И вся оставшаяся жизнь

И вся оставшаяся жизнь.

Александру Васильевичу Дейневичу -
историографу своей родной станицы Новодеревянковской с уважением посвящаю.

Любят поэты и прозаики воспевать любовь незаурядных личностей, полагая, что на высокое чувство способны натуры утонченные, взлелеянные в особых условиях.  В подобных условиях воспитывались Дездемона и Татьяна Ларина, Анна Каренина и Нина Чавчавадзе, и многие другие вымышленные или живущие на этой земле персонажи. А еще рассказывают с любовью и упоением о замечательных местах, где происходили любовные события. Будь то Верона в Италии, Петербург в России, или Тифлис в Грузии. А я хочу рассказать вам о любви простой казачки, которая пронесла любовь через всю свою оставшуюся жизнь, несмотря на то, что любимый ею человек жил далеко от нее, и видела она его в жизни всего несколько раз. И о маленькой Кубанской станице, где жила та казачка, местечке - таком ранее красивом, что старики еще долго вспоминали свою станицу. Только вспоминали они ту, другую, станицу, которая жила своей тихой, спокойной жизнью до известных революционных событий.
На Кубанских просторах затерялась в степных далях станица Новодеревянковская, расположенная в стороне от перекрестка дорог. Тихая, утопающая в зелени, красивая ранней весной, когда белым цветом покрываются вишни, яблоки и жердели, цветут сирень и акации. В начале прошлого века кубанские казаки жили в станицах своей размеренной жизнью, войны ушли в прошлое, омрачило судьбу России недавняя русско-японская война, мало затронувшая судьбу простых новодеревянковских казаков. Слава Богу, никто из станичников не погиб в той скоротечной, но кровопролитной войне. Станица росла, хорошела, разрасталась вширь и даль. Особую гордость жители станицы  испытывали за земляков, которые сумели вырваться из привычного уклада хозяйствования, родительской опеки, встали на ноги дома или на стороне, закончили университеты или военные училища, либо сделались купцами в собственной станице.
Приезжал к родному куреню в Новодеревянковскую большой ученый Федор Щербина*, которого знали не только в столице Черноморского края, но и в самом Петербурге.
1*.На Кубани давно знают и чтут имя Щербины Федора Андреевича, для читателей средней полосы и прочих областей России поясню, что Щербина Ф.А. выдающийся ученый, историк, основоположник российской бюджетной политики, член-корреспондент Петербургской АН, казачий политик, общественный деятель, член Кубанской Рады, поэт, писатель.

 Свой исторический труд «Кубанское казачье войско» он вручил атаману всех казачьих войск цесаревичу Николаю, когда тот приезжал с венценосным папенькой Государем Александром III в Екатеринодар. К тому времени, как мы встретили большого ученого в родной станице, его отец – священник местной церкви Рождества Пресвятой Богородицы Андрей Щербина давно умер, и после его смерти все хозяйство долго  держалось на плечах его жены Марины Григорьевны, которая одна растила и поднимала пятерых детей, управлялась мужской частью казацкого хозяйства. Но и она несколько лет назад нашла свое вечное упокоение, теперь их могилки рядом за оградой церкви, в которой служил покойный ее муж и отец многочисленного семейства.
Как только о приезде Федора Щербины становилось известно, в родную станицу съезжались все его родственники, три брата с семьями и сестра, которая постоянно проживала в станице, а так же друзья и хорошие знакомые. В друзьях числилсь половина жителей станицы, один только род Кокунько состоял из двадцати семей.  Учитель Петр Михайлович Андрюнкин с семейством всегда рад встрече с Федором Щербиной, как и многие другие. Известно: к хорошим людям тянуться умные и порядочные. В каждый такой  приезд Федора Щербины - из Ейска старался приехать сотник Ейского казачьего войска Крапива Алексей Захарович. Ему хотелось непременно повидаться с Федором Андреевичем.
Сотник Крапива уроженец станицы. Отец его, в прошлом казачий офицер, а после отставки зажиточный казак, сумевший дать образование сыну, похоронен в станице, мать уехала в Ейск, куда по окончании Екатеринодарского военного училища, получил назначение продолжать службу молодой тогда хорунжий Крапива Алексей.  Хорунжий, а впоследствии – сотник, был натурой романтической, писал стихи, изучал историю края, чем оказывал помощь в научных трудах своему земляку и старшему товарищу, а тот высоко ценил Крапиву как любознательного и неравнодушного к истории края человека, и уважал в нем  хорошего собеседника. Несмотря на разницу в возрасте, им вдвоем есть о чем с интересом побеседовать. Сотник любил все семейство большого рода Щербины Андрея Лукича и его матушки Марины Григорьевны. Сейчас, после смерти матушки,  все большое хозяйство легло на плечи единственной сестры Доминики. Старший брат Василий преподавал в духовном училище в Екатеринодаре, тоже помогал брату в научных  трудах по изучению Черноморского края.  Все в семье были грамотны, Федор поминал: когда он решил удрать из школы, от розог учителя псаломщика Харитона Захаровича, доучивала грамоте маленького Федора сестра Доминика. Впрочем, казаки  все поголовно грамотные, чем отличались от крестьян средней полосы России. Сотник Крапива давно стал родным в этом доме, Щербины при поездках в Ейск тоже останавливались в просторном  доме семьи сотника. Кроме того, он любил встречаться с местным учителем Даниилом Кокунько и его братом Григорием, про которого говорили, быть ему на Кубани крупным банкиром.
Как только приходила весточка о том, что Федор Андреевич Щербина направляется в родную станицу, он отпрашивался у начальства, благо чуть позже атаманом Ейского отдела Кубанского казачьего войска стал Петр Иванович Кокунько, который тоже родом из станицы Новодеревянковской. Разве он мог не отпустить своего земляка, чтобы тот заодно передал привет и весточку его родичам в станице. Сотник садился на  своего выносливого кабардинца, и за полдня преодолевал расстояние в семьдесят пять верст.
Встреча с семейством Щербины была теплой, троекратные поцелуи, расспрашивания о здоровье всех домочадцев. Народу в тот приезд в доме набилось предостаточно, решили вынести столы во двор, под тенистый столетний осокорь. Зачастую застолье  за разговорами и воспоминаниями продолжалось до позднего вечера. У Крапивы родных в станице никого не осталось, а в доме Щербины останавливаться неудобно,  поскольку и без него  приехало много гостей и родственников. Домработница Косолапа Оксана посоветовала остановиться ему в большом,  пустеющем доме вдовы Антоненко Дарьи.
-Гривенник дастэ, вона будэ довольна. Бо жинка одна двох дитей ростит, - пояснила она свое решение.
И вызвалась проводить его ко двору Дарьи. Сотник пошел следом за женщиной по пыльной улице станицы. Прошли мимо деревянной церкви с зелеными куполами, где когда-то нес службу отец Андрей, мимо беленьких хаток, крытых соломой и камышом, вспоминал и свое детство. Мальчишкой он бегал по этим же улицам к речке Албаши купаться или ловить рыбу. С удивлением замечал некоторые изменения в быту казаков. Многие домовитые казаки двор огораживают не только камышовой лиской, но и продольными досками. Саманные хаты обкладывают кирпичом. По дороге встретился казак, узнал сотника, уступил дорогу, поклонился.
-Здоровэньки булы, пан офицер.
Сотник остановился. Ответил на черноморском наречии украинского языка, на котором на Кубани говорили все, на котором он говорил в детстве. Русский язык употреблялся в военном училище, да изредка в полку на службе.
-Грицько! Да якый я тоби пан офицер. Мы же в детстве вмисти грачиные яйца драли, - похлопал его по плечу. – Я для тэбэ по-прежнему –Алешка.
-Та так-то воно так! – почесал потылицу казак, переступая с ноги на ногу. – Тики у нас тут е таки офицеры, ны прывыды Господи…
Сотник улыбнулся, пожал плечами: «Что я могу сделать?», махнул рукой на прощание, пошел вслед за Оксаной. Он специально приезжал в станицу без формы, чтобы не возбуждать в станичниках отчуждения. Знал, как в станице бывшие офицеры в отставке кичились своим положением, требовали привилегий и повышенного внимания к своей персоне. Казаки отвечали им презрением, хотя внешне старались соблюдать субординацию. Сотник разглядывал дворы, кивал в знак приветствия жителям, если кто выходил к плетню полюбопытствовать. Не спеша вел жеребца под уздцы, впереди загребая босыми ногами пыль, шла высокая ростом Косолапая Оксана. Остановилась у подворья, шумнула Дарью, затихла в ожидании. Когда та вышла из сеней на солнечную сторону двора, Оксана спросила:
-На постой чоловика возьмэшь?
Женщина не спеша оглядела строгим взглядом с ног до головы фигуру сотника, грудным голосом спокойно ответила:
-А чо ж ны взять, хорошего чиловика, заходьтэ, - и распахнула ворота из акациевых жердей.
Сотника приятно удивила наружность хозяйки. Не по степному светловолоса, стройная, пригожая лицом, мало похожая на казачку, только фамилия указывала на старый казачий род. Городские женщины лицо прячут от палящего солнца, бывают более загорелыми, нежели эта сельская женщина.  Она  кликнула семилетнюю дочь, чтобы та показала дорогу в хлев отвести лошадь. Сотник улыбнулся вслед девочке, когда она с достоинством пошла впереди, открыла тяжелую дверь сарая, пропустила сотника и лошадь. Он снял седло, повод прикрепил к привязи. Вернулся в дом, сначала ничего не разглядел в темноте, царил полумрак, ставни были плотно прикрыты, чтобы полуденное солнце не напекло, сотника почему-то охватила стеснительность, как будто своим появлением принес в этот дом неудобство. Ему показалось, если бы хозяйка оказалась менее молодой, он бы не испытывал такой неловкости. (Далее уберем украинский говор, выступим в роли переводчика, хотя язык своеобразный, с элементами юмора и местного колорита).
-Мне бы умыться с дороги, - смущаясь, попросил он.
-Пойдемте, пан офицер, - просто, без подобострастия, произнесла она, зачерпнула в корячек воды, на ходу сняла полотенце, повесила себе на плечо. Они вышли во двор, встали на зеленый ковер спорыша, сотник закатал рукава рубахи, подставил руки. Дарья сливала, он умывался, фыркал, она подала ему полотенце, улыбнулась, подошла к окну и приоткрыла ставню.
-Пойдемте, покажу вам комнату, может быть, вы испугаетесь моей бедности, - позвала она.
-Да нет, что ты! Меня все устроит. Я ведь тоже вырос в этой станице, и не всегда мы жили богато, - поспешил  оправдаться сотник.
Они зашли внутрь, сотник окинул взглядом комнату, чисто побеленные стены увешаны вышитыми рушниками, доливка  намазана кизяками, ни сора, ни пылинки, у стены железная кровать, горкой стояли у изголовья подушки. Ничего лишнего, и в то же время чисто и уютно. Такая комната не могла не понравиться.
-В этой спаленке жила мама, - пояснила Дарья, - теперь она опустела, я с детьми сплю в горнице. Располагайтесь, пан офицер. Вам молочка или квасу?
-Молока, если можно. Только не называйте меня паном офицером, - попросил он. - Меня Алексеем Захаровичем зовут.
-Я знаю, - улыбнулась женщина. - А молочка, конечно, можно. Чего, чего, а этого добра наши коровки много производят, -  она улыбнулась ему тихой улыбкой. А он еще раз в душе подивился ее неброской, строгой красоте. Женщина принесла из погреба запотевшую крынку молока, налила в глечик, села напротив, смотрела, как сотник пьет молоко. Такое откровенное разглядывание успокоило гостя, для нее он диковинный человек, прибывший чуть ли с другого мира. Чтобы не молчать, спросил:
-Ты одна здесь живешь? (Не принято было «выкать» на Кубани, тем более, сотник старше возрастом).
-С детьми. Сын мальчиком работает у купца Тютюнова. С детства торговому делу учиться, - тихо пояснила женщина.
Девочка крутилась тут же, ей любопытно смотреть на незнакомого мужчину, стеснительно прижималась к ногам матери. Сотник посмотрел на нее, подмигнул, девочка еще более застеснялась, отвернулась, уткнувшись в подол матери.
-А муж где? – спросил сотник.
Она помолчала, не знала, как ответить, потом нехотя пояснила:
-Помер. Сгорел от горилки, будь она неладна.
-Давно? – полюбопытствовал без интереса, чтобы поддержать разговор.
-Три года будет.
-И ты до сих пор одна?! – удивился сотник, подумал, с такой внешностью во вдовах не засидишься. Любой казак будет рад напроситься в приймы, несмотря на двоих детей.
-Одна. А мне с детьми никто не нужен, - с вызовом ответила она. Наверное, не он первый задавал этот раздражающий вопрос. - Да и не за кого. Казаки моего возраста женатые, молодым я с детьми не нужна. Да и казаки пошли, таки ледачи, легче самой с хозяйством управиться. Вон, у моей соседки - казак под шелковицей лежит все дни. Тут недавно кричит жене: - «Позови священника, пусть отпоет». – «Та чи ты помирать собрався?» – удивилась жена. – «Не, - отвечае, - токо вон рядом змея ползет, укусит, зараза, помру». Ему лень встать, змею отогнать.
Сотник улыбнулся. Выпил молоко, поблагодарил. Встал, спросил для приличия:
-К одинокой казачке подселился, пересуды пойдут – не боишься?
Дарья ухмыльнулась:
-С одинокой – какой спрос? – вопросом на вопрос ответила Дарья. – Вы сами решайте, про вас могут лишнего наговорить.
Вместо ответа сотник сказал:
-Пойду к Федору Андреевичу, приду вечером, не ждите. Имя не забыла? - спросил сотник.
-Я его всегда знала. Вы ж тут жили, а счас каждый год на Пасху или родительскую приезжаете к нам, вижу вас на могилках. И тату вашего  хорошо знала, - спокойно пояснила женщина.
-Странно! Почему же никогда тебя ранее не видел? - удивился сотник.
-А что мы вам? Я тоди маленькая була. Да и простые мы люди, - потупилась хозяйка. Подняла глаза, спросила: - Вам шо приготовить вечерять? Картошечки пожарить?
-Спасибо, не надо, я в гостях поужинаю. Коня моего напоите, да из саквы овса сыпните, - попросил сотник.
Погладил по голове девочку и вышел.

Когда сотник Крапива зашел во двор Щербины, по мужу Курганской, Домны Андреевны, все уже расселись за один большой дощатый стол под брезентовым навесом. Поскольку гость всех уже видел, многим только кивнул. Поздоровался за руку со стареньким хлеборобом Явтухом, который доживал свой век в их доме, другим работниками издалека ответил на приветствие. Прислуга давно стали членами семьи, всегда обедали за одним столом, а в дни приезда брата хозяйки для них тоже был выходной день. В центре внимания Федор Андреевич, потому как гость уважаемый, фактурный, с громким голосом. Сотник прервал его рассказ своим появлением, поклонился ему еще раз через стол, торопливо сел возле Андрея Андреевича – брата Щербины Федора Андреевича. Гость громко делился своими впечатлениями от увиденного в станице, говорил друзьям и родственникам, прошелся по станице, глаз радуется новостройкам. С каждым приездом станица становиться все краше и краше. Один только храм чего стоит! Такого храма нет во всей округе, пожалуй, затмил красотой Екатеринодарский Войсковой собор. Красивое здание нового казачьего правления с пожарной службой. Купец Будников построил первый в станице каменный двухэтажный дом, а хата госпожи Слуцкой производит сильное впечатление, таких хат не в каждом городе увидишь. Хорошеет станица, ох, как хорошеет! А еще отметил, что построили новую школу, а в старой открыли женское Николаевское училище.
-Я всегда говорил, что девочек нужно учить наравне с мальчиками, - продолжал свою мысль Федор Андреевич.
-Правильно! – поддержал его старший брат Василий Андреевич. – А то будь наша Домочка безграмотная, сейчас и ты был бы неучем. Не ездил бы по России матушке, а пас коров в родной станице.
Все засмеялись, трудно  представить пастухом высокого, статного Щербину в солидном городском сюртуке, сшитом по последней моде. Таких в станице не носили. Чтобы отвлечь внимание от старой известной всем истории с учением брата, сестра Домна громко привлекла внимание брата:
-Если бы ты видел, Феденька, нашу драматическую труппу! Да, да, у нас в станице есть свой драматический театр. Силами учителей, учеников мы поставили первую пьесу «Наталка-Полтавка».
-Что вы говорите?! – искренне удивился Федор Андреевич. – Я о таком даже в Ейске не слыхивал.
-К нам на спектакль приезжают зрители из Староминской, Новоминской, Копанской и всех хуторов, - поддержал разговор Андрей Андреевич. – Сергей Нестерович Тютюнов построил для нашего театра помещение в своем большом дворе.
-Да, Феденька, мы еще «Ревизора» господина Гоголя поставим! Приезжай, посмотришь, - похвасталась сестра Доминика, и зарделась, как молодица.
-Молодцы, ей Богу, молодцы! Подумать только, в далекой степной кубанской станице, куда даже настоящей дороги нет, есть свой народный театр! До чего же у нас в станице народ хорош! Особенно сердце радуется новому храму, - вернулся к прежней теме Федор Андреевич, и оглянулся на купола старенькой деревянной церкви с зелеными куполами, облезшими крестами, -  жаль папенька не дожил, вот уж бы и его сердце возрадовалось. Теперь наша станица одна из первых в округе. Я когда ссылку отбывал со своей разлюбезной Ксенией Семеновной в забытом Богом краю, в Сольвычегорске, очень удивлялся: городок, всего в полторы тысячи жителей, имел двенадцать каменных церквей и один монастырь, и ни одного мало мальского заводика. А у нас почти десять тысяч жителей, и только одна старенькая церковь. Зато теперь!.. – и он с удовольствием потер руки.
Гости еще долго обсуждали за столом изменения в станице. Выпили за здравие живых, славно с дороги все перекусили, спели старые казацкие песни, затем решили размяться, пройтись по двору. Федор Андреевич подошел к Крапиве Алексею Захаровичу, пожал руку, добродушно пробасил:
-Все еще в сотниках. Я знавал одного младшего урядника, который говорил: мне ЕЩЕ только сорок пять лет, а я УЖЕ младший урядник.
Крапива смущенно улыбнулся, оправдался.
-Полк маленький, на всех чинов не хватает.
-Какие твои годы, Алеша, я тебя еще генералом увижу. Василий! – обратился он к брату, - пойдемте, пройдемся вдоль бережка, подышим речным воздухом. Заодно потолкуем, - не отпуская руки сотника, говорил Федор Андреевич. – Пойдем, Алеша, с нами.
Они пошли  вдоль берега речки Албаши по протоптанной в зеленой траве тропинке. Синяя гладь воды радовала глаз, умиротворяла душу.
-Рассказали бы, Федор Андреевич, как прошла экспедиция ваша? – обратился к Щербине сотник .
Василий Андреевич встрепенулся:
-Да, братец! Расскажи, для чего понадобилось Государю изучать окраины ханские? – тоже поддержал просьбу сотника брат.
-Это была трудное, но интересное путешествие! Однако, рассказывать о нем скучно, - попытался увильнуть Федор Андреевич. – Высочайшим соизволением мне поручено участвовать в экспедиции по изучению уездов Акмолинской, Тургайской и прочих областей. Нужно это для установления норм землепользования. И прочих исследований. Государь на экспедиции денег не жалеет. Любознателен, что весьма похвально.
Федор Андреевич при разговоре иногда забывался, переходил на русский язык, ловил себя на этом, извиняющимся тоном поправлял себя:
-В Малороссии многие говорят по-русски, а мы в Российской глубинке, на Кубани, балакаем по-украински. Когда-то русский язык вытеснит из этих мест украинский.
Но согласился, в родной станице надо говорить на языке детства.
Они долго ходили вдоль реки, говорили обо всем житейском, о том, какой дом построил Федор Андреевич себе в Джанхоте на земельном участке, который выиграла в лотерею его жена Ксения. Таким образом правительство распределяло неосвоенные земли Кубани. О том, что статистическим отделением Императорского Русского Географического общества награжден золотой медалью, - он умолчал. Расспрашивал брата об учительстве в духовном училище, затем о служебных делах сотника Крапивы, а больше о его изысках исторических материалов по родному краю. Тепло отзывался о местном учителе Данииле Кирилловиче Кокунько, чьи статьи о жизни станицы печатались в газете «Кубанские областные ведомости».
Говорили, казалось, не могли наговориться. Виделись ведь крайне редко. Судьба разбросала их по всему Черноморскому краю. Уже по возвращению, Федор Андреевич обратился к брату:
-Пора тебе, Василий, перебираться ко мне в Джанхот, годы твои не малые, здоровье не ахти. Приезжай, будем вместе в огороде копаться.
-Да уж, ты будешь копаться, - проворчал Василий Андреевич, - знаю я тебя… А если и будем в навозе возиться, то я по старости, а ты по дурости…
-Ничего, Васенька, ничего, не бранись. Как старшему, возражать я не стану. Останусь при своем мнении, - живо возразил брату Щербина.
-А что произошло Василий Андреевич? - спросил сотник у брата Василия, знал, что Федор Андреевич может уклониться от ответа. Не потому, что пожелает скрыть, а не считал вопрос важным.
-Он у нас политически неблагонадежный, - без обиняков заявил Василий Андреевич. – Министр внутренних дел Плеве выслал его на пять лет в свое имение под гласный полицейский надзор.
-Что-то я не пойму: Государь одной рукой награждает, а другой подписывает наказание? Разве так бывает? – удивился сотник.
-Как видишь, бывает, - поклонился в шутовском поклоне Федор Андреевич. – Только ошибается господин министр внутренних дел. То, за что меня осудило Петербургское Особое совещание, - оправдает народ. Да и не собираюсь я сидеть пять лет в Джанхое. Следующим же летом выеду в Петербург, – запальчиво пообещал он.
-Чем же вы так не понравились министру Плеве? – все же спросил сотник.
Щербина отмахнулся:
-Чепуха! Всего лишь высказался за введение конституции в России.
-Хорошенькая чепуха, - проворчал Василий Андреевич.
Сотник Крапива промолчал. Он тоже не очень понимал, зачем нужна России конституция. У нас и так самая справедливая форма правления, во главе государства просвещенный монарх. Замечательный ученный, очень хороший историк и статистик Федор Андреевич Щербина, только зачем он в политику лезет?
Старший брат не унимался:
-И ты зовешь меня к себе, выслушивать бредни твоих друзей, - ворчливым голосом заметил Василий Андреевич.
Федор Андреевич засмеялся.
-Можешь не слушать. Хотя у меня порой собираются весьма интересные люди. Послушаешь речи учителя из Екатеринодара Симона Петлюры. Кстати, а вы с ним не знакомы? Он недалеко от твоего военного училища живет, - обратился он к сотнику.
-Слава Богу, нет. Однако наслышан. Националист и демагог! - высказался напрямую сотник.
-Надоест Петлюра, есть не менее занятный собеседник - господин Фроленко, с ним-то как раз не соскучишься, - хитро улыбнулся Щербина, искоса посмотрел на брата.
Василий Андреевич перекрестился.
-Час от часу не легче… - отреагировал старший брат. - Этот тот, который на царя покушался?
-Он, родимый, - подтвердил Федор Андреевич. – Смею уверить, это умные и интересные люди.
-Да уж…
-Приезжай, братец, там тебе скучать будет некогда, - со смехом похлопал по спине брата младший Щербина.

Сотник пришел во двор Антоненко Дарьи, когда уже звезды низко висели над степью. Старался не скрипнуть калиткой, чтобы не беспокоить хозяйку, хотел прошмыгнуть в сени. Хозяйка сидела на пороге хаты, прислонившись к косяку двери.
-Ты чего не спишь? – удивился сотник.
-Так я токо управилась, присела отдохнуть, - подняла на сотника лицо женщина. В глазах отражалась полнотелая луна, лицо белело на фоне темных сенцев. – Коня вашего напоила и корму дала, - доложила женщина.
-Спасибо, - поблагодарил сотник, присел на лавочку, напротив Дарьи, у шелковицы. Земля еще не остыла от полуденного солнца, только легкий ветерок  веял со стороны реки. Громко перекликались между собой сверчки и кузнечики.
-Как там Щербины? – спросила Дарья. – Как Федор Андреевич? – и продолжала в упор разглядывать сотника. Он выдержал ее взгляд, усталый от длительного перехода под седлом, застольем и прогулкой, зевнул и ответил не спеша, чеканя каждое слово:
-Все хорошо, все живы, здоровы. Государь император поручал ему обследовать киргизские степи, - поделился услышанной новостью Алексей Захарович.
-Высоко взлетел наш земляк, с царями якшается, - покачала головой женщина. Помолчала, проговорила в раздумье: – Когда он окончил университет, приехал из столицы, все думали, после таких успехов ему сразу дадут чин сотника, минует чины урядника и хорунжего. Сейчас бы войсковым старшиной был, а то и выше. А он пошел по гражданской части.
Она чуть-чуть смутилась, увидев упорный встречный взгляд, потупила глаза.
-Да, он свою жизнь посвятил науке, - подтвердил сотник. - Светлая голова! Сейчас он в науке выше полковника… - вспомнил разговор на берегу речки, добавил в задумчивости, - однако, сейчас впал в немилость, сослали его в свое имение…
В это время залаяла соседская собака, ей отозвалась другая. Воспользовавшись заминкой, сотник переменил тему, спросил:
-Без хозяина как с хозяйством управляешься?
-Тяжело. Рук рабочих не хватает. Хотя такой хозяин, какой у меня был, тоже не помощник. Он пропивал больше. Дочь по хозяйству помогает. Сынок мало помогает, целый день в лавке на ногах. Только поесть успел, упал, как подкошенный, - пояснила женщина.
Сотник улыбнулся в темноту, вспомнив семилетнюю помощницу.
-А твои отец, мать кто? Я их знаю? – продолжал расспрашивать Дарью постоялец, стараясь вспомнить: чья же она дочь?
-Должны помнить. Они жили на соседней улице от вашего куреня. Мой отец помогал вашему отцу на мельнице, Архипом кликали. Архип Антоненко. Казак в десятом колене.
-Да, да, припоминаю, высокий такой, усы казацкие, как у запорожцев.
-Точно! То мой батько. А вы шо ж, выучились на офицера. Стали благородием, паном офицером? – спросила Дарья.
-Да. Окончил военное  училище. Получил направление в Ейск, - просто ответил сотник, нисколько не красуясь перед женщиной своим положением.
-Что-то вы для офицера слишком скромный, Алексей Захарович. У нас бывший хорунжий Доценко фуражку с кокардой никогда не снимает, чтобы все видели, что он пан. Росточку маленького, так он заказал сделать высокую тулью, чтобы его издалека все видели. У нас если нужно что-то сказать дурное о человеке, говорят: «Як Доценко в картузе!».  А есаул в отставке Люлька зимой поверх шапки надевает фуражку с кокардой: «Бо, говорит, без шапки ухи на морози мэрзнуть. А по фуражке сразу видно, шо вин пан». Так то ж бывшие офицеры,  вы настоящий, а приезжаете к нам без формы?
Сотник улыбнулся в темноту, проговорил с усмешкой:
-Зачем народ смущать. А с фуражками? - пожал плечами. - Может, на старости лет и я с ума сойду.
-Да нет, не должны. Я вашу маму помню, она тоже была скромная, тихая, никогда не лаялась. Меня наша мама, когда ругала, я ей всегда говорила: «Ось дывытысь (смотрите), тетка Груша ныколы на своих дитэй ны лается». И вас я тоже помню. Я девкой была, а вы уже школу заканчивали. Подружкам говорила: повезет какой-то молодице такого мужа иметь. А у вас дети есть? - спросила женщина.
-Есть. Сын. Тоже готовится стать военным. Жена учительница, преподает в женском училище русскую словесность, - пояснил сотник.
-Вы завтра домой, или еще побудете? – спросила Дарья равнодушным голосом, а сама украдкой взглянула на сотника – что ответит.
-Нельзя мне надолго, служба. По утречку, пока еще не наступит жара, трону в обратный путь. Приеду после Пасхи на родительскую. Навещу могилу отца, повидаю знакомых. Если можно, снова у тебя остановлюсь.
-Приезжайте, буду рада, - мягко проговорила женщина, и устало улыбнулась. У нее тоже нелегким был день. Хотя легких дней у нее случалось не более пяти в году.
Она привстала.
-Заговорила я вас. Отдыхайте, - сказал она и коротко вздохнула.
-Да разве я устал по сравнению с тобой, - захорохорился сотник. - Вот этот огород, - повел он рукой в сторону заднего двора, - приходится одной обрабатывать.
-Не только этот. У меня еще надел за станицей имеется. Ничего, я баба крепкая, сдюжу. Нанимаю поденщиков для уборки хлеба и сена. По осени продаю три четверти озимой пшеницы, шесть четвертей яровой. В хозяйстве два рабочих вола, три коровы, три свиньи, одна лошадь. Кручусь, как белка в колесе. Иначе в станице не выжить, детей не поднять. Тяжко без мужских рук, - созналась она. - Придется сойтись с кем-либо вдовым, одной не вытянуть хозяйство.
Сказала залихватским тоном, словно сводила к шутке свое желание сойтись с кем-нибудь из местных казаков.
-Без любви жить станешь? – улыбнулся в темноту сотник.
-А где она та любовь? Да и до любви ли мне? Детей ростить надо, о себе некогда думать, - уже серьезно проговорила она.
-Рано ты на себе крест ставишь, - хмыкнул сотник.
Он продолжал в душе удивляться, как эта женщина, которая на ногах с раннего утра и до позднего вечера,  на плечах которой огород, поле, хлев, поросята, дети, сохранила статность, красоту, не утратила живости и пытливости ума. Хозяйка ничего не ответила, встала, пошла в дом. Пошел за ней и сотник. В доме Дарья зажгла лучину, поручик в бледном свете увидел на столе довольно потрепанную Библию, взял ее в руки, посмотрел чье издание, спросил:
-Ты грамоте обучена?
-Да. Когда тату был жив, мы с братом ходили к нашему дьячку. Потом брат меня доучивал. Я и письму обучена. А считать у нас все умеют, иначе черкесы да армяне на базаре обманут.
Поручик слушал ее, приятный грудной голос слегка волновал его, примешивалась легкая хмель от выпитой медовухи в гостях, ему хотелось протянуть руку и погладить ее светлые волосы. Поборов в себе желание, он кивнул:
-Спокойной тебе ночи.

Рано утром он обнаружил на столе крынку молока, вареные яйца, хлеб. Наскоро перекусив, вывел отдохнувшего жеребца, накинул седло. В это время во двор на бричке въехала Дарья. Соскочила на землю, молча наблюдала за мужчиной. Алексей Захарович подошел к ней.
-Отбываете? – спросила она.
-Да, пока не так жарко. Заскочу к Шербинам, попрощаюсь, и на Ейск. Спасибо тебе за ночлег. Мне очень хорошо спалось.
-А мне не очень, - лукаво усмехнулась она и хитро поводила глазками.
-Что так?  - сделал вид, что не понял скрытой шутки.
-Душно было, - уклонилась от ответа Дарья.
Сотник достал из кошелька серебряный рубль.
-Возьми.
-Нет, что вы! Так много я не возьму. Это очень большие деньги, - посерьезнела лицом Дарья. Сотник силой вложил рубль в руку.
-Купи детям обнову и гостинца. Вдруг на следующий год приеду без денег, придется пустить на ночлег.
-Балуете вы меня, - ей стало неловко, она не могла скрыть этого, сотник поторопился вывести коня за калитку. Вскочив в седло, рысью помчался ко двору Щербины.
Попрощался со всеми, кто находился во дворе большого дома, поспешил назад. Специально проехал мимо двора Антоненко Дарьи, хотя по соседней улице тоже по пути ехать, захотелось еще раз взглянуть на нее. Дарья словно поджидала его, стояла у калитки, прикрыв ладонью, как козырьком фуражки, глаза. Сотник помахал рукой, перевел бег горячего кабардинца в крупный галоп. Дарья улыбнулась в след, медленно пошла вглубь двора.

На следующий год сотник Крапива прискакал в станицу на родительский день, когда все жители станицы поминали умерших на погосте. В такой день даже батраки освобождались от работы.  Все на могилках умерших родных угощают друг друга вином и закусками, обмениваются рушниками и платочками. Детей одаривают леденцами. Он направил жеребца прямиком ко двору Дарьи. Ее дома не было. Он помнил, где у нее конюшня, без посторонней помощи завел коня, расседлал его, из саквы насыпал овса в ясли, подождал, когда конь остынет, принес ему в цибарке воды. Тут же повесил на гвоздь суму с гостинцами для Дарьи и детей, с собой взял только то, что необходимо для поминовения.
На кладбище полно народу, многие казаки уже пребывали в хорошем хмелю. Сотник подошел к Домне Андреевне, троекратно расцеловался с ней, с ее  мужем, братьями Тимофеем и Андреем, детям протянул пряники и конфеты.
-Вы, Алешенька, как управитесь, заходите к нам. Мы вас ждать будем, - певуче пригласила Домна Андреевна, повязывая ему рушник на руку. Он протянул ей цветастый платочек на голову, ответил с благодарностью:
-Спасибо, Домна Андреевна, - тут же поинтересовался: - А Федор и Василий Андреевичи не смогли приехать?
-Где им! Василий отписывал – приболел слегка. А Феденьку носит по дальним закуточкам. Ему на месте не сидится, - пояснила она.
-Оттого и славой Россия прирастает. Дай Бог ему успеха и благополучия, - перекрестился Алексей Захарович. – А я ему тут записи привез, передадите с оказией Василию Андреевичу в Екатеринодар, а тот найдет способ далее переправить, - изложил просьбу сотник.
-Тебе бы, Алеша, ученым быть, а не военным, - проговорил с мягкой улыбкой Тимофей Андреевич.
-У каждого своя дорога, - улыбнулся в ответ сотник. – Пойду, тятеньку навещу, - направился он к могиле своего отца.
-Так вы не забудьте, приходите обязательно, - напомнила ему вслед Домна Андреевна.
-Непременно, - кивнул сотник, а сам поискал глазами Дарью. Очень хотелось убедиться, обманчиво ли было первое впечатление. Прошел к могиле отца, положил на холмик конфеты, на крест повязал рушники, постоял, перекрестился, поклонился могиле отца. Выпрямился, огляделся и увидел Дарью, и еще больше восхитился. В белой выходной блузке, повязанная белой косынкой, она гордо шла среди могилок, ровно держала спину, широкая темно-синяя юбка колыхалась вслед шагам. Казаки оглядывались вслед, восхищенно кутили шеями: «Вот чертова баба!..». Многие подкатывали к вдовой казачке, да никто не может похвастать, что ему повезло. Каждый не верил в ее крепость, подозревали более удачливых станичников. Дарья вела за руку дочку, которая за год успела подрасти, тоненькая, как тростиночка, в ней угадывалась стройная стать ее маменьки. Женщина поймала взгляд сотника, улыбнулась ему издалека, смело направилась в его сторону. На кладбище, в этот день, не возбранялось подойти к любому семейству, к одинокому казаку или одинокой казачке, выпить за упокой их родственников и перекинуться ничего не значащими фразами. Подойдя вплотную к сотнику, она слегка поклонилась ему:
-С приездом вас, Алексей Захарович, - и смело посмотрела ему в глаза.
-Спасибо. Я лошадь в твоем стойле оставил, - кашлянул от смущения сотник.
-Вот и славно, Алексей Захарович, приходите, ждать буду, -  продолжала смотреть на него, и загадочно улыбалась.
Он кивнул, торопливо сказал, пока она не отошла:
-Я гостинец привез, оставил его там, в конюшне…
Дарья только улыбнулась в ответ, ничего не ответила. Алексей Захарович смотрел вслед, в душе затеплило: «Хороша жинка! Красивая!». И все удивлялся той магической женской силе, которая исходила от нее.
 Сотника заметили казаки, они уже были в хорошем хмелю, с ними стоял атаман станицы Конон Семенович Гавро, рядом стоящий урядник позвал:
-Господин сотник! Подходьтэ до нашего шалашу…
-Уважьте… - раздались голоса. Он подошел ближе, казаки расступились, пропуская ближе к столику, поздоровался со всеми за руку, атаман налил стопку горилки, протянул со словами:
-Не побрезгуйте, ваше благородие.
Сотник снял гражданский картуз, перекрестился, «Пусть всем будет царство небесное!», одним залпом выпил горилку, слегка дух перехватило, атаман услужливо протянул соленый огурец. Сотник шумно выдохнул, понюхал огурец, с хрустом откусил.
-Любо! – похвалили казаки.
-Как там, в Ейске, ваше благородь? Иногородние боле не выступают? – степенно спросил атаман.
-Не выступают. У нас нынче хозяин в городе толковый. Хоть и не казак. Зато справный хозяин. Спасибо за угощение казаки, - поблагодарил сотник. Чтобы отойти, не обидев станичников, сказал: – Навещу знакомых.
-Может на дорожку, господин сотник… - спохватился атаман, приподнял бутыль,  сотник решительно остановил.
-Нет, спасибо, надо и других уважить. Мне же напиваться нельзя, я не дома.
-Да у нас в кажном доме принять вас за честь сочтут, - пьяненько уверил урядник,  сотник только кивнул в знак благодарности, и пошел к могилкам Щербины. Приостановился у могилы псаломщика Харитона Захаровича Стражева, долгие годы первого и единственного учителя в станице, когда она еще только образовалась, тут же недалеко могилы дьякона Матчина, служившего в местной церкви, и его жены Екатерины Алексеевны. Чуть поодаль могила подъесаула Петра Кирилловича Кокунько, уважаемый род станицы, который дал много славных имен. Он подошел поздороваться с семьей  учителя местной школы Даниилом Кирилловичем Кокунько и его женой Ксенией Сафроновной, тут же было семейство его брата Григория Кирилловича. Поприветствовались тепло, он с ними так же дружен, как и семейством Щербины. С Даниилом Алексей Крапива особенно дружен. Оба натуры романтические, оба владеют пером и пишут очерки в газеты. Даниил в станице человек уважаемый, превращает станицу в цветущий сад, достает новые сорта плодовых деревьев, распространяет их среди жителей станицы. Его брат Григорий умница и книгочтей, чья деловая хватка известна далеко за пределами станицы.  Он создал ссудно-сберегательное сельскохозяйственное товарищество, этот шаг сыграл большую роль в развития сельского хозяйства. Станичане называли товарищество Народным домом, так он стал культурным центром станицы. В нем Григорий открыл общественную библиотеку, чем не могли похвастаться более крупные станицы вокруг. Григорий предложил:
-Давай, Алеша, по маленькой за упокой…
Сотник взмолился:
-Я только чуть-чуть, благодарю душевно Гриша, Даня, я уже злоупотребил, а мне еще в гости. Неудобно хмельному являться.
-Вот те раз! А мы думали, ты у нас будешь?! – удивился Даниил.
-Не обессудьте. В следующий раз непременно приду к вам, - приложил к груди руку Алексей.
-Ну, смотри… Мы завсегда рады… - уверил сотника Григорий.
Улыбнулись, распрощались, пошел между могилок, рассматривая надписи на крестах. Много, очень много казаков, их жен, родственников нашли свое последнее пристанище под синим кубанским небом. С легкой грустинкой и размышлением о бренности бытия, он пошел в сторону могил Щербины, чтобы вместе с семейством Доминики Андреевны пойти к ним домой, как это случалось всегда из года в год.
В гостях, за столом, Андрей Андреевич Щербина предложил:
-А ты, Алеша, останься на день. Мы тут с казаками срядились бреденек по речке потягать, рыбки половить. Ушицу сварганим. Оставайся! – попросил он.
Сотник у командира полка на три дня отпросился, полагал сутки в станице побудет, а двое дома. Подумал: почему бы и нет? С женой отношения несколько натянутые, не враждебные, но всегда вздорили, когда надо было ему отбывать в станицу. Она категорически отказывалась ехать в чужую ей станицу, в которой она никого не знала, и знать не очень желала. Только семейства Щербины и Кокунько, признавала, да и то, потому что один из родственников Кокунько был атаманом в Ейске, а Федор Щербина лицо известное и уважаемое. Выросшая в богатой семье ейсковского купца, не знавшая в детстве и юности ни в чем недостатка, она с брезгливостью относилась ко всем остальным казакам в станице, в которую по молодости приезжала всего два или три раза после того, как вышла за молодого хорунжего Крапиву замуж.
-Так вода же еще холодная! – оттянул согласие сотник.
-Ниче! Казаки у нас народ закаленный, - уверено высказался Андрей Андреевич.
Сотник припомнил брезгливо оттопыренную губу своей жены, когда она видела, как запросто он общается с оборванными казаками, решил для себя: назло ей останусь.
-А что? С удовольствием! Только сразу предупреждаю, в воду не полезу. Холодной воды страсть, как боюсь.
-Обижаешь! Кто же твое благородие заставит в воду лезть?! Ты своим присутствием казаков уважь, - прихлопнул шутливо по спине товарищ.
На том и порешили: завтра, на зорьке, встретиться на Высокой гребле.
Из подворья Щербины   вернулся в дом Дарьи почти уже затемно. Еще там, в гостеприимном, почти родном доме, он все порывался уйти, и в то же время останавливал себя, словно боялся этой встречи. Он не знал, как себя поведет с хозяйкой дома. Полагал, не опустится до элементарных приставаний, и в то же время ему любопытно, как поведет себя она, если бы он такую попытку предпринял. Уж очень притягательный ее взгляд, статная фигура стояла перед глазами. А с другой стороны, зачем дурить бабе голову! Если бы рядом жил, а то ведь бывает в станице раз в год.
Домна Андреевна удивлялась, почему на сей раз, он остановился не у них, в дом приехало не так много гостей, сотник отшутился: «Меньше вам забот будет, Домна Андреевна!».
Дарья сидела в хате, расчесывала деревянной гребенкой волосы. Увидев сотника, отложила гребенку, встала.
-Добро пожаловать, - с улыбкой сказала она.
Алексей Захарович снял картуз, куртку, повесил на гвоздь, вбитый в стену.
-Здравствуй еще раз, - проговорил он, разглядывая ее в свете лучины. – Замуж так и не вышла? – спросил больше для притворной убежденности, и так видел, что Дарья по-прежнему живет с детьми, без мужа.
-Не вышла, - тряхнула она волосами.
-Что так?
-А я загадала! – с вызовом ответила она. – Если вы приедете этой весной, еще повременю, а если нет, - значит, такая моя судьбина.
Он подошел к ней вплотную, она не отступила, только глаза подняла на него выжидающе. Хотел спросить, какая связь между его приездом и ее замужеством, потом решил глупым не прикидываться.
-Не искушай меня, Даша, - попросил мужчина. Все оказалось проще и сложнее, чем ожидал сотник. Проще – потому что не надо притворяться и обманывать. Сложнее – потому что нельзя обманывать эти ждущие, полные надежд глаза.
-Я не принесу тебе счастья, - честно признался он.
-А я ничего и не прошу от вас. Мне рядом с вами хорошо. Я еще в девках мечтала посидеть с вами рядом на берегу речки. Только тогда я глупой девчонкой была, а вы вскоре уехали в Екатеринодар учиться, а потом женились. А когда вы папеньку схоронили и съехали из станицы, я и вовсе вас из виду потеряла. Потом вы стали приезжать к нам на провода да к Щербинам, то меня не замечали, - тихо говорила женщина. – А я следила за вами, наблюдала: с кем говорите, к кому подходите. И очень хотела, чтобы подошли ко мне, заговорили, спросили о чем нибудь, - почти шепотом говорила женщина.
Сотник приобнял ее за плечи, сказал почти виновато:
-Да я и не подозревал о твоем существовании.
-А что бы изменилось?.. Где я, и где вы…. К тому же вы женаты…
Он замер, руки сами опустились, напоминание о жене отрезвило. Засуетился.
-Слушай, я же тебе и детям гостинцы привез, остались там, в суме, я схожу… - вспомнил сотник. -  Кстати, а где дети?
-Дочь у сестры осталась, она с ее детьми играет. Сын сегодня в лавке дежурит. Там и заночует… - пояснила она, а сама при этом вызывающе взглянула ему в глаза.
Секунду подумал над ее словами: и детей дома нет, случайно или намерено? Кивнул понимающе, но все оттягивал время.
-Я сейчас…
Сотник вышел во двор, постоял на прохладе, смотрел в звездное небо, прошел к сараю, еле нашарил в темноте ручку двери. Конь стоя дремал, чуть встрепенулся, увидев хозяина, сотник потрепал его по холке: «Вот так, друг мой сердечный…» - проговорил в задумчивости. Конь понимающе покосился на него умным взглядом.  Он не ищет легкой победы, мог бы с искушением побороться, если бы женщина в том помогла. Понимал, Дарья ждет от него ответного шага. Хмель улетучилась, а волнение слегка кружило голову. Вздохнул, в темноте нащупал суму, вернулся в хату. Развязал узел, достал из сумы платок.
-Вот тебе на помин, а это… - выложил на стол отрез, - тебе на платье. А это гостинцы детям, - положил кулек на стол. – Здесь сладости, угостишь завтра…
Женщину, казалось, мало тронули подарки, коль привез – значит помнил, она зажала рот ладонью, на глаза навернулись слезы, прошептала тихо: «Спасибо», а сама смотрела на сотника.
-Знать, помнили? - утверждающе проговорила она.
 Отодвинул в сторону подарки, шагнул к ней, обнял, прижал к груди. Женщина не противилась, доверчиво прильнула, сотник решился крепко поцеловать ее. Ответив на поцелуй, тут же вновь спрятала лицо у него на груди, прошептала:
-Мы большой грех совершаем, Алексей Захарович.
-Это мой грех, Даша. А ты женщина свободная, - твердо напомнил сотник ее слова в прошлый приезд.
Он поднял ее на руки, поцеловал еще раз, тихо сказал:
-Я отмолю свой грех… - и понес ее на кровать.

Уже позже, когда запели первые петухи, усталые и счастливые, они умиротворенно откинулись на подушки, сотник лежал на спине, Дарья положила голову ему на грудь. Он пальцами перебирал ее густые волосы, спросил тихо:
-Как же нам далее быть?
-Никак не быть. Я буду ждать вашего приезда. Я всегда его ждала, и смотрела на вас издалека.
-Даша, называй меня по имени. Хотя бы наедине, - попросил он. Помолчал, добавил:  - Зачем  ты будешь обрекать себя на вечное ожидание?! Ты молодая, красивая, тебе замуж надо…
Она привстала на локоть, прикрыла ему рот ладошкой.
-Алеша! Где ты видишь здесь достойных мужчин? – легко перешла она на «ты». - Да, нас баб, в станице меньше, мы всегда в цене. Только не хочу я видеть рядом с собой наших казаков, вечно пьяных, неопрятных, прокуренных цигарками… Я всегда мечтала о тебе. Ты для меня образец настоящего мужчины.
Сотник при этом поморщился, хотел возразить, Дарья, прикрыв его рот рукой, продолжила:
-Сейчас, когда это случилось, мечта моя сбылась. Пусть ты будешь далеко, знаю, ты не мой, встречи наши будут мимолетны, но всегда буду знать, что ты есть, и может быть, изредка вспоминаешь меня. И буду рада, когда хоть на минутку заглянешь в мой курень, - медленно говорила в темноту женщина.
-Даша, я ведь не только живу далеко, я еще и женат. Жена всегда будет стоять между нами, - напомнил сотник.
-Алешенька, я не отнимаю тебя у твоей жены, у ребенка. Ты всегда будешь с ними. Со мной ты сможешь быть только раз в году. А мне этого хватит еще на год терпения, - горячо стала она убеждать Алексея, боялась,  мужчина поймет ее превратно, не так, как ей бы хотелось. Она только хотела подчеркнуть, она будет довольствоваться малым, ей важно чувствовать, что она исполнила свою мечту юности, она тоже ему хоть чуточку не безразлична.
-Не понимаю… - проговорил сотник, и даже слегка отодвинулся, чтобы лучше видеть ее глаза, - ради чего обрекать себя на такое… - он не подобрал нужного слова, - ты же еще молодая, в конце концов, тебе нужен мужик! Не только в хозяйстве, но и  в постели!
-Я же живу без мужика уже несколько лет, и ничего… справляюсь. За круговертью забот некогда думать о мужиках. Это ваши, городские бабоньки,  бездельем маются, о мужиках думают. Их бы сюда!.. Вся дурь из головы быстро бы выветрилась. А я вот насмотрюсь на тебя, мой милый, и буду тебя таким вспоминать, и обнимать подушку, на которой ты спал.
-Ох, Даша, Даша, разбередила ты мне душу, все же мне трудно понять тебя. А пойдут по станице разговоры? С меня, как с гуся вода, а тебе здесь жить, не понимаю, как ты справишься со всем этим… - говорил в темноту сотник.
-А не надо ничего понимать, я люблю тебя. И всегда любить буду. И от тебя не буду требовать ответной любви. Знаю, свалилась тебе, как снег на голову со своей любовью. Это я давно тебя люблю, - призналась она, - а ты же не можешь полюбить женщину вот так сразу, которая свалилась на твою голову, да еще такую падшую, как я.  Ты не думай, я не буду надоедать тебе своей любовью! Если хочешь, даже не подойду к тебе в следующий приезд? – захлебываясь говорила Дарья, словно боялась,  он не дослушает ее, встанет и уйдет.
Слегка удивленный таким наплывом чувств, о котором ранее не подозревал, Алексей попытался остудить пыл женщины благоразумием:
-Даша, ты же совсем не знаешь меня. Ты любишь меня  какого-то придуманного… идеального мужчину. А в жизни я такой же, как все… - убеждал ее сотник. - Не лучше, может, не хуже ваших казаков. Такой же, как и все казаки, тоже матерком костерю своих подчиненных, тоже, вот, грешен, могу и напиться…
-А пускай! Если так! Может в моей душе давно живет чувство любви, живет  себе и живет, никого не тревожит! А тут подвернулся ты, оно и выплеснулось на тебя! Вот теперь ты ходи ошпаренный моей любовью, - она тихо засмеялась, неумело ткнулась в его губы, коротко оглянулась на окошко, поскольку в хате чуть просветлело.
В маленькое окошко ударил первый луч рассвета.
-Что же я?! – всполошилась женщина, - мне же корову выгонять, курей кормить… Поцелуй меня на прощание, - попросила она. Алексей обнял ее, придавил своим крепким телом, она обвила его шею руками, начала покрывать его лицо поцелуями, шептала: «Милый! Родной!», он почувствовал мужское желание, Дарья решительно оттолкнула его: «Сейчас сын может заявиться. Негоже, видеть нас в одной кровати». Она вскочила, надела нижнюю юбку, наверх широкую повседневную, накинула блузку, почти бегом кинулась во двор выгонять коров на выпас.
Сотник остался лежать в постели, перебирал в памяти события прошедшей ночи. Несомненно, эта молодая казачка нравилась ему, как нравилась она всем казакам в станице. Молодая, красивая, неглупая, управляющаяся с хозяйством не хуже иного казака, при этом сохранила бодрость духа, приятную наружность, и полное отсутствие злословия в свой адрес. Никто не смел упрекнуть ее, что она свободно распоряжается своим одиночеством. Ни один казак не мог бы похвастать, что провел ночь в объятиях Дарьи. Хотя гордой ее тоже никто не мог бы обозвать. Приставучему казаку могла отказать так, чтобы не обидеть его, не вызвать в его душе злости и обиды, и в то же время твердо дать понять, его попытки тщетны. А тут сразу, и в одночасье все досталось ему одному: и любовь, и ласка, и постель.
Когда до нынешнего приезда в станицу он изредка вспоминал расплывчатый образ Дарьи, убеждал себя, он тоже нагородил себе лишнего в отношении ее женской красоты. Не может быть красивой одинокая женщина, которая одна из месяца в месяц, из года в год, как вол, ворочает тяжелую сельскую работу, и при этом оставаться внешне привлекательной. Когда увидел ее на кладбище, убедился, он ошибался в своих прогнозах, любовался ею, но не строил никаких планов, не рассчитывал на близость. Понимал,  при желании сможет преодолеть сопротивление одинокой женщины, а что дальше? Да и стоит ли это делать! И все же события развернулись так, как они развернулись. И сейчас он испытывал к этой женщине благодарность за испытанную чувствительность, за ее любовь, но сам испытывал к ней чувство сострадания. Он здоровый казак уедет, не сможет ничем помочь ей, а она хрупкая женщина опять будет от зари до зари бороться за свое и детей достойное существование. По душе карябнула жалость. Дать ей денег? Еще обидится, расценит, как плату за любовь. Встал, натянул брюки, достал из кармана кошелек, вынул все деньги, пересчитал, оказалось семь рублей с полтиной. Мелочь оставил, себе, ассигнации положил под матрац. Оделся, вышел во двор, утренний холодок приятно ласкал кожу. Зачерпнул корячком воды в ведре, слил сам себе, остатки вылил на шею. Дарьи не видно, двери хлева широко распахнуты, ворота тоже слегка приоткрыты. Из заднего двора показалась Дарья.
-Будете ехать, Алексей Захарович? – громко спросила она для соседских ушей, понимая,  соседей любопытство раздирает.
Сотник замялся.
-Меня тут на рыбалку позвали… я не знаю…
Глаза Дарьи засветились счастьем. Подошла вплотную, спросила тихо:
-Еще одна ночь будет моя? – принизила она голос.
-Да ты эту ночь не спала, разве вторую выдержишь? – тихо спросил сотник.
-Ничего, я в обеденную жару прикорну.
-А дети? Как дети отнесутся?
-Ты у нас на постое, - пояснила она. - Этим деньги плачены. Сын твое присутствие так и расценит. А дочь снова побудет у сестры. Сынка на сеновале спит. Умается и спит, как убитый. А я ночью, крадучись, как воровка приду к тебе. Не прогонишь?
Сотник поймал ее за шею, искоса глянул по сторонам, нет ли любопытных глаз, притянул к себе и поцеловал. Глаза Дарьи сияли.
-Я седне как заново народилась. Такая счастливая! – она даже зажмурилась от удовольствия. - И вновь жить начала. Иди снидать. Голодным не отпущу.
Алексей Захарович улыбнулся доброй и благодарной улыбкой, пригнулся, зашел в сенцы.

Сотник подошел к гребле, когда рыбаки почти уже все собрались. Над речкой таял туман, лучи солнца пробивались сквозь камыш, выгоняли студеный ночной воздух из лощин и балок. Белые бока хаток на том берегу заалели бликами, хозяйки торопливо выгоняли коров на пастбище. На подходе к речке  встретил Андрея Андреевича Щербину, вместе с ним подошли к остальным. Возглавлял рыбалку атаман станицы Конон Гавро, тут же находился Георгиевский кавалер Иван Варивода, получивший свой крест за освобождение Болгарии от османского ига, рядом стояли младший урядник Михаил Михайлов, казаки Литовка Нестор и Шамрай Сергей. Литовка нес на плече огромный бредень, скрученный на две палки. Все степенно, по-уставному, поздоровались с сотником. Чуть позже подошел казак Григорий Марушко. Облюбовали место с пологим спуском в воду. Казак Литовка сбросил на траву бредень, снял сапоги, закатал брючины, подошел к краю воды, попробовал ногой, одернул, как от ожога.
-Холодная, з-зараза! – проговорил он.
-Ниче, Николаич, сто грамм жахни и все уравняется, - подбодрил его атаман. – Давай, вы первые с Шамраем, вас сменит Михаил и Григорий.
Атаман деловито достал из сумы четверть самогона, налил в две стопки, протянул казакам. Те перекрестились, залпом выпили. Атаман напутствовал: «С Богом!». Размотали бредень, он оказался большим, сотник еще подумал,  такой длинный тянуть вдвоем будет тяжело. Казаки не спеша пошли в воду, атаман с казаками начали организовывать будущий костер для ухи. Сотник со всеми начал собирать сухие палки для костра, ломать сухой камыш. Вбили рогатины, поставили перекладину, на него повесили казан. Урядник зачерпнул ведром в речке воды, налил в казан. Пока, суть да дело, атаман расспрашивал сотника о положении дел в округе, не грядут ли перемены. Через некоторое время казаков в воде сменила вторая пара. Стояли на берегу, наблюдая за казаками в воде, переговаривались между собой, увидели, как на греблю зашел пьяный казак. Он еле стоял на ногах, его мотало, но он упорно продвигался вперед. Дойдет до очередного куста ивы, подержится за ветки, оторвется и снова продвигается вперед. Атаману неудобно перед сотником, строго приказал:
-Казак Гуденко, ко мне!
Пьяный казак несколько секунд осмысливал приказ, согласно кивнул, оторвался от очередного куста ивы и пошел на атамана. Вид у него был еще тот: казацкий! Голова наголо острижена, набок свесился грязный, спутанный оселец, нос синим баклажаном выпирал на приличное расстояние от лица. Остановился, хотел вымолвить:
-По вашему при-при каз… - и далее язык его не слушался.
-Что за праздник спозаранку? – спросил атаман, нахмурив брови.
-Внук родывся, добрый казак будэ… - мотнул головой казак.
-Уважительная причина, - смягчил тон атаман. – До дому дойдешь?
-Угу…
-Смотри, харя, ежели в центре увижу, посажу в холодную, пшел вон! – уже совсем не строго приказал атаман.
Казак сделал попытку по-уставному повернуться кругом,  ноги не держали, его мотнуло в сторону, и он по кривой пошел на очередной ориентир – куст ивы.  Cотник посмеивался украдкой, наблюдая за казаком, который старался идти ровно. Казаки тем временем потянули бредень к берегу. Ноги скользили и разъезжались на сыром пригорке,  синие от холода, казаки упорно тянули за собой бредень, к ним подскочили остальные казаки, начали помогать тянуть, пока мотня, наполненная рыбой, не оказалась на траве. Атаман налил казакам по очередной чарке для сугреву, дал выпить, заставил одеться. Рыбы вытянули много. Вытряхнули из мотни на траву. Столпились, начали перебирать.
-Ого! – удовлетворенно проговорил атаман. Выхватил стерлядку, поднял над головой. – Добрая будет ушица!
Сулу, чебака, щук, тарань бросали в ведро. Сорную рыбу красноперку, окуньков и прочую мелочь выбрасывали назад в речку. Трех небольших осетров отложили в сторону. Со знанием дела быстро почистили рыбу, выпотрошили, побросали в казан. На траве расстелили клеенку, расставили миски, разложили деревянные ложки. В центре водрузили четверть самогонки. Пока готовилась уха, приняли решение по одной стопке пропустить. Прилегли на траву вокруг клеенки. Атаман первому налил сотнику, затем по кругу всем. Встал на колени, произнес тост:
-Господи Боже! Помоги нам, чтобы это была не последняя!
Приподнял стопку, вытер усы и выпил. Закусили салом, ранней редиской, зеленым луком с солью. Тихо переговаривались, ждали основное блюдо. Наконец главный повар возвестил: «Уха готова!», напоследок снял пробу, дал отмашку, все подставили миски. Атаман попробовал первым, похвалил:
-Хороша ушица!
-Хороша! – согласился сотник, тоже с шумом втянул горячий рыбий отвар.
-Знамо дело! – похвалил себя повар, и залихватски подмигнул атаману.
Налили по второй. Потом со счета сбились. Осоловевшие казаки откинулись на траве, сыто икая, смотрели в синее небо. Делились с сотником своими проблемами, они были извечными, сотник в их кампании новый человек, под хмелем обиды выпирают наружу. Сетовали, что жизнь дорожает, все труднее содержать строевого коня,  поднялось в цене повседневное обмундирование, седло с прибором.
-А малоимущим одно разорение, - жаловался урядник Михайлов, - чтобы собрать казака на службу надо триста двадцать рублев. Де ж возьмешь такие деньжища. Шоб собрать такую сумму, надо продать четырнадцать коров. Целое стадо! Многие подаются в пластуны, токо  там тоже уходит на сборы не меньше ста семидесяти рублев.
Сотник молчал, он знал об этих проблемах, они были и двадцать лет назад, и десять, и сейчас. Подумал, как Дарья будет выкручиваться, ведь у нее сын растет. Вставил слово, чтобы не молчать:
-Казна увеличила ремонтные на содержание каждого казака.
-Так разве то деньги?! Двадцать два рубля в год погоды не делают… - почесал затылок Шамрай. – Лошадь в начале века стоила восемьдесят рублей, счас сто сорок. И это не предел! Конеторговцы задирают цену и задирают… Случись война, будь она неладна, цены опять поднимуть…
-Тут у нас одного направили на службу с рваной жопой, так я выговор получил, - вспомнил атаман. – Денег на строевого коня наскребли с грехом пополам, а на новую черкеску и штаны не хватило.
-Тяжко, чего уж там… - вставил слово Андрей Андреевич. – Давайте лучше выпьем, не будем о грустном в такой солнечный день.
Выпили, поели ухи, опять выпили, закусили овощами, на посошок еще выпили. Горилка закончилась, стали собираться. Атаман положил в холщевую суму рыбы, сверху положил осетра, протянул сотнику, хитро подмигнул:
-До Ейска рыба сомлеет, а тут в самый раз. Угостите вдовицу.
Ни для кого не секрет у кого остановился сотник. Он поблагодарил. Захмелевший атаман чувственно пожимал руку сотнику, говорил:
-За что тебя уважаю, Алексей Захарович, душевный ты человек. Нашего брата казака не гнобишь.
-Потому как сам из казаков. С нами вырос, - поддакнул урядник. Сотник прощаясь, пожал всем руку, поблагодарил за уху и компанию, пошел к хате Дарьи. В голове шумело от выпитой горилки. Старался идти ровно, негоже офицеру перед станичанами пьяным представиться.
Во дворе никого не видно, вышла дочь Дарьи. Щурясь на солнце, она смотрела снизу вверх, сказала, в городи никого нет, мама скоро приедет.
-А ты чем занимаешься? – спросил сотник.
-А я сейчас буду воду носить свиньям, - деловито ответила девочка.
-Тогда давай я тебе помогу, - предложил сотник, вспомнив,  ему тоже надо коня напоить. – Возьми вот, - протянул сумку девочке, - положи в холодок, чтобы не протухло. Где у тебя ведра?
Девочка показала рукой.  Сотник пошел к колодцу, набрал воды, отнес в хлев. Напоил коня, налил в корыто свиньям. Сходил на сеновал, набрал сена, положил коню. Как раз на бричке во двор заехала Дарья. Дочь сразу же доложила матери:
-А мы с дядей Алешей уже управились.
Она поцеловала дочь, сняла с брички ведра с молоком, ездила на выпас доить коров. Глаза ее светились счастьем. Украдкой поглядывала на Алексея.
-Вот видишь, что значит, когда во дворе есть лишние руки, - проговорила она.
-А я тебе что говорю? Замуж тебе надо, – тут же вставил сотник.
Дарья вздохнула: «Замуж не напасть…», - повернулась, пошла в хату. Алексей догнал ее в сенцах, пока не видит дочь, обнял ее, поцеловал, она обхватила его за шею, быстрыми короткими поцелуями обцеловала лицо, и тут же отпустила, в любую секунду со двора могла зайти дочь.
-Фу-у, как от тебя самогонкой разит, - сморщила она носик.
-Я тут тебе рыбки принес, - показал на сумку Алексей. – Ты ее выпотроши, пока не сомлела на жаре.
-Спасибо! Уху ты уже ел, я ее пожарю, - пообещала она.
Он сидел и смотрел, как быстро управляется Дарья по дому, и рыбу выпотрошила, и курам корм дала, и подмести пол успела, он помог ей, выпряг лошадей, завел в амбар, дал воды. И поглядывая за женщиной, восхищался, все у нее горело в руках, все делалось споро и аккуратно. Он ненароком сравнил свою жену с Дарьей, пришел к выводу, жена более медленная в действиях, правда, ей и спешить некуда. Хозяйство в его дворе не большое, да и за тем приглядывал нанятый человек.  При воспоминании о жене, чуть шевельнулось чувство вины,  тут же погасло, как только в поле зрения попадал гибкий стан Дарьи.
А ночью, когда крадучись она кошкой нырнула к нему под одеяло, и опять жарко обнимала его, и он прикрывал ей рот ладонью, чтобы сын на сеновале не услышал стон ее счастья. Женщина шептала слова любви, захлебываясь от нахлынувших чувств:
-Лешенька, миленький, как же я буду скучать без тебя… Как же я счастлива, что встретила наконец тебя… Я же с самого малку мечтала только о тебе… Замуж родители отдавали, а я мужа не видела, все о тебе мечтала. А ты даже не знал об этом… Уже и не верила, что когда-нибудь обниму тебя…
А он не мог ответить ей тем же. Она нравилась ему, и он тоже испытывал счастье держать ее в объятиях, ощущать ее соскучившееся по мужчине ненасытное тело. И все же он не был влюблен в нее так, как она в него. Сначала думал, что близость с красивой казачкой – это одно из приключений вдали от дома. Потом осознал,  с Дарьей нельзя развлечься походя, и оставил крамольную мысль. А тут выяснилось, женщина давно влюблена в него, и готова на всякие с ним безрассудства. Его это радовало, и пугало одновременно. Рано или поздно пойдут по станице пересуды. Как к этому отнесется  Федор Андреевич, окружной атаман? Потом дойдет до жены.  И жена упрекнет, именно в этом кроется причина его наездов в станицу, а вовсе не встречи со  Щербиной, Кокунько и другими интересными земляками. И вместе с тем он четко осознал, теперь вдвойне будет желание рваться в станицу, чтобы увидеть Дарью, обнять ее, ощутить ее горячее тело.
Когда прощались, Дарья долго не хотела отпускать его. Повисла на шее, и все всматривалась в лицо, словно хотела запомнить каждую черточку его лица. И только страх перед детьми, которые могли зайти в хату и увидеть их, заставили ее отпустить Алексея.
Уже садясь в седло, он сказал Дарье, что оставил под матрасом деньги.
-Зачем? – удивилась она.
-Я не хочу, чтобы ты так много работала, пока не замужем. Найми работников. Я проверю, - пообещал он, весело взмахнул нагайкой.
Он не услышал, что она ответила, сорвал коня с места в крупный галоп.
Нес свою виноватость домой.

С тех пор сотник Крапива Алексей приезжал в станицу регулярно, но не более, чем один, два раза в год, а случалось и не разу за год. За все последующие десять лет он виделся с Дарьей не более десяти раз.
Дарья жила от встречи к встрече, ждала их, жила этим. Для нее не существовали другие мужчины, любила до слез, до самопожертвования. Готова все бросить, переселиться в Ейск, жить на соседней улице, чтобы только видеть его, когда любимый мужчина идет на службу. Останавливали ее порыв дети, обязательство перед ними  выше любви. Дети подрастали, о многом догадывались, видели, как светились глаза у матери, когда в станице появлялся сотник, позже есаул Крапива. Дочь воспринимала дядю Алексея как родного, он привозил ей подарки, баловал. Сын относился к нему отчужденно. Опасался, что сверстники в станице начнут попрекать его, намекать на связь матери с офицером. Не принято в станице встречаться женщине с женатым казаком, могли ворота дегтем измазать. Но Крапива приезжал в станицу редко, и старики весьма уважительно относились к нему, чтобы позволить себе или домочадцам злословить в его адрес. Да и вел Крапива себя с достоинством, не позволяющим упрекнуть его. Для всех – он останавливался на постой за определенную плату. И хотя многие догадывались, что отношения у них складываются не так, как у постороннего постояльца и хозяйки, их сдержанность на людях не давала повода для пересудов. С годами он полюбил эту женщину, хотя и не такой сумасшедшей любовью. Покоряла ее сдержанность в проявлении чувств прилюдно, и самоотверженная, горячая любовь наедине, не уходящая с годами.
Любовь к Дарье, любовь к родной станице все больше заставляла его задумываться: не перебраться ли ему после отставки в Новодеревянковскую. Построит просторную хату, заведет хозяйство, получит за выслугу лет  пай земли, будет жить среди милых его сердцу людей. Останавливало ярое неприятие его планам женой, которая слышать не хотела о переезде из города в станицу. А с другой стороны, именно Дарья являлась препятствием для осуществления его мечты. Жену как-нибудь он бы уговорил. А дальше что? Он будет, как нашкодивший кот тайком пробираться во двор Дарьи? Седина в бороду… Они уже не молодые, чтобы тайком бегать на свидания. Нет, это не выход. А еще чувствовал: себя сможет заставить прекратить отношения с Дарьей,  женщина никогда не откажется от него. Такой исступленной, слепой любви он еще не встречал. Когда любят не за что-то, а потому что! Такая любовь других могла бы сделать самоуверенными и пренебрежительными к чувству женщины, его же пугала, настораживала и одновременно облагораживала. Понимал: женщины способны на безрассудные поступки в своей безответной любви. Дарья удивляла его своей выдержкой, силой воли. Никогда при людях она не подходила к нему, не позволяла дать окружающим понять, что между ними особые отношения, кроме простого знакомства земляка и землячки. Такое чувство к себе надо ценить, уважать, не стараться использовать во вред, дать возможность ей поверить, что он испытывает ответное чувство любви. Он любил ее, но не так самозабвенно. В конце концов, он мужчина, воин, не к лицу ему открыто проявлять чувство любви.
Алексей Крапива любил станицу не потому, что прошло в ней его детство, и не потому, что встретил Дарью, влек его сюда особый духовный уклад жизни. Станица не только рождала одаренных, но и притягивала к себе умных, деятельных, талантливых людей, которые составляли цвет и гордость станицы. Казаки и простые люди тянулись к знаниям, к чтению книг, устраивали интересные посиделки, ходили в храм, где служил отец Иоанн, человек высокообразованный, истинный пастырь своих прихожан. Атмосфера такая, как-будто все состояли в родстве. Отчасти так и есть, один только род Кокунько насчитывал двадцать семей. Род Щербины тоже не маленький, да и другие казачьи семьи ведут свой род со дня основания станицы. Брачные узы между родами еще больше объединяли и без того большие семьи. Станица напоминала большую семью, которую можно сравнить с полноводной рекой, берега которой наполнялись гомоном детворы. В восьми школах училось пятьсот мальчиков и более трехсот девочек. История оставила в памяти потомков имена учителей, врачей, предпринимателей, военных, героев казаков. Какая станица может с гордостью сказать, что ее выходцы есть среди Петербургской Академии наук, что тихая, степная станица дала России выдающегося ученого. Родился в станице и никогда не прерывал с ней связи генерал-лейтенант Петр Иванович Кокунько. Это о нем написал в аттестации командующий 1-й Казачьей сводной дивизии генерал-майор Стоянов: «…Есть порядок в полку и видна заботливость о молодых… Офицер нравственности прекрасной… характера ровного и спокойного…». Гордиться можно такой характеристикой. Предприниматель Васюра для жителей станицы открыл первый в округе синематограф, Павел Огиенко фотоателье, а Сергей Нестерович Тютюнов построил на свои средства школу для малоимущих иногородних, которая на сто лет переживет его, и его потомков. Глаз радовался, как расцвела станица за последние пятнадцать лет до первой мировой войны. В крае за эти годы восстановили Кубанскую войсковую раду, председателем избрали Федора Щербину. В седьмом году он же был избран от казачьего населения Кубанской области депутатом второй Государственной Думы России. Сотнику Крапиве присвоили звание есаула, а в период войны – войскового старшины, то есть подполковника. Он следил за общественной деятельностью своего именитого земляка, радовался его научным успехам, но не разделял его политических взглядов. Щербина примкнул к казачьей группе партии народных социалистов, Крапива, верный присяге, отстаивал монархическую форму правления, оставался преданным солдатом царя, веры и Отечества.
В станице открыли почту. Это позволило Дарье писать письма в Ейск на городскую почту «До востребования»: «Милый мой, горячо любимый Алешенька, - писала Дарья корявым почерком почти одно и то же во всех письмах, - если бы знал, как душа моя тоскует по тебе, как рвется к тебе, чтобы хоть одним глазком взглянуть на тебя, посмотреть в твои глазоньки…». Никогда ранее не любившая женщина словно очнулась ото сна, влюбилась первой, почти девичьей, любовью. Замуж выдавали родители, мужа своего ранее в станице видела,  никогда не общалась с ним, даже накоротке. А тут приехали сваты, родители ударили по рукам, с тех пор Дарья не знала покоя. Муж выпивал с первого дня женитьбы, с годами  пил почти каждый день. Крапива отвечал сдержанно: «Береги себя…», и посылал с оказией деньги, чтобы она не надрывалась на сельских работах, нанимала наемную рабочую силу, одевала детей, копила деньги на строевую лошадь и обмундирование для будущего казака воина. Станичники удивлялись, как это женщина одна смогла справить сына, когда как более зажиточным семьям приходилось продавать коров и волов, чтобы купить обмундирование.
Уже, будучи женщиной в возрасте, у которой взрослые дети, Дарья гонимая тоской по любимому мужчине, управившись по хозяйству, выходила на большак, который вел на Ясенку, а далее на Ейск, стояла и смотрела: не появится ли ее любимый на своем горячем кабардинце. И стояла так до захода солнца, потом медленно возвращалась, роняя слезы тоски на пересохшую от жары землю. И когда однажды она, нечаянно, все же встретила Алексея вдали от станицы, радость так перехлестнула все ее существо, что она готова была целовать стремя, она плакала и смеялась от счастья, знать не зря все же выходила за станицу. Удивленный таким проявлением чувств, Алексей соскочил с коня, обнял ее, и так шли до первых хат станицы.
 Перед войной у Алексея Крапивы померла мать, он привез гроб с ее телом в станицу, похоронил рядом с отцом. Впервые за много лет на похороны свекрови в станицу приехала жена Крапивы. У могилы собрались все, кто знал семейство Алексея Захаровича. Здесь были братья Кокунько с женами, семейство Щербины, Андрюниковых, купцы первой гильдии Будников и Тютюнов, и многие другие. Заупокойную молитву в храме и у могилы отпел отец Иоанн. Дарья тоже стояла невдалеке, накрытая черным платком, сосредоточенно смотрела в сторону могилы, ни единым взглядом не проявила своего чувства к Крапиве, держалась степенно и отчужденно. Жене Крапивы и в голову не могло придти, что у нее в станице есть соперница.
 
В тринадцатом году сына Дарьи Матвея призвали на военную службу. На действительной службе его застала война. Дочь Дарьи вышла замуж.  Почти перед самой революцией засватал ее казак из соседней станицы. С началом военных действий есаула с полком призвали в поход. Оплакивали его две женщины – жена и Дарья. И обоих он любил, сам не понимая, кого больше. Дарья молилась за здравие сына и любимого мужчины, и жена ставила свечки за здравие сына и мужа. Со страхом вслушивалась Дарья в вести с фронтов, ждала весточки от обоих мужчин, понимая, что никто не сообщит ей о ранении или смерти Алексея Крапивы. Война внешне не коснулась станицы. Казаков призвали, она опустела без мужской силы, но хуже и беднее не стала. Разрасталась, богатела, производила хлеб для нужд фронта.
Как можно не любить такую станицу и народ в ней живущий!
И тут можно было бы поставить точку. Чтобы такой в памяти станица и осталась. Богатой и счастливой.
Только история коварная вещь.
Все рухнуло в одночасье.
После революции и гражданской войны, не стало прежней станицы Новодеревянковской. Как, впрочем, и других станиц во всем Кубанском крае. Как будто чистую, полноводную реку перекрыли, воды ее испоганили, взбаламутили, и спустили ее на потребу людям, которым эта река не нужна. Федор Андреевич Щербина приветствовал февральскую революцию, в качестве делегата Кубани присутствовал на Московском государственном совещании. Позже со свойственной ему скрупулезностью ученого статистика подсчитал, что за большевиками пошли всего три процента казаков, остальные девяносто семь – иногородние. К власти в станицах пришли малообразованные, ранее не признаваемые обществом за леность, пьянство и другие проступки антиобщественные элементы, а порой и просто уголовники. В число трех процентов казаков вошел сын Дарьи – Антоненко Матвей. Побывав на фронтах Первой мировой войны, развращенный агитацией большевиков, он дезертировал с фронта вместе со всем полком, в котором служил, вернулся домой устанавливать Советскую власть. Он сразу потребовал смещения атамана, организовывал Советы без сословий. Ранней весной на станичной сходке провозгласили Советскую власть, избрали ревком и комиссара. Комиссаром стал Прохор Вольховский, казак степенный, непьющий, в возрасте. Это всеобщее уважение сыграло свою роль, хотя его сын служил офицером в белой гвардии. Править миром ревком начал круто, казаки вскоре зароптали. Милиционеры стали ходить по дворам, трясти зерно на нужды армии и голодающим столицы. Вели грубо, непотребно, бесцеремонно проводили обыска. Демонстративно упивались властью, которой никогда до революции не имели, иметь бы не смогли в силу своего подлого характера.
Сын потребовал от матери, чтобы она порвала всякую связь с Крапивой. Заявил: он не потерпит в доме царского подполковника, лично арестует его, если тот появится в «нашем огороде».
-Матюша, сынок, что же ты говоришь, он же нам ничего плохого не сделал, всю жизнь помогал нам!.. – удивилась Дарья.
-Не задаром… - резко оборвал мать Матвей.
Дарья почернела лицом.
-Не тебе судить! – гневно проговорила Дарья. – Я люблю этого человека, и всегда буду любить его.
 Матвей хлопнул дверью и ушел в правление. Неизвестно, что больше взыграло в его душе: революционное сознание или элементарная ревность. Крапива никогда не претендовал на роль сожителя, или признанного всеми любовника, многие так и не узнали, кем на самом деле был он для Дарьи. Смекали, конечно, намекали Дарье на ее особое отношение к Крапиве, она только загадочно улыбалась. Матвей больше всех догадывался об их отношениях, чувствовал,  мать делит свою любовь на троих, и неизвестно кому больше достается ее любовь.
Гражданская война развела многих по разные стороны баррикад. В стране наступил хаос, а на юге России хаос вдвойне. Иногородние делили с казаками власть и землю. Алексей Крапива возглавил полк в Добровольческой армии Деникина. А в станице Новодеревянковской и близь лежащих станицах вспыхнуло восстание казаков недовольных Советской властью. Спешно организовывали поход на Ейск, освобождать город от коммунистов.  Новодерявянковских милиционеров и активистов новой власти арестовали. Арестовали и Матвея Антоненко. Помяли слегка при задержании, как земляку и участнику войны предложили ему идти вместе со всеми на Ейск. Дескать, оттуда проистекает вся большевистская зараза. Воевать собирались не против Советов и большевиков, а против коммунистов.
-Какая разница, большевики или коммунисты? – зло возражал Матвей, - в Советах большинство коммунистов, они и есть большевики!
-Ты не прав, - урезонивал его земляк, - большевики не есть коммунисты, они в Бога не верят. За одно это их надо всех причесать под одну гребенку.
Заметив в рядах восставших иногороднего москаля, Матвей спросил:
-А ты куда, Макар, собрался?
Тот потупился.
-Дык я… того… - замямлил тот, - обещали в казаки записать, ежели я с ними…
-Дурак ты, дурак! – усмехнулся распухшими губами Матвей. – На тот свет тебя запишут, дурень… - но на него замахнулся конвойный казак:
-Поговори мне тут!.. Уведите его, паскуду, в холодную, пускай поостынет, - приказал он.
Дарья ходила в бывший Совет, упрашивала командира повстанцев полковника Тондякова отпустить сына. Тот ни в какую, сказал: будем судить! В станицу согнали всех арестованных в округе, собрали их на базарной площади. Старики обступили пленных, злобно кричали: «Бей совдепию!», «Аспидов и анчихристов вздернуть!», «К стенке безбожников!», конвойные едва сдерживали их яростный натиск. Вооруженные до зубов казаки кружили на строевых конях вокруг толпы пленных, хищно высматривали своих недругов, старались достать побольнее нагайками, мстительно выкрикивали:
-Наелись казачьей земельки!..
-Свободы захотели, мужичье!..
-У-у, сучье вымя…
-Чего рассусоливать, казачки, бей их!..
Конвойные ощерились обнаженными клинками сабель, не позволяли учинить самосуд.
-Опомнитесь, казачки! Мы ж не банда какая! - возвещали они, размахивая клинками. - Судить их будем судом праведным, Божьим...
Из храма вышел батюшка и служки с хоругвями, отслужили молебен о даровании восставшим победы над большевиками. Пленных погнали в станицу Копанскую, далее без передыха в Ясенскую. В Ясенской несколько казаков, в том числе и Матвей Антоненко, под покровом ночи сбежали, подались в сторону Азовского моря, чтобы со стороны Камышеватской проникнуть в Ейск, предупредить товарищей о предстоящем нападении на город. Нападение казаков было жестоким, но бессмысленным, оружия у нападавших явно не хватало. В Ейске уже ждали нападавших,  успели подготовиться. Лупили по ним из корабельных орудий, косили пулеметным огнем. Первого мая восставших отбросили от города. Затем гнали до станицы Копанской, где окружили, взяли в плен, и тут же в балке расстреляли. Новодеревянковских казаков в том восстании погибло больше, чем во всех войнах за последние пятьдесят лет.
Казаки проявляли жестокость, большевики тоже не уступали в жестокости. Священника станицы Должанской живьем сожгли в пароходной топке, потому что он благословил восставших. Священника из храма станицы Новодеревянковской отца Иоанна  арестовали, вместе с ним арестовали и купца первой гильдии Тютюнова. Его дочь Катя отдала себя в руки большевиков в качестве заложницы, чтобы они отпустили отца. Жену войскового старшины Крапивы взяли в заложники вместе с семьями других офицеров, которые служили на стороне белых. Однако маятник военных удач опять качнулся в сторону побед Добровольческой армии, которая наступала, красные откатывались. Отступая, они расстреляли всех заложников. Подполковник Крапива в это время с полком находился недалеко от станицы Привольной, спешил объехать широкий лиман, чтобы успеть через станицу Новодерявянковскую в Ейск, хотел отбить заключенных заложников, в том числе и свою жену. В те дни он особенно ощущал свою виноватость перед женой. Не смог защитить, увезти. Да еще блудил втайне от нее. Хотел отбить, покаяться. Вспоминал ее не теперешнюю, угасшую и постаревшую, а молодую, какую встретил, будучи молодым подхорунжим. И постаревшую все равно любил ее, она мать его сына, чувствовал свою ответственность перед ней. Ее арест – словно наказание ему за его измены, а не за принадлежность к белому движению. Сейчас, когда ее жизнь была в опасности, он особенно остро чувствовал свою вину перед ней, казалось, любил ее той прежней, юношеской любовью. А Дарью любил за ее любовь к нему. В те минуты вспоминал ее с некоторым раздражением в груди.
Красных выбили из станицы легко. Очень сожалел, что чуть-чуть не успел в станицу, чтобы поймать негодяя, некоего Абрамова, который с бандой головорезов, именуемых себя красной гвардией, грабил почту, не смог взломать кассу ссудно-сберегательного товарищества. Брызгая слюной, срывался на крик, белые глаза смотрели на окружающих бешеным приглядом. Абрамов взмахивал наганом, приказал вызвать Григория Кокунько, велел отдать ключи от кассы. Григорий возмутился:
-Как я могу отдать деньги, это же сиротские вклады?!
Абрамов вытолкал его на крыльцо, и при всех выстрелил ему в голову.Три дня стоял над станицей вой и плач осиротевших детей и несчастных жен и матерей. Крапива скрипел зубами от бессилия. Он рисковал, нарушил приказ, наступал на станицу без поддержки, до прихода основных войск выбил большевиков из станицы, и все же не успел. Абрамов скрылся со своей красной бандой. Обнял плачущую и обезумевшую от горя жену погибшего Григория, постоял с нею, ничего не сказал, все слова здесь бессильны, пошел в правление.  Матвей Антоненко опять попал в плен. Дарья пришла в правление, упала в ноги Алексею.
-Не губи-и сына, Алешенька!!!
-Встань, Дарья, - строго проговорил Алексей, подошел, приподнял женщину, посадил на лавку, налил в стакан воды. Начальник штаба полка и ординарец наслышаны о знакомстве Дарьи и командира, потоптались в помещении, деликатно вышли. Дарья пила воду, зубы стучали о стекло стакана, капли капали на грудь. Алексей сел рядом. Покосился на женщину, которую тоже не считал чужой. Даже в свои сорок шесть лет Дарья все еще привлекательная женщина – стройна и моложава. Чего не скажешь о подполковнике Крапиве, которого война вымотала, убелила сединой голову. В глазах тоска и безмерная усталость.
-Я не могу отпустить его, - тихо сказал он. – За мной следует карательный отряд генерала Покровского, всех арестованных будет судить военно-полевой суд, - и вздохнул протяжно.
-Алешенька, он же мой сын! В моей жизни только два любимых мужчины – ты и Матвей. Я знаю ваши суды, видела. У них только один приговор! А у Матвея руки кровью не запачканы, - убеждала Дарья Алексея.
Алексей молчал. Потом сказал глухо:
-Отпущу его, должен буду отпустить всех. Даже тех, у кого руки в крови…
-Что же делать, Алеша? Тебе мало крови наших станичан? У нас и так уже нет двора, где бы не отпевали покойника! – увещевала Дарья.
Крапива посидел в задумчивости, тер подбородок, потом встал, выглянул в коридор, увидел ординарца, приказал привести арестованного Антоненко.
-Слушаюсь, ваш благородь! – донеслось из коридора.
Прошло достаточно времени, прежде чем привели Матвея, рубаха порвана, глаз заплыл синевой, на щеке ссадина. Ординарец пояснил,  Матвея и некоторых активистов держат в дальнем амбаре, а злостных большевиков Марушко, Чупринина, Кириенко, Кушнира, Вольховского и других содержат под строгим надзором в каменной школе. Дарья бросилась к сыну, припала к груди.
-Матюшенька, сынок, милый мой!.. – запричитала она.
Матвей молчал, одним глазом посматривал на мать и подполковника.
-Как ты мог изменить казачеству? – глухо спросил Алексей Захарович, тяжело смотрел на Матвея.
-Я не изменял казачеству. Я боролся за лучшую жизнь для всех трудящихся, - с вызовом ответил он.
-Это называется борьбой за лучшую жизнь?! Убили безвинного дядю Гришу, который так много сделал для тех же трудящихся. А Сергей Нестерович на свои деньги построил для бедных школу, а вы его за это чуть к стенке не поставили. Мою жену держат в тюрьме в Ейске за что? Она ли воюет с большевиками? Она всего лишь жена офицера, который не изменил своему долгу, присяге, - жестко говорил Крапива, его разозлила бравада Матвея, тот увидел знакомого человека, решил покорчить из себя героя. Что он запоет завтра, когда сюда придет отряд генерала Покровского?
-У вас своя дорога, у меня – своя, - упрямо проговорил Матвей.
-Предположим, твоя дорога на этом закончилась, - вскипел Крапива.
-Что ты такое говоришь?!- вскинулась к нему Дарья.
-Да и ваша дорога не такая уж длинная, - все так же упрямо гнул свою линию Матвей.
-Замолчи, Матвей! – кинулась к сыну Дарья. -  Это же дядя Алеша, который мне так же дорог, как и ты! Я с ума сойду, если потеряю вас!
Матвей упрямо сопел, уставившись одним глазом в пол. Дарья обнимала его, гладила спутавшиеся волосы, хотела своим телом защитить сына от надвигающейся беды. Алексей обхватил голову руками, минуту помолчал, собираясь с мыслями, ударил по столу кулаком, с трудом выталкивая слова из гортани, сказал Матвею, глядя поверх его головы:
-Знаешь, что я тебе скажу? Я не разделяю твои взгляды, насмотрелся на мерзости, которые творят ваши большевики. Но я не судья и не палач. Я воин. И за тобой не так много зла числится. Поэтому пойду на служебное преступление, прикажу оставить на ночь дверь сарая не запертой. Сумеешь уйти со своими товарищами, – ваше счастье. Не сумеешь, - не обессудь. И благодари мать! Не ради тебя и таких, как ты иду на это! – зло проговорил Алексей Захарович. – Ради нее, которая всю жизнь свою положила на то, чтобы ты с сестрой был счастлив. А я хотел, чтобы счастливо жила она.
-Спасибо, Алешенька! – упала на колени Дарья,  Крапива встал, прошел мимо нее и Матвея, открыл дверь, громко приказал увести арестованного. Подождал, пока уведут Матвея, повернулся к Дарье, остановил ее жестом руки, сказал строго:
-Не благодари меня! Я нарушил свой служебный долг. А Матвей мне враг! Такие, как он убили Григория. И не только его… - захлебнулся от нахлынувшего негодования на себя и на обстоятельства, прошел к столу, сказал с горечью: - Видишь, как нас жизнь развела. Всю жизнь между нами были жена и служба. Теперь война и твой сын. И если раньше я все мог преодолеть, то теперь Матвей – это каменная стена между нами, помолчал, высказался скривившись: - Уж лучше бы он по торговой части пошел, - в сердцах, с досадой проговорил подполковник, вспомнив, как с детства тот пропадал в лавке Тютюнова. -  Иди домой, Даша. Собери вещи и постарайся уйти к родственникам, казаки нынче злые, родственников большевиков и активистов тоже не пощадят.
Дарья, казалось, пропустила мимо ушей предостережение.
-Ты не придешь? – с надеждой спросила она.
-Нет. Как ты себе это представляешь? Сын в кутузке, а я в твоей постели… А потом он еще и сбежит… - Алексей крякнул от досады, махнул рукой, досадуя на свою мягкотелость. – Да и тороплюсь я… мне еще в Ейск поспеть надо…
-Да я хоть только покормит тебя… - с надеждой простонала Дарья.
-Нет! – резко отказал Алексей. Он все еще сердился на свою мягкотелость. - Пойду к Кокунькам. У них горе. Посля, сразу же выступаем.
Он сухо попрощался с ней. Она благодарила, не решаясь обнять его:
-Спасибо тебе, Алеша, за сына…
Он кивнул, пошел к выходу, Дарья перекрестила его вслед, роняла слезы не стесняясь ординарца, который тут же вошел, как только вышел его командир.

  В те дни Добровольческая армия Деникина заняла Екатеринодар. Но вооруженные силы юга России и Кубанская Рада не очень мирно уживались между собой. Подполковник Крапива по-прежнему не разделял политических взглядов своего именитого земляка Щербины, который успел побывать председателем Верховного суда Кубанской республики, членом Кубанской краевой Рады, членом войскового правительства и еще много кем,  все эти распри с воюющей армией только усугубили положение на фронтах.  И как бы не сражался не щадя живота своего подполковник Крапива,  политики все сделали, чтобы добровольческая армия потерпела поражение. Имя подполковника было известно среди сослуживцев и командования. Его уважали и ценили за храбрость, честность, умение командовать. Казаки готовы идти за  ним в  штыковые атаки и сабельные рубки. Подобных ему офицеров на фронтах служили десятки сотен. Имя его земляка Щербины – уникально, оно известно всей России. Еще в апреле семнадцатого года от жителей станицы Новодеревянковской его избрали на Кубанский областной съезд уполномоченных. Через несколько дней  выбрали в состав Кубанского войскового правительства, которое возглавил полковник Филимонов. В октябре того же года Филимонова приведут к присяге на соборной площади, избрав войсковым атаманом. Старейший казак Щербина посыпал ему голову землей, как это делали при назначении атаманов в Запорожской сечи, чтобы в делах своих он не зазнавался.
На следующий день после ухода полка подполковника Крапивы в сторону Ейска, в станицу прибыл карательный отряд генерала Покровского. Молодой, жестокий генерал, не уступающий по жестокости тому же большевику Абрамову, тоже оставил в станице кровавый след. Он тут же организовал военно-полевой суд. Занялись поиском сбежавших ночью активистов. Наведались в дом Дарьи. Дарья все же прислушалась к совету Алексея, ушла на рассвете в хутор Раздольный к своей тетке. Хозяйство ее разорили окончательно. Лошадь с коровой забрали в свое время большевики. Теперь всю оставшуюся живность увели белые казаки. Собаку  пристрелили. В хозяйстве остался только один облезший кот.
Суд в станице был скорым и жестким. Активистов установления Советской власти в станице Марушко, Кириенко и всех задержанных повесили на базарной площади. За комиссара Вольховского просил сын - казачий офицер в белой армии, суд пошел ему навстречу, заменил смертную казнь на двести ударов плетьми, Прохор Вольховский отказался от такого смягчения своей вины. Его повесили в воскресный праздник яблочного Спаса. Семьи повешенных тоже подверглись наказаниям, их пороли шомполами на майдане, женщин загоняли в холодную воду сажать камыш.
Ейск с ходу полковнику Крапиве взять не удалось. Пришлось ждать подкрепления и подхода основных войск. Еще до вступления в город, ему доложили,  заложников красные успели расстрелять. Вместе с ними погибла его жена. Крапива после этого известия ушел в палатку, присел на баул, задумался. Слез не было. Никаких слез не хватило бы оплакивать все то, что пришлось пережить за годы войны. Горечь и грусть навалились со всей своей беспощадностью. Многих он видел перед стволом винтовки, ожидавших мгновения смерти. Вели себя по-разному, но то были воины, солдаты. Как же вела себя жена, женщина, которая никогда не держала в руках оружия? Что чувствовала? Проклинала ли мужа или поминала добрым словом? Прощалась с ним и сыном?
Он обхватил голову, долго сидел, раскачиваясь со стороны в сторону. Встал, пьяной походкой подошел к краю палатки, отогнул полог, поискал глазами верного ординарца, окликнул срывающимся голосом:
Сидорович! Водки!..

Прошло два года. Под ударами Красной армии Добровольческая армия откатывалась на юг. Федору Щербине поручили сопровождать регалии Кубанского казачьего войска за границу. Пока их грузили на теплоход «Константин», полк, которым командовал подполковник Крапива, в составе дивизии Кубанского казачьего войска сдерживал Кавказскую армию красных. Он понимал, его война проиграна. Но ему приказано сдержать натиск, чтобы дать возможность эвакуировать из Новороссийска правительство Кубанской Рады, регалии, войска. Его сын сражался в армии Врангеля и находился в это время в Крыму. Никого из родных не осталось у подполковника. Жену-заложницу расстреляли красные в отместку за мужа - белого офицера. Дарью он потерял из-за ее сына. Он остался один на этой политой кровью земле. Но отступая, решил, если ему не суждено будет долго вернуться на родину (что навсегда – не верил), Дарью нужно забрать с собой. Его мучило чувство вины перед покойной женой, что не сумел вовремя эвакуировать, то теперь не хотел чувствовать такую же вину за Дарью. Она единственный близкий ему человек на всей Кубани. Дети ее выросли, хозяйство разорено, ничто уже не удерживает ее в станице. Беда в том, что станицу Новодеревянковскую  захватили красные. Граница фронта проходит как раз между станицами Каневской и Новодеревянковской. Если попытаться пробиться с отрядом, будет много шума и жертв. Решил ночным рейдом, плавнями, минуя прибрежные хутора, проскочить в станицу с преданным ему ординарцем. Ординарец убедил подполковника переодеться в форму простого казака. «Зачем? Меня и так все вокруг знают!» - возражал Алексей Захарович. – «Так то в станице знают, а если на разъезд нарвемся, или в плен попадем… - настаивал ординарец. – Офицера сразу к стенке поставят…». Убедил, таки! Ночью, балками и прячась за камыши, прискакали в станицу. Остановились у крайних хат станицы, у знакомого казака, тот воевал в первую мировую, лишился руки, всегда уважал подполковника Крапиву, знал его отца, принял без разговоров, хотя понимал, чем для него это может обернуться. Завели лошадей в сарай, сами огородами пробрались ко двору Дарьи. Собак почти не слышно, перебили их за годы войны. Подкрался к окошку, знал, в какой комнате обычно спала Дарья, тихонько постучал. Дарья словно ждала, тут же выскочила на крыльцо в ночной рубашке. Шею обхватила, заплакала, не чаяла увидеть живым.
-Сын дома? – громким шепотом спросил Алексей.
-Нет его, он в правлении дежурит.
Ординарец затолкал их в сенцы.
-Ваше благородие, спешить надо, - напомнил он.
-Да, конечно… Собирайся, Дарья, бери самое необходимое, через полчаса уходим.
-Куда, Алеша?
-Не знаю, Даша. Пока за фронт, там видно будет. Может за кордон придется уйти.
-Покинем Кубань?! – в страхе расширила глаза Дарья.
-Временно, Даша, временно. Большевики не навсегда. Некогда рассуждать, собирайся скорее, - торопил он женщину.
Дарья заметалась по хате, начала собирать вещи, обессилено села на кровать.
-Да что это я?.. – счастливо заулыбалась она: - Я с тобой хоть на край света!.. А что брать-то?
-Немного. Юбку, кофту, черевики. И еды возьми на дня два.
-Зараз, я зараз, - опять засуетилась Дарья. Остановилась посреди хаты: - А что же я сыну скажу, куда я делась?
-Записку оставим, давай, Дарья, скорее…
-Быстрее, ваш благородь… - поторапливал ординарец, - светает совсем. Не пропадут дети, не маленькие уже…
Алексей Захарович помогал ей запихивать вещи в мешок. Пока возились с вещами, на крыльце послышались шаги, скрипнула дверь. Все замерли.
-Матвей вернулся, - прошептала Дарья.
Подполковник и ординарец выхватили наганы.
-Что вы, это же Матвей, - раскинула руки Дарья.
Матвей зашел в хату, опешил, увидев вооруженных казаков. Узнал Алексея Захаровича, несмотря на его форму рядового казака, попятился спиной к дверям.
-Ку-уда! – зло проговорил ординарец, схватил его за край рубахи, дернул на себя подальше от входной двери.
Дарья кинулась к сыну.
-Матвей, сынок, это же Алексей Захарович! Ты забыл, он спас тебя от расправы?
-Он офицер, мама, хоть и вырядился казаком, - насупившись, проговорил Матвей. – А офицерам у нас пощады нет. Я не могу поступиться долгом. Отойди, мать…
-А я, дурак, долгом поступился… - заиграл желваками Крапива. – Но и сейчас не поздно возвернуть долг, - и поднял руку с наганом. Дарья кинулась к нему.
-Погоди, Алеша! Я не переживу, если вы тут друг друга поубиваете. Дай нам уйти, Матвей. Дядя Алеша за мной приехал.
Матвей очень удивился решению матери. Он полагал,  подполковник попал в окружение и решил отсидеться у них в хате.
-Ты-то куда? Ты что, хочешь, чтобы меня тоже судили как родственника белого офицера?! – почти закричал Матвей, ему тишину соблюдать ни к чему.
-Да кто будет знать, с кем я ушла и куда? – тоже шумнула на сына мать, - скажешь, к дочери уехала жить…
-Конечно, утаишь шило в нашей станице… Нет, мать, я не хочу, чтобы ты ушла с белым офицером… Он наш враг, понимаешь ты! Ты-ы!.. – закричал он в исступлении, скомкал от бессилия одеяло на кровати, и тут же бросил его.
Алексей заиграл желваками, не знал, что предпринять. Не мог пристрелить он сына на глазах у матери, Дарья не простит ему этого. Оставить Матвея одного, он тут же поднимет шум, им не дадут уйти из станицы. Ординарец потеребил рукав подполковника:
-Уходить надо, Алексей Захарович, - совсем не по-уставному обратился к нему ординарец. – Светает…
-Дарья, неси веревку, - приказал Алексей.
Дарья метнулась в сени, принесла бельевую веревку. Матвей пытался сопротивляться, ординарец слыл сильным казаком, да и полковник не слабого телосложения, они быстро скрутил невысокого, хиловатого Матвея, особенно бесцеремонно скрутил его ординарец, казаку церемониться с ним нечего, обязательств перед Дарьей он не имел. Ординарец, не раздумывая, пристрелил бы Матвея, будь на то его воля. Матвей извивался, ругался: «Я, мать, тебе этого никогда не прощу…». Скрутили руки за спиной, связали ноги, в рот сунули полотенце, положили на кровать. Матвей мычал, извивался, пытался выдернуть из пут руки.
-Извини, Даша, идешь с нами? – еще раз, на прощание спросил Алексей.
-Нет, Алеша, куда же мне теперь? Мне надо его стеречь, пока вы не уйдете из станицы. А потом отпустить на волю. Связанный он погибнет.
-Э-эх! – махнул рукой Алексей, как шашкой рубанул. – Прощай, Даша!
Дарья расплакалась, обняла Алексея.
-Свидимся ли, Лешенька?
-Кто сейчас может что-либо загадывать? – грустно ответил подполковник. Поцеловал ее в соленые губы, комок подкатил к горлу, чувствовал, видит ее в последний раз. – Я буду помнить тебя.
-И я буду помнить тебя. Всю оставшуюся жизнь буду помнить, - с надрывом и плачем произнесла она.
Дарья перекрестила его. Они вышли во двор. Рассвет вступил в свои права, скоро солнце выглянет из-за хат. Задами, крадучись, они прошли к дому казака, у которого оставили лошадей. Тот обеспокоено ожидал их в подворье.
-Я уж думал, не случилось ли беды? – заговорил он.
-Чуть не случилось… - зло ответил ординарец.
Крапива и ординарец до вечера отсиделись на сеновале в сарае казака, слышали переполох в станице. То Матвей организовал погоню за ними, не ведая, что они по-прежнему находятся в станице. Ночью незваные гости поблагодарили земляка за приют, вывели лошадей за станицу, только там вскочили в седла. Отъехав на приличное расстояние, Крапива Алексей остановился, оглянулся на станицу, которой в предрассветной дымке не было видно. Ординарец терпеливо ждал.
-Прощай, родимый край, - тихо сказал Крапива. – Прощай ридна Кубань. Я буду помнить тебя всю оставшуюся жизнь.
Снял фуражку, перекрестился, развернулся и тронул коня.

Многие казаки из Армавира, Екатеринодара, Ейска, станицы Новодеревянковской, других станиц, которые воевали на стороне белых, отступили сначала в Крым, а затем вместе со всей Русской армией ушли в изгнание. За границей оказались генерал Петр Иванович Кокунько, Федор Андреевич Щербина с сыном Григорием, бывший войсковой старшина, а теперь уже простой эмигрант Крапива Алексей Захарович. Своего сына подполковник Крапива разыскать не смог. Никто не мог ответить ему, погиб ли он в круговерти гражданской войны, или ушел вместе со всеми за рубеж. А если ушел, то где, в какой стране нашел свой приют. Казаков разбросало по всему свету, добрались даже до далекой Америки. Щербина уговорил Крапиву эмигрировать в Чехословакию, где в Праге ученому обещали место преподавателя в Чешской земледельческой школе. Щербина  довольно комфортно устроился на новом месте. Вскоре он стал профессором статистики Украинского вольного университета. С ним проживали его сын Григорий и сестра умершей жены. Несмотря на преклонный возраст, Щербина вел активную преподавательскую, научную, писательскую и общественную деятельность. За время пребывания в Чехии он был избран действительным или почетным членом двенадцати общественных организаций. Крапива работал хозяйственником в университете, где преподавал Щербина.
Земляки встречались на чужбине, организовывали «Общество Кубанцев», хотя Щербина говорил: «Некогда и охоты нет окунаться в политическую борьбу эмигрантов…», тем не менее, помогал организовываться кубанским, донским и прочим казакам. Иногда земляки сидели на терраске в выходной день с домочадцами, выпивали бутылочку красного вина, вспоминали «ридну Кубань», станицу Новодеревянковскую, родных, которых после гражданской войны разбросало по всей России. А Крапиве и вспомнить некого было, никого из родных не осталось на Кубани, кроме Дарьи. Ее он вспоминал часто, порой тосковал, и не мог понять, по ней ли он тоскует, или по утраченной родной сторонке. Во время одной из таких посиделок, Крапива не удержался, спросил Щербину:
-Федор Андреевич, как же так получается: вы всю жизнь боролись с существующим царским режимом, а я его защищал. В результате мы оба оказались здесь, в изгнании?
На крупном лице Щербины отобразилась борьба мыслей, морщины прорезали лоб, внешне спокойно ответил: он ни о чем не жалеет, и прожил бы жизнь до революции точно такую же. Поскольку боролся за лучшую жизнь для бедных слоев населения. Крапива покачал головой, вспомнил, что Матвей, сын Дарьи, тоже боролся за счастье бедных казаков и иногородних, и что из этого получилось, но промолчал, ничего не сказал. А Щербина мысль продолжил,  если бы время вернуть назад, после революции сделал бы все, чтобы к власти не допустить большевиков. Он не смог предвидеть их появления в политике. Да и никто не ожидал от них того вероломства, которое они проявили в ходе революции. Не были они вначале той силой, с которой можно  считаться.
Крапива оставался при своем мнении: из каких бы благородных целей революционеры не боролись с царским режимом, а расчистили дорогу для негодяев. Как тут не согласиться с ненормальным евреем Марксом: «Дорога в ад вымощена благими намерениями!».
Всех эмигрантов мучила мысль: на что они потратят остаток жизни на чужбине? Приходили к мысли: вся оставшаяся жизнь будет служить памяти о любимой Кубани, об оставшихся там женах, детях, родственниках. Крапива вспоминал разоренный дом и Дарью. Очень сожалел, что не смог уговорить тогда женщину поехать с ним. Надеялся, что еще вернется назад. «А зачем еще нужна память человеку, который не занят наукой?» - спрашивал старенький Щербина и сам отвечал: - «Чтобы помнить Родину!».
И они помнили всю оставшуюся жизнь «ридну Кубань», вспоминали своих родных, надежда увидеть их когда-либо угасала с каждым годом все больше и больше.
И если жизнь генерала Кокунько, профессора Щербины известна, и описана многими авторами, то жизнь подполковника Крапивы исчезла из памяти потомков, как исчезли многие и многие судьбы тысяч русских казаков, солдат и офицеров, оказавшихся не по своей воле на чужбине. Как бы многие изгнанники не тосковали по Кубани, старый казак Петр Кокунько с горечью высказался весьма определенно: «Дороги до дому на ридну Кубань ныма. Як ото ны гирко казать, но то правда!..»

А что станица Новодеревянковская? В отличие от людей она пережила многих и многих в ней живущих. В ее жизни случалось так много трагических страниц, что об этом можно писать целую летопись. Сожгли деревянную церковь, могилы сравняли с землей. На старом казацком кладбище построили дом культуры. Красивый храм, гордость станицы и всей округи взорвали в конце тридцатых годов. Революция и гражданская война, голодомор и коллективизация, война, репрессии и падение привычного уклада жизни в конце восьмидесятых годов, навсегда перепахали судьбы людей. Никогда станица уже не сможет оправиться от перенесенных невзгод. Она захирела, поблекла. Казачество истребили. Приехали жить чужие люди, которые привнесли с собой чужую культуру. Стали жить друг от друга отчужденно, исчезла родственная  и дружеская связь между родами. Из восьми школ осталось две. Летние кинотеатры исчезли, парк зарастает бурьяном. В речке давно не водится стерлядь и  осетры, выбили судака и другую ценную рыбу, теперь сорная рыба стала единственным уловом к столу.
Прошло много, много лет, выросло новое поколение, которое не видело войны, пережили трудное послевоенное детство. Появились новые замечательные люди, которые собирали по крупицам сведения о своих предках, восстанавливали историю станицы. Еще в Советские времена создавал музей казачеству и родной станице участник войны и пенсионер Вакуленко. Медленно возрождают казачество, которое много лет возглавляет Сергей Корбан. И первым делом улицу Школьную переименовали в улицу именем Щербины, на месте разрушенной деревянной церкви и погоста восстановили Рождество-Богородицкую часовню.
И все же далеко ей до того уровня, когда процветала станица. Лучшие люди ее разогнаны, сосланы, расстреляны, покинули родимый край, рассеялись по всему свету. И теперь, когда идешь по ее улицам в двадцать первом веке - видишь заросшие амброзией огороды, пустеющие, разваливающиеся хатки, грустью наполняется душа. Люди стараются из последних сил украсить свой быт, построить просторные дома, засадить цветами палисадники, привести в порядок двор, далеко не всем удается, заработки низкие, а жизнь сельская по-прежнему тяжелая.
Но как бы там не было, все мы оставшиеся потомки, куда бы нас ни забросила судьба, будем помнить, что есть в степи уголок нашего детства, где прошла юность наших прадедов, дедов и отцов.*

*На фоне исторических событий и личностей персонажи Крапивы Алексея и Антоненко Дарьи вымышленные, но многолетняя, самозабвенная  любовь женщины, имеет место быть, и описана доподлинно правдиво.