Страшный день Часть 6. Благословение

                Часть  6.       БЛАГОСЛОВЕНИЕ.

                Слышу, как маменька вздыхает. Заглянула в горницу, а она стоит на коленях.  Наверное, всю ночь молилась за сына, вон,  в  лампадке и елею чуть-чуть осталось, а  я на Троицу, масло в неё наливала. 
                Звякнула подойником, пошла на двор Жданку доить.  Воздух свежий – всё бы дышала. « Благодать кругом, как в раю! - Мысленно крикнула я в своём сердце, -  Люди немецкие, зачем вас воевать-то приспичило, убивать друг дружку, ну, какую ещё рожну вам не хватало? С  голоду что ль там у себя  подыхаете?»
                Вот, всё говорят, что скотина бессловесная ничего не понимает и, что души у неё нет. Есть! И ещё какая! Как у младенцев, может быть, не разумная, но за то чистая и открытая душа. Безгрешная… Дою свою корову и не пойму: обычно с усилием я раздаивала её, она была тугосисяя, а тут молоко прямо с первых доек само в подойник полилось, я только держусь за сиськи – старательно Жданка молоко отдаёт, уж так мне угодить хочет. Представьте себе, меня по спине лижет, вроде как жалеет меня, а потом как лизнёт своим колючим, как тёрка, языком по лицу. Я аж подпрыгнула, поднялась и хотела поругать коровку, а она…  она, не поверите,  плачет…      
         Из огромных и печальных её глаз ручейками  по красной шерстке  текут слёзы и, хрустальные, капают на землю. Я сначала подумала, что мошки в глаза набились, посмотрела – на дворе прохладно, нет ни каких мошек. И тут Жданка вздохнула глубоко и грустно, по нашему, по-бабски. И я поняла, что Жданка чувствует моё  горе и утешает меня. Я прижалась к ней всем телом, обняла за шею и целую в мокрую сурну – не одна я остаюсь, вот у меня какая подружка есть, кормилица! Не пропадём, пока Ваня воюет. А она хочет, хочет сказать мне что-то своё, но получается у неё только му -  му - у - у, как самый хрипучий лад у гармони. Эдак  дребезжаще она мычала только после отёла, облизывая малышку-телёночка – значит, самый нежный и угодливый её голос, материнский. Но мне и так понятно – жалеет меня. Милая Жданонька моя…
       Вот вам и глупая бездушная скотина! С этих пор я не ем говядину, а  своих коров  в заготконтору не сдаю на мясо, нахожу хозяина и продаю ему для молока, порой даже продешевляю.
                Сёмка за стадом шёл уныло, его плеть без дела везлась по земле, как мокрый петушиный хвост. Ни свиста озорного, ни прибауток, ни весёлой галды, ни заигрываний с девками не было слышно от паренька. Угрюмо взглянул на меня и спросил:
                - Тоже провожаешь? И мы отца провожаем…
                Я растопила печку, блины затеяла, хорошо, что готовая опара была - теперь успеют подвзойти, пока Ваня-то раскачивается.
                Мать-старая выползла ко мне в заднюю избу. Здесь у нас над столом была ещё одна поличка. Она велела мне снять  и положить на стол икону отца Серафима, Саровского чудотворца, достать из-за киота свечки. Я спросила маменьку:
                - Зачем?
                - Сына на войну благословлять буду, - с этими словами она прислонила на чистом полотенце  образ к ковриге хлеба, поставила в солонку три свечки и зажгла их. Шевеля кривыми и синими от старости губами, принялась читать молитву в тревоге и печали материнского сердца о сыне:
                - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея матери услышим мя, недостойную рабу Твою Марину. Господи в милостивой власти Твоей чадо мое, раб Твой Иоанне, помилуй и спаси его. Прости ему все согрешения вольные и невольные и благослови его службу в армии и управи дела его бранные…
                Я сходила во двор, дала курам зернышек-отходу, налила воды в сковороды, день обещает быть знойным. Зашла в сени. Слышу, как маменька вызванивает слова молитвы, аж, за сердце берёт:
                - Господи, сохрани его силою Честного и Животворящего Креста Твоего под кровом Твоим святым от летящей пули, стрелы, меча, огня, от смертоносной раны, водного потопления, напрасной смерти и плена…
                « Старуха неграмотная ещё глуше меня, а как уверенно и чисто молитву читает, прямо мурашки по спине бегут,  -  похвалила я мысленно свекровь, - со слезами, вот уж кто верит в Господа всецело всем сердцем и неустрашимо. Такие, как маменька-то, не дрогнув, за Христа на смерть пойдут!»
          Ребята при этих словах удивлённо переглянулись, детские зыркие глаза сузились в усмешке: дескать, ну, ты, бабуля, даёшь – так уж и на смерть из-за  какой-то сказки…
           Ольга Степановна  увидела в доглядах  внуков сомнение, нахмурилась, и   твёрдо  по слогам повторила:
                И пой - дут!   Вот:
               
     *******************************************************
               
                В начале тридцатых  у нас на Иве озорники разоряли церковь. Я этого ничего не видала –  была на «торфу». Мне Ваня после рассказывал, как один раз из Ломова нагрянули  гепеушники все в ремнях скрипучих и разные полномочные. А здесь для них нашенский Гулынин распинался – водил по дворам.
             И искали они ивинского благочинного отца Константина. А батюшка-то почуял, что его ловить будут, загодя спрятался. И куда? На нашу мазанку, на потолок залез, а там лежало прошлогоднее сено, зароешься и не заметно тебя – сено и сено. Да и мазанка-то на огородах стоит, далеко на отшибе от двора; сроду ни кому и на ум не взглянется, что там кто-то прятаться будет – не с руки. Там отцу Константину маменька и постельку постелила, благо, лето было.   
            По ночам она кормила, поила батюшку. Ждали человека от матушки – та успела перебраться в Москву к дочерям и там затерялась для властей. Какой-то лиходей в сельсовете шепнул, дескать, Тюлькина старуха умоленная, она-то теперь наверняка знает, где поп прячется.  И нагрянули безбожники к ним в дом. Допрос учинили прямо в избе. Ваня сидел и дрожал за себя и за мать. Ваню отпихнули в сторону, Гулынин подлетел к маменьке и закричал:
                - Ты знаешь, где поп прячется?
                - Если бы и знала, то тебе, не сказала бы, - бесстрашно отвечала мать-старая.
                -  Где? – Орал Игнат. - Далеко?
                - Аха, далеко...
                - Где?
                - Тебе, нехристь окаянный, не скажу.
                - Говори, старая ведьма, а то щас мозги твои куриные вышибу! – Кричал ненормальный Гулынин и наган ей к виску приставил. – Не шучу, пришибу как врага народа! И мне ничего за тебя не будет, даже награду получу…
                – Получишь от сатанов звезду на лоб, Июда… Глупый ты, Игнат, и дурак!
                - Ты не страми* меня, тра-та-та -  матом огрызнулся Гулынин, - лучше, говори, где поп?
                - Отвяжись, не скажу, хоть убей! – стояла на своём настырная маменька.
                - И убью! Говори!
                - Я только рада буду  за Христа пострадать, чай, мне грехи с души спишутся, глядишь, и рай обрящу. А ты что получишь там? – И маменька болонастым пальцем указала вверх, на небо. - В пещь огненную тя нечистые запихают - там плачь и скрежет зубов!
                - Все болтовня поповская….
                -Не веришь? – Уже накинулась маменька на  Игоньку. - Вон твово дружка-то консомольца Митьку Косолапого кондрашка* расшибла, а родня все отвернулись от расслабленного, он невладелый лежит и под себя ходит, аж черви заживо едят тухлятину митькину…  За то теперь узнал, как в алтаре оправляться, эт, когда они церковь-то грабили… Ишь возгордился, кто я - никого не боюсь, щас штаны сниму! Вот и снял… 
                - Ты мне зубы не заговаривай, говори,  где поп? Не выводи из себя, а то стрельну!
                - Чево разорался - стреляй! Эт, вы наганщики боитесь смерти и ей стращаете всех, а мы-то, кто с Христом, не боимся… Дык, убери ты эту головешку от головы моей и запихай ее себе в задницу, ишь, чем  застращать хотел – убьет! Глупый, ты убьёшь не меня, а моё старое больное тело, а меня и мою бессмертную душу ты этим освободишь от всей вашей поганой безбожной жизни, жить в которой опостылело! За это тебе я только спасибо скажу! Не ори, дай помолюсь последний раз, тогда и стреляй,  - с этими словами маменька бухнулась на колени и запела « Воскресную»:
                -  Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…
                - Она сумасшедшая, ну её, и больная, чево её убивать, сама скоро сдохнет, - сдался злодей Гулынин. И выкручиваясь перед ломовским начальством, добавил, от страха у него ходенем ходили ноги в коленках - врёт она всё, ха, скажет тоже – скрежет зубов… Да, ничего она не знает, только зря мы взбаламутились…
                Скоро антихристы ушли не солоно хлебавши. А отец Константин всё слышал, молился за сестру Марину и плакал. Обошлось.
     Потом, когда он в Москву уходил, подарил маменьке на память икону отца Серафима, это как раз тот образ, которым она и собралась благословить сына на войну.
                Вон он на поличке стоит. Скоро умру - прикажу родителям вашим, чтоб образок этот Коленьке отдали... у мальчика чистая душа.

**********************************************************

                Вот какая у меня свекровь – настоящая верующая, пусть не грамотная и читать не умела, за то она всем своим простым сердцем любила и видела Бога, говорила с Ним.  И Он с ней говорил…
                Ольга Степановна уложила чистую шерсть в мешки и отнесла в заднюю избу. Там достала огромный узел мусорных поярок из чулана и вывалила их перед ребятами.
                - Пожалуй, поярки переберём, и на сегодня хватит, а то  дома родители вас хватятся, переживать будут и искать начнут.
            - Не начнут, - озорно засмеялся Колька, - вот телефоны у нас есть. Позвоню и скажу, где я…
      Ольга Степановна покачала головой в удивлении и, не скрывая восхищения, похвалила:
                - Ох, как жить стали, как господа в старину! Друг с дружкой по телефону все болтают; живи хоть в Москве, хоть в дальней Сибири – везде найдут и в разговор утямят*. А их отцы с матерями на легковушках разъезжают. А одеваются! И куртки, и пальто, и костюмы и платья и чего только нет, всего полно! Господа, да и только!
            Да-а, как цветок, расцвёл народ, вот только радости  на лицах не стало. Есть смех,  какой-то  натянутый, кукольный, а радости с огоньком счастья… не стало – так всё давным-давно тетя Параня мне говорила. Выходит – предвидела матушка, сбылось её предчувствие. Радость… её  прибаутками из бесовского «визера»* и рублём заменили! Вот как стало! Надо же – я, почти столетняя старуха, дожила! А не верила матушке, что так будет… Ох, задержалась я тута...
             Так, на чём  остановилась? Ага, как маменька молилась перед образом отца Серафима -  Ваниным благословением на войну.

******************************************************
*- страмить (местное) – срамить;
*- кондрашка (местное) – удар, инфаркт;
*- утямить – увести, увлечь, утянуть;
*- «визер» - здесь телевизор.


             переход  к ОГЛАВЛЕНИЮ: http://proza.ru/2021/12/10/1519

             переход к Главе 7:     http://proza.ru/2021/12/13/804