Анисимовы

                Анисимовы
Как, на удивление, трогательны и сладостны нам впечатления о самых ранних детских годах. Особенно когда уже достаточно насмотрелся и набрался иных впечатлений, карабкаясь по крутым тропинкам, покоренных тобой, перевалов жизни. И чем дальше твоя спина от того исходного места, тем особеннее и важнее становятся  воспоминания о начале пути. О босоногой свободе, о необыкновенно- голубом небе, в просвете ржаных колосков, которые, кажется, щекочут своими усами облака, так высоки они над стриженой детской головкой, о чистой водной глади пруда, с запахом осоки и ила, и об  оставшихся за пеленой времени твоих ровесниках- о тех, кто еще в живых, или уже в покойных- о кольках, ваньках, пашках, петьках…
Андрей Васильевич всякий раз приезжая в родную деревню, после нескольких часов общения с близкими, старался потихоньку улизнуть из дома, и побродить по заветным закоулкам, которые  могли еще напоминать о его далеких детских 60-х.
Обычно, он не знал куда пойдет в этот раз- на каждом шагу обступали  воспоминания, каждый метр в любую сторону им и исхожен, и избеган, и изъезжен. Шел по заросшей бурьяном улице и удивлялся произошедшим изменениям. Странно было видеть высокую прохладную траву в колеях дороги. Ступни, втиснутые в модные туфли, почти физически ощущали теплую, пушистую пыль, так давно окутывавшую, словно вода в позеленевшей теплой луже, детские чумазые и в цыпках, ножонки.
Вот справа крапивная тайга на месте когда- то угрюмого дома. На улицу он смотрел только одним окошком, и воспоминания о нем жутковатые. Старики рассказывали о каком- то убийстве, связанным с этим домом, да и ранняя смерть молодой хозяйки не внушала радость. А напротив, довольно длинный, и почти не жилой, старинной кладки дом. Весь залит солнцем, однако как- то грустновато смотрит глазницами пустых, без занавесок окон на безлюдную улицу. От большого гурта его обитателей  осталась одинокая старуха, доживающая отведенный век. В те, детские года, в нем жили две шумные семьи. И только напоминает о том времени большое кольцо коновязи в каменной стене сенец, теперь шершавое, словно в вяленой рыбьей чешуе, а
 тогда обтертое до блеска  ребячьими непоседливыми  руками.
И дальше, по всей улице, изредка, среди буйных кустов сирени, как бы извиняясь за свое одиночество, скромно улыбаются маленькие, с белеными наличниками жилые хатки. Они осунулись и стоят сгорбленными старушонками, иногда безмолвно рассказывая о вялотекущей жизни внутри их яркими геранями в горшках на подоконниках.
  По этой улице ходили они в школу, в ту, что красовалась могучим двухэтажным силуэтом, среди буйства зелени обширного сада, на другой стороне оврага. Но теперь школьная тропинка обрывается у берега пруда. Дно оврага и та тропинка залиты водой. Только особенно тянет идти по улице дальше, где в конце ее, в отрыве от остальных домов, словно хуторок, на фоне мрачного леса стоит грустный одинокий дом. В нем хранится особая история многих детских дней Андрея Васильевича, а тогда, просто Андрюшки.
Этот дом, сколько Андрей его помнил в детстве, был один из немногих в деревне с соломенной крышей. Жил здесь со своей семьей его дядька, Иван Анисимович, человек особого нрава, о котором стоило бы рассказать отдельно, только Андрея в этом доме занимал не он. Здесь жили, а точнее делили с ним свое детство его четыре двоюродных брата: Петька, Ванька, Колька и Пашка- дети Ивана Анисимовича и его жены тети Наташи. Родных братьев у Андрюхи не было, а у своих сестер он, естественно, понимания не находил, поэтому, шумные голоса дяди Ваниных ребят с лихвой компенсировали это неудобство.
Вообще- то в этом доме было все своеобразно. При редкой бедности его содержимого, когда в распутицу за сапоги, а в морозную и заснеженную зиму за валенки, здесь нужно было подраться, что к чести братьев было не так часто, в нем была уйма интересного и необычного. Например, на заваленном всяким хламом столе, среди всего другого, могла  лежать книжка русских сказок, которая ценилась в доме, как особый предмет. Мало того, прочитанные сказки было принято непринужденно обсуждать, как какую- то особую новость. Дядя Ваня, или как его звали в деревне от мала до стара Анисимыч, слыл одним из самых читающих людей в деревне. Поэтому, за нечаянную утерю свежей газеты со всех членов семьи учинялся строгий спрос. Газеты были густым снопом натыканы за насиженном мухами зеркалом, что наклонилось над столом.
Особняком среди ребят стоял Ванька, его иногда звали Иван Иваныч, за обособленность в общении и самостоятельность. Он даже в играх ребят не принимал участия, а вот потом, во взрослой жизни, добился успеха больше других братьев. Была у ребят и сестра Манька, тоже умная и самостоятельная девчонка. Но ее детство закончилось в 16 лет- отдали замуж, может, чтоб поменьше было ртов.
Праздником же для Андрюхи было, когда старшему брату Петьке приходила в голову мысль порисовать. Трудно было представить, что можно уметь рисовать лучше его. При скудном достатке их семьи, у Петьки имелись самые простые, сухие акварельные краски, брать, которые, больше не позволялось ни кому. И как он ими орудовал! Учиться рисовать, конечно, Петьке было негде, и потому его учебой было, срисовывние с репродукций журналов и открыток. Нравилось, конечно, Андрюхе, как Петька и простым карандашом рисует солдат, что стреляют на бегу, скачут на конях, или лежат в засаде. Но на цветную копию с «Трех богатырей», которые были им, двенадцатилетним мальчишкой, сработаны на обратной стороне куска обоев, семилетний Андрюха смотрел, как на недосягаемую мечту.
Но Петька ведь и кроме рисования много еще чего умел. Например, склеить из папье- маше модель боевого корабля, или собрать игрушечную жатку комбайна, точь- в точь, как настоящую. А то возьмет и начнет запускать склеенного из газеты воздушного змея. У Андрюхи от сладкой зависти аж дух захватывает.  И это при том, что делать эти самоделки Петьке было не из чего и нечем. Лучшим материалом были газетная бумага, клейстер из ржаной муки, щепочки от поленьев дров, и жестянка от консервных банок. Инструмент- ножницы и нож.
Петька и в поведении отличался от остальных. Держал он себя среди младших братьев прямо таки по- интеллигентски. «Дать по шее» кому либо из братьев, в том числе и Андрюхе, за какие- то проделки,  только обещал. Может быть на правах старшего. Вообще, в доме Анисимовых царила необычная демократия в общении. Послать (куда не ходят) совершенно безобидно могли друг друга все- от отца и матери, до четырехлетнего Пашки, что ни как не порицалось. И самым обычным выражением в доме было «паралич тебя расшиби». Например, тетя Наташа ругалась на ребят: «Ах, паралич бы вас расшиб, все блины потрескали. А отцу не оставили.» Все воспринимали это, как скромный упрек в их адрес и начинали перепираться. Или наоборот, она могла так пожаловаться ребятам: «Паралич тебя расшиби, а я к праздникам и постираться не успела! Ну, ни чего, походите и такими». На этот раз с ней все соглашались.
Кстати, в летней стирке для Андрюхи ни чего примечательного не было. Корыто, рубель, пена- вот и все. И матюги тети Наташи, что б ей не мешали. Но нравилось Андрюхе, как тетя Наташа зимой «полоскалась». За огородами и далее за нешироким полем большой и преглубокий пруд. В толстенном прозрачном льду вырубалась прорубка. К ней, по узкой заснеженной тропинке, ребята всеми вместе тащили корыто с бельем. И затем тетя Наташа начинала голыми и красными, как у гусыни лапы, руками в ледяной воде (в течение часа, а то и более) возить туда- сюда и плюхать штаны, рубахи, простыни, и даже фуфайки и здоровенные ватные одеяла. Кое- что лупила на льду вальком, домывая. И все вместе: ребячьи крики, ее голые и тоже красные коленки, шлепки о прозрачный и звонкий, и в тоже время черно- зеленый лед, брызги на морозном воздухе, настоянном на запахе стираного белья, а так же белоснежная пустыня вокруг, сливалось в удивительный праздничный зимний фейерверк.
 Конечно, им, детям, и в голову не приходило, какой ценой этот «праздник» доставался самой тете Наташе. И, наверное, по этой причине, полоскания были не столь часты и скромная одежонка ребят, обычно, была замусолена до блеска, а в доме на равных правах с хозяевами обитали клопы и вши. А что б не так часто почесываться, и не во всех местах, стригли ребячьи головы «под коленку» или натирали частенько дустом. Гадость невыносимая, но зато и вши плодились менее обильно. А вот с вонючими (аж сейчас тошно) клопами бороться было трудней, а потому они ночью во всю разбойничали на детских тельцах. И утром, искусанные до красноты, ребята кидались со спичками в атаку на кровавых разбойников. А те заселяли в доме все деревянное, целыми колониями. И если пламя спички доставало их, трещали и лопались пузатые кровопийцы, на радость мстителей. Конечно, как с этими огненными атаками до пожара не дошло, наверное, случайность. Но пожар все- таки произошел, хотя на первый взгляд и по другой причине.
Случилось это, как тогда нередко бывало, в жаркий летний день, когда вся деревня, кроме тех, кто в поле, спасалась от зноя на пруду. Немало взрослых и вся ребятня плескались, ныряли с самодельных трамплинов, неслись в воду с глиняных горок, загорая, млели на солнце. Вдруг на небе, над берегом пруда, в стороне деревни стало подниматься бурое облако. Кто- то из взрослых крикнул: «Пожар»! А кто- то добавил: «Это Анисимовы». Всех, словно ураганом, сорвало и понесло туда, откуда, уже тянуло гарью, трещало, и черное облако снизу лизали яркие знойные языки. Андрюха бежал вместе со всеми, пыль туманом от впереди бегущих не давала дышать, и не хотелось верить, что горит дом его братьев и друзей. Бледный Колька мчался, обгоняя всех, и подбежав к горящему дому, кинулся в каменный сарай, где уже так же полыхало во- всю. Потом узнали- перед уходом на пруд он там оставил спящего Пашку.
Все кричали наперебой: «Воды, воды!» Метались вокруг дома, но вода только в пруду, а как ее оттуда доставить? И колодезь на другом краю деревни. Откуда- то взялась телега с бочкой и в галоп понеслась через поле к пруду. Какой- то смельчак  из толпы первый рванулся в дом, со звоном вывалилась рама, и из оконного проема полетели наружу вся его начинка- подушки, одеяла, какие то тряпки, посуда.
Прибежавшая со свекольного поля тетя Наташа, дико визжала и рвалась в объятый пламенем дом, но ее ухватили и крепко держали несколько мужиков. «Пожарка» с воем примчалась, когда уже от сгоревших стропил крыши дымились уголья. Не жадничали поливать все, что уже прогорело. Хотя удалось отстоять потолок. Не занялся он лишь потому, что был обильно смазан глиной и засыпан золой.
 Дом, точнее, что от него осталось, стояло таким непохожим на то, что было здесь всего каких- то полчаса назад. Но кому- то это было на руку- под шумок с пожара умыкнули мешок со стеклянными банками- кому война, а кому мать родна.
И надолго погрустнело в самом веселом для Андрюхи, и  шумном когда- то дядином доме. Но к зиме, крыши в доме и сараях Анисимовых, какими то невероятными усилиями восстановили. Покрыли свежей золотистой соломой. Только черные потеки на стенах, словно следы от слез на щеках, да запах гари пробивался сквозь  ржаной запах обновленной крыши. Да улетевшие дымом в небо дубовые сенцы, восстали каменными.
Причина же пожара стала известна почти сразу- Пашка проснулся, ему стало скучно  и по примеру старших братьев, решил поиграться спичками, искал их, наверное, недолго. А когда полыхнуло, как часто бывает, испугался и забился в угол сарая. Но во время Колька подоспел. С тех пор Пашку звали «поджигатель». Хотелось бы добавить несколько слов об этом, в дальнейшем, красивом умном парне- дожил он только до тридцати. Обрабатывал посевы аммиачной селитрой, заглянул в бочку с раствором, нечаянно вдохнул… и отек легких. Спасти не смогли.
Андрей Васильевич подумал, надо было б и Кольку тогда назвать «спасателем», жаль, до этого не додумались. А вот Колька был еще одной причиной для частых посещений этого дома Андрюхой. Главное, потому, что по возрасту ему он подходил ближе всех, пусть был и на год моложе, но как партнер по игре он был незаменим. Это был, говоря педагогическим языком, лидер, к тому же юморист от природы. Сколько ж в его голове сидело непосредственности, чудачества и выдумки! В его рассказах трудно было разобраться, где правда, а где фантазия. Игры с ним, за исключением самых любимых, ни когда не повторялись. В его буйной голове всегда наготове сидели присказки, считалки, загадки, всяческие веселые и страшные истории и прочая ересь. С ним не могло быть скучно. А гордостью всей семьи была немецкая овчарка Джек- умная и миролюбивая собака, которая не отказывалась прокатить ни на спине, ни в санках.
А последнее, что можно было добавить, у ребят были все игрушки только самодельные. Даже самокат Петька умудрился сделать, хотя в округе у нас самоката ни у кого не было, например. А вот у них чего  ни когда не было, так это велосипеда. Да и много чего еще. Но самое главное, в их детских душах не было грусти, уныния.
Андрей Васильевич остановился. Вот, он, всего в двухстах метрах, серенький, приземистый, на фоне того же леса. Только добавились, словно из- под земли несколько высоких берез, да  крыша стала железной, к тому же сбоку приросла каменная веранда. И люди в нем другие.
 Вообщем, нет того дома. Как не стало и большинства его прежних обитателей. Осталась только память. Андрей Васильевич хотел повернуть и пройти на пруд, выйти на другую улицу, но, уже не хотелось думать о чем- либо другом. Беззвучно, раскачиваясь в воздухе парашютиками, падали листья с ближайших к улице порыжевших ясеней и кленов, словно отсчитывая мгновения вечности, мгновения жизни этого дома, жизни тех, кто был тогда его душой и что еще топчут эту землю, и время памяти о тех, кто оставил грешную. Над головой, тихо прошелестев смоляными крыльями, пересекли улицу и уплыли на другую сторону оврага стайка больших птиц. Им тоже скоро покидать родные места. Андрей Васильевич проводил их взглядом и усмехнулся- он сам чем- то похож на перелетную птицу. Как бы далеко не мотался от родных краев, а все они тянут к себе, как этих грачей- посмотрел, подзарядился и можно опять хоть на край света.

10. 02. 2010 г.                Колесник А. В.