольцам и коммунистам любые задачи по плечу и заставили подписать анкету.
Далее с ним беседовали в отделе кадров ОГПУ, где подробно расспрашивали о жизненном пути, который у молодого парня только начинался. То обстоятельство, что парень еще раз пытался отказаться от оказанной чести, лишний раз убедило кадровиков, он не карьерист. Его направили на курсы сотрудников ОГПУ.
Мать очень удивилась новому повороту в судьбе сына, не хотела, чтобы он шел работать в карательный орган.
-Ты станешь таким же, как они: жестоким и циничным, - повторяла она. – Зачем тебе это нужно? Никто в нашем роду людей не мытарил…
-Посмотрим, мама, - уклончиво отбивался сын, - не понравится, - уйду.
-Оттуда добровольно не уходят, - настаивала мать.
-Понимаешь, на заводе я тоже чем-то не удобен стал нашим партийным деятелям, как я туда вернусь?! Ты сама советовала приспосабливаться к власти, поскольку она неправедна и жестокосердечна, - напоминал он матери.
Такие разговоры с матерью заканчивались ничем. С одной стороны ему хотелось попробовать себя на новом поприще, с другой стороны уж очень не лестная слава ходила в народе об этом ведомстве.
 
Курсы будущих чекистов разбиты на несколько потоков. Одну группу готовили для работы в следствии, другую – на оперативную работу, в разведку, и так далее. Сергей попал в группу будущих следователей и оперативных работников. В ходе учебы он все больше проникался неким любопытством к новому роду деятельности, поскольку в раннем юношестве читал книги о знаменитых сыщиках и следователях. Никогда не предполагал, что жизнь подбросит ему подобную возможность проявить себя на правоохранительной ниве. На курсах читали лекции по экономическим, политическим, специальным разделам, лекции проводили именитые деятели народного хозяйства, политики и чекисты. Курсантам преподавали так же вспомогательные дисциплины – фотографирование, радиодело, тайнопись, систему шифровки, стенографию. В целом органу ГПУ поручалось вести борьбу со шпионажем, бандитизмом, подавлять контрреволюционные выступления, охранять границы, железнодорожные и водные пути. Сергей по окончанию курсов по распределению попал в распоряжение начальника Петроградского губотдела ГПУ Мессинга. Тот направил его в четвертое отделение секретного отдела, которое занималось борьбой с бывшими белогвардейцами, жандармами, царскими чиновниками высокого ранга, тюремщиками, еврейскими партиями.
Для начала Сергея Летнева закрепили стажером за старым оперативным работником Мотякиным Иваном Ильичем. Начальник отдела представляя его Сергею, охарактеризовал так: «Старый революционер, работает в ОГПУ с начала его создания, не знает жалости к врагам революции и беспощаден ко всяким проявлениям антисоветизма». «Старый революционер» всего на десять лет старше своего стажера. Тот скептически осмотрел Сергея, кивнул  на стол в глубине кабинета.
-Занимай. Там посмотрим, что ты из себя представляешь…
Сергей украдкой рассматривал своего старшего товарища, ловил себя на мысли, не кокаинист ли он. Такого лихорадочного блеска глаз, он не наблюдал ни у кого из своих знакомых. Да и энергии Мотякина, казалось, хватит на четверых. Он не мог усидеть на месте, готов браться за любое дело, ехать и арестовывать, проводить обыски, допрашивать, при этом не любил бумаг, не хотел процессуально все это оформлять.
-Что за хрень, эта казуистика! – шумел он. – И так ясно, перед нами контра, че с ними воландаться…
В личном деле Мотякина  написано: «… не учился, но пишет и читает…». И таковых сотрудников большинство. Даже у одного из заместителей Петроградской ЧК Лобова точно такая же запись в учетной карточке.  Что не мешало ему арестовать за одну ночь три тысячи человек.
На их фоне Сергей числился «шибко» грамотным.

13.

Проработав год, Сергей выяснил, по какой методе выявляли бывших офицеров, иностранцев, состоятельных граждан. Мотякин хвастал, он не заморачивался особыми оперативными мероприятиями, брал старую телефонную книгу и выписывал адреса всех бывших чиновников, офицеров, служащих и прочих граждан, поскольку телефон в то время могли иметь только состоятельные жители столицы. Сергей листал тонкие старые уголовные дела, в которых ничего, кроме нескольких листочков не было. В них хранились постановление на задержание, арест, протокол допроса, иногда и такового не наблюдалось, и краткая справка о приведении приговора в исполнение. Порой нельзя было понять: за что арестовали человека и что ему инкриминировали. Тогда-то он и нашел дело об аресте адмирала Соболевского Г. В., в котором прочитал справку о том, что престарелый адмирал умер в тюремной больничной палате. Права мама Сергея, когда говорила, что нынешняя власть жестока. Для нее человеческая жизнь ничего не стоила. В этом Сергей очень быстро убедился сам, когда начал работать в карательном органе страны.
Отдел, в котором трудился Сергей, старался во всем подражать центральному аппарату в Москве. Если аналогичный отдел в столице занимался разработкой против русской православной церкви, то и в Петрограде начинали разрабатывать церковных иерархов. Если под подозрение подпадали ученые, бывшие офицеры, то тут же возникали дела в четвертом отделении секретного отдела. Когда разрабатывали евреев, Мотякин стучал тыльной стороной по брошюре со статьей, призывая всех посмотреть абзац:
-Вот смотрите, в свое время статья вышла «Против антисемитизма», в ней выдвинули лозунг: «Против ребе Шнеерсона за Ленина!». Знаешь, кто такой Шнеерсон? – обращался он к своему стажеру, как к самому молодому сотруднику отделения.
-Нет.
-И правильно! Кто он такой, чтобы его знать. Еврейский лидер. Мы его потихонечку за жабры и в кутузку, на Шпалерную. Тюрьма знаменитая, в ней сам Ленин сидел! Вот она историческая справедливость! Поменять их местами!».
Когда в Москве по каким-то причинам начали разрабатывать ученых, в Петроградском военном округе сразу же арестовали более 150 человек, в том числе крупнейших ученых историков, которые работали еще при прежнем правительстве. Имена академиков Платонова, Тарле, Лихачева, Любавского известны всему миру, но именно им вменили в вину создание антисоветской контрреволюционной организации «Всенародный союз борьбы за освобождение свободной России». Арестовали работников Русского музея, сотрудников Академии наук, преподавателей ВУЗов, работников издательств, священников и многих других, которые к науке не имели никакого отношения.  Одних тут же обвинили в шпионаже, других во вредительстве. Все ранее состоявшиеся научные диспуты, собрания и встречи ученых мужей расценивались как нелегальные встречи. Сергей впервые столкнулся с инспирированным, сфабрикованным делом. Знал, кто придумал название организации. И задумался: как ему относится ко всему этому. Вспомнил слова матери: просто так уйти теперь из этой организации невозможно. Делать вид, что ему наплевать на судьбы людей? Стать одним из послушных винтиков этой системы? И есть ли у него, вообще, выбор? Для него не секрет, что некоторые показания выбивались физически. Присутствовал при этом. Сам подследственных не бил,  понимал, скоро начнет избивать. Иначе не получишь нужных признаний, да и коллеги коситься будут.
Мотякин посетовал: надо же, еще с этими не успели разделаться, а тут новая антисоветская группа проявилась, захватили бывших морских офицериков. Допрашивать - не хватает сотрудников. И поручил Сергею заняться допросом бывших офицеров на предмет выявления заговора с целью свержения советской власти.

Во дворе опять появился Боня. Кроме Бони и Косого, никого из прежних подельников Сергей не встречал. Боня ходил в военной гимнастерке, всячески подчеркивал свою службу в рядах Красной Армии. Косой успел отсидеть за воровство. Цыпу убили во время облавы на беспризорников. Узя находился в ссылке. Прикрываясь формой, Боня сколачивал новую банду. Столкнувшись во дворе с Сергеем, криво улыбнулся.
-Говорят, ты в легавые подался? – глаза сузил, буравил Сергея, стараясь смутить его, запугать.
-Говорят, в Москве кур доят, а в Питере коровы яйца несут, - в тон ему ответил Сергей. - Не в легавые, бери выше – в политическое управление, - пояснил Сергей, знал, сила теперь на его стороне, только Боня этого еще не понимает.
-Не одна хрень. Будешь теперь давить нашего брата, хулигана?
-Для этого как раз и есть в городе легавые, - примирительным голосом ответил Сергей. Ему не хотелось ссориться с Боней. Они по-прежнему жили почти в одном дворе, их связывали довоенные воспоминания.
-Ты смотри, если че стуканешь, перышко под ребро быстро схлопочешь… - предупредил Боня, демонстративно играя финкой.
Сергей укоризненно посмотрел на бывшего товарища.
-Боня! Я своих не продаю. Только не надо начинать с угроз. Мне достаточно только пальцем щелкнуть, и тебя заметут на долгие годы. Сейчас очень нужны рабочие руки на строительство Беломорканала. А так, живи мирно, пока сам не засыпишься. Ты меня в детстве не обижал, и я тебя не обижу. Я добро помню… - и тоже демонстративно отодвинул полу пиджака, показал за поясом воткнутый наган.
-Лады, договорились… - скривил губы Боня.
И, действительно, Сергей несколько раз предупреждал Боню об облавах, помогал ему уходить от подозрений, один раз даже в квартире Бони произвели обыск: задержанный подельник раскололся. Но ничего у него не нашли. И делал он это не из-за уважения к воровской братии. Помнил, как в голодное, трудное время Боня взял его под свое покровительство, не дал пропасть с голоду. Нечаянно, познакомил его с адмиралом. Теперь уже он оказывал признанному в районе урке свое, взрослое, покровительство.
Долг платежом красен.
14.

Сергей Летнев опрашивал задержанных матросов и офицеров, подозреваемых в организации подпольного союза против Советской власти. Все они очень разные, но никто из них виновными себя не признавал. Мотякина такое положение дел только подзадоривало.
-Все они сначала не виновны. Посмотрим, что они потом запоют… Это хорошо, что они сначала не признаются. Лишний раз доказывает скрытность и конспирацию их организации. Ты беседуй, освободимся, поговорим с ними конкретно…
И Сергей изо дня в день вызывал в кабинет арестованных, и задавал одни и те же вопросы: - «Фамилия, имя, отчество? Участвовали в организации, кто главный, какие цели перед собой ставили?».
Обратил внимание на невысокого,  плотно сложенного задержанного, который хотя и числился матросом, вел себя спокойно, с внутренним достоинством, совсем не походил на простого матроса. Сергей задал те же анкетные вопросы:
-Фамилия, имя, отчество?
-Сидоров Иван Петрович.
Далее по всем анкетным данным: где родился, где крестился, где проживает.
-Кем были до революции?
-Матросом плавал на торговых судах.
Сергей с сомнением посмотрел на задержанного.  Как-то он совсем  не похож на простого матроса. Речь правильная, осанка прямая, смотрит с легким презрением, или равнодушием, никакого испуга в глазах. Сергея такое поведение слегка задевало. Привык наблюдать в этих стенах людей другого склада.
-Расскажите о своей противоправной деятельности против советской власти, - начал Сергей.
-С чего вы взяли, что я вел противоправную деятельность? – с усмешкой в глазах спросил Сидоров.
-Как же?! Вас задержали на квартире бывшего морского офицера Селютина, о котором доподлинно известно, что на его квартире собирались бывшие офицера, вели подрывные разговоры.
-Я простой матрос, при мне они никаких разговоров не вели, - с усталой неохотой отвечал арестованный.
-А что связывает вас, простого матроса, с офицерами?
Сидоров передернул плечами.
-Да только общая морская профессия. А так, помогал по хозяйству господину Селютину.
-У нас нет господ, - поправил Сергей. – Сословия и господа отменены.
-Не так быстро искореняются привычки, как иначе могу называть офицера? Гражданин?
-Он бывший офицер, - напомнил Сергей. - Итак, вы утверждаете, что не слышали о противоправных разговорах, сборищ не наблюдали.
Иван Петрович иронически посмотрел на молодого помощника следователя, помолчал, нехотя ответил:
-Если бы слышал, доносить не побежал бы. Сами-то вы мало чего слышите? В очередях, на улице?.. Что же теперь всех в кутузку тащить? Всех не пересажаете. А то, что народ недоволен властью, так-то не люди виноваты, а власть.
-Не будем говорить обо всем народе. Речь идет о вас, - остановил его Сергей.
-А что я? Я человек маленький, - пожал плечами Сидоров.
Сергей посмотрел на него с недоверием. На маленького человека он не похож, впрочем, на руководителя тоже не тянет. Так, один из членов кружка по интересам, которых надо обвинить в создании незаконной организации. И  ему дано задание: любой ценой разговорить их, получить показания на членов «клуба».
-Другие члены вашего круга уже дали показания, что в своих разговорах вы обсуждали пути дальнейшей борьбы с советской властью, - соврал Сергей подследственному. Тот иронически посмотрел на молодого следователя, промолчал.
-Пусть они сами отвечают за свои слова, я грех брать на душу не буду.
В этом момент зашел Мотякин.
-Ну, что этот хмырь, молчит? – кивнул он на арестованного.
-Беседуем, - уклончиво ответил Летнев.
Мотякин взял протокол допроса, прочитал начало, в котором ничего, кроме вопросов и незначительных ответов не записано.
-Ты с ним не тяни, - посоветовал он. – Молчит, дай в ухо. А там как хочет, будет молчать - под расстрельную статью подведем.
Сидоров безучастно слушал, как будто речь шла не о нем. Мотякин хмыкнул, бросил: «Продолжай!», - вышел.
Сергей не знал о чем далее говорить с арестованным. Со значением полистал тощее дело, разглядел его фотографию, сделанную уже здесь, в тюрьме. Отложил папку в сторону, задал вопрос, чтобы не молчать:
-За что же вы так не любите советскую власть? Что плохого она вам сделала? Вам, простому матросу?
Сидоров тяжело посмотрел на него, не под протокол, ответил:
-А за что мне любить ее? За то, что организовала братоубийственную войну? Обманула народ, обещая землю, заводы? Установила красный террор? Расстреливаете людей направо и налево? Вот и меня под расстрельную статью уже подводите, а вина моя никак не доказана. В крови топите каждое выступление голодных крестьян, ищите несуществующие заговоры, чтобы террором задушить любую свободную мысль…
Сергей удрученно промолчал. Он привык к совсем другому поведению людей в этих стенах. Некоторые врут, изворачиваются, плачут, клянутся в своей невиновности, многим страх парализует волю, они готовы подписаться под чем угодно, только бы сохранили жизнь. И что он может ответить этому человеку? И война не принесла счастья и упокоения, и земля не досталась крестьянам, и людей продолжают пачками расстреливать в подвалах тюрьмы.
-Ладно, хватит на сегодня. Завтра договорим, - устало ответил он.
Сергей решительно отодвинул папку, позвонил в колокольчик, зашел конвоир.
Сергей приказал увести  арестованного.

Дома он долго перелистывал уголовный кодекс, читал дело, которое не сдал, не хотелось идти в канцелярию, в другой корпус. Мать сидела рядом, шила занавеску. Шуршали листки, нарушали тишину. Из дела выпала фотография, мать первой нагнулась, взяла карточку, из любопытства всмотрелась в мужчину, о котором известно, что если уж попал в тюрьму, оттуда не выйдет. Сергей потянулся за фотографией, но мать отстранилась.
-Постой, постой! – проговорила она. – Как фамилия этого человека?
-Сидоров, а что?
-Да так! Уж больно лицо знакомо… - неуверенно проговорила она. Вернула снимок. Качеством тюремные фотографии не отличались, фотограф  вечно пьян, объяснял плохое качество сделанных им снимков  отсутствием света, которого не хватает, проявитель плохой. Сергей тоже взглянул на изображенного на картонке мужчину, как бы глазами матери. На ней задержанный выглядел еще старше, чем на самом деле.
-А как его зовут? – неожиданно спросила мать. Она даже отложила шитье в сторону.
-Иван Петрович. Бывший матрос.
-Матрос? А ну дай еще раз посмотрю – попросила она.
Сын протянул ей фотографию. Анна долго всматривалась в лицо, потом вдруг побледнела, пальцы мелко вздрагивали.
-Сережа, а что ему грозит?
-Суд покажет. Только ничего хорошего… Ты же наслышана о наших судах… скорых и праведных… - не поднимая головы пробурчал молодой оперативный работник.
-Сереженька, сынок, ты знаешь, как фамилия этого человека? - сын смотрел на нее с недоумением. – Это Соболевский Сергей Георгиевич.
Пришла очередь удивляться Сергею.
-Да ты чего, мам?! С чего ты взяла, что он сын нашего пропавшего адмирала? Ты же никогда не видела ни того, ни другого?
-Адмирала не видела, это верно. А сына хорошо знаю… - из глаз побежали слезы, - Господи… через сколько лет… и как?..
-Ничего не понимаю, - проговорил Сергей, удивленный подобной реакцией матери.
-И не надо понимать, Сережа. Младший Соболевский служил в Порт Артуре, когда началась война с японцами. Раненым поступил к нам, в госпиталь, где я работала. Так мы познакомились. Там мы полюбили друг друга. И от той счастливой любви появился ты.
Сергей несколько минут молчал, осознавая услышанное.
-Ты же говорила, что мой отец матрос, а не сын адмирала, - удрученно проговорил он.
-А что я могла тебе сказать?! Кто может поверить, что у простой девушки жених – офицер. Мы не успели повенчаться, он ушел в поход и не вернулся.
По щекам матери катились слезы.
-Что же получается? Адмирал Соболевский мой родной дед?! – его не покидало чувство нереальности.
-Конечно! Поэтому, я и разыскивала его по приезду в Петербург. Я же не знала, что адмирал, у которого ты пропадал, и есть тот самый адмирал Соболевский.  Тогда он был капитаном первого ранга. А когда узнала, было поздно, его я так и не увидела.
-Ты что-то путаешь, мама. Такого не бывает. Тебе показалось. Столько лет прошло, в каждой фотографии ты готова узнать того… моего отца.
Анна помахала рукой, стараясь остановить сына, смахнула слезы, выдвинула последний аргумент:
-А ты посмотри шрам на его груди. Он идет отсюда… - она рукой провела по груди, - и сюда…
Сергей пожал плечами. Он полез в свой тайник, достал кортик, какими-то другими глазами посмотрел на реликвию, устыдился в душе, вспомнил, как хотел утопить в реке, когда поступал на работу в ОГПУ. За хранение таких вещей по голове не гладили.
Когда легли спать, оба лежали в темноте с открытыми глазами. Сергей рассуждал вслух, мать изредка отвечала.
-Что же получается, если все это правда, то в моих жилах течет дворянская кровь? А если об этом узнают на работе? Меня выгонят, или тоже арестуют…
-Ты, Сереженька, молчи, не сознавайся…  только как же он там?.. Я столько лет ждала его…
-Чего же он к нам не вернулся? Не нашел тебя? – недоумевал сын.
-Да он и не знает о твоем существовании, сынок. Так уж случилось, он ушел в море, думал вскоре вернется… И пропал…
-Может, не захотел возвращаться? Что ты ему? Простая женщина…
-Нет, Сережа, я сердцем чуяла, если бы мог, вернулся, нашел. Год прошел, о нем не было никаких вестей, а потом стало известно, что его корабль японцы потопили.
-Дела-а… - только и произнес в темноту Сергей, и надолго замолчал. Он вспоминал адмирала, а теперь вспоминая задержанного, отметил некоторое сходство между ними. С другой стороны, ему хотелось, чтобы такое сходство наблюдалось. Слишком уставшим и изможденным выглядел нынешний арестованный, мало похожий на офицера российского флота, еще меньше похож на простого матроса.
Сергей слышал, как мать ворочалась, вздыхала, потом всхлипнула в подушку, утихли оба только под утро.

15.

Утром, придя на работу, Сергей хмуро спросил Мотякина, как спланировать допросы на сегодняшний день. Мотякин ответил,  допрашивать сегодня он Сергею не поручит, матрос тертый калач, его допросят более опытные товарищи. Сергею на душе стало еще горше.
-Иван Ильич, - обратился он к Мотякину, - вы уж позвольте я с ним сегодня еще поговорю. Мне показалось, что сегодня он заговорит. Мы так с ним договорились, он ночь подумает, а по утру мы продолжим.
-Да? – недоверчиво переспросил Мотякин. – Ну, валяй, - легко согласился он. Народу все равно не хватает. Задержали полторы сотни человек. Сегодня их по одному из Шпалерной в Кресты перевозить будут. Там с ними другие ребята говорить будут. У тех… языки быстро развязываются… Вспомнит все,  – чего и не было… - пообещал он.
Когда в кабинет завели Сидорова, Сергей внимательно посмотрел на него, стараясь уловить его черты с чертами адмирала, да и мать в свое время говорила, он похож на него. Для себя отметил – не похож. Но напрягся. Почувствовал некоторую неловкость. Предложил присесть. Открыл дело.
-На чем мы закончили прошлый раз? – как можно спокойнее произнес Сергей. – На вашей антисоветской деятельности в составе группы бывших морских офицеров.
Сидоров молчал.
-Не хотите что-либо добавить?
Сидоров пожал плечами.
-Что я могу добавить к тому, что я уже сказал. Я человек маленький, к господам офицерам имел отношение косвенное, - чуть лениво ответил он.
-Ой, ли?! А сами в каком звании были?
-Боцманом.
-Скажите, а вы никогда не были во Владивостоке? – забросил первый камешек Сергей.
Сидоров бегло взглянул на юношу, потупил взгляд.
-Приходилось. По торговым делам.
-А потом где вы служили? – продолжал допрашивать Сергей.
-На Черноморском флоте.
-Под командованием адмирала Колчака?
-Военным флотом командовал адмирал, что с того? Я же плавал на гражданских судах.
-И во время революции и гражданской войны находились за рубежом?
-Да. Застрял в Японии. Успел за это время выучить японский язык.
Участия в войне не принимали?
-Как же я мог, если не был в России.
-А мне тюремный врач говорил о многочисленных шрамах на вашем теле. В том числе, огнестрельных. Откуда они могли быть? Вы же не участвовали в войне, продолжал допытываться молодой следователь.
-На торговые суда с российским флагом нападали немецкие крейсера, в японскую кампанию – нападали японцы. Отсюда и ранения, - спокойно пояснил Сидоров.
-А вы можете продемонстрировать ранение на груди?
-Пожалуйста.
Сидоров не спеша расстегнул рубаху, обнажил грудь. От левого соска к низу, под правым соском проходил шрам. Точно такой, какой показала мать.
Сергей помолчал, не знал, как отнестись к открытию. Побарабанил пальцами по делу, решительно сказал:
-Ваша фамилия – Соболевский Сергей Георгиевич, вы офицер императорского военного флота?
Ни один мускул не дрогнул на лице арестованного, но по тому, как тот на миг окаменел, Сергей понял, он попал в точку.
-С чего вы взяли? – медленно проговорил «Сидоров». – Повторяю, моя фамилия Сидоров.  Иван Петрович Сидоров.
Глаза его потемнели, он украдкой провел ладонью по подбородку.
-И вы не лежали в госпитале во Владивостоке? - допытывался Сергей.
-Бывал там. Лечился, когда наше судно попало под обстрел японцев.
Голос задержанного стал деревянным. С лица ушла снисходительная улыбка.
-Вот вы говорили, что служили на торговом судне «Потемкин», но согласно судовому журналу, в четвертых и пятых годах это судно в водах Тихого океана не находилось. А вот военный крейсер «Паллада» ходил.
Сергей блефовал, судового журнала торгового судна не сохранилось. «Сидоров» молчал.
-Что скажете?
-Я все сказал, - глухо проговорил он. Чувствовалось, что арестованный озадачен, и внутренне не готов отвечать на подобные вопросы.
Сергей достал из портфеля завернутый в тряпицу кортик, развернул, показал арестованному. Тот недоуменно посмотрел на кортик, потом на Сергея.
-Этот кортик Георгий Васильевич подарил мне на память накануне своего ареста.
Арестованный сглотнул слюну.
-Вы его арестовали, и за это он вам подарил кортик?
-Когда его арестовали, мне было всего семнадцать лет. А ваши книги до настоящего времени находятся у меня дома.
-Ничего не понимаю…- уже совсем недоуменно проговорил арестованный.
-А что тут понимать? Георгий Васильевич возился со мной, мальчишкой, в самое трудное время. Учил меня жизни, давал книги. Я скрашивал его одиночество. У него я видел ваши фотографии,- опять соврал Сергей, он не видел фотографий сына адмирала Соболевского.
-Вы просто обознались… - нахмурился арестованный, опустил голову, ему надо собраться с мыслями.
-Сергей Георгиевич, о том, кто вы есть на самом деле, знают только я и вы. И я не хотел бы, чтобы об этом знал еще кто-либо. Я сейчас быстро запишу с ваших слов о торговом судне «Потемкин» и повторю всю вашу легенду. Только ответе мне, что произошло с вами после того, как вы отбыли из Владивостока. Почему вы не вернулись, хотя вас ждала там любимая женщина. Или она не была для вас любимой?
Удивлению «Сидорова» не было предела, он уже не скрывал этого.
-Дайте воды, - попросил он.
Сергей налил в стакан воды, он выпил, капли пролились на рубаху.
-Коль вы знаете такие подробности, то полагаю, они пришли к вам не по оперативным сведениям. У вашей службы слаба кишка сработать так тонко, чтобы узнать все подробности моего пребывания во Владивостоке. Да, я был во Владивостоке на излечении, и у меня там была любимая женщина, о коей я до настоящего времени вспоминаю с грустью.
-И почему же вы не вернулись к ней?
-Я вернулся. Но не застал ее в городе. Потому что вернулся я туда через пять лет. А раньше никак не мог.
-И где вы были эти пять лет?
-Год находился в плену в Японии. Совершил побег, пробирался через Китай в Россию. Не случилось. Устроился на торговое судно, которое шло в Америку. Затем вернулся в Россию, получил назначение на Черноморский флот.  Выяснил, что побег совершил напрасно, через месяц согласно международной договоренности пленных стали отправлять домой. Отслужил год во флоте, взял отпуск, поехал во Владивосток. Искал свою любимую женщину, дома застал полупьяного отца, который стал швырять в меня мебель, обвинил во всех грехах меня, кричал,  я виноват в том, что он лишился дочери. Что-то кричал о ее грехе, дескать, она родила от какого-то залетного штафирки. Сказал, она уехала из города в неизвестном направлении. Соседи по дому подтвердили, она ушла из дома, а затем через год уехала, якобы в Москву или Санкт-Петербург, позже он стал называться Петроградом, а потом и вовсе… непотребным именем… А я вернулся по месту службы. Там меня и застала революция, - откровенно поведал задержанный.
-И сражались вы у Колчака?
-Естественно. За этим человеком я готов был идти в огонь и воду.
-Под воду он как раз и угодил, почему вас не было рядом?
-Раненным лежал в Томске. А после выздоровления поехал опять во Владивосток. Искать свою женщину. Еле добрался. Каких только правительств в то время там не было, да еще и японцы присутствовали. За знание японского языка, который  выучил в плену, меня арестовали как японского шпиона, а потом японцы посадили, как русского шпиона. В общем, любимой не нашел, а приключений хлебнул вволю. Пришлось опять устраиваться на торговое судно и бежать от родных берегов.
-А зачем вернулись? - спросил  Сергей.
-Хотел узнать о судьбе отца.
-В каком звании вы закончили службу?
-Капитаном второго ранга.
-А ту… свою женщину… больше не надеялись увидеть? – осторожно спросил Сергей.
-Не надеялся. Столько лет прошло. Должно быть замуж вышла.
-А разве она не обещала вас всю жизнь ждать?
-Обещала. Но - то все слова. Жизнь сложнее. Да еще революции, война, голод, тут уж не до обещаний. Да и кого ждать? Меня? Без вести пропавшего или погибшего?
-Понятно. Вы вот что, Сергей Георгиевич, времени у нас мало, давайте вместе сочиним вашу легенду. Потом, даст Бог, что-нибудь придумаем.
-Вы разрешите еще раз на кортик взглянуть, - попросил Соболевский.
Сергей протянул ему кортик. Сергей Георгиевич рукавом протер надпись, поцеловал холодную сталь, вернул его Сергею. Тот завернул его в тряпицу, положил на дно портфеля. Арестованный спросил задумчиво: – Одного не могу понять, откуда вы, такой молодой, можете знать все эти подробности? О них даже отец не знал?
-Как-нибудь я вам расскажу, сначала оформим дело. Итак, Иван Петрович, - улыбнулся одними глазами помощник следователя, - продолжим…

Вечером Сергей встретился с Боней.
-Помощь нужна, - заявил он сразу.
-Не, я ЧеКа не помощник… - отшатнулся Боня.
Сергей поймал его за отворот пиджака, притянул к себе.
-Я сколько раз тебе помогал?! Или забыл? Если бы не я, сидеть тебе, как медному котелку… И сейчас на воле, потому что я до сих пор на шухере стою. А то, пожалуйста, могу отойти в сторону… Не ЧеКа помогаешь, а мне лично… - свистящим шепотом заговорил Сергей.
-Да ладно, ладно тебе… пошутить нельзя! Че надо? – пошел на попятную Боня.
-Завтра конвой повезет из Шпалерной в Кресты человека. Отбить надо, - строго, из-под лобья посмотрел на Боню. Знал, тот начнет сейчас паниковать, отнекиваться. Тот сразу завел волынку:
-Ты че, шибанулся?! Нас же как курят перещелкают!
-Не перещелкают. Задержанных много, конвойных не хватает. Сопровождают простые солдаты. У них и винтовки, небось, не заряжены.
-Та-то небось…
-А если и заряжены, то в карете не очень с ними повоюешь. Чего ты дрейфишь, не опаснее, чем  бывших НЭПанов чистить, - зло проговорил Сергей.
-Ага! То мазурики, а то власть! Тут и вышак схлопотать не долго…
-Ты не канючь, - жестко проговорил Сергей. – Если провалишь дело, нас с тобой вместе к стенке поставят. Так что я тоже свой интерес имею. Давай отойдем, обсудим план.
Они сели на лавочку. Сергей стал прутиком рисовать на песке маршрут конвоя.
-Вот здесь, - показал он на схему, - есть арка и проходные дворы. Тут лучше всего напасть. Конвойных убивать не надо. Останемся верны своим принципам – на мокрое не ходить. По голове тюкните слегка, и дворами ходу.
-И куда нам твоего мазурика?
-Веди ко мне во двор. У меня искать не будут. Только сам приведи, без своих пацанов. Если меня накроют, знать буду, кто наколку дал.
Боня передернул плечами, словно ему попала колючка под рубаху. Не по нутру ему эта затея.
-А если непредвиденные обстоятельства случатся… Там… например, взвод солдат проходить будет, или легавый на углу появится… - опять заканючил он.
-Боня, ты не крути коту яйца. Я неподалеку буду, посмотрю. Струсишь, я другой способ найду тебя урыть. Но тот человек, что в карете, должен быть на свободе. Ты понял?
-Че, большая шишка? – спросил Боня.
-Большая, - подтвердил Сергей.
-Хорошо. Я свистну ребят. Токо шо я им скажу? За какие, такие дивиденды они сунут голову в петлю?
-Боня, ты у них главарь?! Или с боку припека?! Если они у тебя рассуждают, так на хрена тебе такие подельники?!
-Ладно, - буркнул Боня. – Токо влипну я с тобой.
-Это я с тобой влипну. Давай, до завтра, в пять вечера встретимся.
Они расстались, Боня пошел дворами на улицу, Сергей в сторону дома. Трусоватость Бони его беспокоила, но больше опереться Сергею не на кого. Дома поймал вопросительный взгляд матери, утвердительно кивнул головой.
-Соболевский.
У нее на глаза навернулись слезы.
-И что же с ним будет?
-Не знаю. У него террористическая, антисоветская статья.
-Господи, столько лет не виделись, хоть одним бы глазком посмотреть. Может ему передачку отнести?..
-Не надо. Меня сразу подведешь, - остановил сын порыв матери.
-Что же делать?
-Подожди, мама. Может, я чего придумаю.
-Сереженька, это колечко с зеленым камушком подарил мне твой отец перед разлукой, - она протянула руку, показывая перстень, которое сын всю жизнь видел на ее пальце. – Я никогда его не снимала. Дала обет – не сниму, пока не увижу его.
Мать весь вечер находилась в каком-то приподнятом настроении, то улыбалась, то начинала плакать, вспоминала минуты его пребывания во Владивостоке, изливала свою тоску по нему, и ушедшей молодости. Расспрашивала, каким он стал, как выглядит. Подошла к зеркалу, долго вглядывалась в отражение, спросила сына:
-Сережа, как ты думаешь, я очень состарилась?
-Не очень. Ты всегда у меня молодая.
-Скажешь тоже… Вон седые волосы уже пробиваются…
Мать еще что-то спрашивала, Сергей отвечал невпопад, все раздумывал над завтрашней операцией.

Наутро Мотякин прочитал протокол допроса арестованного Сидорова, покривился.
-И где обещанное признание в антисоветской деятельности? – недовольно спросил он.
-Передумал сознаваться. Говорит, не участвовал. Не захотел раскрыться.
-Да?! Тогда сегодня отправлю его в Кресты, пусть с ним там поговорят.
-Правильно! – согласился с ним Сергей. - И я так думаю. Чувствую, врет, гад! А признаваться не хочет. Я с ним и так, и эдак…
-Молодой ты ище, - покровительственно похлопал Сергея по плечу Мотякин. – Но ничего! Я в гражданскую такой же был, но не пропал. И ты не пропадешь! Парень ты грамотный, а это главное.
Сергей исподволь выяснил, когда повезут арестованных в Кресты, сколько будет конвойных. Выяснилось: повезут еще засветло, часов в шесть вечера. Пошел обедать, свистнул Боню. Рассказал, когда и на чем повезут арестованного. Велел послать кого-нибудь поближе к Шпалерной, сопровождать карету с арестованным, на случай, если изменится маршрут.

День тянулся очень медленно. Сергей рассеянно листал протоколы, сшивал дела. Даже Мотякин заметил:
-Что-то ты сегодня какой-то квелый, не выспался, что-ли?..
-Голова побаливает, - не стал вступать в разговор Сергей.
-Вчера вечером, когда ты ушел, у нас тут один на допросе дубу дал, - похвалился Мотякин. – Савельич перестарался. У него кулаки, что твои кувалды…
-А кого это он? – напрягся Сергей.
-Да из этой же кампании, что с офицерами задержали, фамилия его… как ее… из головы выскочила… нерусская такая… Швейцер – кажется. Из прибалтийских немцев. Хлипкий такой, интеллигент вшивый… Ударили всего то пару раз. А он тут же с копыток…
Сергей кивнул. Напряжение спало. Все же не Соболевский. А Мотякин продолжал:
-Жаль, правда, кто же ожидал. Он у них заглавную скрипку играл, не успел ничего рассказать. Все же офицером служил, капитаном третьего ранга, это майором по пехотному… А всю остальную шушеру, матросню, пусть в Крестах прессуют, а мы тут офицеров дожимать будем…
Сергей видел в окно, как два конвоира повели через двор в крытку арестованного «Сидорова». Видел, как распахнулись ворота, карета,  запряженная парой вороных, выехала на Шпалерную улицу. Собрал бумаги на столе, засобирался домой.
В дом не пошел, не хотел видеть вопросительные глаза матери. Ждал во дворе. Начало сереть, а Бони с дружками и арестованным все не было. Сергей нервничал. Знал, чем обернется для него, если у Бони сорвется, и его поймают. Казалось, секунды тикают у него в животе. Наконец, Боня появился с арестованным. У Бони приличный синяк под глазом.
-Кажись, мы нарушили заповедь: на мокрое не ходить, - проворчал он.
-Конвойного замочили? – спросил Сергей, впрочем, не очень заботясь о судьбе солдата. Привык к смертям за последний год работы.
Боня пожал плечами.
-Здоровый, гад, оказался… видишь? – показал он свой глаз.
-Некогда рассуждать, айда! – кивнул он Соболевскому, - а своим прикажи: по норам, и чтобы тихо!.. – тоном приказа проговорил Боне, намекнул на его подельников.
Сергей взглянул на Соболевского, усмехнулся, пошел вперед, скрылись во дворе. Боня остался за калиткой.
Дверь Сергей открыл своим ключом. Мать стояла у кухонного стола. Увидев сына и Соболевского, она замерла, словно ее током пронзило. И Соболевский замер у порога, не веря в происходившее.
Сергей стоял между ними, переводил взгляд от матери на мужчину, потер глаз, сказал почти весело:
-Как в дешевом синематографе… Вы тут разбирайтесь, повспоминайте… А я пойду в облаве поучаствую… по поводу побега арестованного…
Он вышел на улицу, прошел на набережную Мойки. Ветер хлестал по лицу. Куда идти, он не знал. Представил, какой переполох вызвал побег арестованного из-под стражи, теперь Мотякин будет утверждать, что они упустили главаря. По его представлению, только главаря могли отбить с таким риском для жизни.
Спустился к самой воде, присел на холодную ступеньку, наблюдал за чайкой, которая взмывала к небу и пикировала вниз, к самой воде. Сгустившаяся темнота отпугнула чайку, она пропала из вида.
Черные волны Мойки лизали гранит ступенек, Сергей смотрел на воду, не отрываясь, не замечая холода.
Сидел и смотрел…