Любохово

«В детстве мне там не нравилось. Точнее, не слишком. Мало детишек. И всё — с сомнительными манерами. Ибо, поросль горожан в первом поколении. Изрядно деклассированных. Много мелкой помощи в огороде. И лес, с корзиной. А черники — без обору! И земляника — на полянах, просеках, да «на буграх». А осенью, ещё и брусника. Нате, здрасте! И опять, корзина.
Но, что человечек понимает в детстве? Мне и в пионерлагере. Для чад областной верхушки. Не нравилось! Там — всё одно — на ужин давали серые макароны, холодные. Густо присыпанные голландским сыром. И дети работниц машбюро ругались матом.

В нежной юности я начала любить эти места. Там всё ещё было довольно безлюдно. Даже летом. Всхолмье — на тридцать домов — было почти всегда тихО и укромно. И лишь на выходные высаживался десант. К деревенским матерям приезжали городские дети. Копать, полоть, париться, пить. Но к вечеру воскресенья очухивались. И смывались новой рабочей неделей. Как и не было!

У меня уже была милейшая подруга Катенька. Москвичка, профессорская дочка, интеллектуал и умница. Стихи, акварели, декабристы. Я и сама была — профессорская племянница, бойкая девочка и тоже умница. Стихи, музыка, конфедераты. Мы ходили в лес, уже компанейски. И набирали присные корзины — несколько быстрее. По вечерам, сидя на крылечке дома Катюши. Обсуждали книжки и фильмы. Шептались о мальчиках. Делились романтическими историями. Чуть привирая, для достоверности. Бранили шутейно нескончаемых гостей — общих, на два дома. Ибо, профессора наши были друзьями с детства. Избы прикупили почти одномоментно. И гости имели привилегию.

/«..Я молоденькая была! Он мне говорит: "Софочка, не желаете направо, в Большой?" А я ему: "Нет, я желаю налево, в Малый..» /

Поочерёдно приезжать то в дом, крашенный синей краской. То в дом, не крашенный вовсе. Но стол — длинный, на «сто голов» — устраивали в нашем саду. Как раз под раскоряченной — жизнью? — яблоней. И ели, пили, разговаривали. До первых петухов. Случалось, и пели. Народное, студенческое, из репертуара Пугачёвой. Мой дядя — был большой поклонник.

Позже. Когда семьи разрослись. Обзаведясь кучей сопливых и горластых пацанов и девицей. Да и в прочих домах поприбавилось человеческой живности. Деревенька повеселела, поборзовела и поширилась. Будто!.. С мая по сентябрь стоял гвалт, шум и суета. И даже без гостей, народу в избах и пристройках толпилось — тьма. В нашем, без счёта. И уезжая, временно, прошвырнуться. Посмотреть, есть ли где лучше места? Спуск на плотах по Тверце; две недели палаточным лагерем на вышневолоцких озёрах; декада на Селигере с весёлой кампанией. Возвращались неизменно в Любохово. Отдохнуть по-настоящему. Без деклараций намерений и возможностей. Без ненужных имиджевых хлопот. Без ощущения эмиграции.

Деревня пережила разные времена. Затишья и всплеска, увядания и ренессанса. Плохие люди быстро покидали наши края. Не приживаясь, не находя нужных природных подпиток. Индифферентные так и не прикипели. Не будучи в состоянии разглядеть, расчувствовать тонкое и тёплое. Что витает над этой местностью. И лишь добрые и отзывчивые жили. И — за девяносто!..

Барин, что свозил и выдавал замуж. Своих бывших любовниц, из крепостных. Наверное, скоро приедался их заботой и любовью. И попадали девы, в эти кущи, с неостывшем сердцем. И продолжали — ломаясь на пахоте и в мужних хозяйствах — любить и помнить. Красавца-помещика. И прощали ему. И неосторожные чувства, и остуду, и забытье. Оттого, живёт в этих полях, березниках и, словно горбом вытянутом, — издали видном — поселеньице. Бабья слабость, мужская сила. И не обобрать — прощения..»