Лиловое море

Лиловое море.

Я сама себя до конца не знаю. Знаю только, что я симпатичная, взбалмошная, у меня прекрасная фигура. Когда надеваю короткую юбчонку, вслед оглядываются не только молодые парни, но и сорокалетние мужики. Ноги у меня, действительно, красивее лица. Ими я просто горжусь, впрочем, как и всей фигурой. У меня куча поклонников и друзей, которые хотели бы стать поклонниками. В моих друзьях числятся ребята из других факультетов моего института, дружба с ними распространяется до того предела, чтобы не считали меня ветреной. К четвертому курсу образовался постоянный костяк друзей, с которыми легко и просто, которые устали ждать от меня взаимного чувства, терять им меня тоже не хочется. Мне они интересны своей разностью характеров. В моем присутствии им хочется быть лучше, чем они есть. Один начинает дурачиться, всячески стараясь меня рассмешить, блещет остроумием и эрудицией. Другой погружается  в мрачную меланхолию, молчаливо всех слушает, за внимательность к чужой болтовне его принимают за умного, терпеливого слушателя. Третий не стесняется в моем присутствии обсуждать достоинства или недостатки той или иной студентки, вместе с тем всячески добивается моей взаимности. В общем, у каждого свой характер, чуть хуже, или чуть лучше, но все они не противны – и это главное. С некоторыми из них я несколько раз переспала, двое даже просили руки и готовы были жениться, отдавалась я не по любви, а из любопытства. Или чтобы не слыть белой вороной. Или просто когда возникало такое настроение: вино, веселье, вечеринка, постель, как завершение веселья. Я их всех потеряю, как только по уши влюблюсь, или если этого не произойдет,  исчезнут по окончанию института.
Влюблялась я дважды. Первый раз в школе, в девятом классе. Это девичья первая любовь ничем не закончилась. Второй раз – на первом курсе института. Тогда оказалось все более серьезно и драматично. Я готовилась стать женой, а меня попросту обманули. И обе мои влюбленности заканчились разочарованием. Потому, что объекты моего внимания были придуманными, какими хотела видеть, а они оказались обыкновенными. Вернее, я оказалась для них обыкновенной. Кто была я для них? Смазливая девочка, с которой приятно оказаться в кампании, преданно заглядывающая им в глаза, без интересного прошлого за спиной, ничего не умеющая, даже отдаться так, как учат нас порноролики в интернете. Им становилось скучно со мной. Они не хотели даже обсуждать какие-либо житейские или киношные темы, кроме очередной предстоящей выпивки: кто на ней будет, и кто с кем останется. На втором курсе окунулась с головой в учебу, решила, теперь я буду управлять ситуацией. Буду позволять любить себя, как только почувствую, что некто старается переступить грань, начнет признаваться в любви, звать замуж, вздыхать и охать, тут же прекращу всякие отношения.
Все мы ждем «принца на белом коне». Верим, он где-то рядом. Мои сокурсницы, ударяясь во все тяжкие, надеются, что встретят умного, доброго и, конечно, обеспеченного жениха, который непременно станет мужем. И уж тогда они станут верными женами. Я тоже находилась в вечном поиске. К каждому новому знакомому присматривалась: не этот ли окажется тем единственным, кому я отдам руку и сердце. В начале знакомств почти все юноши старались произвести хорошее впечатление. Дурь некоторых проявлялась позже, хотя изначально они умные, спокойные, вежливые парни. Я научилась держать их на расстоянии, чтобы не было потом разочарований и обид на самую себя. Я долго приглядываюсь к парню, который начинает ухаживать, стараясь разгадать его характер. Терпеть не могу глупых, чванливых, таких отсеивала сразу. Случалось,  появлялись рядом и умные, с некоторыми интересно. Однако им быстро надоедала я, поскольку не соглашалась на постель после третьего или пятого свидания. Самое противное, уходили от меня и тогда, когда добивались, чего хотели.
Тут-то я и задумалась: чего же во мне не хватает, если я не глупая, и не уродина, не очень интересую парней, которые нравились мне. Я ведь тоже при первом знакомстве стараюсь показаться лучше, чем есть на самом деле. Не хамлю, не курю, пью только легкие коктейли, поддерживаю беседу. В общем, стараюсь произвести благоприятное впечатление. Хотя в принципе, могу нахамить, курю только в институте, чтобы не стоять в сторонке от сокурсников, в своем кругу могу выпить крепкие напитки, до крутого опьянения дело редко доходило. Меня начинает мутить, если я выпиваю больше какой-то нормы. Я не хуже, и не лучше моих подруг однокурсниц, если только не считать крайностей, которые непозволительны, дабы окончательно не пасть в глазах таких же прожженных парней однокурсников.

На летние каникулы я уезжала к тете. Без сожаления расставалась со своими поклонниками и друзьями, чтобы  чрез месяц охать: какие мы отдохнувшие, загорелые, и как скучали друг без друга. Тетя живет в поселке Приморском, на берегу моря. Отдыхающих в том поселке немного,  он расположен на отшибе от основных дорог, добираться сложно. Приезжают на собственных автомобилях любители уединенного отдыха, родственники и друзья родственников. Пляж небольшой, бухточка окаймленная скалами с двух сторон. Я редко купаюсь на том пляже, обычно уходила чуть в сторону, куда вела едва заметная тропинка. Купаться там можно только в безветренную погоду, иначе волны могут ударить о камни. Я знаю проход между валунами, сразу за ними начинается глубина, плаваю, пока не надоест, потом загораю на самом большом валуне. Туда редко приходят посторонние, там позволяю себе загорать топлес.
Сегодня обнаружила, «мое» место несколько занято. Не купающимися, не загорающими. На тропинке, спиной ко мне, стоял художник, перед ним мольберт, на холст наносил мазки. Остановилась за ним, старалась понять, что он хочет изобразить. Понятно, перед его взором море, но ни одной синей краски на холсте не обнаружила. Он слышал, что кто-то подошел к нему,  не обернулся, и не делал вид, что поглощен работой. Все своим видом старался показать, зрители для него – что надоедливые мухи. Я не удержалась от вопроса:
-И что здесь будет изображено? – спросила я, стараясь больше обратить внимание на себя. Мне вовсе неинтересно, что он там намалюет.
-Отойди. Не мешай, - не оборачиваясь, ответил он.
Я хмыкнула: «Подумаешь!..», - отошла на приличное расстояние, добавила: - «Тоже мне, Айвазовский нашелся». Спустилась по хоженой тропинке к морю. Разделась, поплавала. Когда вышла из воды, художник стоял там же, все так же глядел вдаль, не обращая на меня никакого внимания. Легла на «свой» валун, исподтишка наблюдая за художником. Меня завораживают люди, которые отдаются самозабвенно работе. Интересно наблюдать за его руками. Пальцы у него длинные, как у пианиста. Кисть он держал, как дирижер палочку. Нервно наносил мазки, потом долго разглядывал холст, вновь прицеливался, и наносил очередной мазок. Я так увлеклась смотреть на его руки, что даже не рассмотрела его самого. И только, когда он начал собираться уходить, сложил зонтик, убрал краски и кисти, разглядела его костлявую, высокую фигуру. Лицо удлиненное, слегка покрытое щетиной, на вид ему лет тридцать пять или сорок, в толпе его бы и не заметила. Ничего привлекательного в лице не было, впрочем, отталкивающего – тоже.  Отметила про себя,  подобные люди своей внешностью меня не привлекают.  Собираясь, он даже не взглянул в мою сторону, что слегка задело меня. Все же не так много вокруг полуобнаженных, симпатичных, молодых девушек. Мог бы хотя бы из праздного любопытства бросить взгляд в мою сторону.

На второй день пошла купаться на «свое» место ближе к вечеру. Не хотела вновь увидеть там художника с его угрюмой неприветливостью. День был жарким, к вечеру набежала какая-то дымка, тени утратили свои очертания. Горы вдалеке расплылись в туманном мареве. Художника увидела издалека. Хотела вернуться, потом подумала: чего ради! Пошла прямо на него, хотела обойти, невольно кинула взгляд на холст. И остановилась. На  холсте изображено море сиреневого цвета. На картине буйство красок, но доминировал сиреневый цвет. Я замерла за его спиной. Смотрела на холст и не могла поверить глазам. Видела на полотнах и наяву море синим, аквамариновым, зеленым, серым, почти черным, но лиловым! Еще меня поразило другое: я поверила странному цвету моря! Таким красивым, необычным и в то же время похожим на море – ранее не видела. Всмотрелась в морскую даль и увидела: море совсем не было синим, каким привыкла его видеть. Дымка делала его почти желтым, вперемешку с бликами солнечных лучей, оно искрилось сиреневыми переливами. И небо, и горы вдали тоже таяли в бледно-пурпурной дымке.
Художник покосился в мою сторону, ничего не сказал. Слегка озадаченная, обошла его и пошла к морю. Подошла к самой кромке, но купаться мне расхотелось. Море пугало меня своей непривычной сменой цвета. Там, в глубине оно казалось черным. Омут, в который нельзя нырять. Оглянулась на художника. Он смотрел вдаль, поверх моей головы, в замершей позе виделась некая монументальность. Возвращаться не искупавшись, - было неловко перед художником. Зачем тогда приходила? И все же лезть в воду не решилась. Села у кромки воды, опустила ноги в теплую морскую воду, смотрела вдаль  и думала: «Интересно, обратила бы я внимание на цвет моря, если бы не смотрела на холст?!». И мне еще раз захотелось пойти и посмотреть на холст. Встала, решительно направилась к художнику, смело остановилась напротив мольберта. Смотрела на холст, море и на него. Весь холст был написан в лиловых, сиреневых, пурпурных тонах, и горы, и небо, и море. И так все здорово угадывалось в своей непохожести, что хотелось смотреть и смотреть. Только маленький парус беленьким мазком выделялся в центре, как будто в центре холста была дырочка, куда весь этот цвет стремится втянуться, как в воронку.
Художник молчал. Я тоже не решалась заговорить. Он перестал писать, отошел на метр назад, смотрел на свое творение и поверх холста на море. Потом услышала его голос, словно мы только что беседовали и он продолжил мысль:
-Такое бывает только раз в году, – сказал он, кивнул на море. – Я увидел в прошлом году, тогда я не взял с собой красок. Неделю ловлю пленэр, чудо свершилось.
-Но так не бывает, - ответила я.
-Не бывает, - согласился он. – Долго не бывает. Это миг перед закатом солнца. И не все видят этот миг. Тут нужно чтобы сошлось все: время года, повышенная влажность без дождя, необычный свет и прочее. И внутреннее видение.
-У меня платье есть цвета фуксии, очень похоже, - с иронией произнесла я.
Он взглянул на меня, бросил кисти на треногу, вытер тряпкой руки, и больше ни слова не говоря, пошел в сторону моря. У кромки воды быстро разделся, прошел по проходу между камней, который, как мне казалось, знала только я, быстрыми саженками поплыл. Посмотрела на холст, парус воронкой втягивал мой взор, а потом на плавающего художника, вокруг него взлетали брызги желтого и пурпурного цвета.
Мужчина вышел из воды, взял брюки и рубаху в охапку, подошел ко мне, спросил:
-Почему не купаемся?
-Страшно лезть в воду такого непривычного цвета, - кивнула я на холст.
-Напрасно. Это самообман. Море всегда море, каким бы цветом оно не отдавало.
Он вытер лицо своей же рубахой, медленно оделся. Собрал и обтер о тряпку кисти, сложил треногу и зонт.
-А можно я вас провожу, - выпалила я, стараясь загладить свою давешнюю иронию. – Мне ведь тоже надо в поселок.
Он пожал плечами.
-Да, пожалуйста…
И мы медленно пошли по тропинке в сторону поселка. Я взяла из его рук зонт, который ему неудобно было нести.
-А вы любитель или профессиональный художник? – спросила я, чтобы не молчать.
-Любитель, который стремиться стать профессионалом.
-Что-то поздно вы начали, - хмыкнула я.
-Почему же? Начал я как раз рано. После школы поступил в Строгановское училище и с успехом закончил его, - пояснил он безо всякой внутренней гордости.
-Тогда почему я не видела ваших выставок? – продолжала допытываться, что бы уколоть его самолюбие. Маленькая месть за угрюмость и полное безразличие ко мне.
-А какие ты выставки видела? – продолжал он тыкать, хотя считаю себя девушкой взрослой, человек столь творческой профессии мог бы быть повежливее. Вообще-то, мне все равно как ко мне обращаются. В нашей студенческой среде никто не «выкает». Только преподаватели, которые старше нас, обращаются к нам на «вы». И тут сработал стереотип: он старше, мы не знакомы, мог бы позволить себе относительную вежливость.
-Видела! – гордо заявила я. - Глазунова, Шилова… - начала перечислять, и на этом мои перечисления закончились. Старалась вспомнить фамилию еще одного  современного художника, его выставка проходила в Манеже. Туда меня заманили наши ребята, которые спасались от холода, когда мы прогуливались в центре, а денег на кафе ни у кого не было. Там проходила выставка какого-то современного художника, и некоторые картины даже понравились, но фамилию его так и не вспомнила.
-А ты стихов, случайно, не пишешь? – спросил он.
-С чего вы взяли? – вопросом на вопрос ответила я.
-Все романтические натуры твоего возраста пишут стихи. Или вышивают крестиком. Жаль, что не пишешь стихов.
-Почему же? – недоумевала я.
-Хотел бы я посмотреть, как у тебя получилось бы стать известной поэтессой, вступить в союз ихних членов, и при этом издать тысячи экземпляров своих сборников. Да так, чтобы «ваше имя в платочки было рассоплено!» - с долей иронии говорил он.
-Чего-о? – не поняла я.
-Это я так! Вспомнил Маяковского, который посвятил стихи Есенину. Чтобы ты стала известной,  все читатели пускали слезы, слушая твои стихи, - пояснил он.
-Это бы случилось к годам сорока-пятидесяти, - пожала плечами.
-Боюсь, что у меня так и случиться. Не потому, что таланта нет. Потому, что везде своя очередь. И только к концу жизни скажут: «У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга подмастерье…».
-А на что же вы живете? – продолжала допытываться я.
-Продаю картины, оформляю выставки более удачливых коллег, занимаюсь халтурой. А здесь пишу для себя, возможно для будущей выставки -  пояснил он.
-Эту вы уже закончили? – кивнула я на холст с морем сиреневого цвета, который он бережно нес, чуть отстранив руку в сторону, чтобы не размазать краски.
-Нет. Это только этюд. Законченную картину напишу позже, дома.
Мы дошли до поселка. Ему по улице направо, мне налево. Протянула ему зонт. Спросила:
-А завтра, вы тоже будете писать природу?
-Да. Тоже море. Если оно будет другим, напишу его таким, каким  увижу.
-До свидания, - попрощалась я.
-Привет, - кивнул он, и тут же забыл о моем существовании.
А я оглянулась на его долговязую фигуру, согбенную в одну сторону от веса мольберта и зонта. Подумала: чудной он какой-то. Вроде, неглупый. Сказала бы, он очень самоуверенный, считает себя хорошим художником, хотя у него нет персональных выставок. Значит не пробивной. И еще: в этой глуши перед ним появляется молодая, недурная девушка, а он не делает попытки пофлиртовать, познакомится поближе. Вспомнила наших парней, которые только и ищут повод познакомится, сорвать в легкую поцелуй, дальше – больше. Конечно, его ухаживания мне до фонаря. Трудно представить себя в объятиях этого мужлана. Но все же, занятно как-то! Очень было бы интересно понаблюдать, как он начнет томиться при встречах, а я водила бы его за нос.
Чем еще можно заниматься в этой глуши.

На следующий день пошла на «свое» место целенаправленно, хотела встретить художника и посмотреть на его новую работу. Теперь-то он не отмахнется от меня, все же чуть-чуть знакомы. С пригорка, откуда открывается вид на море, не увидела ни зонта, ни мольберта, ни его фигуры. Легкая тень досады пробежала по моему лицу, тут же отогнала сожаление: нет, и не надо, буду купаться одна, как делала это раньше. На всякий случай вгляделась в цвет моря. Оно было таким, каким видела его всегда – изумрудно-голубым, на глубине темно-синим.
Художника увидела у самой кромки воды. Он сидел на камне в позе йога, поджав под себя ноги, смотрел в море. Подошла, поздоровалась. Он кивнул в ответ.
-Почему без мольберта? – спросила я.
-Решил устроить себе выходной, - просто ответил он.
-Занятно! Устраивать выходной в отпуске?
-Почему ты решила, что я в отпуске, - приподнял он брови. - Я человек свободной творческой профессии. Здесь я в личной командировке.
-Творческой? – переспросила я.
-Конечно.
-А вы портреты пишите?
-Ты хочешь, чтобы я написал тебя? – он посмотрел на меня.
-Нет. Я так спросила.
-Пишу, - подтвердил он. - Очень редко. По состоянию души. Мое направление – природа.
-А правда говорят, когда пишут портрет, то у натуры отбирают часть его Я, портретируемый теряет долю жизненных  сил? – допытывалась я. Мне всегда было интересно, чем руководствуются творческие люди в выборе сюжета.
-Правда. Помнишь, Дориан Грей отдал душу дьяволу и захотел, чтобы портрет старел вместо него. А в данном случае, ты будешь стареть, а портрет будет оставаться вечно молодым, впитывать твою энергию, - серьезно объяснил художник. Он говорил это ровным голосом, пояснял, как маленькой девочке, и я не могла понять: правду ли он говорит, или шутит. Он соскочил с камня, худое, жилистое тело легко подчинилось ему, хотя выдающихся мышц на его теле не заметила.
-Купаться будешь? – спросил он. Не дожидаясь ответа, снял майку, отбросил ее на камни. Туда же отправил свои холщевые брюки.
-Вообще-то, это мое место. Я всегда купаюсь тут одна, - заявила я.
-Ишь ты, какая собственница, - первый раз увидела на его лице подобие улыбки, - ну, извини, больше не буду.
И пошел в море.
-Да это я так… - попыталась я свести все к шутке, он всплеснул воду, не поняла, слышал ли он мой голос.
Сняла шорты, вошла в море, поплыла чуть в стороне. Его все равно мне не догнать. Он плыл быстро, рассекал воду резкими рывками, надолго нырял, выныривал далеко в стороне. За ним было интересно наблюдать. Как тогда, с интересом наблюдала за его руками, когда он писал картину, так и здесь, интересно было смотреть, когда он плавал, отдавая водной стихии всего себя.
Я поплавала недалеко от берега, больше для приличия, нежели от необходимости. Солнце еще не успело раскалить камни, совсем не жарко. В такое время хорошо загорать, утреннее солнце не так припекает, но вода по-утреннему прохладная. Села на камень, ощущая его ночную прохладу.
Художник вышел из воды, разминаясь, высоко вскидывал руки, потом из стороны в сторону. Надел свои холщевые брюки, рубаху зажал в руке. Ко мне подошел, потому что тропинка одна, мимо не пройдешь. Возле меня все же приостановился. Посмотрел на меня в упор, словно только сейчас увидел. Я молчала, разглядывая его костлявое тело, ждала, что он скажет.
-Писать именно твой портрет – неинтересно, - заявил он.
-Почему?! – удивилась я.
-А ты безликая, - заявил он. - Нет в тебе того, что бы тронуло художника. Глаза пустые и холодные. Губы безвольные. Овал лица, пожалуй, мягкий, привлекательный. Но в целом… - он поджал губы, скептически покачал головой.
«Ничего себе! – подумала я. – Я считаю себя симпатичной, можно сказать, красивой, а этот олух, мазила несчастный, не находит в моем облике ничего привлекательного!». Вслух сказала другое:
-Странно! Природу вы видите совсем не такую, какая она есть. А у меня вы видите только пустые глаза. Может у меня богатое внутреннее содержание, - с вызовом проговорила я.
-Глаза как раз и отображают «богатое внутреннее содержание». Не зря же говориться: «Глаза – зеркало души». Это беда не только твоя. Сейчас у всех молодых людей пустые глаза. Потому что книг не читают, смотрят американские суррогатные фильмы, пьют пиво, и смысл жизни видят в кайфе и развлечениях. Оглянись назад. Что за твоей спиной хорошего из прожитой не длинной жизни? – в его словах уловила скрытый сарказм, а в глазах легкое презрение.
-Ну-у… Не так много я прожила для героических поступков… Я студентка, учусь… - оправдывалась, сбитая с толку его скрытой агрессией. -Выучусь, буду толкать прогресс дальше… А вы полагаете, что вся молодежь испорчена? Или вы человек старой формации, когда все хорошее осталось в той прежней, советской жизни?
-Да, я человек старой формации. Как говорил товарищ Райкин: время было мерзопакостное, но рыба в Каме водилась. Я не тоскую по ушедшей эпохе. Скучаю по старым добрым фильмам, песням, и совсем не приемлю новые веяния и течения ни в жизни, ни в искусстве, - жестко проговорил он.
-Что ж поделаешь, если жизнь изменилась настолько, что не оставляет места для оптимизма. Но брюзжать по поводу и без повода скучно. Поэтому молодежь и уходит в кайфы и развлечения, иным заняться не позволяет современная жизнь, - я уже почти оправилась, почувствовала, что могу возразить. - Что я вижу хорошего в этом поселке? Только море и солнце, поскольку нахожусь здесь временно. А люди, которые живут здесь годами, десятилетиями? А молодые люди, которым некуда пойти? Даже вас, не устраивает синее море, вам подавай необычный цвет. Что-то я не заметила, чтобы  вы как все маринисты изобразили море таким, каким его видят все. Вам тоже подавай нечто новое. Новаторское!
-Тут не совсем ты права. У Айвазовского тоже есть сиреневые горы, пурпурное море. Впрочем, у него есть картины с видом на Стамбул, где море еще более необычного цвета. Я не гнался за новаторством. Море вчера, действительно было удивительного цвета. Во всяком случае, таким его увидел, старался запечатлеть.
-Да, я тоже заметила, - согласилась я.
-Славненько мы поговорили, - хмыкнул художник. – Ты идешь в поселок или остаешься?
Минуту поколебалась, согласилась.
-Пойду.
И мы пошли по утоптанной неизвестно кем тропинке, едва заметной в пожухлой траве. Казалось, протоптали тропинку пришельцы много сотен лет назад, поскольку никогда не видела, чтобы по ней ходили люди. Только однажды видела, как местный житель гнал небольшое стадо коз, они послушно шли строем, не сворачивая с тропинки в поисках зеленой, съедобной травы. Мы молчали, словно выговорились, и нам нечего друг другу сказать. У первых домов поселка,  где наши пути расходились, вместо прощания, спросила:
-Кроме лилового моря, вы еще что-либо написали?
-Да. Несколько этюдов окружающей природы. И так… зарисовки из местной жизни. Хочешь посмотреть? – неожиданно предложил он.
Конечно, я не горела желанием увидеть его этюды, но дома тоже делать нечего. Тетка моя на работе, она трудится в местной амбулатории медсестрой, муж ее умер десять лет назад, я плохо помнила его, в доме тихо, как в покойницкой. Во дворе висит гамак, вскоре настанет жара, со двора сбежишь.
-Пойдем, - согласилась я.
И мы пошли к подворью, где он снимал летнюю кухоньку местной жительницы. Хозяйка, женщина преклонных лет ревниво взглянула на меня, видимо узнала во мне отдыхающую, родственницу поселковой жительницы, кивнула на мое приветствие. Местные жители всегда предупреждают своих постояльцев: женщин не водить, водку не пить. Под раскидистым персиковым деревом стоял стол и стулья, он предложил мне посидеть, сам прошел вовнутрь, вышел с довольно большим количеством картона, несколько холстов.
-Ого! – удивилась я. – Тут можно целую выставку устраивать.
-Можно, - согласился он. – Но не нужно.
-Почему?
-Не все мне нравится. Да и в массе своей – это этюды, - пояснил он.
Мужчина подавал мне поочередно каждый картон и холст, я разглядывала, складывала на стол. Среди окружающих гор, изображенных днем, вечером на закате солнца, в утренней дымке, мне больше понравились зарисовки его хозяйки, которую он изобразил просто, несколькими мазками. Но так правдиво и непритязательно. Вот она поливает свой цветник, голова покрыта белым платком по самые глаза. Натруженные руки, печальные глаза уставшей, много пережившей женщины, притягивали взгляд. На следующем картоне, та же хозяйка подает миску с водой дворовой собаке. И глаза ее светятся лаской. А на другом картоне художник, наверное, попросил женщину позировать. Казалось, она присела на минутку передохнуть, взгляд ее устремлен вовнутрь, она как бы оглядывалась на свою прожитую жизнь. Губы скорбно поджаты, морщины добавляли трагичности в ее судьбу. За спиной едва прописан дом и цветник. Цветы только обозначены разноцветными красками, чтобы не отвлекать зрителя от главного, именно они вносили в композицию нотки оптимизма, не все так плохо было в жизни этой женщины.
Разглядывая этюды, и почти законченные картины, я как бы заглянула в душу самого художника. И посмотрела на него другими глазами. Его внутренний мир действительно никак не мог пересечься с увлечениями моих сверстников. То ли потому, что он старше, то ли потому, что наступило другое время. И мы, мое поколение, подстраиваемся под ритм этого другого времени. У нас нет сострадания к старикам, мы уважаем богатых, хотя понимаем, что богатство в наше время праведным путем не заработаешь. Мы просто бы не заметили тоски в глазах этой одинокой женщины, которую изобразил этот залетный художник. Мы своей студенческой толпой совсем бы не заметили этой женщины, она для нас живет в каком-то параллельном мире. А он увидел ее. Мои глаза для него пустые, а глаза этой пожилой женщины наполнены прожитой жизнью. Но больше всего мое внимание остановилось на холсте с морем лилового цвета. Своей непохожестью оно выглядело правдивей, чем если бы оно было изображено традиционным цветом. Парус был центром, дырой во вселенную, в него хотелось посмотреть по ту сторону холста. И горы, и солнце едва различимые в этом буйстве сиреневого цвета, тоже были правдивы и убедительны.
- Мне нравиться, - призналась я.
Художник сложил картонки и холсты, отнес в дом, вышел с графином воды и стаканами. Присел рядом, налил стаканы, один пододвинул ко мне. Кивнула благодарно, взяла стакан. Хозяйка возилась во дворе, поглядывала в нашу сторону, успокоилась, когда поняла, что мы не уединяемся, разглядываем картины.
-А как проводишь время ты? – спросил он.
Пожала плечами.
-Конечно, я не художница, не поэтесса, не вышиваю крестиком. Тупо лежу и читаю книги. Или пялюсь в телик.
-А на свидание идти не к кому? – утвердительно спросил он, заранее зная ответ.
-Свиданий мне хватает дома. Здесь я от них отдыхаю. Да и к кому здесь ходить на свидания? Местные парни разъехались. Приезжие стараются  по быстрому сорвать кусочек любви, потом будут вспоминать, и рассказывать друзьям об очередной скоротечной победе на отдыхе.
Выпила воду, поставила стакан, встала, задерживаться было уже неприлично.
-Спасибо. Было очень интересно, - сказала я.
-А если бы не понравилось, ты бы из вежливости сказала то же самое? - спросил он. В его глазах уловила усмешку. И поняла, ему глубоко все равно, что бы я сказала о его творчестве. Но почему он решил показать мне свои работы?
-Не знаю, что бы я тогда сказала, - искренне ответила я. После увиденных этюдов уже не хотелось язвить или говорить неправду. -  Я не критик, и не знаток живописи. Ваши работы мне, действительно, понравились. Более того: они меня тронули. Особенно портреты вашей хозяйки.
-О, да. Они мне тоже нравятся. Ее писал так… для души. В ее лике  видится судьба всех наших сельских русских женщин, - серьезно пояснил он.
-А в моем – судьбу всех современных, пустых девушек, - не удержалась  от легкой колкости.
Он внимательно посмотрел на меня, приподнял брови.
-Думаю, чтобы понять современных девушек, мне чаще надо с ними общаться. Но я для них устарел, а через замочную скважину их понять сложно.
-А вы пообщайтесь со мной, - предложила я. – В моем лице вы увидите, что есть - современная молодежь. Конечно, мы в корне отличаемся от вас. Хотя вы не на много старше, ровно вполовину. То есть выросло ваше поколение, потом появилось мое, – уточнила я.
-Ваше поколение, в отличие от моего, появилось в другом мире, в другом государстве, где царят совсем другие взаимоотношения.
-Поэтому мы не понимаем другу друга. Мы из разных планет. Вы остались жить на своей планете, той, советской – в прежней жизни. А я – на своей, на вновь созданной. И нельзя говорить, что какая-то лучше или хуже. Они разные. И если жизнь перемешает нас, то вам и нам нужно приспосабливаться друг к другу, учиться понимать. Мне хочется понять вас, а вы должны понять нас.
-Хорошо. С чего начнем это познавание друг друга? – скептически поджав губы, спросил он.
-Из разговоров. Вы расскажите, как и чем живете вы. А я расскажу, как и чем живем мы, - предложила я.
-Идет. Вечером пойдем вон к той горе… - показал он на гору вдалеке, - прогуляемся перед сном. В дороге побеседуем. Встретимся в семь возле развилки.
-Согласна, - кивнула я копной волос.

Мы долго прогуливались с ним по ночным окрестностям. За разговором сделали вид, что не заметили, как стемнело, крупные, южные звезды нависли низко над головой. Для начала мы познакомились. Впервые, за два дня общения, узнала, его зовут Дмитрий. Мое имя – Наташа произвело на него необычное впечатление, он хмыкнул, бросил вскользь: «В Турции все русские девушки – Наташи». Сначала разговор не клеился, а потом потек сам собой, как-то непринужденно начали вспоминать студенческую жизнь: он свою Строгановку, я свой институт. Он пытался доказать, что тогда для студентов время выгодно отличалось от времени сегодняшнего. Тогда не было платных факультетов, стипендии хватало на скудную жизнь, студенты подрабатывали халтурой. В чем-то я соглашалась, с чем-то нет. Говорил он спокойно, искренне, без цели приукрасить, преувеличить свою роль, без цели понравиться. Это подкупало. Мои сверстники, о чем бы не рассказывали, во всех ситуациях сплошные герои. После разговор плавно перешел на личную жизнь, он поведал про трагическую историю своей семьи. Шесть лет назад его жена и сын погибли в автокатастрофе. В его старенькую «шестерку» на полном ходу врезалась на иномарке молоденькая девушка. Вылетела на перекресток, ударила в пассажирскую сторону, где сидели жена и сын. Девушка отделалась легкими ушибами, у нее сработали подушки безопасности, а их всех троих увезла скорая, когда пришел в сознание, узнал – жена погибла сразу, за жизнь сына боролись трое суток. Позже рассказывали, девушка даже не поинтересовалась состоянием потерпевших, ее больше волновала судьба собственной иномарки. Девушку не привлекли за смерть людей по ее вине, не судили. У нее папа оказался крупным чиновником и бизнесменом одновременно. С тех пор в его душе  живет ненависть к молоденьким, успешным девушкам. У него было огромное желание найти эту девушку, и убить ее. Вовремя понял, он не может убить человека. Не создан для этого. Когда боль от утраты накатывала настолько, что сжимались кулаки, ему хотелось идти, крушить ее машину, удавить ее саму. Но когда абстрактное представление переходило в конкретное действие, у него опускались руки. И он ушел в творчество. Рассказывал он это без пафоса и надрыва, видимо боль утраты ушла глубоко в сердце, ни с кем ранее своей бедой не делился, а тут в ночи рядом оказалась внимательная слушательница, его прорвало. Потом опомнился, замолчал. Шли некоторое время молчаливо. И у меня в душе что-то дрогнуло. Хотелось по-матерински пожалеть его. Только я не могла быть ему матерью, он в два раза старше меня. Понимала, он разбередил себе душу воспоминанием, его нужно отвлечь, и я сказала:
-Давайте, Дима, поговорим о чем-либо другом, не таком грустном. Мне очень жаль, что в вашей семье произошла такая утрата.
И мы начали говорить об искусстве. Я мало что понимаю в живописи,  мне  просто хотелось отвлечь своего собеседника от грустных мыслей. Он даже оживился, когда поведала ему, что мне не понравились парадные портреты современного художника Шилова. Хотя, как рисовальщик, он достиг высокого мастерства. Одежда выписана безукоризненно. Зато в портретах старых мастеров Тропинина, Кипренского, которых видела в Третьяковской галерее, больше жизни. Глаза  их моделей наполнены одухотворенностью и жизненной силой. Не то, что мои: пустые и холодные, - не удержалась от легкой самоиронии. Он улыбнулся в темноту, я все же заметила его некоторое смущение. Конечно, он не переменил своего мнения обо мне, он сожалел, что озвучил его.
Постепенно грустные нотки исчезли из его голоса, он отвлекся от горестных воспоминаний о своей семье, рассказал о новых течениях в современной живописи, сыпал именами, о которых не слышала,  пояснял, кто из них по манере письма близок ему и почему.

Утром сидела с тетушкой на веранде, пили чай, тетушка упрекнула меня за позднее возвращение с прогулки. Успокоила ее, сказала, что прогуливалась с художником. Поскольку в поселке все друг друга знали, и видели, кто у кого остановился, тетушка сразу же всполошилась:
-Так он же старый! – упрекнула она меня.
-Я же не замуж за него собралась, – парировала я.
-Вообще-то он для тебя старый, а так мужчина еще в самом соку, - поправила она свою мысль. - Приставать не пытался?- обеспокоенно спросила она. – Не дай Боже чего – что я тогда твоей матери скажу?
-Нет, что вы. Никакого намека на ухаживание. Просто ходили и разговаривали.
-Вежливый, - утвердительно подивилась тетушка. – Такие - ныне редкость. Таких мало, как крупинок золота на прииске. Пустой породы много, а самородков мало.
Тетушка знала, о чем говорит. Ее покойный муж каждый сезон ездил в Магаданскую область на прииски зарабатывать деньги. Иногда привозил много денег, на них дом построили. А однажды возвращался домой, на вокзале подсели к нему попутчики, предложили выпить. Очнулся в канаве без денег, документов и билета на поезд. Причем, деньги были зашиты под подкладку пальто. Так что не всегда возвращался с заработком. Муж ей рассказывал, как даются те деньги, сколько надо перелопатить пустой породы, чтобы найти крупицы золота.
-Будь все же, осторожна, - напутствовала тетушка. – Много чего мы тут повидали со стороны отдыхающих.
Она попила чай, убралась и ушла на работу. Я осталась одна. Вспоминала весь прошедший вечер. А потом подумала: стоп! Чего это я вспоминаю о нем. От скуки, что ли? От того, что нет рядом остроумненького ровесника, с которым было бы легко и просто. С которым можно  целоваться весь вечер. А наутро без сожаления его забыть. А если не от скуки вспомнила, тогда отчего? Тронула его судьба?
Посидела, проанализировала, пришла к выводу: мне импонирует его честное отношение к жизни. В нем есть внутренний мужской стержень. Он не приукрашивает ничего такого, что касается его лично. Такую долю самоиронии я встречала только в произведениях Сергея Довлатова. Он не пытается понравиться. Не флиртует. Он естественный. Проводил меня до калитки, попрощался ровно, с достоинством, не назначил свидания назавтра.
И я задумалась, что же мне делать сейчас. Идти купаться, как это я делала всегда. Но я чувствовала, сегодня его там не будет. С той точки он написал все, что хотел. И мне расхотелось идти в тот свой, укромный уголок моря. Но и на общий пляж, где купаются все отдыхающие, тоже идти не хотелось. Так чего же я хочу?
Я поняла, чего хочу. Я хочу стоять за его спиной, и наблюдать, как он работает. Видеть, как из-под его кисти появляется чудо, похожее на окружающий ландшафт. Как самозабвенно он работает, забывая о времени и еде. Хочу видеть его умный, спокойный взгляд. Кстати, о его глазах я не смогла бы сказать, что они у него пустые и невыразительные. Глаза, как раз у него замечательные. Темные, ресницы большие, и грустные, как у соседского ослика. Мне уже и купаться не хотелось, если его там не будет. Я примерно знаю, куда он может пойти с мольбертом в настоящее время. И что я ему скажу, если вдруг возникну за его спиной. «Здрасте, я тут недалеко прогуливалась…». Так я «промучилась» сомнениями до того времени, когда полуденный зной потихоньку начал спадать. Взяла полотенце, пошла на берег моря. На поселковом пляже людей всегда не очень много, а сейчас их  считанные единицы. Прошла мимо к своему потайному месту, села на валун, смотрела в море. Купаться не хотелось. Тем более, что море опять казалось необычного цвета. Не лиловым, а желто-грязным, с мерцающей на солнце рябью. Оглянулась на тропинку, словно хотела увидеть знакомый силуэт художника, но на берегу никого не видно. Только ветерок шевелил выгоревшую на солнце траву.
Просидела на камне до того самого времени, когда солнечный диск почти коснулся  далекой горы, еще несколько минут и длинная тень накроет меня.  Размышляла: что движет мною? Устала от одиночества, захотелось легкого флирта, летняя нега так действует на психику? Или я встретила настоящего мужчину? С которым комфортно себя чувствуешь. За его спиной можно укрыться, как за каменной стеной. Теперь он не казался мне костлявым, а просто – высоким, в меру стройным. Резковат, зато правдив. Ощутимо старше меня, поэтому мудрее, опытнее.
Встала, пошла в поселок. Художника заметила издалека. Он шел налегке, без зонта и мольберта. Удивилась: купаться поздно, прогуливаться рано. Он заметил меня, скупо улыбнулся, подошел и сказал:
-Знаешь, целый день ловлю себя на мысли, что хочу тебя видеть.
Я засмеялась коротким смешком, он удивленно приподнял брови, что смешного он мог сказать. Призналась:
-И я тоже целый день ловила себя на мысли, что хотела бы посмотреть, как вы работаете, постоять за вашей спиной. Но не решилась.
Он решительно взял меня за руку, повел в сторону от поселка. Я не сопротивлялась. Знала, ему можно довериться. Интересно, что он скажет.
-Если честно, познавать мир современной молодежи интересное, но не безопасное занятие, - начал он. – Я ведь на дух не переносил вот таких, как ты: молодых, самоуверенных, дерзких и беспринципных. И я боялся, что столкнувшись с вашим миром, стану еще больше… не любить вас. А вот встретил тебя, понял: не все потеряно, есть иная молодежь. Не такая, какой бы хотелось видеть, но все же, не совсем все плохо. Ты умная, в меру красивая, с тобой даже можно поговорить. Влюбляться только нельзя.
-Это почему же?! – взвилась я, вспомнив, как покидали меня некоторые мои потенциальные женихи. Он поправился:
-Мне нельзя. Остальным можно.
-Спасибо! Разрешили, - хмыкнула я.
И мы еще долго гуляли, до самой густой темноты. Говорили о современной молодежи, рассказала, что за показной распущенностью, не всегда скрывается  отрицательная личность. Все это наносное диктуется студенческой средой. Встречаются очень начитанные, целеустремленные ребята и девчонки. Нельзя судить о молодежи только по одному, двум  негодяям, или негодяйкам, как случилось в его жизни. И привела цитату, где старшее поколение очень ругали современную молодежь, под цитатой стояла подпись «Сократ». С тех древних времен старшее поколение никогда не понимает своих детей. И тех, и других разводит время.
Так за разговором мы подошли к нашему дому. За весь вечер он не сделал ни одной попытки обнять меня. Только иногда поддерживал под локоток, когда шли по каменистой дорожке. Чтобы не скрипеть калиткой, он подхватил меня на руки и перенес через частокол, поставил по ту сторону заборчика. Но не отпустил. Прижал к себе, нас разделял штакетник забора, заговорил глухо:
  -Это здесь мы можем быть друзьями, любовниками, возлюбленными, несмотря на мой возраст. А в Москве ты будешь стесняться познакомить меня со своими сверстниками. Поэтому, как бы мне не хотелось познакомиться с тобой поближе, мы все же ограничимся простым общением. Не хочу быть посмешищем в глазах твоих друзей. Ты сама будешь испытывать неловкость, которая перерастет со временем в стойкое неприятие, - заговорил он, а сам держал меня, потом начал слегка прижимать за плечи к штакетнику, я ощутила руки мужчины, у которого давно нет рядом женщины. Дух противоречия взыграл во мне. Слегка отстранилась.
-Полноте, полноте вам… - сказала я голосом девушки из института благородных девиц, - обнимать надо было - по ту строну забора.
А еще хотела пошутить, что для глупой влюбленной девочки нет преград. Дух противоречия делал свое дело, я брякнула:
-С чего вы взяли, что здесь мы можем кем-то друг для друга стать? Мне интересно с вами, не более того. Вы же сами говорили, что современные, молодые девицы вам неинтересны, ровесницы не могут заменить вам ушедшую любовь!
Он внимательно  посмотрел на меня, озадаченно промолвил:
-Да? Ну, прости… Мне показалось, что моя боль уходит в глубину…
Он не договорил, отпустил меня, повернулся и, не прощаясь, пошел в поселок. Я смотрела вслед, хотелось крикнуть: погодите, я пошутила, давайте поговорим. Но язык прирос к гортани, да и стыдно бежать за взрослым мужиком вприпрыжку. От досады на саму себя на глаза навернулись слезы, побрела домой.
Лежа в постели, подумала: можно ли влюбиться за два вечера? Можно. Не той девичьей, сумасшедшей любовью, а пришло понимание, что это твой мужчина. Сильный, и в то же время слабый. Непонятно, то ли я хочу прислониться к его груди, то ли его голову положить себе на грудь. По- мальчишески обиделся на всех девушек только потому, что некая молодая особа внесла трагедию в его семью, и не нашла в себе сил раскаяться и принести извинения. Талантливый, но сам сомневается в своем даровании. Пришла к решению, завтра найду его, и все выскажу ему, что думаю о нем. Скажу, что хочу встречаться с ним, согласна стать пластилином в его руках, готова оставаться с ним не только в этом поселке, но в Москве. Я же видела, он тоже заинтересован мною, только не может переступить через барьер своего возраста.
Утром вышла умываться, меня окликнула тетушка.
-Твой ухажер приходил рано утром, ты еще спала, - сказала она.
Я замерла.
-И что? – глупо спросила я.
-Ничего. Сказал, что уезжает. Просил передать тебе вон ту картину, - она кивнула на завернутый в газету холст. – Сказал: на память…
Подошла, развернула. На холсте изображено море сиренево-лилового цвета с парусом посередине. Тот первый холст, который впервые увидела, и с которого началось наше знакомство. Ни фамилии, ни записки. Прижала к груди холст, готовая разреветься, пошла в дом, чтобы тетка не видела моих слез. Вот и вам и сильный мужчина, испугался, как только понял, что неравнодушен ко мне, его не прельщала участь безответно влюбиться в молодую девчонку.

Прошел год.
Дома, на стене у меня висит картина неизвестного художника, которую назвала «Лиловое море». Друзья, увидев ее впервые, неизменно восхищенно говорили: «Ух, ты!.. Чувствуется рука художника начала века… импрессионист! Где надыбала?». – «Бабушкино наследство!» - врала я, и старалась сама в это поверить.
Всю осень и зиму ходила на все художественные выставки в надежде случайно встретить его. Спросить ни у кого о нем не могла, я не знала его фамилии. Теперь жду лета. Может быть, он опять захочет запечатлеть на холсте море лилового цвета.