Норд

«Каток. Зима. Мне лет шесть, нет — пять с гаком. Ноги разъезжаются на скольком льду. Папа сидит на скамейке, под единственным тусклым фонарём. И смотрит, чтоб не обидели. Район шустрый, освещение по улицам нищенское. Хулиганы так и рыщут, из подворотен!

Нас отправили учиться кататься на «снегурках». Валенки маленькие, светло-серые. К ним ремнями прикручены лезвия. Носик округлый, отталкиваться трудно. Это потом, позже я стану лихо отбиваться веером зубцов, от «мёртвой точки». Рассекая по новому, большому, с хорошим светом катку. А сейчас, мы с папой осваиваем пируэт — «не упади, доча!»

Мрак обступает крошечное, залитое к декабрю, на пустоши, пространство. Сразу за кругом — жёлто-серым, покачивающимся на слабом вечернем морозном ветру — пропадает мир. Так привычно радующий меня, кроху. И приходит Тьма. Я не боюсь — я не думаю о том, ведь со мной Папа. У него строгий голос и взгляд, сердитые брови и правила. И нежное сердце воина. Голубые глаза — мои несколько темнее, хотя по строгости, ровно его — никогда не оттаивают. У него случилось безрадостное отрочество — война..

Маме вечно некогда, у меня ещё имеется старшая хлопотная сестра. Не знаешь чего ждать! Зато папа — весь мой! Он читает мне книжки, варит манку, поправляет панамку на макушке, знает мои страхи и привычки. И ходит со мной на каток.

Я валюсь снопом на пухлую попку. Хочется завыть. Нет, заплакать. Просто.. Это потом — взрослой — я научусь тихо, незатратно для окружающих. Выть.. Тогда, папы уже не будет. И фонаря — хоть бы и единственного, тусклого, с качающимся плафоном, на обжигающем шквалистом норде — тоже не будет. И мрак подступит совсем близко. Но и тогда, я не буду бояться. Папа рядом, он всё и всех видит. Он не даст меня в обиду. Я знаю!..

Я вытираю набежавшие слёзы. Креплюсь волей — это, ох как пригодится. В жизни.. И папа — в курсе.. Поднимаюсь — сначала на коленки, потом упирается в лёд одна нога, потом вторая, выравниваю «статус свободен».
Маячу, оттачивая равновесие и гармонию. И это будет нужно — мир отчаянно разбалансирован. Ковыляю к скамье, падаю в крепкие объятия. И теперь уже реву, реву.. Реву… Можно!
Тяжёлая отцовская ладонь шероховато проходится по мокрым щекам — «приморозишь, Аньша.. мамка нас наругает!.» Встаёт. Всегда — с прямой спиной крупного военноначальника. Хотя, светский. Хотя, и не очень. Погоны зря не дают! И, опираясь на палочку, следует через сугробы, по узенькой — ему так неудобно идти!.. — тропке. К двухэтажному каменному дому — мы там живём.

Я люблю его беззаветно. Так не любят! Я — дочь воина, конунга. Я — ярла. И мне не пристало падать ниц перед каждой плешивой шакалиной!

Папа, спасибо!..»