День пустой

Давно это было. Всё покрылось баррикадами, грязью, красными, чёрными, жёлтыми, белыми и голубыми флагами. Откуда-то появилась грязища и наркоманы, а детей стали бояться отпускать на улицу.

Проснулся от криков и хлопков. Смотрю в немытое окно, а там дым, люди в каких-то одеждах таких, как в семнадцатом году: матросы какие-то, солдаты, что-ли — клюква-клюквенная. Фейк. Пригляделся, а там ещё и панки с хиппи, интеллигенты серенькие в пропотевших рубашках. Гастроном не открылся. В опустевшем холодильнике завывал электрический ветер — вышел на улицу.

Толпа двигалась в сторону БКЗ, а там уже что-то навалено, какие-то лысые покрышки, зубастые скамейки, земля с кирпичом, доски… Колючая провлока. Я тут буше и пирожное картошку покупал, а теперь какой-то боров на старом Москвиче стоит и орёт: «Долой!», и все ему отвечают: «Долой!», а меня аж трясёт. Я больше всей этой ***ни слушать не желал. Сколько можно? Все вы — мудачье! Справа-налево и слева-направо. Почему гастроном закрыли? А у меня и денег не было.

Прошёл сквозь толпу к БКЗ, по пути мне всучили две газетёнки: Красное Воскресенье и Коричневая Среда. Такими газетами и подтираться вредно, а читать уж тем более.

Сел на ступеньки, смотрю на это пёстрое и дикое месиво из людей и думаю: «Вот бы танки приехали». Нащупал в кармане джинсовки пачку сигарет. Родопи. Я такое не курю, наверное Алла оставила. Вчера было прохладно на набережной, пришлось быть джентльменом. Накинул на неё. Родопи. Дура. Любит странную музыку и странные сигареты. Лёгкие… Вкус жёванного ослом колкого сена. С другой стороны — курево как курево. Нет у меня настроения.

Дело такое — ждать непонятно чего, и просидел я час, наверное. Вдруг толпа пошла куда-то прочь в сторону советских улиц мимо меня. А я нарочно сидел. Эти вонючие революционэры. Кто-то кричит мне в стиле фильмов Эйзенштейна: «Пойдём с нами!». Да я знаю куда вы пойдёте! Светлое будущее, где будет сплошное гадство, даже хуже чем раньше! Дурачьё поганое. Промолчал. Махнул рукой, мол: «иди дальше, мил человек, мне нехорошо».

Сижу. Курю. Рассосалась людская масса. Тихо. Летает бумажка. Вверх, а потом вниз и прилипла к земле. Шелохнулась. Опять взлетела.

Зашуршали по Лиговскому шины — едет Волга. Торопливо едет. На меня. Рядом со мной останавливается с визгом тормозов. Шашечки — такси. Кряк — из задней двери выходит Иосиф Бродский в пальто бежевом. Настежь расстёгнут и с шарфом белым — чистый американец. Но простой такой — наш американец. Широкий, но чуть стеснённый — брайтонбичный. Что со мной?

— Нерасовский садик, да… Здгаствуйте, не угостите сигареткой?  — в нос говорит, картавит, точно Бродский.

Тяну ему Родопи мятые, а сам думаю, он вообще не умер ли ещё? А он зажигалкой Зиппо прикуривает и тянет губы так вперёд и по деловому смотрит на окружающую грязищу.

— Эх… Не пахнет уже, да?
— Чем? — отвечаю я как бы вообще не врубаясь что и почему и с чего.
— Лавашом… Лавашом… Раньше тут была лавашная, молодой человек, вот там, в Некрасовском саду и пах он заверсту, да?
— Там была лавашная?
— Вы очень молоды, да? Понимаете, пустоты стало много. Пустое всё.
Бродский выбросил хабарик. Что-то сказал таксисту, а мне показалось, что он сказал: «Ехай, нахуй». Но мог ли такое сказать Бродский? Да в те времена… Машина тронулась с визгом лавируя между баррикадами.

Я достал плеер, включил ДДТ и пошёл домой. Шевчук орал мне про осень, революцию, которая чему-то научила, Пушкина, гражданскую войну, церкви и свечи. По пути нашёл денег. На кефир!!! Уронил кто-то. Смятый комок банкноты. Разгладил. Хватит. Потом вспомнил, что гастроном закрыли. Бестолково всё как-то получилось… Бестолково… День пустой.