Сказ Второй. Глава Двадцать третья

23.  ПУШИСТОЕ СЕРЕБРО.

«При таком-то деле, понятно, как денег не найти, ежели с умом распорядиться.»
П.П. Бажов

Вся великая Сибирская История в пушнину укутана, потому как не было в изначальном продвижении русских на восток более заманчивой, более выгодной для государевой казны добычи, чем мягкая рухлядь. И писал я про меха уже, а все едино – много вопросов осталось, и чтобы дальнейшее повествование многочисленными сносками не забивать, попытаюсь в этой главе предварительные пояснения дать.

Это даже еще до правления Бесноватого царя приключилось: отец его Великий князь Московский Василий III затеял, а мать и вдовствующая княгиня Елена Глинская претворила в жизнь Денежную реформу 1535 года. С той поры в государстве Московском появилась единая денежная система. Первыми новые серебряные монеты стали чеканить новгородцы, на них был изображен всадник с копьем (Кстати, похожий всадник и на монетах наших дней), и монеты прозвали «копейками». В Москве же взялись чеканить вдвое более легкие монеты, и всадники на них гарцевали с саблями, за что и получили прозвание «сабляницы», но слово это с годами забылось, их стали называть «московками», «московская денга», а потом и просто «денга».

Тяжелая копейка (0,68 гр), привязанная к новгородской системе, со временем стала основой денежного счета Московского государства: три копейки прозвали «алтын», десять копеек – «гривной», пятьдесят – «полтиною», ну а сто новгородских копеек – «рубль». Прозвать-то прозвали, но чеканили из серебра только копейку, «денгу» (полкопейки), да еще «полуденгу», переиначенную в «полушку» (четверти копейки).

И все бы здорово, да вот незадача, не было в государстве Московском собственного серебра. Несколько пудов, что к середине XVII века добывали на серебряных рудниках Сибири, никак не могли решить задачи растущей денежной массы Русии. Приходилось закупать в Европе серебряные слитки и талеры, прозванные ефимками, да переплавлять их или перечеканивать. Помните, появился «ефимок с признаком»?

Итак, серебро закупали у Европейских купчин. А еще закупали сукно. Тут вам и брюкиш с полубрюкишем (и вовсе не потому их так прозвали, что шли на пошив брюк и шорт, а потому что из города Брюгге доставляли). Да еще аглинские и свицкие (хоть засвистись, из Швеции эти ткани приплыли). Для кокеток бархат с кружевами опять же. А каких каменьев только не завозили: тут вам и яхонты красные, что рубинами прозовут, и яхонты синие – сапфиры; тут вам и турецкий камень – бирюза, цветом от небесно голубого до морского; а коли о море вспомнили, то и на магарит внимание обратим – гурмыцкий жемчуг из Персидского залива. И пряности закупали, все от перца до мускатного ореха голландцы привозили из Ост-Индии. А еще краски с солями: и купорос с мышьяком, и сулема с камфорой. А вина для знати? И не только шпанские, из Бордо до сих пор в старых подвалах пылятся. И для людей мастеровых инструмент всевозможный. А еще оружие для служилых закупали. И закупали, и закупали, и закупали!

Чем же Русия в этой торговой игре отвечала? Не знаю истинной причины упрямства тогдашних европейцев, но от газа и нефти они наотрез отказались, и ревень копытчатый «от ста болезней» у них восторга не вызвал. А закупали они в портах Руских кожи, сказывают, чуть не треть всего экспорта на выделанные кожи приходилась. Да еще поташ бочками брали: для его производства зола древесная требовалась, а Европа-то к тому времени все леса свои повырубила, вот и заставила нужда чистюлей европейских углекислый калий в Росии закупать. Икру и сало, шпик да мясо, воск и масло руское березовое купчины иноземные тоже покупали, но все же третьей статьей доходов от экспорта была ПУШНИНА.

Положили глаз в Европе на меха Сибирские. Потому как только в землях малонаселенных и холодами объятых можно было добывать прекрасную мягкую рухлядь!

С давних времен повелось, когда еще Новгород истинно Великим был, ватаги молодецкие собирать и в Югру за мехами ходить. С тех пор мало что и изменилось, разве что люди руские так далеко на восток пробрались, что новгородцам и не снилось. И как там новгородцы дань с Югры собирали, то в сказаниях только осталось, а цари Московские, Романовы, прозвали свои сборы – десятую часть – пушным ясаком, а коренных жителей Сибирских, охотников прирожденных, стали называть ясачными людми. Тут ничего нового Романовы не придумали: в старые времена русичи дань – ясак – в Орду отдавали, и тогда она «десятиной» была.

Быть может, поначалу все так и вершилось: покорив аборигенов Сибирских, руские служилые люди заставляли их десятину в казну царскую отдавать, а остальная пушнина закупалась у охотников по твердым ценам или на те же товары из Русии выменивалась. Но! Тут-то проблемы и начинались! В первый год сбора ясака пересчитывалась вся добытая пушнина, а десятая лучшая часть ее делилась на все взрослое мужское население юрта или поселения. Хитрить не очень-то получалось: сборщики с соседними охотниками сравнивали. И все. Вот вам ясак ежегодный на всякого ясашного человека. Вроде бы и немного, десятая часть, да только с каждым годом зверя становилось все меньше и, чтобы добыть его, приходилось охотникам уходить все дальше в необжитые районы. Какая уж тут десятина? И половину, и болши отдашь на ясак. А еще ежегодные обязательные поминки (подарки) воеводам, которые забирали лучшую мягкую рухлядь. Ну, и сборщики ясяка про себя не забывали. Поначалу ясашные иноверцы пробовали объясниться, да только кто их будет слушать. Потому и бунтовали аборигены нередко. Бунты руские служилые люди жестко подавляли и внове заставляли платить ясак. В тех же списках, ни хвостом меньше!

Знаете, какая самая большая проблема правителей всех времен и народов? Правильно, постоянное отсутствие денег. В мирное время свободных денег катастрофически не хватает, а в военное – вдвойне. У первого Романова, государя Московского Михаила Федоровича, деньги в казне только в мечтах присутствовали. Царство его стремительно разрасталось, а для роста полив серебром требовался. И в каждой второй отписке на царское имя служилые люди денег просили. «Дай, государь батюшка!.. И нам дай!.. И про нас не забудь!» А где взять?

Одно из решений на поверхности лежало: попытаться всю оставшуюся после сбора ясака пушнину на себя перекупить; все меха в серебряную валюту обернуть. Да только в огромной и холодной стране разве ж такое кому под силу совершить? По большому счету, ясашным людям серебряные копейки московские, денги да полушки и не нужны были, коли на них товаров из Руси закупить было невозможно. А царской логистике сил едва хватало, чтобы хлебом люд служилый в Сибири обеспечить, да серебро по окладам годовым в срок доставить. И такое порой случалось, особливо в землях дальних, что хлеб не всякий год завозили. Поэтому бОльшая часть товаров из Русии направлялась в Сибирь купчинами. Они же, распродав товары, да еще и серебро из кошелей вынимая, с Русии привезенное (вывозилось всегда больше, чем завозилось), начинали вести торг с ясашными людьми. Торговались долго и упорно, потому как пушнина пушнине рознь, и цены на нее разнились в разы. Торговых записей купчин я не нашел, а вот цены на государев ясак представлю:

1630 год. Выписка из ясачной книги Енисейского острогу о количестве собранного ясака с бурят и тунгусов в 1629 – 1630 годах Яковом Хрипуновым и ценовая роспись собранному им ясаку:

«Книга ясачного збору Якова Игнатьевича Хрипуноа ненешнего 138 года.
138 году мая в 21 день подал в Ениейском остроге в съезжей избе ясачные книги енисейской атаман Максим Перфирьев за своею рукою, что был послан по государеву указу с Яковом Хрипуновым в подьячих.
138 году сентября в 2 день з Братцкие (бурятские) земли с князца Баратая государева ясаку тритцать соболей с пупки и с хвосты, лисиченко красное взято. Сентября ж в 9 день з братцкого ж князца с Кодогоня государеву ясаку девятнадцать соболей с пупки и с хвосты, да восмьнатцать недособолишек (не получили ровный окрас после линьки) с пупки и хвосты, кошлочишко (молодой бобер), околишко шубной соболей с лоскутьев вытерт (околыш, обод вокруг шубы), да лоскут лисей красной взято.
Сентября же в 10 день з братцкого ж князца Монгола государеву ясаку пять соболей, полшубенка тунгуское собольи, а в ней пол осма соболя, а окол шубной соболей, а в нем сшито десять пластинищей собольих (пластина – шкура, снятая со зверя при помощи бокового разреза), да окол пупчатой, да в нем же два пластинишка собольи взято.
Декабря в 26 день с Лены реки с новых людей, с князца Елдеги с товарыщи, государева ясаку восмьнатцать соболей с пупки и с хвосты, да восмьнатцать соболей с пупки без хвостов, да восмьнатцать недособолищей с пупки и с хвосты, да девять недособолишек с пупки без хвостов, две выдришка (некрупных выдр), три бобришка карих, да кошлочишко карей, лоскутишко соболей взято.
Февраля в 4 день с реки Куты, с наляжских людей с князца Кинеги с товарыщи государеву ясаку две шубы тунгуских собольи новы взято. В одной шубе сшито двадцать два соболя, а в другой шубе двадцать один соболь.
Роспись ценовая по разбору государеве Цареве и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии ясачной мяхкой рухледи Яковлева збору Хрипунова нынешнего 138-го году.

Сорок соболей – 45 рублев;
Сорок соболей – 25 рублев;
Десять соболей – 2 рубля алтын 4 денги;
Пятьдесят пять недособолишек – 2 рубли;
Две шубы тунгуские собольи – 20 рублев;
Две пластины шубные собольи – 5 рублев;
Девять лоскутки собольих шубных пол – 2 рубли;
Два лоскута шубные пупчатые – рубль;
Лисиченко красное да огрызок лисей красной – 13 алтын 2 денги;
Три бобра карих, два кашлока, две выдры – 4 рубли.

И всего по оценке ясачные мяхкие рухляди Яковлева збору Хрипунова на 106 рублев на 13 алтын на 2 денги.
ЦГАДА, ф. 214 — Сибирский приказ, кн. № 22, «Ясачная книга Енисейского острогу», лл. 503 — 508. 

(Низкий поклон Владимиру Трухину за предоставленную информацию).

Надо полагать, что ясашные шубки из двух десятков соболей с какими-то вставками пошиты были. На хорошую шубу, сказывают, сорок больших соболей уходит, как раз связка – сорочка. Кстати, «сорокАми» - подобранными по цвету, размеру и качеству шкурками – не только соболей считали, но и другого мелкого пушного зверя. Белка не в счет, цена ей – денга, и белку, как правило, сотнями «вязали».  А вот соболь был главной «конвертируемой» валютой Сибири, основой ясака государева. А цены?! Пять шкурок собольих приравнивались к годовому окладу многих служилых людей. И эта их цена была в Сибири. А налог на продажу - «десятая пошлина», а поминки государевы? А поминки воеводе? Не знаю, кто уж удумал такую хитрость, да только для оценки собранного ясаку воеводы торговых людей приглашали, которые с Руси с товарами приехали, они-то и определяли цены на собранную для государя пушнину. А затем, после закупа мягкой рухляди у местных охотников, снова к воеводе купчины шли. Теперь уже им нужна была грамота проезжая на закупленную рухлядь мягкую, иначе как пушнину из Сибири вывезти? И воевода товар осматривал, с царским ясаком сравнивал, а дьяк или подьячий все шкурки в грамоту записывал. И все это печатью воеводской заверялось. Вот тут-то и наступало славное время воеводы. Во-первых, он мог запросто усомниться в показанных ценах закупа, и пригрозить проставить свой ценник, и тогда «десятинная пошлина» существенно возрастала. А во-вторых, если купчина был прижимист с «поминками», тогда печать Сибирская у воеводы волшебным образом терялась и находилась только после новых «поминок».

Надо сказать, что успешные торговые люди, на пушнине свой бизнес построившие, они и при пустой государевой казне не бедствовали. И пусть в родословной их не было предков славных, зато в стольниках при государевом дворе они всегда покровителей властных имели. И ежели обобрал их с Сибирского пушного вывоза какой воевода чрезмерно, то про произвол сей находилось кому на ушко государю шепнуть. А уж когда такие воеводы возвращались из Сибирского города к Москве, а подолгу в воеводах тогда не держали, то на Верхотурскую таможню столбняк нападал.

Помните про «иголье ушко»? В 1597 году Артемий Бабинов открыл короткую дорогу из Соли Камской к сибирской Туре. А в следующем 1598 году на берегу реки был поставлен Верхотурский острог. Еще через два года на Верхотурье появилась таможня, через которую много лет шли все руские товары в Сибирь, и вся пушнина в Русию. На протяжении нескольких десятилетий царскими указами запрещалось искать объездные дороги. Купчины руские конечно же рисковали и мухлевали, проходя таможенный контроль, пытались скрыть от налогов часть наиболее ценных товаров, на какие только уловки не отваживались при этом. Их уличали в обмане, забирали не записанный в проезжей грамоте товар или пушнину, кнутом на торговищах били, а все едино – продолжали купчины мухлевать. Но! Большую часть налогов торговые люди все-таки платили: закупили, к примеру, на Москве руские товары – заплатили десятинную пошлину; поехали в Сибирь – по городам заплатили проезжие «по денге с рубля»; наткнулись на таможню, и на вторую, и на третью – везде заплатили таможенный сбор «печатный» за осмотр (нет, на за то, что таможенники по клавишам пишущих машинок одним пальцем стучали, они печати свои на проезжие грамоты ставили); а на возврате с Сибири все повторялось. Да еще на Верхотурье «сенные» платили, по 18 копеек с воза. Обязательного сена, правда, воеводы прикащикам людей торговых не давали, но деньги всегда брали.

Иное дело некоторые воеводы с Сибирских городов, со службы домой на Москву возвращались. Люди почтенные. Возами везли нажитое «непосильным трудом». И никаких налогов не платили, потому как Верхотурские воеводы были из их же среды, может и на Москве жили в соседях. Деньги, пушнина, девки да жонки ясачные, сколько всего в первые годы через Верхотурье по Бабиновской дороге вывозилось, трудно даже представить. Да еще все эти князья и бояре за службу свою великую оклады немалые с царской казны требовали. В какой-то момент и встрепенулся государь Михаил Федорович, дал наказ в Сибирский Приказ с таможенниками вопрос решить. Найти людей таких, чтоб «мзду не брали, а за державу  обидно им было». И с этой задачей в Приказе Сибирском справились на удивление легко и быстро. Решено было «таможеннаго и кабацкаго головы» выбирать из посадских людей, из городов удаленных, никакими экономическими связями с тем же Верхотурьем напрямую не связанных. На два года в таможенный город прибывал царский уполномоченный, полностью автономный от местных служилых людей, а права ему давали такие, что впору и воеводам было голову склонить.

Знамо дело, всем проезжающим через таможни эти нововведения царские не по нутру пришлись. Особливо Сибирские воеводы–возвращенцы гневались и кричали, иные и за грудки хватали, и какими только карами выборным таможенникам не грозились, да ко всяким нестыковкам в царских грамотах цеплялись, отказываясь отдавать «поминки» в казну. Со временем в Приказе Сибирском с «непонятками» разобрались, а в грамотах дополнения жесткие прописали. В 1635 году именно такую царскую грамоту и привез на Верхотурье Данило Обросьев, новый таможенной и заставной голова, и вручил ее Верхотурскому воеводе Даниле Ивановичу Милославскому и дьяку Ивану Селетцыну. (В сей грамоте часто упоминаются наряду с торговыми и промышленные люди. Вот станков с ЧПУ или молотков отбойных при них обнаружено не было, а пушнина всегда в наличии имелась. А все потому, что промышленные – это руские люди промышляющие, охотники за пушным зверем).

Набор грамоты выполнен с сокращениями.

«А наперед приезду Сибирских воевод и писмяных голов, которые поедут из Сибирских городов к Москве, велено ему Данилу на Верхотурье в городе и на посаде и в уезде везде и по деревням кликати биричем по многие дни и заказ учинити крепкой, чтоб тутошние Верхотурские всякие люди Сибирских воевод, и дьяков, и писменых голов, и их братьи и детей и племянников, и людей, и торговых и промышленных людей (далее – воеводы и прочие люди), которые поедут из Сибирских городов к Руси, учнут у них у кого оставливати свою мягкую рухледь, и они б тое их мягкие рухледи не таили объявляли и привозили тое мягкую рухледь к нему в таможню, или на заставу; а прочие люди никакие мягкие рухледи и денег не имали, и своею рухледью не называли, и в проезжих грамотах по дружбе однолично б не писали, никакими б хитростьми не утаивали и к Руси с собою не вывозили и не покупали; а кто такую мягкую рухледь объявит и на заставу к нему привезет, и тем людем будет за то наше жалованье; а будет кто из верхотурских людей воеводскую и дьячью и писменых голов какую мягкую рухледь, для ухоронки, возьмет, а в той рухледи учнут на себя давати заемные кабалы, или иные какие крепости, или у прочих людей мягкую рухледь купит, или для провозу по дружбе возмет и к Руси с собою повезет, а слыша такую нашу заповедь, тое рухледь утаит, ем таможенному голове на заставе и в таможне не скажет, а после про то сыщется, и у тех людей имати на нас животы все, да им же сверх того учинять торговую казнь, велят их бити кнутьем по торгам нещадно и сажать в тюрму до нашего указу, чтоб однолично прочие люди мягкие рухледи не имали, и не ухоранивали, и по дружбе никто за свое ничего не провез.

А как Сибирские прежние воеводы и дьяки, и письменые головы поедут из Сибирских городов к Москве, или наперед сябя отпустят жон и детей и племянников и людей своих, или те их дети и племянники и люди одни поедут, и торговые и промышленные и служилые всякие люди: и ему Данилу велено, для проезду прочих людей быть на заставе с Верхотурскими целовалники и служилыми людми день и ночь, безпрестани, с крепкими сторожи; а ниже Верхотурья, на Сибирской дороге, верстах в пяти или в шти, смотря по тамошнему делу, учинити караул, поставити служилых людей добрых, человек дву или трех, да целовалника, для того: как поедут из Сибирских городов воеводы и прочие люди, и учнут на те караулы приезжати, и с того караулу велети служилым людем и целовалником Сибирских воевод и прочих людей, провожати до Верхотурья и до тех мест, где он таможенной голова Данило на заставе будет, для того, чтоб те воеводы и прочие люди, едучи к заставе, дорогою в селах и в деревнях не приставали, и мягкие рухледи ни у кого не оставливали и не продавали и не ухоранивали, а торговые б люди безпошлинно ничего никому не продавали же, и без печати б никаких товаров не провозили, ехали к нему на болшую заставу, где он таможенной голова будет, и иными никоторыми дорогами не объезжали.

Да как кто Сибирских воевод и прочих людей, на заставу приедет: и ему Данилу велено у тех воевод и прочих людей, соболей и лисиц, и шуб собольих и лисьих, и куниц и бобров, и всякой мягкой рухледи, в возах и в сундуках, и в коробьях, и в сумках, и в чемоданах, и в платье, и в постелях, и в подушках, и в бочках в винных, и в запасах во всяких, и в печеных хлебах обыскивати, домышляючись всякими мерами накрепко, и у жон Сибирских воевод и дьяков и писменых голов, которые будет отпустят из Сибири жон своих и детей и братью и племянников и людей к Руси наперед себя, потому ж соболей и лисиц, и шуб собольих и лисьих и куньих, и куниц и бобров, и всякой мягкой рухледи, в санех и в каптанах, и в сумах и в чемоданах, и по коробьям, везде и у служьих жон потому ж обыскивати накрепко; а как учнут обыскивати, и в те поры самим воеводским и дьячим и писменных голов жонам из саней и из каптан и из болков велено выходить вон, и в тех их каптанах и в санех и в болках мягкие рухледи велено голове осматривать самому с целовалники, а воевод и прочих людей потому же обыскивати накрепко, не боясь и не страшася никого ни в чем, чтоб в пазухах и в штанах и в зашитом платье отнюдь никакие мягкие рухледи не провозили; да что у воевод и у прочих людей мягкие рухледи, соболей, и шуб собольих и лисьих горлатных и чернобурых и бурых, и шапок лисьих черных же и чернобурых, и бобров, и всякой Сибирской мягкой рухледи найдут, и ту всю мягкую рухледь, соболи и лисицы, и шубы горлатные и чернобурые и бурые, и шапки лисьи черные, и всякую мягкую рухледь, окроме того у которого будет воеводы куплено нового для проезду шубы две или три лисьих красных или куньих или бельих, всякую мягкую рухледь имати на нас, и писати у себя в таможенной избе в особные книги, имянно.

А у торговых и промышленных людей, которые поедут из Сибири же и приедут на заставу, и у них велено ему взяти проезжие грамоты, по которым они из Сибирских городов, где кто торговал, отпущены будут, да по тем грамотам мягкие их рухледи велено ему пересматривать на лицо, и наших Сибирских печатей у той мягкой рухледи осматривать накрепко (а каковы наши печати в Сибирских городех, которыми печатми у торговых людей велено товары печатать, и тому послана к тому таможенному голове к Данилу под нашим наказом роспись же, за дьячьею приписью); а по нашему указу, в Сибирских городах торговым людем, как поедут из Сибирских городов на Русь, изи всякого города велено давати воеводам всякому торговому и промышленному человеку по одной проезжей грамоте на лицо, а по две и по три грамоты одному человеку и засылкою никому давать не велено, и печатать те товары велено нашими печатми, чтоб однолично никто не своровал, промыслом и по дружбе воеводские и прочих людей, никакие мягкие рухледи и денег никакими мерами не провез; а пересмотря у торговых людей мягкие рухледи, велено их роспрашивати накрепко, нет ли у них чьей воеводской, или дьячей, или писменых голов и их семейных, какие мягкие рухледи, да будет есть, и им тое рухледи таити не велено, а велено объявляти и отдавати тое рухледь ему таможенному голове и целовалником, безпенно (безвозмездно, даром); а кто имянем торговой и промышленной, или служилой человек, которые ездят с нашею казною, воеводской, или прочих людей, их мягкие рухледи и денег что объявит, и ему Данилу тое рухледь и денги велено имати на нас и писати в книгах имянно, да те выимочные заповедные всякие денги и тем денгам книги отдавати вам на Верхотурье, с таможенными и кабацкими денгами и с книгами вместе.

А сверх того у тех торговых и промышленных и у служилых и прочих людей, собинные мягкие рухледи и денег, сверх проезжих грамот обыскивати накрепко, потомуж всякими мерами; а что сверх тех грамот найдут, и тое мягкую рухледь и денги потомуж велено имати на нас, а тех торговых и промышленных и служилых людей велено отсылати к вам в съезжую избу, а вам тех людей за то воровство велети бити кнутом нещадно, и сажати в тюрму до нашего указу; а про денги их голове велено распрашивати накрепко, те денги их ли торговых и промышленных и служилых людей, или с ними те денги посланы, и кто сколко и к кому имянем послал, а роспрося, и речи их записав, и взяв у них те денги, и вино, и табак, велено отдавати вам же на Верхотурье в нашу казну, да в том имати у вас отписи, за твоею Ивановою рукою. А будет поедут из Сибирских городов, мимо Верхотурскую заставу, к Руси, архиепискупли дети боярские и дворовые люди, и соборные и мирских церквей попы и дьяконы, и чернцы, и всяких чинов люди (далее – церковные люди): и у них потомуж воеводские и дьячьей и писменых голов мягкие рухледи, и денег, и их собинные мягкие ж рухледи, обыскивать накрепко, а что найдет, и то имати на нас же да о том писати; и все, что сверх проезжих грамот имати, вместе с книгами и росписи, за своею рукою, присылати к нам, к Москве, с Верхотурскими служилыми людми, а у себя на Верхотурье оставливати таковы ж книги и росписи.

Да ему ж Данилу велено на Верхотурье у Сибирских воевод и прочих людей, и церковных всяких, которые поедут из Сибирских городов к Руси, к Москве, или в иные в которые городы, осматривати и обыскивати накрепко ясырю, Сибирских татар и остяков, и их жон и детей, и иных иноземцов; а что у кого найдет, и тот ясырь велено ему имати и отсылати с Верхотурья в Тоболеск, с Верхотурскими служилыми людми, а тех служилых людей велено ему имати у вас. А быти ему Данилу на нашей службе в Сибири, на Верхотурье, два года; а для тое Сибирские службы, велено ему по нашему указу, взять с собою в Сибирь запасов своих, пятнадцать ведр вина, десять пуд меду, а болши того ему про себя вина и меду возити не велено (увы, не самому Даниле то вино пить, а для торговли кабацкой). А как воеводы и прочие люди поедут в Сибирь и из Сибири, а нашего указу в чом не послушают, учинятся силны, запасов вина и меду и табаку, и Руских товаров, и мягкие рухледи, и денег у себя по проезжим грамотам, осматривать и обыскивать у себя не дадут: и ему Данилу против тех ослушников велено стояти крепко и безстрашно, не боясь никаких их угроз, будет который воевода и прочие люди учнут называться чьим закладчиком и ему грозить какими поклепы, или иски, и ему того отнюдь ни от кого не страшиться. И на тех силных людей и на ослушников имати у вас Верхотурских служилых многих людей, детей боярских и стрелцов и казаков, сколко будет надобно, да у тех силных воевод и прочих людей, и у закладчиков запасов вина и меду и табаку, и мягкие всякие рухледи, и денег, и ясырю осматривати и обыскивати накрепко. А самых ослушников отсылати к вам на Верхотурье, а вам тех непослушников, из людей воевод дьяков и писменых голов, до нашего указу, смотря по людем, в нашей пене (в лучшем случае) давати на поруки с записми, а за малые вины бити батоги и сажати на неделю в тюрму, а за болшие вины бити по торгам кнутом и сажати в тюрму до нашего указу. А на самих воевод и на дьяков и на писменых голов велено вам писати к нам к Москве; да и ему Данилу на тех людей, которые учинятся не послушны и за непослушанье что кому учините наказанья, потомуж велено писать к нам, к Москве, имянно, чтоб перед никакие люди ослушниками не были и закладчиками никакими никто не назывался.

А будет вы у него у таможенного и у кабацкого головы учнете в таможенное и в кабацкое дело вступаться или от заставы кого учнете укрывать, и в обыскиванье мягкие рухледи кому воеводам и прочим людям их, или чьим закладчиком учнете норовить, или для себя, или у самих у торговых и у промышленных людей, собинные мягкие рухледи и денег, и вина и табаку обыскивать не дадите, и тем в таможенном и в кабацком сборе и в заставе чинить в нашей казне убыль, или на тех ослушников служилых людей давати, или ослушником наказанья чинити, не учнете: и ему Данилу вам в таможенное и в кабацкое дело и в заставу, мимо нашего указу, вступаться давать не велено, чтоб тем не учинить в нашей казне перед прежним убыли, да о том нераденье и о поноровке на вас велено ему писати к нам, к Москве. Да и самому ему Данилу с Руси в Сибирь, на Верхотурье, вина и меду, сверх нашего указу, и табаку и товаров никаких с собою возити и ничем самому не торговати, и детем его и братье и племянником и людем своими товары безпошлинно торговати ж, и друзьям своим и никому в таможенных пошлинах норовити, и пошлин никому ни с чего отдавати, и посулов и поминков, от того ни у кого ничего имати, никоторыми делы, и на кабаке питья своего держати и продавати не велено; а что он Данило таможенных и кабацких всяких денег учнет сбирати, и ему те таможенные и кабацкие сборные денги велено отдавати вам же на Верхотурье, в нашу казну, помесечно, или как пригоже, смотря по тамошнему делу, а у вас велено ему имати отписи, за твоею Ивановою рукою.

И как к вам ся наша грамота придет, а таможенной голова Устюженин Данило Обросьев к вам на Верхотурье с нашим наказом приедет: и вы б тому таможенному голове Данилу Обросьеву на Верхотурье у нашего таможенного и кабацкого сбору, на прежнего таможенного и кабацкого головы место, которой прислан на Верхотурье из Чебоксар, и на заставе для проезду Сибирских воевод и прочих людей велели быти, и наказ, почему ему Верхотурской кабак и таможенную избу ведать против прежнего нашего указу, и к таможенному и к кабацкому сбору и на заставу целовальников Верхотурских торговых и посадских самых лутчих людей, и для розсылки и для обороганья от силных людей стрелцов и казаков, сколких человек пригоже, будет ему до сей нашей грамоты тех целовалников и стрелцов не дано, дали тотчас. Да как тот таможенной и заставной голова Данило Обросьев заставу учинит, и что будучи на той заставе у Сибирских воевод и у дьяков и у писменых голов, которые едут в Сибирские городы, сверх нашего указу, лишних запасов вина и меду, или каких товаров, а которые поедут из Сибирских городов к Руси, и у тех воевод и прочих людей, и у церковных людей, мягкие рухледи и денег, или ясырей Сибирских татар и остяков, у торговых и у промышленных и у всяких людей их собиные мягкие рухледи и денег найдет и на нас возмет, и что кабацких и таможенных денег соберет и вам отдавати учнет: и вы б те воеводские и прочих людей, пенные запасы, вино и мед и табак и товары, таможенные и кабацкие и заповедные денги, записывали в книги, за его таможенного головы рукою, у него имали, и таможенные и кабацкие книги и денги, помесячно, или как пригоже.

А ему б Данилу есте в том во всем давали отписи ты Иван Селетцын за своею рукою, и держали б есте таможенные и кабацкие и заповедные денги на Тамошние Верхотурские росходы, на какие будет пригоже, да о том бы есте писали, и тому, сколко у таможенного и у кабацкого головы у Данила Обросьева воеводских и прочих людей, пенных запасов, вина и меду, или табаку и денег и товаров на Верхотурье в нашу казну возмете, и что чьих запасов и вина и табаку порознь у него взято будет, и сколко у него же с которого числа по которое число таможенных и кабацких сборных денег возмете, и сколко тех таможенных и кабацких денег перед прежними сборы, перед которым годом, будет в прибыли, присылали к нам к Москве росписи ты Иван за своею рукою, а на Москве те отписки и росписи велели подавати в приказе Казанского дворца, боярину нашему князю Борису Михайловичю Лыкову да дьяком нашим Федору Панову да Микифору Шипулину. (До 1663 года Приказ Казанского дворца и Сибирский приказ возглавлялись одним доверенным лицом из бояр).

А как таможенной и заставочной голова Данило Обросьев учнет с Верхотурья к нам, к Москве, писати о каких делах, или посылати пенную мягкую рухледь, или в Сибирь в Тобольск учнут писати и ясырь сибирских татар и остяков, что возмет на заставе, посылати, а для той посылки учнет у вас просити Верхотурских служилых людей, и вы б ему к Москве и в Тоболеск, для посылки с нашею мягкою рухледью и с отписки и с ясырем, Верхотурских служилых людей, по сколку человек пригоже, давали тотчас, чтоб в том нашему делу замотчанья и порухи никакие не было; а тое пенную (лучшую) мягкую рухледь, которую таможенной голова учнет к вам посылати, отпускали б есте с Верхотурья к нам, к Москве, с нашею с Верхотурскою ясачною казною вместе; а которых воеводских детей и прочих людей учнет таможенной и кабацкой голова Данило Обросьев с заставы к вам в съезжую избу, в нашей пене, присылати, и вы б тем людем, против нашего указу, велели чинити наказанье, смотря по их винам, кто чего доведется, да о том писали к нам к Москве, а сами б есте в таможенное и кабацкое и в заставочное дело у таможенного и кабацкого и у заставочного головы у Данила Обросьева не вступались, и братья и детей и людей своих на ту заставу не посылали, и никаким людем в обыску мягкие рухледи, и вина и меду и табаку, и товаров, не норовили и никого ни в чем не укрывали. А будет вам на Верхотурье понадобятся для каких наших дел какие товары, и вы б для тех товаров к таможенному голове к Данилу Обросьеву посылали от себя из съезжие избы памяти, ты Иван Селетцын за своею рукою, а ему таможенному голове, по тем вашим наметам, те товары к вам в съезжую избу посылати, емлючи в ряде у торговых людей, велено; а что каких товаров и на какие наши расходы у таможенного головы имати учнете, и вы б то писали в приходные книги и в сметные списки, имянно. Писан на Москве, лета 7143 (1635) в марте».

Грамота эта времен правления государя Михаила Федоровича, первого из царского рода Романовых. В паре с отцом своим патриархом Филаретом, он сумел навести жесткий порядок в государстве. И спуску никому не давал. А, впрочем, по-своему и заботлив был, обобранным на таможне Сибирским воеводам–возвращенцам в кабаке вино да мед подавали, чтобы могли утолить свои печали. А особо пострадавшим поначалу даже табак курить, нюхать и пить разрешали. Да народ Сибирский ушлый все испортил. Вмиг сообразили крестьяны, что доходней табак растить, чем хлебом пашни занимать, и уже через пять лет по все Сибири наказы царские полетели по борьбе с махоркой. А инородцев, в полон взятых людьми служилыми, и ясырем прозывавшихся, возвращать наказывал в Тоболеск, и оттуда отправлять в земли родовые. Оно вишь как, страдали люди руские служилые от недостатка женского внимания в Сибири, а потому не раз и к государю писали, чтобы выслал к ним жонок руских гулящих (в смысле незамужних); и не дождавшись царских подарков, брали себе девок и жонок остяцких и тотарских силою; да еще пытались их в Русию увезти.

Вот так: сами выбирали царя, теперь терпите. И следующего Верхотурского воеводу, Еропкина Ивана Федоровича, государь враз с ясаком приструнил.

«От царя и великаго князя Михаила Федоровича всеа Русии, в Сибирь, на Верхотурье, воеводе нашему Ивану Федоровичю Еропкину да подьячему Ивану Селетцыну. Писали к нам из Сибири с Верхотурья воевода Данило Милославский да ты Иван Селетцын, и прислали под отпискою своею Верхотуркого уезду наших ясашных людей, сотника Гришка Кузмичова с товарыщи, челобитную, а в челобитной их написано: в прошлых де годах платили они наш ясак и поминки и воевоцкие поминки соболи без хвостов; а в прошлом же де во 7142 (1634) году, по нашему указу, велено им платити наш ясак и поминки и воевоцкие поминки соболи с хвостами, а они де люди бедные и живут промеж руских людей, зверя им добыть негде, и нашим ясаком обложены тяжело; а что де хвостов от соболей отнимают, и они де то продают торговым людем и тем кормятца, покупают хлеб и одежду, а пашни на себя не пашут; а где де их угодья, бобровые ловли и звериной промысел, и на тех де местех устроены на нашу пашню многие пашенные крестьяне, и на лес весною и летом пущают те крестьяне огонь, и лес выгорает, и зверь всякой от того огня бежит; и нам бы их пожаловати, велети им в наш ясак и в поминки соболи платить без хвостов.

И как к вам ся наша грамота придет, и вы б, по прежнему нашему указу и по нашей грамоте, с верхотурских ясашных людей ясак и поминки и воевоцкие поминки ж соболи имали с хвостами, а лисицы черные, чернобурые и бурые и красные имали с лапы и с хвостами ж, и ясашным сборщиком, которых учнете в верхотурской уезд в ясашные волости посылати, приказывали накрепко, чтоб они с верхотурских ясашных людей наш ясак и поминки потому ж имали с хвостами, а лисицы чернобурые, черные и бурые и красные с лапы и с хвостами; а как мягкую рухледь учнете присылати к Москве и вы б тое мягкую рухледь велели подписывати одному старому подьячему, который тое мягкую рухледь в приход записывает и к нам к Москве отпущает, у соболей, которой соболь будет с хвостом, или без хвоста, а лисицы с хвостом и с лапы, или без хвостов и без лап, подписывати; а тем людем, которые у ясашных людей и зверь выганивают, сыскивая допряма, чинили бы есте за то воровство наказанье, велели их бить кнутом нещадно, чтоб иным неповадно было так вперед воровать, огонь по лесом пущать и ясашным людем в звериных промыслех чинить поруху, а в нашем ясаке убыль. Писан на Москве, лета 7143, июля в 18 день».

Надо сказать, что в тот неторопливый XVII век государи всеа Русии в долгожители не успели записаться. Да и весь род Романовых, со всеми ответвлениями, особливо мужская его часть, хлипковаты здоровьем были и по разным причинам спешили трон царский наследникам передать. (Долгожитель среди них – отец первого царя Федор Никитич, ставший патриархом Филаретом, чуть-чуть до 80 не дотянул. А из царствующих – Александр II, он 62 года прожил). Первый царь, Михаил Федорович, в 1645 году в возрасте 49 лет отправился кущи райские осматривать и трон шестнадцатилетнему сыну Алексею Михайловичу передал.

Как всегда, при передачах власти случается, в государстве возникают некоторое волнения среди населения. А если новый правитель еще и молод, то про законы все напрочь забывают. Уже другие, «непуганные» воеводы Сибирские, безграничную власть на местах почувствовали, а от них и вниз по служебе беспредел сошел. К 1646 году назрели многие вопросы, которые требовали решения, и на Верхотурье воеводе Максиму Федоровичу Стрешневу да подьячему Федору Посникову новая царская грамота пришла. Сибирский приказ расстарался.

Набор грамоты выполнен с сокращениями.

«Били нам челом торговые и промышленные люди гостиной сотни (сословие Руского государства, в Великом Новгороде их именитыми людми называли) Исак Ревякин, Кирило Босов, Василей Федотов  с товарыщи, в прошлом де во 153 (1645) году шли прикащики их с великия реки Лены с мягкою рухледью; и как приехали в Енисейский острог, и подьячей де Василей Шпилкин с прикащиков их имал себе насилством, с товаров их, с тысечи по сороку рублев, а с мелких со ста по четыре рубли, и учинил, для своего воровского умыслу и безделной корысти, заставы многие, мимо таможенного головы Василья Бухрякова, чтоб не заплатя ему с тысечи по сорок рублев, а с мелких со ста по четыре рубли, через волок, без его отпуску, в них кто не ушол; а у тех де их прикащиков, по нашему указу, по проезжим грамотам, мягкую их рухледь досматривает таможенной голова и емлет с них нашу таможенную пошлину, по два алтына с человека, а с мягкие рухледи пошлин не емлют, потому что с тое мягкие рухледи плачена наша десятая пошлина на Лене и на Ленском волоку.

А как де прикащики их на дощениках пришли в Кецкой и в Нарымской острог, и Кецкой де воевода Василий Нелединский, и Нарымской воевода Иван Чеадаев имали у прикащиков их – нашей проезжей пошлины, со всякого человека по десяти денег, а многие рухледи не досматривали; а себе де они воеводы, в Кецком Василей Нелюдинский, а в Нарымском Иван Чеадаев, а в Сургуте Ондрей Измайлов, а на Березове Мелентей Квашнин, имали с прикащиков их и со всех промышленных людей, с тысечи по тридцати рублев, а со ста по три рубли и болши в городе; и они де торговые и промышленные люди от тех воевод обнищали, и торгов своих и промыслов отбыли, и вконец погибли, а нашей де соболиной десятой пошлине на великой реке Лене и в Енисейском остроге учинился недобор болшой; и нам бы их пожаловать, велети их торговых и промышленных людей, и их прикащиков, мимо Енисейской острог к Руси отпускать таможенным и заставным головам, чтоб им от воеводцкого задержанья и грабежу и насилства вконец не погибнуть и промыслов своих не отбыть.

И мы указали: про ваше воеводцкое насилство сыскать; а ныне во всех Сибирских городех, опричь Тоболеска, воеводам нашим, и дьяком и подьячим, торговых и промышленных людей проездом не ведать, и проезжих им грамот на их товары из Съезжих изб не давать, и печатных пошлин с них, по денге с рубля, в Съезжие избы не имать, чтоб торговым и промышленным людем в отпусках от воевод наших и от дьяков и от подьячих задержанья и тесноты и налогу и убытков не было; а велели есмя проездом ведать и отпускать торговых и промышленных всяких людей, со всякими их товары, как они поедут с Руси в Сибирские городы и из Сибирских городов на Русь, из таможен таможенным головам с выборными целовалники, и проезжие грамоты на те их товары давати из таможен же таможенным головам, мимо воевод и дьяков наших, и печатать те проезжие грамоты нашими таможенными печатьми, каковы где в котором городе у таможенных голов, и печатные пошлины у всяких торговых и промышленных людей, с проезжих их грамот имати по прежнему, по денге с рубля.

Да и прежние всякие Сибирские таможенные наши пошлины, проезжие и отъезжие, и десятое, и с судов посаженное, и с людей головщину, и в мирские во всякие росходы в которых городех сбирано наперед сего, со всяких проезжих, с торговых и с промышленных, и с Сибирских торговых же и с жилецких людей, в Сибири, имать таможенным же головам с целовалники, против прежнего, по нашим по Московским и по Сибирским наказом, и как учинено по Уложенью боярина нашего и воеводы, князя Юрья Яншевича Сулешова с товарыщи, наперед сего…»

Далее следуют наказы из прежней 1635 года грамоты, как воевод–возвращенцев досматривать следует, и прочих людей, и церковных людей. И как надлежит с изъятыми против проезжих грамот излишками поступать. Думаете, угомонились воеводы Сибирские? Куда там! От пушнины не отступились и стали вдобавок поминки серебром брать. Никакие окрики и угрозы из Сибирского приказа не помогали. (Помните, купчины наши знакомые, Продан с Ефимком в Тоболеске пушнину у оптовиков скупали? А вглубь земель Сибирских и не совались. Наслушались, видать, от знакомцев торговых про беспредел, воеводами сибирскими устроенный, и предпочли рухлядь мягкую, пусть и по высоким ценам, поближе покупать).

Жалобы от людей торговых и промышленных продолжали поступать в Сибирский приказ, сборы таможенные падали, и в 1648 году ближний боярин и князь Алексей Никитич Трубецкой совместно с дьяком Григорием Протопоповым разослали в Сибирского розряду города (Тоболеск, Томск и Якутск) грамоты. Для таможен. И жестко ограничили вывоз серебра:

«А по нашему указу всем Сибирским воеводам из сибирских городов велено везть для своих проездов к Руси денег: тоболским и томским, ленским болшим воеодам по пятисот рублев, а товарыщи их и дьяком, и иных городов воеводам, и писменым головам с братья и детьми, и с племянники, и с людми, по триста рублев воеводе и дьяку, и голове; а сколко за тем числом у которых у воевод и дьяков, и у писменых голов, и у их братьи, и у детей, и у племянников, и у людей в обыску денег объявится, и те лишние денги потому ж имати на нас».

Если в грамотах прошлых лет грозились батогами бить и в тюрьмы сажать, то в этой грамоте «против прежняго указу» нарушителям смертная казнь полагалась! Да еще и таможенным и кабацким головам смертью пригрозили, с полной конфискацией имущества, ежели нарушителей пропускать мимо таможен будут. Картинка, должно быть, не для слабонервных была, когда таможенные головы с целовалниками да с десятком стрелцов приданных в помощь, весь скарб Сибирских воевод из возков вытряхивали, и пересматривать начинали. Уверен, что и стрелцы старались в поисках: с их-то окладами денежными годовыми в четыре рубля, как должно быть хотелось воеводских «толстосумов» распотрошить! Кто помнит, были такие конфеты в советское время, «Ну-ка, отними!» назывались. Вот и на таможнях игры вершились, только не детские. Придумок-то с излишками серебра много было: 100 рублей «лишних» весили всего 6,8 кг, а металлоискателей в то время и в Европе не было. И все-таки, спрятать надежно, это очень постараться надо было: талеры европейские хода не имели; рублей, как таковых, еще не чеканили; а копейки и денги, что в ходу, попробуй-ка растолкай по загашникам. Но ведь прятали! Во всяком случае, про воевод Сибирских XVII века, казненных за таможенные излишки, я в документах не читал.

Любители экономических теорий нам сразу скажут, что случается, если на какой-то вид товаров повышается спрос, а предложение отстает. Правильно, цены растут. Купчины, на мехах раздобревшие, и запустили этот процесс, прозвав его «дороговлей». Да еще разъяснения вышли, что ясак пушной в Сибири впредь по реальным Московским ценам записывать. В 1651 году знаменитый русский землепроходец Ерофей Павлович Хабаров, собрав на Амуре человек двадцать торговых людей, да с десяток прикащиков гостиной сотни людей, велел им «розбирать и ценить ту Государеву ясачную мягкую рухледь». Вот их оценка:

Сорок соболей с полухвосты и у всякого соболя по одной лапе – 100 рублев;
Сорок соболей с полухвосты и у всякого соболя по одной лапе – 60 рублев;
Сорок соболей с полухвосты и у всякого соболя по одной лапе – 47 рублев;
Сорок соболей с полухвосты и у всякого соболя по одной лапе – 35 рублев.

(Полухвост – это не отсечение, а разрез хвоста вдоль до половины. И лапы у соболей на продажу не отсекались, вероятно, лов зверя производился капканами, а не ясашными самоловами).

6 соболей с полухвосты и у всякого соболя по одной лапе, в том числе один соболь бит, а цена им 5 рублев;
4 сорока, 6 пупков собольих – цена 21 рубль;
Шуба соболья, а в ней 28 пластин собольих, по швам покрыто кумачем лазоревым, цена 50 рублей!

Дальше – больше! Промышленные люди руские, на всякие выдумки гораздые, взялись соболей к себе приманивать, да «вискасами» подкармливать и «вискарями» подпаивать. Не знаю, может и насочинял про эти выдумки кто-то, да только стали попадаться охотникам пушным отдельные особи собольи, которые ни по размеру, ни по качеству меха ни к каким сорокАм и причислить было нельзя. Их так и прозвали – одинцами. А цена тем одинцам от 10 до 30 рублей колебалась! Не иначе как на мантии монархам заморским те одинцы пошли.

В 1654 году началась война с Речью Посполитой. Про эту причину иные забывают, объясняя затеянную Алексеем Михайловичем денежную реформу, удивительнейшим образом совпавшую с первыми боевыми действиями. А тут все просто: военные расходы оплачивались серебром из казны; оклады служилых людей оплачивались тем же металлом. А где его так много взять? Вон, известный нам Яков Игнатьевич Хрипунов из Енисейского острога, написал в свое время государю Всеа Русии, что вроде как знает местный князец про гору серебряну, надо только выследить его… Государь 60 рублев денег отвалил следопытам, те выслеживали-выслеживали, денги проели-пропили, а горы серебряной не нашли. Поэтому и решил Алексей Михайлович монеты из меди чеканить, народ руский на внутренний денежный расчет перевести. И глазом моргнуть не успел, повсюду застучали чеканы: это из-за отсутствия своих серебряных руд народ руский фальшивых денег не изготавливал, а уж когда на медь перешли… Ого-го! Только держись! И, хотя и был грозный царский окрик – медные расчеты в Сибирь не пущать, инфляция и по серебряным ценам пушнины ударила. Иначе как объяснить, что лучшие соболиные «сорокА» к концу XVII века аж до 500 рублей доходили?!

Сразу оговорюсь, что все эти лучшие «сорокА» в Верхотурье не водились. Нет, когда-то, в начале руской экспансии, соболя здесь только ленивый не брал. Не случайно же на воеводской печати Верхотурской соболь задумчивым изображен, знать уже тогда горевал о судьбе своей звериной, предвидел, что к середине XVII века ясачные люди выберут его так плотно, что впору в «Красную книгу» было записать.