1687 Вдовица, девица и потусторонние видения

Верхотурье 1687 год.

       После Покрова дороги развезло, и они опустели. Улицы укрылись первым снегом вперемешку с липкой грязью и торговыми обозами, надолго застрявшими до открытия зимнего пути. На узких улочках натоптанные жителями вдоль заборов тропинки, вынужденно прижались к их заляпанным бокам.
       А по центру, подбоченясь, гарцуют казаки - подозрительно поглядывают на чернь – в городе оживились торговля и доморощенные разбойнички, лавки и лабазы, что наполнились разнообразными товарами (более 250 наименований!), а на окраине  расцвели грабежи, «убойство» и татьба (кражи). Зато, и цены с каждым днем становились все доступнее.
       Бородатый казак - опора воеводы и исполнитель царской воли, он, подобно  языческому Перуну, повелительно возвышается над толпой, покачиваясь в седле, брякая саблей и помахивая нагайкой. Глаза развеселые, ухмылку в бороде таит. И прохожие, еще только что безраздельно помыкавшие своими женами и детьми, сжимаясь, протискивались в узкую щель между лошадью и занозистым забором.
       Верхотурье город немалый, а где город там воевода, и при нем управление разрядом и охрана. Для того есть пушки и пищали, наряд «вогненный» и свинцовый, к ним приставлены стрельцы, казаки, пушкари и бронники. И начальные над всеми – десятники, сотники, приказчики и боярские дети. И всем платить надобно. А где взять? Только две ноздри на поверхности воды, чуть волнение и казна воеводская пузыри пускает.
       А все дело в подспудном тлении угольев двоецарствия, засыпаемых темной землицей под регентством царевны Софьи! Здесь же, за Уралом, к дымному шлейфу московских интриг, еще примешивался паскудный тлен «г а р е й» - самосожжения раскольников.
       Купцам запретили покупать и вывозить на Русь соболей, дабы не сокращать поступление ясака. Торговые люди стали меньше ездить, и таможенные сборы упали. А многие купцы, минуя верхотурскую заставу, предпочли «государевой дороге» «заповеданные» лесные тропы.  По Указу государей благоверного царевича и великого князя Иоанна Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии и благоверного царевича и великого князя Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя Росии винные подряды (винокурение и пивоварение) переданы в тобольский разряд. А это более половины дохода Верхотурья!
       И с весны, как листья на березе повыскочили истцовые жалобы в воеводский суд.

       Боярский сын Василей Протопопов неторопливо двигался к центру, рассчитывая в торговых рядах облегчить свои карманы, а корзину нагрузить. Его надежды непременно оправдаются, ибо реки уже встали, но еще не надежны. Амбарная пошлина выросла. Ее, по указанию приказной избы, стали взимать не с площади, а с числа съемщиков, складывающих в них свои товары, Купчины сделали верный вывод – торгуй, пока есть время и спрос.
       И народ повалил. Не только за товарами - новости узнать. Город по осени всегда полон слухов, летом-то и других дел хватает. И знакомцев повидать, иных с весны не было в Верхотурье.
       Теперь, когда каждому ясно, о чем речь в этом рассказе, можно на время отступить от главной темы.

       Девицы, в отличие от своих сверстников, даже повзрослев, остаются впечатлительными.  Удивительно, и как это у них сочетается с изощренной уверенностью в своей правоте, с презрительной холодностью и бездушием к чужим страданиям, мукам и страстям?
       Впечатлительность не значит доверчивое и наивное отношение к назойливым кавалерам. Напротив, даже услышав приглашение на прогулку от парня с добрым взглядом, она ответит согласием, но только потому, что у нее все-таки сохраняется искренняя надежда - во тьме и свет неяркой звезды влечет. Особенно, если с ней говорят уверенно и настойчиво. Ее влечет свет. Без этого в сознании крестьянки не существовал бы образ женского счастья.
       Он же (образ) неизменно дополняется желанием помочь не только себе, но и всему миру. И тогда облик ее сопоставим своими характерными деталями и неотличимым от лика самой близкой, самой почитаемой на Руси иконы Божьей Матери - древнейшей песни материнства.
       Им ли, крестьянским дочерям, не знать, что «вековуха», как перестоявшая в поле рожь. И колос уже пуст, в преддверии холодов к земле клонится, осыпается от прикосновения ветра, от осеннего дождя. Зерна хоть полновесные, да перезревшие, в землю пали, не подберешь и в дом не принесешь, и кашу из них не сваришь, и богатого урожая не жди. Для хозяйства, для сытной жизни непригодно.
       Только если ее глаза и поблескивают мечтательно, и по щекам скользит легкий румянец, и по лицу блуждает улыбка - это не значит, что она готова принять предложение.
       И придет время, парни удивленно распахнут глаза на стремительно уплывающие от них призраки счастья. Но это если на дворе светлый день. А во тьме могут и на дверной косяк лбом налететь, искры за звездный блеск принять. Еще и потому что, став мужчинами, рано грубеют, в силу свою верят более, нежели видениям, легко ранят души, очевидное упускают, и тогда, в ответ, их подруги в свои руки берут неотложные дела.
       Может все дело в фантазиях неокрепших умов, особенно при явлении «высших сил»? И тогда вопрос – в чьих?

       В те позднеосенние дни жители Верхотурья, сумевшие пробраться к казенным дворам, кабаку и амбарам, стали свидетелями трех совершенно замечательных открытий.
       Во-первых, открылась дверь приказной избы, и дьяк известил народ, что, спустя полгода разбирательств в деле о «блудном насильстве» стрельцом Микешкой вдовицы Пестелиньи, воевода изыскал-таки способ для  примирения.
       Поясним: нанесение ран, увечий, побоев, равно как, оскорбления словом и действием, в народе всегда считались «бесчестием». Блудное «насильство» в 17-м веке относилось к кругу "духовных дел", находившихся, согласно святительскому указу, в ведении церковного суда. И таких дел немало. Но, причем здесь светская власть? Вот убойство, грабеж, воровство, злонамеренный обман и мошенничество - дела обыденные, не так возмутительны и подпадают под указ и Соборное уложение государя Алексея Михайловича.
       Возможно дело в Микешке, в его встречной челобитной? И его отец Мишка Пахалуев долго в доверенных человеках у воевод-предшественников был. Или, что наиболее вероятно, жалобу Пестелинья направила на имя государя. Тогда воеводе не отвертеться!

       Что именно произошло достоверно не известно. Основные подробности народ узнал не от приказных, что совершенно ясно. Сама же вдова проговорилась, что «темно было». Следовательно, за половину ее рассказа можно ручаться.
       В ее изложении выходило, что стервец Микешка «зазвал ее в дом» на пирушку по поводу Юрьева вешнего дня. Понятно, что не ее, 59-и летнюю бабку он хотел видеть в своей компании. И не мужика ее, гулящего человека. Стешка, надо полагать, это понимала, потому ведро сиухи принесла. И домой не спешила. В избе кроме нее присутствовали еще трое или четверо посадских. А может и более, только вдова по темному времени «никаких людей в доме не видела».
       Один из них, гулящий человек, что с ней пришел, впоследствии заявил, что он тоже хотел ночевать у Пахалуя. Только его хозяин из избы выгнал. Но факт «блудного насильства» для него очевиден. Потому как он и еще девять (!) уличных свидетелей слышали слова одного из гостей, оставшихся ночевать в доме: «Ночесь де у Микишки Пахалуева свадьба была».
       И то странно. Стрельцу Микешке на тот момент было 37 лет, первая жена его померла, оставив ему десятилетнего сына. Только через шесть лет вторая жена Анька придет в дом и порадует его своими детьми от первого мужа - годовалым пасынком Тимошкой и 4-х летней «патчерицей» Маней. А раз так, значит, и впрямь у него могла быть «свадьба»!
       И как-то незамеченным остался факт, что сорокалетняя жена крестьянина Григорья Путимцо́ва также была в гостях. Сам Гришка, верно, в отъезде был по лесному делу. Деревню на Салде строил и для себя и для сыновей - те уже в жениховский возраст взошли. И сынов своих Ивашку и Оньку с собой забрал. Женка же показания мутные давала. В темноте, да спьяну, разве упомнишь?
       Был ли «блудный грех», и что «творил самосильством своим» Микешка, ясности не было.
       Обвиняемый на допросе, и на очной ставке факт «насильства» с вдовой отрицал, равно как и то, что он «сорвал с потерпевшей 3 (три!) креста и серьги стоимостью в 2 рубля 65 копеек». В том его поддержали ночевавшие в избе ямской охотник Оникешка Власов со старшим братом Якушкой и стрелецкий сын Иван Беднягин: «Три креста на бабе? Это уж слишком!» Про иное у них не спрашивали и подозрений на них не возлагали. Нет «ысцоваво иску» – нет и дела!
       Двадцати восьми летний Оникей Власов, молодой, детей покуда нет, жене пятнадцатый пошел. От такого счастья в блуд не впадают, и лгать на воеводском суде не решаются. Он с салдинской деревни Литовска прибыл, с ним его братья. Жены братьев с малолетними детьми на съезжем дворе ожидали, торговые дела вершили.
       Тридцати семи летний Ивашка Беднягин женат был с пятнадцати лет, а ныне вдов, сыну его Афоньке уже за двадцать. Хоть он и клялся и божился, но как такому веру давать? Судя по путаным показаниям, события сопровождались обильными возлияниями, и по трезвому делу, воспоминания никак не могли обрести внятных очертаний.
       Мужик у Пестелиньи Кирюшка помер от «вредной» болезни, когда молодушке было сорок лет. Заступиться за вдову было некому!
       Несомненной заслугой воеводы Григория Нарышкина можно считать, что с его помощью стороны «сыскав в сердцах своих правду», подали мировую челобитную.
       И у Пестелиньи в деревне вскоре появился большой новый дом. Старую избу ее мужа разобрали на дрова. А женка Григорья Путимцова домой возвратилась, и вскоре мужа порадовала сыном Ульяном.

       Еще одно, второе, открытие произвело еще большее впечатление на простодушных уральцев. Митрополит Сибирский и Тобольский Павел открыл врата только-только завершенной строительством деревянной Троицкой церкви Верхотурского кремля.
       С клироса он призвал народ к бескомпромиссной борьбе за очищение нравов, против церковных «нестроений», к безупречному поведению и отказу от поступков, не одобряемых церковью (и воеводою). В перечень «нестроений» среди прихожан, помимо уже привычных, двоегласия, раскольных двуперстия и хождения «посолонь», бесовщины и святочных игрищ, скоморошества и колдовства, пьянства, курения табака и календарных обрядов, вошла и матерная брань.
       -А буде не перестанете матерною бранью бранитца, то на весь мир от Господа Бога будет гнев Божий и  о г н е н н а я   т у ч а,  и  к а м е н и е,  и   г р а д   с  н е б е с – взывал, стоя на амвоне и потрясая посохом, митрополит.
       Матерные слова, сквернословие как и словоблудие рассматривались церковью не просто как оскорбительные, но «бесовские», и осуждались, по крайней мере, со времен митрополита Петра (XIV в.).
       Митрополита, в его призывах к нравственности, позднее поддержал верхотурский воевода Нарышкин! Тем самым этому открытию придан был совсем другой окрас, усиливающий его значение в глазах честно́го народа. Настоящее открытие должно приносить пользу всем!
       Воевода по-своему, практически, оценил призывы преосвященного, открыв (вот оно третье!) совершенно неиссякаемый источник пополнения казны – взимать с жителей уезда пеню, (целый рубль!) за каждое матерное слово:
       «…чтоб отнюдь нихто матерны не бранились. А буде хто избранитца, и вам, прикащикам, тех людей велено бить батоги, да на них же править с человека пени по рублю. А что тех денег в зборе будет, и те зборные пенные деньги велено присылать на Верхотурье по вся годы».
       Народ слушал, изумлялся, чесал затылки, каялся. Приходя домой, брали в руки розги, плетки и ремни. Отцы семейств поверили угрозам воеводы и его приказных людей больше, нежели божьим карам, митрополитом возвещаемых. А дети привычно терпели отцовские воспитательные меры и быстро усваивали непреложные истины.
       Тому предшествовало вот что.

       В мае того же, богатого на открытия, года был Василей Протопопов в деревне Скородумской, которая на речке Бобровке, обмерял подле и вокруг болота угодья и пашни Обрашки Бояркина и брата его Ондрюшки. .
       Старший Обрашка в годах был, но в шестьдесят его борода только-только первыми серебряными блесками проявилась, а голова, по-прежнему, была укрыта буйной рыжей порослью. В деле помощниками были его сыны Григорей, Юрья и Андрий, да бабы их, Февронья - жена старшего Григорея, и Маришка – женка Юрьина.
       Всего у Обрамки с Марфой – бабой его - в доме десятеро, и он - одиннадцатый. Внуки от 3-х до 8 лет – четверо. А младший сын Андрий год как женился на соседской Аньке, дочери Петра Кириллова, и детей у них еще не было. С ними живет Агафья – незамужняя дочь.
       У брата Ондрюхи с женой его Овдотьей столько же. Тут же, неподалеку дом поставил, и у него молодь выросла. Двое сынов давно мужики, готовы своими хозяйствами обзавестись. Дочка младшая Евфимия, ей уже 18, глядя на двоюродницу Агафью, с замужеством не торопится (в переписи 1710 года будет числиться сорокалетней незамужней девкой-вековухой).
       Бояркины два брата поселились на болотах близ устья Бобровки вскоре после башкирского набега. Немного дворов в Усть-Ирбитской слободе супостаты пожгли, но земли опустели. Теперь, когда у братьев выросли семьи и сыновья в пашенный возраст вошли, «собинные» наделы нужны побольше, а с ними и государевы десятины прибавить должен приказчик.
       Дело то небыстрое, за день никак не управится. Нужно обмерить, межевые ямы прокопать, и столбы поставить. Для того мальцы под надзором старших зажигали в ямах под столбы пни выкорчеванные, принесенный с опушки мусорный лес и щепу, а как разгорится, засыпали землей, чтоб тлело: «Огня чтоб не было!»
Дыму и копоти на всю округу.
       А недели через две, как прогорит, можно и столбы устанавливать, угольем засыпать. Тут же и соседи толпятся, свои наделы берегут, на межах спорят и ругаются непотребно так, что бабы от смеха приседают, лица платами стыдливо прикрывают, будто слезы утирают. Мужиками задиристыми восторгаются: «Вот, мол, какой он у меня!»
       Старшим среди мальчишек был Васка Парадиев, ему уже тринадцать исполнилось. Он гонял в лес за хворостом восьмилетних Исачку Кириллова, Петрушку и Ваньку Бояркиных. И тоже матюками не брезговал. А сам огонь разжигал. Брат его Пашко, как хорошо разгорится, те ямы землей забрасывал.
       Солнце уже высоко стояло, по-весеннему празднично пригревало, отчего тепло и сил нет не то, чтоб пошевелить рукой - угорел Пашко, на обочине прилег. Тут и мужики собрались, отдохнуть, водицы испить, перекусить. До вечера еще два поля обойти надо.
       Под говор Пашко очнулся, мужики своим криком да бранью разбудили мальца. Подсел, и чудную историю – видение - рассказал. Рассказал, что он, де, нынче «на поле уснул. И пришла к нему [дев]ица во светлой белой одеже» и велела ему, «чтоб он сказал в мире, чтобы перестали матерною бранью бранитца. А буде не перестанут матерною бранью бранитца, и будет де на весь мир от Господа Бога гнев Божий и огненная туча, и камение, и град с небес».

       Ему, по его словам, то видение было строгим и ясным – идет девица по некошеному полю, а трава под ней не сминается, так, ровно она плывет, земли влажной от дождя вчерашнего не касаясь. А сама сияет, платье золотыми нитями шито, с небес несется стройное пение. А как дошла до него, склонилась и прохладной ладонью лица коснулась, да как слова свои произнесла, то и пенье и сама царица небесная пропали, будто в облаке растаяли. Глаза открыл Пашко, а ему солнце слепит, и пес соседский пот со лба его слизывает.
       Заметьте, как ясен и образен его рассказ, и этот его ритмичный повтор «бранью бранитца», который усиливает трагизм обещанной кары «на весь мир». А ведь школьной скамьи он не ведал и литературному построению не обучен! И что еще важно - это было видение, то есть он «видел» Богородицу, а не она «явилась» и, значит, в центре события был именно он, Пашко. А раз так, то быть ему, как единственному свидетелю, в приказной избе на допросе!
       Ибо речь идет не о его духовных размышлениях. А учитывая причины сна, можно было бы ожидать появление сверхъестественных сил, имеющих демонологический вид!
       Явилась ли ему Богородица достоверно неведомо. Но не иначе, как эта «девица в белом» слышала проповедь митрополита. Во всех храмах Верхотурского уезда эта тема успешно развивалась и дополнялась угрозами многих «казней, мора, кровопролития, в воде потопления, многими иными бедами, напастями, болезнями и скорбями». Пашко же хорошо запомнил и уверено повторил трехчленную формулу митрополита «огненная туча – камение - град».
       Выслушав впечатлительного пацана, решил приказчик доложить воеводе. Что и сделал в июне ого же года. В своей отписке Василtй для убедительности, чтоб у начальства сомнений не возникло в явлении «царицы небесной», изложил так: «Извещал мне белослудцкого крестьянина Игнашки Парадеева сын ево проявление пресвятыя Богородицы».
       И тогда, обладая санкцией самой Богородицы, оценив перспективу пополнения казны, отправил воевода верхотурским сынам боярским памяти, предписывавшие «учинить людям заказ, чтоб отнюдь нихто матерны не бранились». Ну и там же про батоги, про пени по рублю, и главное - «деньги… присылать на Верхотурье».

       Осенью того же года проездом Василей бывал со своим сыном Михайлой в деревне Булановой, что от Скородумской день конного ходу.
       Деревня невелика – всего два двора. Пятидесятилетний Гераска сын Офонасьев с младшим братом Ильюшкой пригласили по случаю окончания страды его и соседа Максимку к себе в дом. В то время и Офонька, уже в годах старичок, вдовый, но еще жив был. В семье без его указки и пыль со стола не смахнуть.
       В дому кроме старика две невестки управлялись. У старшего Илюшки Лукирья уже сынов и дочерей деду Офоньке предъявила, да только второй - Ефремка с бабой своей одарили старого всего лишь внучкой годовой. И то повод каждодневный для скрипа и недовольства.
       Потому над бабами хозяйствует сестра Илюхина Проська, девка тридцати четырех лет. А уж каковы бывают перестарки не нам сказывать. Что ни день – жди праздничка, да с веничком. И хотя Лушка на десять лет постарше ее, а не смеет перечить. Опроксинью-то, дочку свою младшенькую, любимую, старый Офонька с малых лет при себе держит, оттого и замуж он не вышла – всех женихов отогнал старый зануда. Столкнувшись с ней и вы бы одобрили старика!
       Опроксинья была на редкость крепкой бабой. Просто удивительно, как у этого малорослого мужичонки, прыщеватого и как щегол подвижного, могла уродиться такая по деревенским понятиям величественная красота. Природа от всей души отыгралась на ней. Голос ее не просто гремел - бревна на спуске к реке заглушит, рев бури в горах более слух ласкает и в сон клонит. Руки – что твои ноги! Словом, она была, как мощный поток в весеннее половодье. И это давало ей право всегда распоряжаться всеми делами в доме. Даже братья не смеют противостоять и перечить!
       Покуда мужики степенно беседовали о делах в «Ырбитской» слободе сын приказчика 24-х летний Михайла с Илюшкиным Иваном и его братом Фадеем на дворе расположились. И о своем беседу вели. Сказано было им, что сидеть за столом со старшими, да в присутствии приказчика, не по чину.
       Иван, как старший, высказался привычным образом, с ним согласился младший брат, на что гость высокомерно отозвался о братьях как о неграмотных мужиках, лапотниках в делах несведущих. От обиды братья голос повысили. Вскоре крик перешел в потасовку, в которой Мишка явно выигрывал. Он по-городскому бил, не мутузил, а так, как стрельцы это делают – сразу в ухо и под дых. И так бы и случилось, но на помощь из избы выскочил уже изрядно хмельной сосед Максимка.
       К тому времени, когда на шум вышли мужики (тоже вином одурманенные) братья успешно топтали Мишку, поливали самыми недостойными словами, а пуще всех сосед. А из дома Максимова ему на помощь уже мчался брат его младший, за ним мать 70-ти летняя Енюта с палкой и невестками Зенахой и Марьюхой.
       Тут приказчик,  обидевшись за своего Мишку, а тот уже в чине боярского сына был, и взыскал с обоих, с Максима и с Ивана, «пенные денги за матерную брань», да пригрозил судом воеводским за «убойство». В дело вмешался старый Офонасей. Он, де, у воеводы ежегодно с «подношением в почесть» к Пасхе, Петрову дню и к Рождеству сам ездит, и нынче же к нему с жалобой челобитной поедет к Верхотурью, а нет, то и до царя дойдет!
       Два рубля деньги для крестьянина немалые, иная лошадь по пяти идет! Герасим, отец братьев, умолял приказчика, а тот уперся. Тогда вмешалась Опроксинья, и  Василей не устоял перед ее красой, пообещал, что он за «убойство» на парней не в обиде, то есть иска не будет. Но и, косясь на Офоньку, корыстоваться рублями поопасился. Еще и потому, что верхотурский воевода Нарышкин уже пенял боярскому сыну, что на Петров-то день «два рубли» крестьянами уплачено, а вот на Пасху подношения не было. И должен он те «праздничные великоденские деньги с крестьян доправить тотчас».
       Прибывши в Верхотурье, находчивый приказчик сделал запись книге и внес два рубля в «пенный ящик», чем изумил не только целовальника и дьяка Бурцева, но и верхотурского воеводу Григорья Филимоновича.

       Годом позже завершилось противостояние молодого царя Петра и царевны Софьи. Нарышкины вновь начали возвышаться, и Григорий Филимонович получил звание окольничего. А в июне того же 1689 воевода  издал память, отменяющую штрафы и батоги за брань, поскольку ему «… ведомо учинилось, что вы, прикащики, те денги с крестьян и со всяких чинов людей по се число збираете и теми денгами корыстуетесь, а в казну великих государей на Верхотуре не присылаете. И оттого ныне во всех слободах крестьяне разоряютца».

       Только два года спустя 12-ти (на самом деле 10-ти) летней Марфе, дочери Галахтиона Отрадного из деревни Рычкова Краснопольской слободы, также уснувшей (!), когда семья «боронила на поле вешную яровой сев», «богородица» вновь пригрозила похожим набором кар.
       По словам Марфицы Богородица сказала: «А иду де я с Абалаку два года в Подволошную деревню вверх по Невье реке»
       И велела разослать письма (!), «чтобы православные крестьяне в вере Христове все бы матерною лаею не бранились... А как … православные крестьяне в вере Христове матерною лаею бранитися не уймутца, и будет де на них с небес туча огненная, камение горяще и лед».

       Деревня Рычкова, что на Салде-реке всего-то вверх по реке в 40 верстах от Верхотурья. Это не Скородумская, что отстоит почти на триста верст к юго-востоку. Здесь ближе к городу, а значит больше сведений о «неправедной» жизни людей, проповедников проездом больше, своими призывами простодушных пахарей смущающих. И писать, надо думать, Марфа не обучена, тут площадный дьячок нужен.
       Но вслушайтесь, как образно описала происшествие крестьянская дочь (на минуту, девочка 10-ти лет!). Даже с поправкой на 17-й век, и на тревожность детского чувства, и на набожное воображение это вполне литературно обработанный текст:
       «Было … видение в образа человеча, а на главе венец, как де бывает у пресвятых Богородицы. А ризы светлавишневые, а правую руку держит на правом раме (т.е. плече), а меж персты виситца аки белый плат. А на главе де венец, аки плат белый же под венцом. А в левой руке держит белой березовой посох. А на обех де рамех лазоревое с черна испод под ризами, что де у священников, как служат. А на правом раме красной крест сим образом +».
       И опять характерный ритмичный повтор «матерною лаею не бранитися». Только ли общение с высшей потусторонней силой так подействовало? оставив ярчайшее впечатление у ребенка? Хотя она «убояся того видения, аки на солнце, возрети [на Богородицу?] не могла», но сохранила в памяти неясные образы сна, одеяния Богородицы, ее повеления о проповеди среди народа, точный смысл сказанного. И даже «белой березовой посох», без которого не может ходить по миру странница. Во всем этом есть что-то глубоко личное. То есть от личности!

       Обычно «откровения», которые слышат от Богородицы или иных святых, очевидцы видений и «яснознатцы», представляют собой самые общие поучения: «чтоб он сказал в мире», «чтобы перестали», «а буде не престанут и не уймутца»,  «будет на весь мир», «мор и глад, мухи великие и жуки ядовитые, каменье горяще и лед». В отличие от современных нам предсказателей и провидцев крестьянская дочь не поместила свое «видение» в оболочку таинственности, не обещала наступление мировой язвы, но призывала людей  покаянию и очищению.
       Такие же сведения поступали из Ирбитской, Тагильской и Камышловской слобод. Только воеводе это было уже неинтересно. Его неудача с «матерными» деньгами вполне возмещалась «праздничными», получаемых с крестьян уезда к Пасхе, к Петрову дню и к Рождеству (но для личных расходов воеводы!).
       А в 1691 году отбыл Григорья Филимонович в Москву и вскоре был пожалован в бояре.

       Спустя четверть века, сидя на завалинке, вспоминала Пестелинья годы молодые. Теперь, она могла своим собеседницам убедительно рассказать о том происшествии, приводя имена свидетелей, всякий раз дополняя историю новыми душераздирающими фактами.
       И никто из старушек не сомневается, что в свое время вдовица подверглась нелегкому испытанию. Ее печальный опыт среди деревенских бабок не подвергался сомнению. И кто посмеет  быть столь неразборчивым и подозрительным, если даже ямщик Онька Власов (тоже уже далеко не юноша), подтвердил участие младшего брата в деле о «бесчестии». Всем известно, что ямские охотники всегда бесстрастны по отношению к своим спутникам и правдивы с односельчанами. Это вам не казачьи дети.
       Нынче у восьмидесяти двухлетней Пестелиньи иные заботы. Днем она занималась курами и внуками, огородом и болтушкой  из жирной глины для печки, да постной овсянкой для семьи. По вечерам же, если на дворе дождь сеет и месить грязь не хочется, часами сидела на печи, выглядывая и выискивая огрехи невесток и платяных да головных вшей. Дело полезное не только для здоровья, но и демонстрирующее остроту глаза и проворность пальцев.
       Ее такая же древняя подруга, Гапка более склонная к перемене мест, частенько приходила  в гости. Им было о чем поговорить. Кроме прошлого, много новостей давал день сегодняшний. Агапия была такая же, как десятки, а может и сотни, старушек, в чьих глазах свет меркнет без свежих сплетней. Поэтому она не испытывала чувства превосходства по отношению к подруге. Долгие часы, они предавались воспоминаниям, неутомимо раскладывая все по местам.
       Стервец же Микешка еще тогда убыл в подгорную деревню, и к шестидесяти годам невестка Орина порадовала его внуком Микифором, в честь деда названного. Легко отделался. Факта прижития (рождения) ребенка не было, и штраф на него составил всего 5 алтын и две деньги. Иначе уплатил бы Микешка более двух рублей. И то важно, если в жалобе виновный не указан, то этот штраф возлагался на (!) потерпевшую (помните женку крестьянина Григорья Путимцова, что «показания мутные давала» и вскоре мужа порадовала сыном Ульяном?).
       Как сложилась дальнейшая жизнь Пашки Парадиева неведомо. Брат его Васка схоронил отца, сам остался жить в Скородумской. К тридцати годам женился, и  Дарья осчастливила его дочерьми Ефросиньей и Овдотьей.
       И Марфица в срок замуж вышла, и перебралась с мужем в деревню Шайтанскую. В ее родном селении о видении знали все, с любопытством передавали множественные слухи и домыслы о происшествии, о судебном деле. Интерес к видению, как показывают судебные дела, был всеобщим; так, например, о явлении Богородицы крестьянской девочке Елисавете Козминой знала вся  деревня, активно обсуждавшая это событие. Марфицу же  возили в Верхотурскую приказную избу!
       Парни пугались такой славы, шарахались, сквозь зубы бормоча известные слова, но так, чтобы ветер их уносил от ясновидицы. Но нашелся, и увез, и название деревни подходящее!
       Шайтанская большая деревня – пятнадцать дворов! Муж ее, Ондрей Шестак, на пятнадцать лет старше. К тридцати годам Марфа пятерых детей мужу нарожала! Да еще с ними в дому приемная дочь, двадцати пяти летняя Татьяна, от старшего брата Григорья, проживала. И при ней на деревне никто не скажет ни единого дурного слова!
         
       Ох, поторопился воевода с отменой «матерных» штрафов?
Но как бы не вывернула жизнь свои скользкие и извилистые тропы всегда указующий перст судьбы одним своевременно закроет потухшие очи, других отправит в самый далекий край, третьим погрозит и укажет верный путь.