Погоня

Погоня.

Михеич сокрушенно рассматривал след крупной лисицы, перебирая в пальцах перья своей несушки. Лисица уходила из подворья боком, добыча для нее была тяжела. Поднял со снега еще одно перо, крякнул от досады: «Лучшую несушку унесла, холера!.. Ужо я тебя…». По-стариковски потрусил в сени, взял лыжи, выбросил их во двор. Снял со стены старенькую,  надежную двустволку, переломил стволы, вставил два патрона, патронташ бросил на кровать, -Догонять, так налегке, - закинул ружье за спину, торопливо просунул в петли лыж носок валенок, покосился на пса, который рвался с цепи, наблюдая за хозяином. Михеич решил пса не брать,  пес загонит лисицу. Решил измотать ее сам, не дать возможности потрапезничать, отомстит хотя бы тем, что заберет тушку курицы. Сам ее есть побрезгует после зубов лисицы, но псу бульон сварит.
Снег был рыхлым, по-весеннему напоен водой, утренний морозец прихватил его коркой. Лыжи скользили плохо, проваливали наст, корка недовольно шуршала, не выдерживала веса охотника. Кое-где лиса тоже проваливалась. След крупный: никак лис в село пожаловал. «Ничего! – успокаивал себя Михеич,- далеко не уйдет… Ему еще попировать надоть… тут то я тебя и накрою…» - злорадненько подбадривал себя охотник и ускорял шаг. В лесу пахло хвоей, сырым снегом и еще чем-то неуловимым. Все эти запахи Михеич определил одним словом: «Весна!». Следы петляли среди деревьев, в одном месте Михеич присмотрелся к ложбинке на следах, догадался: здесь лис отдыхал. На снегу отпечатались контуры животного, на снегу застыли капельки крови, вокруг несколько перьев. «Почему же он не стал есть курицу? - недоумевал Михеич. - Почувствовал погоню? Так нет же, след по-прежнему неторопливый, размеренная трусца».
Три версты отмахал, понял, след ведет к его капканам. «Угодил бы ты туда, холера!..» - зло подумал он. Пот выступил на лбу,  ружье съехало, мешало,  поправить было некогда. Капканы он ставил в февральские стужи, каждые три дня проверял их, снимал добычу. По весне решил капканы убрать, руки пока не дошли, неделю не проверял их. От предчувствия, что он выходит на свои же капканы в груди екнуло: «Вот оно, Божье наказание! А ты не воруй!..». Михеич приостановился, смахнул пот рукавицей, поправил ружье. Осторожно скользя лыжами, пошел в обход своих капканов, чтобы зайти с подветренной стороны. Остановился, опустил лапы ельника, выглянул на опушку, где ставил капканы. Издалека увидел выдернутую из под снега цепь капкана, удовлетворенно хмыкнул: «Попался, стер-рвец!». Снял ружье, стволом отогнул ветку ели, еще раз присмотрелся к добыче. Зверь его пеструшку не выпустил, пытался терзать ее. Первый раз видел охотник, чтобы зверь, попавший в беду, думал о еде. Да и не такой уж крупный лис оказался, скорее лисица. Он не стал стрелять издалека, решил подойти поближе. И тут он увидел еще одного зверя – крупного лиса, который почуяв охотника, коротко взвизгнул, отпрыгнул за молодые елочки, но не убежал, а продолжал следить за действиями охотника. Лисица в капкане дернулась, но цепь отбросила ее назад, припала к снегу и жалобно заскулила. Растерзанная курица валялась ту же, на окровавленном снегу. «Эко!» - удивился Михеич, отстегнул лыжи, вышел, не таясь, на поляну. Лис отпрыгнул еще дальше, но не убегал, держался на расстоянии ружейного выстрела. «Надо же! – еще больше удивился Михеич. - Брачная пара! Нда-а! Стало быть, лис несушку не себе слямзил…».
И вспомнил Михеич, как во время войны захворала его жена. Отчасти от бескормицы и тяжелой работы,   виной тому простуда с воспалением легких, провалилась в полынью, осушилась только дома, два часа в мокром шла по морозу. В бреду просила куриного бульону, а кур во всей деревне давно поели. Только одна семья участкового уполномоченного держала кур, они и в войну не бедствовали. И пошел Михеич ночью на преступление, залез в сарай участкового, снял с насеста сонную курицу, и тут же свернул ей шею. Накормил жену таки куриным бульоном. Неделю участковый бегал по селу, выискивал во дворах куриные перья, но вора не обнаружил. Михеич отродясь вором не был, долго винил себя и стыдился, о содеянном жалел, только жену было жальче. Готов был отсидеть за кражу, только она бы  выздоровела.
Вспомнил и крякнул с досадой. Прислонил ружье к стволу ели, снял шубейку, пошел к пойманной лисице. Она дернулась в сторону, цепь отбросила ее обратно, она заскулила, пыталась укусить себя за  прихваченную ногу, на подошедшего Михеича оскалилась, ощерилась, по- собачьи зарычала. Михеич накинул шубейку, жестко перехватил голову, примотал рукавом, зажал между ног худое тело зверя. Лисица подергалась, подергалась и притихла. Обессилела. Михеич разжал капкан, осмотрел лапу. Кость, конечно, раздроблена. Сколько зверей он доставал из капкана, не задумывался над такой мелочью, а тут с сожалением покачал головой, достал из-за пояса нож, дотянулся до ближайшей ветки орешника, отрезал две палочки, приложил к лапе и перебинтовал несвежим, мятым куском материи, который служил ему носовым платком. Закончив процедуру, размотал шубейку. Лисица тут же рванула в сторону, неловко поджав лапу, но сил у нее почти не осталось, она покосилась на охотника, на мгновение припала к снегу, тяжело подышала, и медленно похромала к густым зарослям. Михеич видел, как из кустов выскочил крупный лис, лизнул в нос лисицу, забегал кругом, а сам все поглядывал в сторону охотника.
-Де-ела-а, - покачал головой Михеич. Поднял за лапы растерзанную несушку, бросил ее вслед уходящих зверей. Лис продолжал бегать кругами вокруг подруги, заманивал ее все дальше в лес. Она прыгала на трех лапах, проваливалась в снег, обессилено ложилась, коротко и тревожно оглядывалась назад, и упорно пыталась идти за лисом.
-Чудно! – только и смог вымолвить Михеич. Кряхтя натянул на плечи  шубейку, пошел снимать свои капканы.