Психиатрия

    Один мой знакомый психолог, женщина, как-то обронила, что сознательно вытащила себя из ямы. Не настоящей ямы, разумеется, а воображаемой, в которую в нелёгкие для неё времена стало валиться её ослабевшее сознание. И вот что мне любопытно. Терапевт может подхватить заразу и сам себе прописать лекарства. Легко. Один стоматолог на заре своей карьеры, чтобы соотнести свои манипуляции во рту с ощущениями пациента, сам себе лечил кариес, а медсестра держала перед ним зеркало. Труднее. Известен случай, когда хирург на зимовке в полярной экспедиции сам себе сделал аппендэктомию и зеркало никто не держал. Вообще трудно. Но это всё связано с физическим телом, можно понять. А как психолог может помочь сам себе профессионально? Что – сознание должно работать само с собой? Мне думается, что такое возможно только в результате применения некоторой «практики», которая работает сама по себе, независимо от сознания. Иначе профессора Кагана, который читал нам в институте логику, и которого я очень уважал, придётся признать неправым. На одной из лекций он сказал: «Когда человек говорит, – я думаю, что я думаю, – он врёт. Вербальное сознание однослойное». Интересно, а что об этом говорит психология?
   
    Расскажу одну забавную и поучительную историю, как я однажды обратился к «специалистам» в поисках нужной мне практики.
   
    Давно это было. Я проходил водительскую комиссию и по ходу дела попал в психиатрический диспансер – штамп в справке поставить, что я не псих. Желающих было много, и я решил, пока подойдёт моя очередь, воспользоваться случаем и обратиться к психологу по одному слегка тревожащему меня вопросу. Спрашиваю в регистратуре:
     – Есть у вас в штате психолог?
     – Нет, – говорят, – психотерапевт есть, это то же самое. А вам зачем?
     – Посоветоваться, – говорю, – хочу, проконсультироваться.
     – Это можно. Давайте запишем ваши данные, а потом идите в 12 кабинет, там будет врач.
    Прихожу – кабинет закрыт. Жду, жду – нет никого. Иду опять в регистратуру.
    – Знаете, – говорю, – кабинет закрыт, и никто ко мне не идёт. Я, наверное, в другой раз проконсультируюсь.
    – Нет-нет! Ни в коем случае! Идите в 7 кабинет, там непременно будет врач. Только потом обязательно к нам подойдите.
    Прихожу. Действительно, имеется врач, милая такая, уже немолодая женщина. Здороваюсь, сажусь напротив. Она начинает:
    – Что вас беспокоит?
    – Понимаете, доктор, я человек очень музыкальный. Музыку люблю – серьёзную. Но иногда так бывает, что застрянет в мозгу какая-нибудь мелодия, отрывок – и звучит там дольше, чем мне бы этого хотелось. Особенно – когда сильно утомлюсь. Иногда даже ночью. Хорошо, из Моцарта что-нибудь, а то ведь и попса какая-нибудь на улице прицепится. Проснёшься, а она долбит в мозгу. Меня это, честно говоря, напрягает. Работа у меня интеллектуальная, я программист, устаю на работе. Требуется отдых голове, а тут такое.
    – Ну что же вы хотите? Такое у всех бывает. И у меня тоже. Тут уж ничего не поделаешь.
    – Я подумал: может быть имеется какая-нибудь практика, упражнение такое мыслительное, аутотренинг такой специальный, чтобы самостоятельно купировать подобные состояния…
    – Ничего такого я не знаю. Если хотите, я вам транквилизаторы выпишу, попринимаете.
    – Не хочу и не буду. Я, знаете, двадцать лет курил, а несколько лет, как бросил, начал спортом заниматься, голодать регулярно, питание здоровое наладил. Привёл себя в порядок. И теперь всякую аптечную химию в организм толкать? Нет, я этого делать не стану.
    – Ну, тогда я вам больше ничем помочь не могу.
    – Жаль. Тогда – спасибо и до свидания?
    – Погодите минуточку. Тут, знаете, … карточку на вас завели. Давайте так сделаем: я эту карточку при вас порву и в корзину выброшу.
    – Да рвите, не жалко.
    Порвала она эту карточку, и мы расстались. Опять – в регистратуру. Там говорят:
    – Были у врача?
    – Был.
    – Теперь идите сразу во 2 кабинет со своей справкой без очереди.
    Ладно. Древний дед в белом халате удостоверился, что я не псих, и визит закончился. Хорошо, думаю, так даже быстрее.
    Проходит срок действия справки, и опять это волынка в диспансере. А жена – со мной, ей тоже справка новая нужна. Записываюсь в регистратуре, а они там чего-то куда-то посмотрели и говорят:
    – Идите сразу к врачу, без очереди.
    – Так меня же не пустят. Вон какая очередь длинная, и все злые. Убьют, кто без очереди.
    – Не убьют. Вас врач сам пригласит.
    Ладно. Стою, жду. Выходит другой древний дед в белом халате и действительно, приглашает. Захожу. Он сначала всякие вопросы, как положено, задаёт, а потом и спрашивает:
    – Вы обращались за помощью к психиатру?
    – К психотерапевту – да, обращался однажды, но помощи не получил.
    – А как так получилось, что вы у нас на учёте состоите, а карточку вашу мы найти не можем?
    – Так нет же её, карточки. Тогда же при мне её этот доктор и порвал.
    – А о чём вы с доктором говорили?
    Я ему кратко пересказал.
    – А фамилию этого доктора вы не помните?
    – Нет, не помню. А и помнил бы – не сказал. Зачем подводить человека.
    – Жаль, жаль. Ну ладно, давайте вашу справку.
    Поставил он мне штамп куда нужно, расписался, и мы расстались. Мне понравилось – опять без очереди. Хотя всё равно пришлось ждать жену.
    Проходит срок действия и этой справки – и опять всё повторяется в точности, как в прошлый раз. Мне вообще всё это нравится – без очереди-то.
    Но вечного кайфа, как известно, не бывает. В очередной раз, уже в другом здании, записываюсь, а меня без очереди никуда не направляют. Странно! Стоим два часа. Опять древний дед, явно не в себе, и опять пристаёт ко мне с этой чёртовой карточкой. И опять приходится всё заново объяснять. Ну ладно, я бы согласился, если бы в очереди стоять не нужно было, а так – что? Нет, думаю, надо с эти делом завязывать. Что толку, если мы с женой всё равно вместе ходим, и мне всё равно потом её ждать приходится. Пошёл я в регистратуру, и там долго-долго объяснял местной тётке, что нет у них моей карточки, и не было никогда, и уже, надо думать, не будет. Она всё перерыла, убедилась, что я не вру, и что-то такое в картотеке сделала, после чего, сказала, что меня уже терзать не будут. Ну их, думаю, к ляду, надоели они мне. Лучше буду в очереди стоять, как все, чем этим ненормальным дедам каждый раз свою историю рассказывать.
     С тех пор я комиссию не проходил, а уже пора, пора. Давно уже, как пора. Вот не знаю – что меня в следующий раз ждёт?
   
    Эта история – про отечественную психиатрию, карательный характер которой к тому времени был изрядно подточен демократическими веяниями, недостаточным финансированием, а главное – старением и выбытием специалистов – забавная. А вот другая история из моей юности – вовсе не забавная.
   
    Моя первая девушка Галя была всем хороша и приятна на ощупь. Но имелся у неё в лице один небольшой изъян – нос сапожком и чуток великоват. Лично я за удовольствие гладить её во всех местах ей этот изъян прощал. Но сама она сильно переживала. Ещё она сильно переживала из-за своей груди. Не груди, собственно, грудь у неё была – что надо, выше всех похвал, – а сосков. Были эти соски не такие выпуклые, как бы ей хотелось, а на холоде так и вовсе втягивались внутрь. И так она меня с этими сосками, вернее с жалобами на них, достала, что однажды я не вытерпел и сказал:
    – Иди ты со своими сосками знаешь куда!
    – Куда?
    – К доктору! Иди и покажи свою грудь специалисту, и пусть он тебе авторитетно скажет - можно с такой грудью жить, или лучше сразу удавиться.
    Молодой и симпатичный, как она мне потом рассказала – нарочно, наверно, чтобы позлить и пробудить ревность, – доктор долго и тщательно щупал обе её груди, после чего радостно сообщил, что все в порядке, уплотнений не наблюдается.
    – А соски? - спросила она смущаясь.
    – Что – соски?
    – Ну… они... видите... ну, как бы… плоские такие!
    – Соски как соски. Что вам не нравится? Впрочем, если очень хочется, чтобы они больше выступали, потеребите их – они и набухнут.
    С этого момента в программу наших, невинных, в общем-то, любовных игр добавилась операция по извлечению сосков наружу. Я теребил их и выкручивал как винтики из гнезда, после чего они довольно долго и вполне прилично торчали.
    Опыт по укрощению, точнее, раззадориванию сосков придал моей любимой решимости навести прядок и с носом. Но с носом так просто не получалось. Его хоть тереби, хоть гладь – он ведь меньше не сделается, и формы не поменяет, разве что покраснеет, а это совсем не то, что нужно. И вот она рассудила так: надо что-то менять – или нос, или своё к нему отношение. Что проще? Очевидно – второе. Но как это сделать? Сама она не знала, не получалось у неё. Значит опять надо пойти к доктору, к специалисту. И она записалась на приём к психиатру.
    Следующее наше свидание состоялось в мрачной, тесной конуре для посещения пациентов в психбольнице. Она была уже под действием каких-то препаратов, много плакала и была сама не своя. Окружение, с которым ей пришлось столкнуться, приводило её в полный ужас. А все попытки объяснить, что она – психически здоровый человек, натыкались, на стандартную реакцию: «Говори, говори, все так говорят». Пробовала она отказаться от еды, но ей с улыбкой говорили: «Ничего, свяжем и через нос накормим, не впервой». Молодой красавец, главный врач отделения, к которому я пробился, чтобы выяснить все, как следует, долго и настойчиво объяснял мне, что у девочки явная шизофрения, и шансов на выздоровление – никаких. Я и верил – и не верил. Впрочем, вскоре её выписали. Наши общие друзья сказали мне, что, щадя её психику, нам не надо встречаться, с чем мне и пришлось тогда смириться.
     Что сказать? С учёта её через какое-то время сняли, и она, насколько мне известно, совершенно нормально (с поправкой на обычную женскую дурь, разумеется) прожила свою жизнь, выходила замуж, разводилась, размножалась, сейчас живёт в Америке. Видел её фото американского периода – сытая такая, всем довольная, с дочкой.
   
    А однажды случай свёл меня с действительно больным человеком.
   
    Танечка была студенткой-дипломницей у моего шефа, на год старше меня. Умненькая, хорошенькая, она научилась на красный диплом, и её за такие «выдающие» заслуги распределили в город Хабаровск начальником смены на машиносчётную станцию. Это была катастрофа! Девочка изучала в институте разные умные науки, писала программы для ЭВМ, а там, на станции стояли железные гробы-табуляторы образца 1924 года, и на них, предварительно «набив» данные на перфокарты, делали расчёт зарплаты старые тётки образца того же года. И вот над этими тётками её поставили начальником. Целый год она проплакала, посылая регулярно шефу слёзные письма с просьбой достать её оттуда обратно в Новосибирск к маме и сестрёнке, к шефу и наукам, к настоящим ЭВМ. Через год шеф получил в «Торговом» кафедру, взял туда меня, а через какое-то время ему удалось организовать перевод и Танечке. Появился у нас в машинном зале весёлый, кудрявый и стройный ангелок. Удивило только, что она везде таскала с собой толстую тетрадь, в которой иногда тонким пёрышком рисовала стройных красавиц в дивных, соблазнительных нарядах. Разумеется, были в этой тетрадке и стихи. Как-то не по возрасту это было. Я такие тетрадки раньше только у девочек-школьниц наблюдал, в пубертатном периоде которые.
    – Вот, Саша, – сказал шеф, – ты уже освоился более-менее, давай, помогай Тане, вводи её в курс дела. Пусть осваивает нашу новую ЭВМ, пусть документацию почитает, задания ей подавай. Действуй.
    Начал я действовать, давать ей простенькие учебные задания. Хватается с радостью, прямо – с восторгом.
    – Вот, – говорю, – разбирайся. Если какие вопросы – то ко мне, я помогу.
    Нет вопросов. Проходит времени, сколько нужно, я спрашиваю – как наше задание? И тут – слёзы без удержу. Что за чёрт? Вроде, ничем я её не обидел, во всяком случае, не хотел. Ладно, бог с ним, с этим заданием. Даю другое. Опять радость, горение, и через такое же время – слёзы, истерика. Бросил я эти потуги, а шефу сказал, что ничего у меня с Таней не получается, пусть он её сам к какому-нибудь делу приставит.
    А надо сказать, что наша Таня там, в Хабаровске потеряла свой комсомольский билет и на учёт не вставала. И здесь, естественно, тоже встать не могла, да и не думала даже об этом. Я вот тоже на учёт сознательно не вставал, и никто меня три года не трогал. А как стал я увольняться, так с бегунком-то и пришлось мне в комитет комсомола зайти. Говорит мне председатель:
     – Будешь на учёт вставать и долг по взносам погашать?
    – А какой долг?
    – Посчитай процент от зарплаты и суммируй.
    Я прикинул – получается больше ста рублей.
    – Нет, конечно. У меня что – сто рублей лишние? У меня вся зарплата чуть больше этого долга, жена, ребёнок – не буду.
    – Тогда пиши заявление об исключении, а мы по этому заявлению комитет соберём – придёшь.
    – С радостью!
    Написал я заявление, а они, умники, собрали свой комитет. Собрали они, значит, вокруг меня свой комитет, и давай меня стыдить и обижать. Особенно одна толстая красномордая девка с говорящей фамилией – Блудова, старалась: «Вот пусть, – кричит, – заплатит, тогда исключим, а без этого бегунок не подписывать». Я им: «Вы чё – рёхнулись? Не имеете права». И председатель тоже: «Не имеем права. К сожалению». Короче, отпустили они меня. Чего собирались-то? Наверное, это им по уставу так положено. А эта Блудова – она недалеко от меня жила, и когда мы потом иногда встречались на улице, она свою толстую рожу всегда в сторону воротила и ещё краснее делалась.
    Но это мне почему-то так свезло. Может, потому что я уже мужик был – женатый, детный. А Танечку они через какое-то время взяли в оборот. Случилась у нас в институте какая-то заварушка с производственной дисциплиной, и ректор обронил, что вот, мол, у беспартийного зав. кафедрой комсомольцы на учёт не встают. Ведь стукнула же какая-то добропорядочная сволочь!
    На следующий же день вызвали нашу Танечку в комитет, и там, наверное, тоже – стыдили и обижали. Вернулась она вся в слезах. А назавтра мама её на кафедру с утра позвонила и сказала, что у Танечки ночью начался бред, она с постели встала и в одной ночной сорочке отправилась прямиком в комитет комсомола, чтобы всё-всё председателю высказать, что она не виновата, и… короче, госпитализировали её – всё туда же, в психбольничку. И это, мол, не случайно, наследственность у Танечки неважная, папа у неё – повесился. Я тогда был в процессе увольнения, и о Танечкиной судьбе узнал много позже. Вылечили её, как мне потом наша общая знакомая рассказала, по полной. Лечение инсулином – оно ведь никого не оставляет равнодушным. Точнее, наоборот – оно как раз делает человека совершенно равнодушным. Равнодушным и тупым. Из клиники Танечку выпустили не прежним весёлым, стройным и кудрявым, порхающим ангелочком, а отупевшим, бледным и одутловатым чурбаком, с частичной трудоспособностью. Старые друзья и шеф как-то ей помогали, работу нетрудную нашли... Грустная история.