Митроха

Митроха считал себя мужиком везучим. Взять хотя бы имя – у кого сейчас такое найдется: Митрофан? А вот ему пофартило, дед был Митрофан, в честь деда и его нарекли. Было время – стеснялся, а потом вдруг гордиться начал – где сегодня Митрофана сыщешь?! Один он такой. Дружки, правда, прозвали его Митрохой. Так вторую половину жизни и жил Митрохой.
Больше всего он дорожил своей везучестью да еще, пожалуй, свободой. Жизнь сам выстроил. Вот только недавно она трещину дала, но эта кривизна, по его, Митрохину, разумению, должна выправиться.
Последние три года жилищем его был невзрачный пятиэтажный дом на набережной. Для Митрохи имел дом свои преимущества: внизу под лестницей – глухой темный закуток рядом с батареей, и лаз на чердак всегда открыт. А кроме того, за углом винный магазин. Чего еще человеку надо, думал Митроха. Не капризный он мужик, этого у него не отнимешь. Только бесхозный. Он ничей, и у него никого и ничего. Вся одежда при нем, живи – не горюй, на одну полу лег, другой прикрылся.

Когда его спрашивают, сколько лет он пьет, он беззубо улыбается, хитренько прищуривает глаза и причмокивает языком:
- И-и-и, милый, чего захотел. Я это никогда и не счи-и-ты-тывал. А без вина, однако, ни один добрый человек на Руси не живет. Вино- оно силу дает, жизнь дает.
Сам он маленький, сухонький мужичишко неизвестного возраста. Глаза слезятся всегда, щетина на щеках клочьями, как шерсть на бродячей собаке. Каждый норовит обойти его, чтобы, чего доброго, не задеть случайно. Но Митрохе на все это дело наплевать.
А рассуждать об алкогольном стаже он мог, только приняв стакашек, и то недолго, минут пять-десять, а потом задремывал там же, в винном магазине, на подоконнике.
Была когда-то у Митрохи совсем другая жизнь, только он о ней забыл напрочь, а потому и жалеть ему не о чем. В той, другой жизни, были семья, дом, работа. Выпивал он смолоду, угостить любил и сам не отказывался, когда предлагали. С женой расстался легко и быстро, как только почувствовал, что она посягает на его беззаботную жизнь.
Работал, жил в общежитии, дружков хоть отбавляй. Потом и из общежитий выселяли, и с работы выгоняли. Хоть начальству и не перечил, а какой из него работник, когда каждый день навеселе? А тут совсем на работу перестали брать – на расстоянии было видно, что «не пьет, а за ухо льет». Митроха только тогда и почувствовал волю: теперь уж точно – никто ему не хозяин. Сам себе владыка: «Хошь стой, хошь пой, хошь волком вой!»
Одно только не устраивало его – отсутствие денег. Правда, они у него и раньше долго не водились, не успеет получить – утекли. Пока были силы, Митроха не горевал: карауль у магазина, тут всегда работа подвернется, и трояк обеспечен. О еде не беспокоился и с одеждой проблем никаких – одно скинул, другое надел.
Прошлым летом сидел Митроха во дворе своего дома, у самого забора в кустах. Сидел, выжидал своего часа, чтобы, жильцов не тревожа, на чердак подняться. Летом он всегда туда перебирается, воздуха побольше.
Откуда-то тянуло дымком. Летними вечерами дом долго не засыпал. Митроха поглядывал на окошки, медленно посасывая брошенный кем-то окурок. Из открытых окон доносились запахи жареной картошки, свежего варенья. Лето!
Через подоконник перегнулась женщина, повела оголенными плечами:
- Ко-оль-ка-а!
Дом потихоньку гасил окна. Кто-то смеялся легко и весело. Митроха подремывал, выжидая. Из дверей подъезда вышли двое, нагруженные тряпьем. Подошли к ящику, свалили ношу. Митроха узнал женщину, что звала сына Кольку.
Вот тогда-то Митроха и поживился добротным пальто. Он сразу определил – мужское (до этого он как-то в женском форсил две зимы). Пальто Митроха до осени припрятал у себя на чердаке…
Хотя жизнь у Митрохи была не мед, на здоровье он не жаловался. Впрочем, и жаловаться было некому. Нельзя сказать, что у него ничего не болело. Когда рано утром открывал глаза, ему казалось, что нет у него живого места. Но стаканчик всегда возвращал привычное полудремотное состояние, в котором все трын-трава.
Но вот что у себя сам Митроха замечал, это нелады с памятью. Все стерлось в ней. Вроде как он неизвестно откуда вынырнул, без роду, без племени. Были ли у него дети, друзья? Ни-чего-шеньки не помнил.
Нынешние дружки магазинные подтрунивают: - Митроха, а Митроха, в каком году родился-то?
Митроха только улыбается:
- А чего их считать, мои годы-то. Все при мне, а сам я парень молодой.
При этом он хлопает себя по коленям, будто собираясь в пляс, но сам остается недвижным. Сладкая дремота наваливается на него. Он перебарывает ее и продолжает:
- На пензию пора. А чего это нам пензию не платют?! Пьешь, пьешь – и все зря…
Последние слова он произносит полушепотом, и голова его падает на грудь. Митроха спит.
Собутыльники ржут, Митроха у них за дурачка. А как же, рядом с ним они себя еще людьми чувствуют. Им и угостить его иногда приятно, тоже разницу подчеркнуть.
В этом магазинишке постоянных клиентов четверо. Митроха, Колька Швакин, заводила и главарь их небольшой компании, встречающейся только по утрам, когда душа и тело настоятельно требуют облегчения. Да еще Вениамин и Федор Иванович. Эти двое на той стадии, которую Митроха прошел лет десять назад. На работу устраиваются временно, больше двух-трех месяцев нигде не держатся. Когда работают, пьют на свои, еще и Митроху угощают. А когда перебои случаются, полагаются на милость Кольки Швакина. Этот вкалывает грузчиком в соседнем овощном. Семью содержит, всегда при деньгах.
Колька мужик высокий, здоровый, наглый, любит верховодить. Компания перед ним унижается, лишь бы угостить не забывал, когда они на мели. А Митроха всегда на мели, так что Колька больше всего над ним куражится, но снисходит, угощает, хоть при этом и нос воротит:
- Несет от тебя, как от помойки.
В магазине хозяйкой белобрысая Клавдия, баба толстая и некрасивая. Она растит без мужа двух детей, вино ей в этом большая подмога, особенно розлив. Компанию она терпит ради Кольки. С ним у нее уже больше года связь. Здоровый мужик, обходительный, а что пьющий, так где их, непьющих, сейчас взять? Колька где в хозяйстве поможет, где приласкает…
Митроха целые дни проводит в магазине, сидит, дремлет на подоконнике. Клавдия к нему привыкла, как к казенному инвентарю. Иногда просит помочь, в магазине она и за уборщицу, и за грузчика – лишняя копейка кармана не портит. Но Митроха, отвыкший от работы, начинает суетиться и только мешает порой. Тогда Клавдия гонит его снова на подоконник.
… А трещина пошла в Митрохиной жизни с одного мартовского утра. Как всегда, он трясся у магазинчика задолго до открытия, ожидая прихода Клавдии и дружков.
Холодны мартовские рассветы. Холод одолевал Митроху. С десяток воробьев почти у самых ног его делили замерзшую корку хлеба, звонко чирикая и воинственно топорща перья. Митроха машинально нащупал в кармане кусок хлеба, вчерашний припас. Есть не хотелось, мутило. В голове стоял тонкий противный звон. Он очнулся от толчка в плечо.
- Нале-ей полне-ей!
Федор Иванович когда-то работал в местной филармонии. От его несильного удара Митроха покачнулся и чуть не упал, а может, и упал бы, не подхвати его вовремя Вениамин.
Пока Клавдия, закутанная в платок, возилась с замками, Митроха тихо поскуливал, не разжимая губ.
- Цыц ты, воет, как собака. Без тебя тошно! – прикрикнул на него Вениамин.
Они ввалились в магазин, тоскливо мялись у прилавка. Дружки были на мели. Митроха это понял сразу.
- Чего маетесь? Денег нет – катитесь отсюдова! – бросила им Клавдия.
Дверь распахнулась. Впустив морозу шагал к ним Колька.
- Привет! Вся компания в сборе. И тот, что не хотел учиться, тоже здесь. Приветствую, приветствую! – сказал Колька, поднимая сжатый кулак.
Вениамин и Федор Иванович с готовностью осклабились от его шутки. Улыбнулась Кольке и Клавдия, кивнув на дружков.
- Ждут тебя – не дождутся…
- А ты? – Колька, навалившись на прилавок, потянулся к толстому Клавдиному бедру.
Но та оттолкнула его руку.
– Не балуй!
Колька дохнул перегаром, погрозил Клавдии пальцем, бросил деньги на прилавок, показав на пальцах – два. Залпом выпил привычные для начала дня два стакана, растер себе грудь, блаженно прислушиваясь, как вино растекается внутри.
– О-ох, хорошо!
Полегчало, и он заметил рядом Митроху, который протягивал облепленный мусором кусок хлеба: закуси, мол.
- Ах, мать твою, прихлебатель угощает, а?! – заржал Колька и вдруг занес над Митрохой руку. Тот вздрогнул, втянув голову в плечи, но выжал из себя улыбку.
- Так-так, Колюшка, холера меня забери. Стукни, Колюшка, ослобони душу, Митроха все стерпит.
Рядом похохатывал Федор Иванович:
- Развалится, его пальцем ткни, он развалится. Вон труха одна осталась.
Но Колька неожиданно подобрел, бросил Клавдии на прилавок мелочь: - Налей ему.
Та только бровью повела, налила, подтолкнула стакан Митрохе, Вениамин и Федор Иванович подвинулись ближе. Но Колька начеку – не их угощает.
Митроха взял стакан слабыми пальцами, и, расплескивая вино, отошел в уголок, чтобы без помех выпить.
- Льешь не туда, да и спасибо забыл, парень, - это Вениамин упрекнул, намекая: не того, кого надо, угощают сегодня.
Но Митроха его не слышит. Он уже поднес стакан к губам, разлепил их и глотнул. Но тут же закашлялся, поперхнулся, слезы из глаз. Вино плещется из стакана. Такого с ним еще не бывало. Кое-как дух перевел, опять глотнул. Да что же это такое?! Митроха даже посинел от кашля, а полстакана пролил. Вот уже и Клавдия заругалась.
- Ты что, окаянный! Весь пол залил. Бери тряпку – вытирай!
А у него будто все нутро выворачивается. Так и не смог выпить. Поставил полупустой стакан на краешек прилавка. Клавдия руку протянула – вымыть, но Федор Иванович опередил, сглотнул остатки.
С того случая и началась для Митрохи новая, незнакомая ему жизнь.
- Вино меня бросило, - огорченно объяснял он всем.
- Твой органон отравлен алкоголем, - говорил ему Колька.
А Митроха, не попив неделю, вновь обрел способность обижаться:
- Ты шибко умный, думаешь? Да на тебя такого даже Клавдия не посмотрит.
Кольке только смех, но Клавдия не стерпела, задело ее Митрохино «даже». Шуганула она Митроху из магазина.
По старой привычке Митроха все же продолжал утрами ходить в магазин. Смотрел, как мучаются его дружки, как жадно пьют, стуча зубами о край стакана. И, странное дело, никакого томления при этом не испытывал. Казалось, раз и навсегда он отказался от вина.
Дивился сам себе Митроха, да что поделать. Скучная у него пошла жизнь. Раньше и времени не замечал, а теперь не знал, куда себя деть. Болячки начали привязываться, спина заболела – не разогнется утром после ночи под лестницей. Спать стал плохо, утрами вставал все тяжелее. А чего вставать, думал, когда ничего хорошего тебя впереди не ждет.
Раньше он на еду не падок был, теперь же вообще есть перестал. Ходил, как малохольный, даже от ветра его покачивало…
Март заканчивался. У винного магазина днем воробьи хулиганили в лужах, а ребятишки, пробегая в школу, лихо скользили по утреннему ледку.
Митроха радовался теплу и тихо брел вдоль улицы. Местами, где солнце особенно припекало, уже темнела влажная земля, и от нее поднимался неистребимый живой дух. Митроха опустился на завалинку, снял шапку, подставив солнцу почти лысую голову, и задремал. Очнулся, услышав, как рядом что-то зазвенело. Глаза открыл – в шапке монеты блестят. Чудно Митрохе – зачем ему деньги? В шапке сорок копеек, выходит, как раз на стаканчик… Митроха крякнул с досады, сгреб монеты и поплелся дальше. Остановился у клуба, долго смотрел на огромную афишу у входа, на нарядных людей.
Кассирша брезгливо смахнула его медяки в ящик и протянула билет. Митроха, усевшись на бархатное кресло, долго осматривался и ерзал на сиденье под тихие смешки соседей.
- Ишь ты, холера забери, чего понастроили, - он ощупывал мягкое сиденье, - это же надо такую материю под задницы изводить…
Последний раз Митроха был в кино лет двадцать назад и такой красоты не видал.
Он с интересом начал смотреть на экран. Ни названия, ни про что фильм, он не понял, да ему и ни к чему было. Он видел, как в кино живут люди, и это ему нравилось. Быть может, потому, что напоминало его прошлую жизнь.
Женщина на экране чем-то взволновала его, он даже привстал с кресла, замахал руками, пытаясь сообразить. Эта женщина показалась ему знакомой – как она ходит, как голову поворачивает – все-все знакомо. Где-то он это видел? Митроха, пытаясь вспомнить, даже вспотел. А женщина на экране разливала в тарелки суп, и Митроха как бы даже учуял его запах и сглотнул подступившую тошноту. Рядом рассмеялись:
- Проголодался мужик. Слюнки текут…
Ночью Митроха не спал. Сидел, прижавшись спиной к батарее, и под завывание ветра пытался восстановить в памяти, где же он встречал ту женщину из кино. Он вспоминал так исступленно, будто от этого зависела его жизнь. Неожиданно из дальних уголков памяти всплыло имя – Надежда.
- Господи! Да никак моя Надька, - беззвучно простонал Митроха.
Он забыл об осторожности, ему хотелось кричать и, как в детстве, дрыгать ногами. Но из обессилевшего тела вырывался лишь слабый писк. Митроха был потрясен – он вспомнил. Вспомнил жену свою, Надю, Наденьку-Надежду. Он вдруг заплакал. Слезы текли по грязным щекам и застревали в клочковатой щетине. Он думал о Надежде. Правда, видел он ее сейчас не такой, какой она была в жизни, а женщиной с экрана. Он думал о ней, и ему было очень жаль ее, такую красивую и добрую. Ему казалось, что без него, должно быть, она пропала. Но еще больше ему стало жаль себя: потерять такую женщину! Устав от слез, Митроха уснул…
С этой ночи привязалась к Митрохе еще одна болезнь, мучительная и навязчивая, - вспоминать. Ночью и днем, бродя по улицам, он шептал бессвязные слова, пытаясь отыскать в себе, поймать ту жизнь, какая у него когда-то была. Он пристрастился ходить в кино. Для этого побирался недалеко от церкви.
Как-то на сеансе Митроха вскрикнул от радости: на экране в этот миг мылись мужики в баньке. В той самой, что стояла у них на огороде, спускавшемся к самой речке. Да, это была их банька, небольшая, топившаяся по-черному, Митроха даже лавки узнал.
- Ну, холера меня забери, нашу баньку сняли!
Он не отрывал глаз от экрана, но виделось ему уже другое. Надя и он, приехав к матери, бегут наперегонки вниз, к баньке. У Нади в руках березовый веник, она шутливо хлещет этим веником Митроху по спине и звонко хохочет…
Митрохой овладело желание найти Надю. Что-то ему подсказывало: показываться ей на глаза не стоит, но вот посмотреть, хотя бы издалека… Ему и в голову не приходило, что Надя его тоже почти старуха, он может ее не узнать, а уж она его и подавно.
… Миловидная девушка, работница справочной, холодно ответила ему, что такая-то в городе не проживает. Он не поверил ей.
- А ты, того-эттого, глянь-ка еще разок.
- Чего мне смотреть? Я запросила адресное, там не ошибаются. Нет такой в городе.
- А где же она? – вырвалось у Митрохи.
- За такой срок и уехать, и умереть можно.
- Как это? – опешил Митроха.
У него не укладывалось в голове, что Надежда, такая молодая и красивая, - и вдруг умерла. Конечно, она уехала в другой город.
Митроха совсем затосковал. Последние недели и в кино ходить перестал. Наступило лето, и целые дни просиживал он во дворе дома, в колючем кустарнике у забора. Теперь он пытался вспомнить, были ли у них с Надеждой дети. Детские лица всплывали в памяти, порой слышались голоса. Но были ли это лица и голоса его детей, он не знал.
Во дворе ему приглянулся маленький Колька, чья мать одарила Митроху прошлым летом мужским пальто. Он уже несколько раз выбирался из убежища и подходил к детям, но старухи, стерегущие своих внуков, так смотрели на него, что он тут же поворачивал назад.
Ему захотелось сделать Кольке подарок. Он собрал у церкви денег и зашел к Клавдии посоветоваться.
- Кому подарок? – удивилась та.
- Да так, мальчишке одному, - замялся Митроха.
- Сколько денег-то?
Митроха разжал ладонь. Клавдия усмехнулась.
- На вот тебе карамельки, что ты еще на это купишь…
Митроха долго дожидался, пока у песочницы остались одни ребятишки. Он подошел, крадучись, и присел на корточки. Позвал негромко:
- Колька!
Малыш удивленно поднял светлые бровки. Митроха поманил его пальцем.
- Бери вот.
От забытого детского запаха у него закружилась голова. Он сунул пакетик Кольке в руки и, держась за сердце, побрел в сторону забора.
Ночью Митрохе приснился сон. Он увидел себя маленьким. Отец, подняв на руки, держал его высоко-высоко, а он счастливо смеялся.
Проснулся он обрадованным - теперь и отца вспомнил.
Трезвая жизнь разбудила в нем чувство самосохранения. Наступила осень. Ночами подмораживало. На чердаке становилось холодно, но батарея внизу еще не грелась, и Митроха отчаянно мерз. Он отчетливо понимал, что эту зиму ему уже не одолеть. Все силы, какие у него остались, он тратил теперь на то, чтобы найти выход. Но ничего путного в голову не приходило. Он бессильно скулил, замерзая ночью на чердаке, скулил, как собака, покинутая хозяином. Страшно делалось ему от мысли, что придется, видно, зимой помереть.
Но однажды под самое утро он, кажется, что-то придумал. Едва дождался открытия магазина, а к Кольке прямо-таки кинулся, чуть не сбив его с ног.
- Ты, Коль, расскажи-ка, как ты в этой самой, в эльтэпэ был…
У Кольки глаза на лоб.
- Ну, даешь, Митроха. Ты ж завязал. На кой черт тебе это надо?
- Надо, Коль!
Митроха умоляюще глядел ему в глаза. От Колькиного рассказа, где тот костерил ЛТП, ему стало тревожно: по Колькиным словам, в эльтэпэ эту оформляет жена или организация.
И все-таки в этот день он возвращался к себе на чердак, вновь веря в свою везучесть.
Через некоторое время он снова появился в магазине, только чуть позднее обычного, чтоб не застать дружков. К прилавку шел медленно и долго жался возле него. Клавдия, хоть и знала, что он не пьет, на всякий случай предупредила:
- Без денег не налью, и не жди.
Митроха замахал обеими руками.
- Что ты, Клавдия! Мне и не надо. Я к тебе, Клавдия, просить пришел…
Женщина удивленно подняла выщипанные брови.
- Чего просить-то?
- Клавушка, - Митроха с трудом выжимал из себя слова. Он боялся, что она его не дослушает и выгонит прочь. – Ты… это… не могла бы меня оформить?!
- Как это оформить? Документ ты что ли?
К ужасу своему он понял, что она смеется над ним.
- Ну… в эту… В профилакторию, где алкоголиков лечат. – Митроха вытер пот со лба. – Вроде ты жена мне, а я – пью. И вообще, этот… тунеядец. И что бью тебя. Вот и оформить… Чтоб заявление в милицию, и меня чтоб забрали в эту эльтэпэ.
До Клавдии, кажется, дошел смысл его слов, и она, расхохотавшись, повалилась на прилавок.
- Ну, Митрошенька, муженек родимый! Ну, сочинитель!
Митроха знал, что вся жизнь его зависит сейчас от этой толстой бабы. А Клавдия все размахивала руками.
- Нет, это ж надо, чего надумал?! Чтоб я его мужем назвала!
И тут Митроха в отчаянии опустился на колени перед прилавком и совсем тихо прохрипел:
- Пропаду я, Клавушка!
Скрывшись на минуту в подсобке, Клавдия вышла уже в пальто.
- Ну, вот что, жених! Не пяль на меня глаза-то. Слушай, и чтоб все делал так, как я скажу. Иначе не видать тебе твоей ЛТП.
Полчаса, что ее не было, показались Митрохе долгими, как вся его ушедшая жизнь. Вздрогнул он от шума тормознувшей у магазина машины. Объяснялась с молоденьким милиционером Клавдия.
- Заберите вы его, окаянного, бродягу этого! Что на них управы нету, на этих алкашей?! Другой, чуть выпьет, вы его в вытрезвитель. А этот годами не просыхает, не работает нигде… Покоя мне от него нет в магазине. Не выгонишь, того и гляди, сопрет что-нибудь…
Милиционер задал Клавдии несколько вопросов, заставил писать какие-то бумаги. Митроха напряженно следил за обоими. Потом милиционер, взяв его за плечи, повел к машине.
Так Митрохе снова повезло. Милиция сделала кое-какие запросы и пришла к выводу: кроме как в ЛТП, девать его некуда. Можно бы в дом инвалидов, но там алкоголиков не держат. Митроха больше всего боялся, как бы они не узнали, что он уже не пьет.
В санпропускнике санитар брезгливо сгреб Митрохины ремки, осмотрел его.
- Откуда такой? Как из концлагеря…
Сопровождающий Митроху милиционер рассмеялся:
- Ему по метрикам всего пятьдесят восемь.
Пока они объяснялись насчет его возраста, Митроха смущенно улыбался, прикрывая рукой срам.
- Чего держишься, не отпадет, - ухмыльнулся санитар и почти силой втолкнул его под душ. Митроха никак не решался нырнуть в теплый поток и боязливо совал палец под тонкие, упругие струйки воды…
Через двадцать минут Митроха сидел на собственной койке, гладил руками чистые простыни и блаженно улыбался.
На первые дни его поселили в изолятор, и когда перед ним поставили тарелку горячего супа, Митрохиному счастью не было предела. Он не вдыхал, а всасывал в себя запах, старался задержать во рту ложку с наваристой жидкостью и радовался, что такой он везучий мужик, все у него в жизни получается, как он захочет…
Последнее время, занятый думами о профилактории, Митроха совсем перестал вспоминать. И тут, вздремнув как-то под вечер, сразу увидел хороший сон. Будто новая его жизнь решила сделать ему подарок.
Наконец-то он увидел мать. Правда, отца видел во сне молодого, а мать появилась пожилой. Она сидела на табуретке в их дворе, значит, это было лето, и к ней бежал мальчишка. Раз мать старая, думалось Митрохе во сне, значит, мальчишкой тем был не он. Митроха видел его только со спины – тонкую шейку, пушистую светлую голову и лямку коротких штанишек, соскользнувшую с плеча.
- Колька! – крикнул Митроха и проснулся. Мальчишка, которого он видел во сне, очень походил на Кольку из пятиэтажного дома. Митроха так и не понял, что увидел своего сына…