Максима

    С Максимой я познакомился, когда ему было лет примерно пять. Шёл декабрь, была сырая метельная оттепель. Мы переезжали на другую квартиру, и как раз заканчивалась средняя фаза переезда – перевоз вещей. Вещи ехали в крытом грузовике, а мы с женой и ее весёлыми коллегами, превратившимися на время в весёлых грузчиков, в наших стареньких «Жигулях». Как только я остановил машину у подъезда нашего нового дома, к ней тут же подбежал румяный малыш, ткнул пальчиком в дверцу и произнес:
    – Масына? Би-би? Низя?
    – Машина, нельзя! – отрезал я строго, и тот во мгновение скрылся в снежной кутерьме, а мы перешли к третьей фазе: потащили начинку нашего нового жилья на пятый этаж.
    Первые несколько дней после переезда мы вообще не выходили из дому. Оттепель сменилась трескучим морозом, а суета переезда – спокойной и вдумчивой работой по устройству на новом месте. Но вот эти дни прошли, и мы начали выходить – на работу, на прогулку, в магазин. Новые лица начали понемногу становиться знакомыми – мы обживались. На соседских детей мы не обращали большого внимания. Ну бегают какие-то дети по двору и орут, или сидят на заборе и орут, или ещё где-то что-то делают и орут – все, в общем, одинаковые. Но Максиму мы запомнили сразу.
    Настоящее его имя было, разумеется, Максим, а Максимой мы прозвали его вот почему: так кликала его мать – молодая и какая-то серая, неухоженная женщина. Запомнить её отдельно от Максимы я так и не смог. Что это Максимина мать, я определял, когда она выходила на крыльцо и истошным криком перекрывала немалый простор нашего двора: «Ма-а-кси-и-ма-а-а!» Он тут же прибегал. Мать его ругала, приводила в надлежащий порядок его внешний вид и либо тащила куда-нибудь, либо, поругав впрок, отпускала гулять дальше. Гулял Максима от рассвета до заката в любую погоду, был всегда здоров, румян и счастлив. Кроме тех слов, которые мы уже от него слышали, он знал еще несколько, и со временем я их тоже услышал. По прямым и косвенным признакам –  по его лексикону и дикции, по внешнему виду и манерам его матери, по полному отсутствию даже намёков на наличие хоть какого-то отца можно было с уверенностью сказать, что Максима – «дитя карнавала», то есть попросту жертва пьяного зачатия.
    Несмотря на очевидную ущербность и, прямо скажем, небогатый словарный запас, Максима был общительным и вежливым, просто идеальным ребенком: всегда здоровался со старшими, никогда не безобразничал и не обижал малышей. Дети – народ, в общем-то, паскудный, как и большинство взрослых. Если можно кого обидеть, не рискуя получить сдачи, то – с удовольствием. Но Максиму дети, как ни странно, не обижали, играли с ним и находили общий язык. Видимо, в нежном возрасте вербальный интеллект, в котором природа Максиме так явно отказала, не так уж  и важен!
    Жизнь в новом месте пошла так же, как и в любом другом: дни, недели, месяцы и годы понеслись неудержимо. Течение времени ни для кого не проходит бесследно, не был исключением и Максима. Он подрос и вступил в тот опасный период, когда подросток начинает выражать свою индивидуальность тем, что во всем старается походить на своих сверстников, а родительский авторитет отрицает начисто. Максима, который к этому времени значительно вырос и несколько обогатил свой словарь, и тут не был исключением. Он начал в открытую курить папиросы «Беломор-Канал» (Кто их ему покупал? А если он сам покупал, то где брал деньги?), выучил два-три матерных слова и стал грубо и ожесточённо ругаться с матерью. К этому времени у него выработалась своеобразная манера речи: он говорил максимально короткими фразами, очень отрывисто и сильно экономя на гласных. Со мной он здоровался, например, так: «Здрствте, дядя!». Увидев меня гуляющим с собакой, никогда не забывал спросить: «Сбка?», –  и, получив утвердительный ответ, вполне удовлетворялся как количеством, так и качеством нашего общения.
    Никаких особенных занятий за Максимой не числилось, но одно время он помогал дворнику, катая за ним тележку. Сам он на это напросился, или это чудо сотворил дворник – доподлинно неизвестно, но Максима действительно занимался некоторое время общественно полезным трудом, на общественных же началах. Взрослые Максиму очень хвалили. Он принимал эту похвалу как должное, был сдержанно горд и демонстрировал крайнюю деловитость. Вскоре, однако, все это как-то рассосалось. Видимо, Максима каким-то образом усёк, что за одно моральное поощрение никто не работает – даже дураки. Допустить, что ему это кто-либо объяснил, я не могу. Точнее, что объяснил – могу, но вот что Максима это объяснение понял – нет, не могу! Так что эту умственную работу он, скорее всего, проделал самостоятельно.
    К тому времени, когда  подростки превращаются в юношей, Максима вырос в высокого, худощавого и стройного, внешне довольно симпатичного парня. Материться и курить он давно перестал. Лицо его, когда он не говорил или не играл с кем-нибудь, выражало предельную сосредоточенность и напряжённую умственную деятельность. Содержание этой внутренней деятельности навсегда останется тайной, так как внешняя деятельность Максимы изменилась мало. Он так же много гулял, с удовольствием забавлял малышей и позволял им в шутку себя помучить, в шутку же жалуясь на них взрослым: «Дядя, чё они мня щиплт?» 
    Со сверстниками и сверстницами Максима практически не общался, находясь за пределами их круга, но однажды я видел его в обществе очаровательной молодой особы, явно старшей по возрасту. Они шли по улице и производили впечатление оживлённо беседующих приятелей или влюблённых. Я подавил нечистое желание пристроиться сзади и подслушать их разговор, и до меня, когда я их обгонял, донеслась только нежная воркотня Максиминой визави и его короткие рубленые ответные реплики. О чём они говорили (и могли говорить) осталось для меня загадкой. Несколько раз я видел Максиму на платформе метро – он с деловым видом направлялся куда-то. Как и зачем он туда проник – тоже загадка.
    Мать Максимы куда-то пропала. Сообразив, что я уже давно её не вижу (точнее, не слышу), я подошел как-то к Максиме и спросил:
    –  Максим, а ты с кем живешь?
    –  С бабой.
    Я не поверил своим ушам. Максима обзавелся женщиной и живет с ней? Невероятно! Что-то тут не так, не может этого быть!... Фу ты, чёрт! Это он про свою бабушку! Понятно…
    –  А мать где?
    –  Длеко, – Максима махнул рукой в какие-то неведомые дали.
    –  А тебе, Максим,  сколько лет?
    –  Десть, – моментально, не задумываясь, ответил Максима.
    –  Нет, не может тебе быть десять лет.
    –  Всмь.
    Так я узнал, что в Максимин обиход вошли и некоторые числительные. А что он не понимает, что они означают и как ими пользоваться, то многие взрослые тоже говорят разные слова, а сами ни хрена не понимают. Максима, конечно, пытается выглядеть умнее, чем есть, но так делают практически все, и не всегда с благородными целями. А Максима это делает для собственного удовольствия, и от этого окружающим никакого вреда.
    Возмужав, Максима обзавелся соответствующей его возрасту одеждой – небогатой, но всегда чистой и опрятной, кепочкой-бейсболкой и маленькой сумочкой на ремешке – для документов. Сумочкой этой он очень гордился и время от времени что-то оттуда доставал и снова прятал. Что именно – неизвестно, скорее всего, листочки с рекламой круп и соли, которыми кто-то зачем-то наполнял наши почтовые ящики. Лично я эти листочки выбрасывал, не читая, и так поступало большинство. Так что следует признать, что рассчитаны они в основном на таких, как Максима. Странный рассчёт: ведь Максима не умеет читать. Так я думал, не зная ещё, чем удивит меня Максима.
    Однажды поутру, торопясь в гараж, я увидел Максиму сидящим в одиночестве посреди двора на скамейке с газетой в руках. Газета эта по виду была – одно из пёстрых бесплатных рекламных изданий с обязательным сканвордом на последней странице. Я не поверил своим глазам! Подойти и посмотреть, как Максима держит газету, не вверх ли ногами, было некогда, и я, недоумевая, понёсся дальше. Из соседнего подъезда мне навстречу вышла соседка, и я, поздоровавшись, спросил:
    – Что это, Максима – читает как будто, что ли?
    – Сама удивляюсь, –  ответила соседка, и мы разошлись.
    На следующее утро я увидел Максиму на том же месте с такой же газетой, но теперь в его руке была авторучка, и он как будто что-то вписывал. Этого уже я так оставить не мог, и направился прямиком к Максиме.
    – Здравствуй, Максим! Разгадываешь?
    – Рзгдываю. Эт нетрдно.
    – Молодец! Давай, разгадывай всё до конца.
    Я заглянул в газетку. Сканворд был наполовину разгадан. В его клеточки были вписаны-врисованы нолики-кругляшки. Максима рисовал их по одному ему известной системе – не по ходу слов, но и не подряд слева направо. Задерживаться, чтобы разгадать эту систему, я не мог и пошел своей дорогой в большой задумчивости.
    Вот учёные рассуждают и спорят о существовании во вселенной иного разума. А иной разум – вот он, существует не где-то во вселенной, а здесь, рядом с нами, а никому до него дела нет. Парадокс!