Мера

1


В родном доме и петух поёт самый первый в деревне: он запоёт – ты проснёшься, насторожишься – и отдалё-онные вторят голоса…
В этот чуткий ранний час на кухне у Скворцовых было дымно и ещё неуютно-прохладно. Анастасия Ивановна стряпала. Бегая по кухне, она ловко обходила недвижно стоявшего и мешавшего ей мужа, и всё – молча, словно он бы чём-то перед нею виноват. Виктор же Николаевич, сосредоточенно глядя на быстрые, в муке, руки жены, застегнул ремешок часов, приложил часы к уху, потом завёл и опять машинально послушал. Анастасия Ивановна, готовя пирог, стала выкладывать из банки варенье на раскатанный большой блин – и на кухне сделалось совсем тихо. Виктор Николаевич, чтобы эту тишину не усугублять ещё и своим молчанием, надел шапку, фуфайку и пошёл на колодец. Когда он принёс воду, на лавочке, где быть вёдрам, оказалась кастрюля. Помешкав, Виктор Николаевич, чтобы место освободить, одно ведро поставил на пол – и плеснул. Анастасия Ивановна обернулась, но посмотрела не на него, а на лужу. И Виктор Иванович на этот взгляд ответил скороговоркой:
-- Так ты б и отняла кастрюлю-то!
И это – единственное, что утром в их доме было сказано.
Виктор Николаевич поел вчерашних щей, предусмотрительно разогретых женой, попил чаю. Надел демисезонное пальто и шапку – другую, «на выход», из шифоньера. Анастасия Ивановна, за ним, казалось, не следившая, вдруг достала из кармана передника деньги и положила на край стола.


2


Сегодня был месяц и пятнадцать дней, как Саша в армии.
Они, родители, уже привыкли к тому, что сын не дома: до призыва Саша больше года работал в городе на заводе и приезжал только на выходные, но вот никак не могли привыкнуть к тому, что их сын именно там, где он теперь.
Когда, окончив школу, Саша в вуз поступать поленился (или что-то «своё» у него было на уме), стало ясно, что дорога ему в армия – и скоро. Но волнение было ещё рассеянное: как все-то служат!.. Только Анастасия Ивановна завела по утрам, когда сын дома, подавать ему горячие серёдки пирога прямо в постель. А Виктор Николаевич даже искренно радовался: пусть-ка сын испытает то, что он, в своё время, сам прошёл и о чём любил, хвастаясь, рассказывать: «Там из тебя, Сашка, кислую-то шерсть выбьют!» Но в новом свете стало всё выглядеть, едва наступила осень. Так, в конце октября оказалось, что сыну выпало служить не где-нибудь, а в пограничных войсках («Через день на ремень!» -- растолковал Виктор Николаевич; потом, в начале ноября, была «отвальная», на следующий день -- проводы в городе у ворот военкомата; потом, через пять дней, было первое письмо – «с поезда», ещё через три дня – уже из части, с границы и не просто с границы, а из места, по нынешним временам, тревожного, чуть ли не из Кушки самой. И Виктор Николаевич тараторил свои байки теперь с особенной весёлостью: «Солдатики, каково вас кормят?» -- «Да замполит говорит, что хорошо!» -- явно лукавил.
Они знали: да, сын служит на юге, в войсках строгих и в месте неспокойном; да, то, что говорят по радио и по телевизору, о чём пишут в газетах – это их теперь тоже касается. И всё-таки за прошедшие, долгие и быстрые, полтора месяца в мыслях Антонины Ивановны и Виктора Николаевича не могли ещё ужиться их сын, их Саша, и вот эти-то горы и скалы, хорошо видные на экране, эти тамошние чахлые кустики.
И дни разлуки и ожидания ещё не стали похожими один на другой. Хотя шестое по счёту письмо почти повторяло все предыдущие: «Жив-здоров. Служу. Скворцов» -- встретилось в этом письме и новое, опять-таки непривычное: «Можно посылку» -- два беспокоящих слова. И было вне сомнения – посылать немедленно. А вот что?.. Единственному сыну. За тридевять земель. В первый раз. Да чтоб ещё не испортилось в пути. Какой гостинец? И чем больше думали – весь вечер после работы, тем очевиднее становилось: разве тут, в деревне, в каком-то сельпо, или здесь, дома – в подполье, на полатях, в кладовке ли, разве здесь найдётся гостинец ценности такой, редкости такой, чтобы послать сыну!.. И решили, завтра же, рано утром, ехать Виктору Ивановичу в город, на крытый рынок


3


Анастасия Ивановна сама поехать, к её досаде, не могла, потому что по расписанию её уроки стояли первыми.
В седьмом классе оны вызвала отвечать одного, потом второго… Сама же стояла у окна, то и дело поглядывая на улицу, и беспокоилась о том, заходил ли муж, по дороге на остановку, к колхозному главному инженеру и отпросился ли на полдня – мало ли, что он, тракторист, с инженером приятели… Потом её затревожило, не выходной ли сегодня рынке и есть ли там то, что нужно…
Между тем отвечавший явно тянул на «отлично»: всё уже рассказал. Анастасия Ивановна, кивавшая при ответе, повела рукой на указку. Это, по её личной методике, значило, что ученика ждёт последнее краткое испытание: его будут «гонять по арте». Анастасия Ивановна встала рядом с ним – а это был Ситников, из «способных» -- и лицом к классу, чтоб не подсказывали; принялась быстро называть города. Ситников без заминки показал Таллин и Петропавловск-Камчатский, Сыктывкар и Ашхабад – и «запнулся» на Кушке.
-- Так где же Кушка? – переспросила она.
Ситников, как и надлежало «способному», к тому же самолюбивому парню, на класс не оглядывался.
А тут была её, Анастасии Ивановны, учительская хитрость: «гонять по карте» с краю на край – и вдруг спросить города, которые не так далёко друг от друга.
-- Самая… южная… -- она стала подсказывать, -- точка… СССР!
Честолюбивый Ситников её подсказкой не воспользовался и, нарушив порядок, положил указку, но – под взглядом учительницы – опять взял и куда-то, внизу карты, показал – а куда показал, Анастасия Ивановна даже не посмотрела, потому что в это мгновение ей навязчиво подумалось, что она излишне строго требует показать какую-то там Кушку… И, чтобы не выдать своего смущения, быстро сказала Ситникову:
-- Так. Садись. Отлично.
И сразу вызвала отвечать другого.


4


Виктор Николаевич, войдя на рынок, остановился у входа и, наморщившись, зажал ладонью ухо – не столько для того, чтобы согреть, сколько для того, чтоб изобразить полнейшее равнодушие к товару. Глазами, однако, пробежался по всем прилавкам и увидел, что позарез необходимый продукт – грецкие орехи – есть тут и там. Он лениво подошёл к ближнему грузину (как он думал) и спросил своей обычной скороговоркой:
-- Почём торгуешь, дядька?
Круглолицый юноша, лет двадцати с небольшим, в распахнутой дублёнке, в свитере под нею, посмотрел на покупателя зача¬рованно:
-- Шест.
Виктор Николаевич свистнул и шагнул было дальше, но тут поймал себя на том, что денег пожалел…
-- Ну, шест так шест. Поправляйся, дядя!
И купил три килограмма.
А уж потом – «для интересу» -- прошёлся в другой конец рынка, и оказалось, что везде было «шест»; смотрят же продавцы так зачарованно – от напряжения: чтоб стоять на твёрдой цене.
На вокзале, дожидаясь своего автобуса, Виктор Николаевич побродил между скамеек и сел почему-то напротив женщины с девочкой. Девочка сидела смирно – вдруг вскочила, стала приплясывать. «Ну вот!» -- сказала мать и повела её к той двери, из которой сейчас выходила старушка с ведром и тряпкой. Виктор Николаевич хохотнул. Но никто из сидевших рядом ничего не замечал. А он всё возбуждённо озирался, сам не зная, чего ему нужно. И наконец увидел, чуть в стороне, мальчика лет семи. Мальчик имел вид загадочный: рот раскрыт, взгляд восторжен и туманен – будто он слушал сказку. Виктор Николаевич оглянулся: сзади, за его спиной, сидел подросток, в ярко-жёлтой, как у дорожника, куртке, в вязанной синей шапочке – в этом смешном, сейчас модном, чулке, натянутом ниже ушей и с торчащим на затылке гребешком Подросток ел мороженное, ел с жадностью – едва успевал отгибать обёртку. Виктор Николаевич, глянув на мальчика, опять хохотнул – и смутил его: тот свёл валеночки носками и стал тереть один о другой словно два чёрных щенка нюхались. Но через минуту мальчик вновь забыл обо всём на свете, опять слушал одному ему слышную сказку. Виктор Николаевич встал, пошёл в буфет. Там, и правда, продавали мороженное. Виктор Николаевич купил порцию, понёс через весь зал к мальчику – и тут почувствовал ком в горле. Мальчик, увидев перед самым носом мороженное, испуганно откинулся на спинку, спрятал руки, как от горячего, под мышки, а смотрел – прямо. Виктор Николаевич, стараясь быть беспечнее, буркнул:
-- У меня автобус. Бери живей!
И, словно птицу, обеими руками, мальчик схватил мороженное.
А Виктор Николаевич заспешил к выходу. И на платформе переминался, скрипя снегом, ещё минут двадцать.


5


Тем же вечером в почтовом отделении Скворцовы купили сразу два ящика, один про запас. И дома собрали посылку. Весь ящик заняли орехи. Положили ещё шоколадку, а под неё, чтобы не на самом виду, -- конверт, заклеенный, но без адреса, с письмом и «трёшницей» -- если дойдёт она, подумали, то в другой раз можно будет и червонец положить. Ещё одно письмо Анастасия Ивановна написала обычное – что посылка послана. Утром всё это было отнесено на почту к самому открытию.
И стали ждать, как дойдёт и когда.
…Через две недели, уж после Нового года, Саша написал, что посылку получил. Это – главное! Потом, когда радость чуть схлынула, Виктор Николаевич, ещё раз прочтя короткое письмо, словно бы только что разглядел слова: «Спасибо. Но орехов тут завались». И ему – человеку со средним образованием и читающему газеты – стало стыдновато. Он сказал о незадаче жене. Но Анастасия Ивановна в это время писала планы на завтрашние уроки и ей было не до разговоров.

Ярославль. 23 апреля 1987

Все рассказы: ЛитРес Евгений Кузнецов Цвет страха Рассказы