Калач калача стоит

– У прошаренного бармена зарплата состоит из трех частей: оклад, чаевые и мутняк мимокассный. Если бармен начинает наглеть и обманывать заведение, а ревизия это выявляет, его увольняют. Прошаренный бармен на одном месте долго не держится. Оттого он и прошаренный. Новый виток эволюции. Ума палата.

Быстро и нервно нанизывал мой новый лучший друг, мой мастер и учитель, Ромка-Калач. Он объяснял мне на пальцах, на червонцах и полтинниках, сотках и пятихатках, премудрую барменскую науку. Кофе-машина за его спиной шипела и плевалась в откровенной капучино-агонии. А я думал и думал и думал, как не умереть со скуки.

Мы работаем в баре «Туамоту» (островное государство в составе Полинезии) барменами, а в общем и целом – подай-принеси. Ромочка – бармен бывалый, сменивший не мало баров. А я – новичок. Чтобы сполна описать заведеньице, надо сказать всего одно слово – бамбук. Он у нас тут со всех сторон. На стенах, на потолке, возле столиков, и чуть ли из ушей наших не прет. Над барной стойкой висит уродливый океанский божок, а по бокам – имитация бамбуковых факелов. Обычная такая пошлятина. Тики-бар.

Администратор Леночка в третий раз проходит мимо, не сводя злого взгляда с Ромы. Кажется, недавно он ее поимел и кинул. Ну, если верить Калачу. Калач врать умел, любил и врал волшебно. Так что – черт разберет, какие там грехи водятся. Рома – старый приятель со двора, друг и однополчанин в казаках и разбойниках. Он-то и порекомендовал меня начальству. Да пусть хоть заврется, только бы дело свое знал! Сейчас мы откроемся, и скучать не придется.

Кстати, почему Калач? А потому что круглый, белый и всем нравится. Только мне он напоминал не наш русский, дырчатый, а чешский калач, с начинкой. Вишня, наверное... вон какие щеки красные!

А впрочем у нас не Камеди Клаб, шуточки имеют значение до первого посетителя. Будь им даже и директор заведения. Приходит он не часто, но всегда первым и с кем-нибудь… в ожидании самого свежего кофе и неразбавленного алкоголя. Еще у нас чизкейки хорошие, но они Андрея Дмитриевича не интересуют. Черт! Вот девица, которую он притащил на этот раз, приманивает пальчиком. Куть-куть-куть, поди сюда, хороший. Иду. А что делать? У нас официант – это еще и бармен. А бармен – обязательно еще и официант. Дефицит кадров. Текучка.

– Вам чем-то помочь? Хотите меню?
– Мальчик, ты меня за дурочку не держи. Меню свое можешь засунуть себе и поглубже. Джемесон, нормальный только, знаем мы вашу паленку, и лед не клади, а то я его тебе вслед за меню запихаю.

Это меня только первый раз коробило, через неделю как-то пообвык. Иду за джемесоном. И если она думает, что в Вологде в принципе бывает непаленный, то она – дура и есть. Рома уже лыбится во все двадцать шесть (два ему выбили в шараге еще на первом году), кивает в сторону фифочки:

– Хамит красавица? Ты не переживай. Они у него чем моложе и симпатичней, тем больше хамят. Эта на троечку. Так что сам понимаешь – жить можно.

Его руки уже порхают над шейкером, джиггером, стрейнером, мадлером, риммером, сквизером и шотами приятного зеленоватого цвета. За стойкой уже сидит, понурившись, очередной пациент. А ведь и семи нет.

– Жить можно, но нужно ли… Вопрос, – тянет он, смешно покачивая головой.

И я уже думаю – как бы не отвалилась. Нам тут неприятности не нужны. В прошлом году, Рома рассказывал, в мужском туалете парня нашли без сознания и с отрезанным пальцем. Никакого криминала. Это он чего-то принял и сам себе швейцарским ножиком отхватил. Показалось, будто палец отгнил, и сейчас гангрена на руку перекинется. Он и тяпнул, и свалился возле раковины. Если б в кабинке, его, наверное, еще не скоро хватились.

На стол чпокается приятно запотевший виски, и я несусь к девице. Она пробует и кривится. И я совершаю роковую ошибку. Вздыхаю чуть громче обычного, красавица принимает это на свой счет. Может, это все-таки пятерочка, а не троечка, а, Рома?! Она выплескивает остатки паленого виски мне в лицо, орет, что и Джемесон – дерьмо, и я – дерьмо. Андрей Дмитриевич наконец отрывается от важной переписки в айфоне, поднимает взгляд на девицу, и та мигом успокаивается, тыкает в меня пальчиком, требует уволить. Не-ме-длен-но! Директор кивает мне, мол, иди давай, работай. И что-то негромко втолковывает своей теперь уже почти действительно красивой пассии. Ухожу за стойку. Утираюсь. Нас снова трое: я, Рома и унылый парень с шотами.

– Меня вон тоже девушка бросила. Прямо в день рождения. Мой.

Почему тоже? Чтобы моей девушке бросить меня… ну, ей надо будет хорошо так извернуться. Хотя бы найти для начала. Наверное, ту ванильную цитатку придумала какая-нибудь бывшая, попытавшаяся найти, чтобы потерять, и не справившаяся ни с тем ни с другим.

– Написала, что я – чмошник сопливый. Прям вот такими словами. Что уже мудаком назвать не могла или козлом хотя бы? Сопливый чмошник… конечно, – продолжает унылыш.

Третий шот опрокидывается, и мы с Ромой переглядываемся. Как-то быстро катится эта бочка. Мы находимся сейчас где-то между душевным стриптизом и стриптизом, так сказать, натуральным, дальше будут: демонстрирование фотографий «счастливой» пары, размазывание слез по стойке, поход в туалет и звонок бывшей. Одно радует – до драки дело точно не дойдет. Ну, чмошник же! Сопливый.

Всякий прошаренный бармен вам скажет: это очень плохо, когда обслуживающий персонал в заведение теряет к вам уважение. Может быть, в напиток вам и не плюнут, но развести разведут при первой возможности. Хоть на двадцать пять миллилитров, но разведут. Рома вон веселится, ничуть не скрываясь. А что ему? Паренек за барной стойкой набирается откровенно и с душой.

– А когда я ей мишку плюшевого подарил, розового, на свидании, она его тут же в мусорную урну затолкала, сказала, что не потащит по улице, позориться не собирается. А хотите посмотреть? Вот она какая! И я рядом. Только даже для селфи она ко мне близко бы не подошла.

– Ну и не встречались вы тогда. Просто гуляли немножко. Чего убиваться? – пробую я. Но тщетно. Всегда в таких случаях говорю какую-нибудь фигню. Вроде и хочется поддержать, а бедолагам в итоге еще противней становится.

Из глаз у нашего нового приятеля текут слезы, которых он даже не замечает. Никому ведь не хочется замечать, что плачешь перед двумя барменами в половину восьмого вечера, когда еще даже музыку не включили.

– Началось, – шепчет мне Рома, тыкая в бок локтем. Я прочищаю капучинатор у кофе-машины, оглядываюсь и замечаю, что парень побрел в туалет, но забыл на стойке кошелек. Калач хватает лут и начинает нагло осматривать добычу.

– Ты чего совсем? Положи обратно.
– Не трясись. Мне просто интересно. Смотри - кошелек-то его жизнь потрепала.

Паренек возвращается слишком быстро, и Рома неловко смахивает бумажник под стойку. Поближе положишь - поближе возьмешь, да? Вот уж воровских наклонностей за Калачом я никогда не замечал.

– Не получилось. Даже поссать нормально не могу, – ноет бедняга, закрывая лицо руками.

Мне вся эта ситуевина ни черта не нравится, но я самоустраняюсь, а то Калач потом в панамку насует, кабы не порвалась. Наблюдаю со стороны, протирая стаканы. А Рома лыбится так, что голивудские актеры курят в сторонке, отдыхают и потом снова курят.

Но клиент неожиданно встрепенулся, дернулся, стал рыться по карманам, потом застыл и виновато посмотрел в наши честные лица.

– Я, кажется, кошелек забыл.
– Ну что ж вы это так неаккуратно? – голос у Ромы тверд и полон сочувствия. Я даже смотрю внимательнее, потому что и эдакой теплоты (тоже) не слыхал от него отродясь.
– Но что делать? Я столько выпил, а заплатить не могу!

Кажется, наш сопливый приятель стремительно трезвеет. Паника в его глазах нарастает и готовится затопить Атлантиду. Снова. Андрей Дмитриевич со своего столика начинает нехорошо косить в нашу сторону.

– Слушай, а ты никогда не сбегал с места преступления, а? – Калач низко наклоняется над стойкой, не сбавляя задушевности.

Сопливого слегка передергивает, но, кажется, это замечаю только я. Рома плотно вошел в роль. Андрея Дмитриевича отвлекает очередное смс. Администратор Леночка занята каталогом орифлейм, хотя и она иногда бросает в Ромку снаряды подозрительности.

– Ты давай по-тихому вали отсюда, а. Мы тебя прикроем. Не первый раз.

Рома врет. Недостача в кассе покрывается за счет барменов и официантов. Никто просто так незадачливого «оставил деньги в другой Вологде» не отпустит (если поймает). Но откуда нашему чмошнику об этом знать в самом деле?

– Спасибо. Спасибо! – снова рыдает паренек «семь шотов бесплатно». И дристает так, что даже индифферентная обычно Леночка слегка приподнимает бровь.
Рома косится в мою сторону:

– И чо? Подумаешь. Да он в таком состоянии где угодно кошелек мог выронить. Или в такси оставить. Отвали.
– Как знаешь.

Рома поднимает с пола свою прелесть и плотоядно жмурится в предвкушении. Иду на улицу. Мне определенно надо это перекурить. Леночка увязывается за мной. И уже в спину нам доносится громкое: «Твою мать! Я ему хребет вырву!» Мы оглядываемся. Рома беснуется за стойкой. Андрей Дмитриевич – сама неотвратимость. А Рома – отчаяние и боль.

И тут Леночка взрывается долго сдерживаемым злорадством. За нами закрывается дверь, и она ржет уже на улице, бесстыже глядя в лица удивленным прохожим.

– Там не было денег, – произносит Лена, отсмеявшись.

Мы обмениваемся понимающими взглядами, к тому времени доходит и до меня.

– Конечно, не было.

Вологда уже давно погрузилась в таинственную дремучую провинциальную ночную темноту. Любой прошаренный бармен знает, что именно в восемь вечера здесь начинается ночь, время зыбкое и томное, злое и счастливое, странное и почти мистическое. Золотая смена.

Я вижу, что сигаретный огонек выхватывает из темноты леночкино лицо, полное спокойного удовлетворения, и не выдерживаю:

– Чо он тебе сделал-то?
– Калач наш краснощекий? Врет везде, что трахнул меня, потом бросил, а я за ним бегаю. Урод. А ты думал?
– Ну как-то так и думал.

Тут мимо протискивается целая ватага студентиков, пришедших нагаудеамиться в слюни после занятий. И мы с Леночкой делаем последний затяг. Надо возвращаться. Наша ночь только начинается.