Морской узел. Глава 2. Сны Михаила Сергеевича

               
     С Финского залива дул пронизывающий ветер. Накатывали яростные гребни волн, словно тысячи морских чудовищ возились в бурном море , изгибая круглые, могучие  спины, силясь порвать натянутую, как струна якорную цепь.

     Дождь нещадно хлестал по палубе корвета «Рында», стоящего на Кронштадтском рейде. Старший минный офицер-лейтенант Михаил Сергеевич Кутятин, сдавши смену и вернувшись в каюту почувствовал себя решительно простуженным и разбитым, в горле отчаянно свербило.
 
     Князь помянул крепким словом суматошный день и скверную погоду. Дождавшись спрошенного у дневального матроса горячего чаю, Его Сиятельство влил туда порядочно шустовского коньяку. С удовольствием обхватив зябкими руками серебряный подстаканник, выпил крупными глотками целительный ароматный напиток, да еще прихлебнул из плоской фляжки , популярной среди офицеров с легкой руки, точнее сказать, широкого сапожного голенища Государя Императора Александра III. По жилам потекло приятное тепло. Лечь в сухую, теплую постель было блаженство, когда легкие волны сна накатывают и  заботливо несут на руках  человека, уставшего за день от пронизывающего морского ветра и рева стихии.
 
     В миг соткался и как  густой туман окутал сон, даже не один, а целая чреда волн причудливо перемежающих рельную, виденную, жизненную, теплую картину и какую-то фантастическую, совершенно необъяснимую, порой  пугающую бездну страшных событий, откровений и преображений.

     Сон первый.
     Явственный и близкий к всамделешней истории.
Яркая морская лазурь, солнце играет с изумрудной волной, ласкает бегущих  белых барашков. На палубе «Рынды» ни души, только на баке матрос 2-й статьи сероглазый Федька Кузьмин, засучив рукава тельника возится с какими-то шестеренками. Дело ладно спорится в могучих руках матроса.
 
     Вдруг вздумалось Михаилу Сергеевичу яблочком антоновским побаловаться. Хватился, а ножичек перочинный, складной с костяной ручкой, поиступился, да позазубрился, не берет даже и яблочной кожуры. Памятная вещица, еще с гимназических времен, с однокашниками в тычку на песке играли.
 
     - Справный ты матрос, Федор, дело спорится у тебя, а наточил бы ты мне ножичек перочинный, - молвит Михаил Сергеевич, так по-дружески, ласково.

     - Это, мы, Ваше Благородие , запросто, потрафим! Я по разным ножичкам большой ходок, по матушке из знатного кузнечного рода Молокиных происхожу, у деда рос в  селе Павлово, что на берегу превольной Оки раскинулось между Муромом и Нижним. А село то славится на всю матушку-Россию своими мастерами по столовому серебру, да ножам всевозможным, да замкам с секретами ста разновидностей . Да только-ли Россия! В Турции,Персии и прочих царствах-государствах товар наш высоко ценится.
     В два счета наточил Федя ножичек, протягивает, да приговаривает.

     - Готово дело, Ваше Сиятельство, ножичек теперь, как бритва, бриться можете!
 
     - Спасибо тебе, Федор! Ножик больно востер теперь, даже обрезаться можно по неосторожности.

     - Это что, Михаил Сергеевич, мы и не такое могем, -  говорит Федор,  белозубо улыбаясь.
     И начинает рисовать угольком да мелом на полубаке пышногрудую нагую девицу, да так ловко и искусно, что только диву даешься, да влечение испытываешь.
Смотрит на нее Михаил Сергеевич и не разберет кто это: то ли нимфа какая, то ли Венера Милосская, то ли горничная девушка Глаша с русой косой из Вышневолоцкого имения, которая будоражила юношеское воображение вихрастого гимназиста. Не разобрать лица.

     - Ты скажи, Федя, кто эта красавица? У тебя талант несомненный, как живой твой рисунок! Тебе в Императорскую академию художеств надо.
А Кузьмин, молча улыбается, не отвечает...

     - Федя, я иконы писать хочу, с ними ближе к Богу! Давай со мной, мы теперь вместе с тобой будем.

     - Я, Михаил Сергеевич, с превеликой радостью, но дел еще грешных, мирских много. Мне надо крыло пробитое у железной птицы хорошо залатать, очень надо... Без этого нельзя мне!

     - Что, ты Кузьмин, голубчик, какая такая железная птица, ты верно бредишь. Такие птицы только в сказках! Ты еще про летучий корабль скажи, сочинитель!

     - Не знаю, Ваше Сиятельство, - говорит Федор, а только есть такие птицы, есть!

     Видение растаяло, ушло, как вода сквозь пальцы, унесло голоса, звуки, краски...

     Сон второй.

     К полуночи Князю сделалось хуже, видно жар приключился. Как иначе чем горячечным бредом объяснить странное, страшное, необъяснимое видение...

     Плывет по просторной, светлой Оке корабль, богато украшенный, палуба алым бархатом обита, видно Царский, а какой не разобрать: то ли ладья с крылатым парусом, многорукими веслами и резного дерева оскаленной конской головой на носу, то ли колесный пароход с роскошным салоном и протяжным гудком во всю окрестность , то ли Императорская яхта «Штандарт». Вьются флаги  черно-желто-белые и бело-сине-красные, бравурный звук труб, сияющих на солнце начищенной, как пятак медью.

     А на палубе сам Государь, почему-то кажется Николай Павлович, рослый красавец с бакенбардами. А с ним вся блестящая свита: вельможи, придворные дамы в богатых нарядах,  кавалергарды в орленных касках, офицеры гвардейского флотского экипажа и даже Обер-прокурор священного Синода.

     Пристает царский корабль к высокому Окскому берегу где-то между Муромом и Нижним, а на нем богатое торговое село Павлово со знаменитыми дымящими кузнями, купеческими лабазами, справными домами, утопающими в зелени яблоневых и вишневых садов. Золотятся церковные купола, льется и стелется по реке колокольный звон.

     На пристани разночинный люд:  седобородые старейшины,  румяные девушки в  нарядных белоснежно-алых сарафанах  шитых узорною каймою, благообразное купечество, духовенство,  мужики в праздничных рубахах – косоворотках, бабы с  малыми детишками на руках, мальчишки на заборах и деревьях.

     Все ликуют и приветствуют Высочайшую особу криками и здравицами.
Государь со свитой откушал от высокого каравая на узорном рушнике с золотой солонкой.

     И тут местные обыватели пустились с дарами к Царю и сановникам.
А впереди крепкий сероглазый молодец с русой окладистой бородой, вроде мастер кузнечных дел, в кожаном фартуке с огромным серебряным подносом.
А на нем: Столовое серебо, искусно украшенное, с витыми ручками, разные ножички, перочинные, столовые, кухонные, хозяйственные, охотничьи, финки с рукоятью оленьего рога, морские кортики с богатым узорным чернением, кинжалы турецкие , все сверкает на солнце весьма соблазнительно.

     Государю со свитой подарки по душе пришлись, стали они их охотно с подноса принимать да по карманам раскладывать. Дошла очередь и до Михаила Сергеевича.
Смотрит он на кузнеца и узнает в нем матроса Федю Кузьмина собственной персоной. Точно, ошибки не может быть, лицо широкое, улыбка белозубая, даже тельник матросский на могучих плечах, якорь на руке порохом наколот. Только бороду отпустил русую, окладистую...

     - Что же ты, Федя, - говорит Михаил Сергеевич, ножики мне даришь, примета дурная, поругаемся. Не возьму  даром, отплачу звонкой монетой.

     - Коли так, Ваше Сиятельство, возьми только ножик перочинный с костяной ручечкой, востро наточенный, да в придачу замок амбарный с секретом хитроумным, нашей Молокинской ковки.

     Толпа народная гудит, славит Государя, тальянка слышна и хор девичьих голосов льется, хороводы водятся, сбитень из самоваров разливают, медовуха рекой, баранки гирляндами висят, головы сахара, да петушки на палочках. Молодые парни, как на ярмарке на смазанный салом столб лезут, чтоб сапоги сафьяновые достать. Праздник, одним словом. И день пригожий, солнышко светит, небо ясное, лишь легкие перышки облачков кое-где рассыпаны!

     Вдруг, видит Михаил Сергеевич, в толпе кто-то  с рыжими  вихрами корчит рожи, кривляется, то ли в шутовском наряде, то ли в арестантской полосатой робе с бубновым тузом на спине, да со штукой краденного сукна на плече.
Пригляделся, а это, не иначе, матрос Ежиков – вечный баламут. И тут куролесит, не к добру.

     Вдруг ветер подул, грозовая туча наползает , лиловая, чудовищным брюхом своим закрывая полнеба, мрачнеет все.
И река закипела, словно из берегов вышла, точно море, чайки страшно кричат и волны плещут холодные. А на реке, откуда ни возмись, целая броненосная эскадра в десятки вымпелов под Андреевскими флагами, корабли выкрашены под цвета имперского штандарта, орудия грозно глядят жерлами.

     Вдруг, молния блеснула, гром ударил раскатами... Корабли полыхать стали и переворачиваться, тонуть один за другим!

     Михаил Сергеевич весь этот ужас видит, но дар речи потерял, кричит во весь голос беззучно в поту руками машет...

     И толпа народная меняется, темнеет нарядом, все вокруг в сером, да черном, как в шинелях солдатских, да в матросских бушлатах.

     А у Федора на подносе ножей все не убавляется, да все больше страшные тесаки идут, да топоры еще, бросился народ к нему и давай хватать.

     Лиц не видать кругом стало, только стена, с одной стороны огненная, с горящими фасадами усадеб, а с другой кирпичная, как пулями посеченная.
 
     А Ежиков уже не в робе, а в черной  хромовой тужурке и картузе, сверкающих как стальные доспехи и шлем, а в руке наган и глаза углями горят. И целит он из нагана в самого Императора. А Государь уже не Николай Павлович, вроде, лица не видать...

     Михаил Сергеевич в отчаянии мечется, ищет убежища, вдруг на пути его Ежиков. Все думает, смерть пришла от этого душегуба...

     Пригляделся в дыму, а Ежиков в парадной матросской форме, со всей выкладкой , а на груди Георгиевский крест, глаза грустные и по-французски зовет его с собой.

     Идут они тихой липовой аллеей, втроем с Федором Кузьминым, гладко выбритым в цивильной костюмной паре, белой манишке и канотье. Беседуют под ласковый шелест листвы и щебет птиц а в конце аллеи яркий свет...

     Кризис миновал, жар отступил, Михаил Сергеевич проснулся в поту, на измятой постели с совершенно мокрой подушкой.



     Сон третий.

     Вот уж необъяснима природа сна. Что это? Причудливое смешение виденной реальности, опасений, страхов, желаний, вожделений, недосказанная притча, иносказательное предупреждение, тайный намек, лица мелькнувшие на перроне при пролетавшем на всех парах скором поезде жизни. И все это сон.

     Приснится же такое, выскочит из кладовых памяти, как давно забытая вещь , когда перетряхивают старый сундук с добром.
Но все это присказка, сказка в обнимку с былью впереди.

     В январе 1888 года, корвет « Рында» переплывал экватор ...
     Был полный штиль, паруса поникли.  Михаил Сергеевич увидел, ощутил кожей этот густой тропический зной. Верный царский телохранитель- рында на носу корабля, в высокой меховой шапке с высоким же воротником и острым бердышом на плече томился от жары.

     Молодые офицеры,  по старинной морской традиции, устроили праздник Нептуна, конечно с позволения командира корабля Федора Карловича Авелана- старого морского волка, пусть ребята развлекутся. Компания подобралась отменная, цвет русской аристократии: мичмана Великий Князь Александр Михайлович, по дружески просто Сандро- высокий, статный романтик, внук Императора Николая Павловича, князь Сергей Ширинский-Шихматов, графы Николай Толстой и Матвей Апраксин выстроились в очередь перед огромной бочкой, наполненной океанской водой.
 
     А купал их сам владыка морской Нептун- лейтенант князь Кутятин, в картонной короне с бородою из мочалки и с  импровизированным  трезубцем из швабры.

     Для нижних чинов за бортом расстелили парус для купания, чтобы акулы не озоровали.

     Всякому человеку  нужна  отдушина, плыли долго, тропические шторма, нестерпимый зной вахт, бескрайняя лазурь и изумруд волн, огромное солнце и низкое звездное небо с злащенной луною, готовой сползти на бескозырку вахтенного матроса.
 
     Золотая молодежь все выносила на равных, никаких поблажек, воспитаны все были в строгости. Александр Михайлович обращался к  Михаилу Сергеевичу в неформальной обстановке, как старшему по-дружески «Дедушка».
     «Дедушка» в Австралии прежде уже бывал. А тут и официальный повод -100- летие открытия Британской колонии.
 
     Зачем плыли? Людей посмотреть, себя показать. Юношеский задор, жажда приключений трезвый расчет, скрытый смысл государственных интересов.
     Сандро по-родственному просил Великого Князя Алексея Александровича генерала-адмирала русского флота усложнить маршрут : Сан-Франциско, Новая Зеландия, Океания.

     Большая игра ! Империя на марше ! России нужны базы, стоянки для крейсерских рейдов, источники угля, храни Бог войны. Об этом и господин Миклухо-Маклай радел, ученый, этнограф. Да он ли один, географы, исследователи, все с золотыми эполетами, офицеры Генерального штаба: Николай Михайлович Пржевальский, Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский, Петр Кузьмич Козлов бороздили бескрайние просторы Азии в поисках опорных точек, союзов, ресурсов от Кушки до Урги и Лхасы, от беспокойных афганских племен до Далай-ламы. Большая игра...
     Кто кому из заклятых друзей: российский двуглавый орел или британский лев, вставит большую шпильку другому. На Кавказе ли, в Центральной ли Азии, на Дальнем ли востоке. 
     Британцы горцам Шамиля и черкесам винтовки поставляли, баламутили племена в Туркестане. Наши из Кушки метили на Кандагар, а там до Пенджаба один бросок. «Англичанка гадит..» и казаков в Индии ждут со времен Императора Павла.
     Только вот видно, договорились негласно в Европе особо воду не мутить с сепаратизмом, понимают, что это обоюдоострый ножичек, обрезаться самому можно...
     Россия с ирландцами не очень старается, хотя могли бы пособить угнетенным советом и делом, а британцы сильно не радеют о Польше, в отличие от наших «друзей» австрийцев. 
     По разному наши империи строятся. У них вера в англо-саксонскую исключительность, да « бремя белого человека» - мол старший брат повелевать всеми должен, братец конечно неразборчив в средствах, с младшими особо не церемонится, пьет соки, от иных несознательных пух и перья летят.  А у нас тяга и любовь  народа к сильной руке и стремление вольных да лихих людей подальше от нее сбежать и впредь расширять пространство, станицы , остроги да городки ставить и опять от них отодвигать границу дальше и дальше, пока в Великий океан или горы неприступные не упрешься, всякому народу жить даем и защиту как равному, плати только ясак да будь верен Белому царю. 
     Так и живем почти век, торгуем, везем пеньку, лес, роднимся  домами, в гости вон наведываемся, английские клубы у нас в столицах, англофилов хватает на Руси, вплоть до уездных городов.
     При этом, по-джентельменски раскланиваясь, уколы шпагами наносятся, где можно, ничего личного имперские интересы. А интересы эти не вечные, меняются, так глядишь и в союзниках окажешься не ровен час, как при Наполеоне,-  говорил Михаилу Сергеевичу тихим приятным голосом Сандро:

     - А у меня мечта, чтоб у России боевые машины, как птицы были, железные! И чтоб лучшие морские офицеры на них летали и с воздуха бомбой потопить могли самый мощный броненосец. Есть светлые головушки, вон Можайский Александр Федорович мечту мою разделяет, представляешь, такую машинищу первый изготовил! Самолет, так и назвал по-русски, мол сам летает. От земли оторвался, понимаешь! Утер нос и англичанам и французам и немцам.  Понимаю, звучит фантастично теперь, да ведь и пароходы с паровозами были дивом, а теперь обыденная реальность. Летают ведь на шарах воздушных, а что, как к нему винт приставить, да крылья, как у птицы, только железные, непременно железные.  Я бы все свои имения и состояния в это дело вложил и связи использовал, чтобы Россия флот воздушный имела! Сказку, так сказать, былью сделать!

     - Вот дались им эти железные птицы, фантазеры, - подумал  Михаил Сергеевич, но улыбаясь кивнул головой и ничего не ответил.

     - На что Александр Михайлович молча подумал, - Знаю, Мишель, что не веришь в железных птиц, ты слишком в прошлое повернут, в историю. У тебя все братины, варяги, да геральдика разная, ретроград!
Такой вот вышел молчаливый диалог.

     Сперва «Рында» в Ньюкасп зашел, стали на рейде, лоцмана запросили, а в городе переполох: они ждали вторжения полудиких русских орд аж со времен Крымской войны, форт специально выстроили, только слабоват он против  девятнадцати орудий «Рынды».

     Только воевать с ними никто не собирался, на нашем корвете оркестр заиграл, да так, что местные жители на пристань высыпали послушать, и восхищались искусной игрой да торжественной музыкой, в их то медвежьем углу такого отродясь не слыхивали.

     Вот такая вышла баталия! А только выйдя в город интересовались русские гости местными угольными копями, да все карты в магазинах скупили из туристического интереса...

     А дальше Сидней, Мельбурн. Пышный прием у губернатора Нового Южного Уэльса лорда Кэррингтона.
     Боцман  «Рынды»-  былинный богатырь с громовым басом, огромной , раздвоенной «скобелевской» бородой и золотой серьгой в ухе, галантно подходит к ручке лэди Кэррингтон с шикарным букетом белых и персиковых роз с ленточкой «от русских моряков». А ту ленточку, он лейтенант Кутятин, самолично подписывал золотом.

     Матросы русского корвета были званы на праздничный обед где подавали холодные мясные блюда, экзотические  фрукты, пирожные, лимонад, содовую воду и пиво.
 
     Машинист торпедного аппарата 1-й статьи Иван Егоров, плечистый, узкий в талии  кареглазый, приналег на окорок( на наш тамбовский смахивает) и розовую ветчину с ананасами. Высокая закуска! Эклеров откушал, хороши, прямо во рту тают. Сигарой  да трубочкой, любезно предложенной затянулся, колечками дым пускал, хорош табачок аглицкий- забористый, покрепче нашего самосада.
     Да так разошелся, что любезничать стал со смазливой горничной, подавшей кофе гостям. Совсем другой человек сделался, братишки- матросы диву давались, такой вроде увалень, с портовыми бабенками во время плаванья ни-ни, все со своим торпедным аппаратом возится, весь промасленный, как блин. Да так ловко жестами да мимикой изъясняется, но и несколько слов уже выучил, ясно лопотал: Yes, да Thank you, да How are you, да Pretty Girl. Где это он только нахватался!? Разве, что офицеры научили, мичман Великий Князь Александр Михайлович, да лейтенант Кутятин свободно аглицким языком владеют, вот и научили по доброте, его сердешного. Не в Зарайске же его , в церковно-приходской школе,  такими премудростями одарили! Простому человеку это  баловство без надобности.
 
     Молодецкая выправка матросов вызвала восторг местного общества.  А как начался фейерверк с берега и фортов, устроили иллюминацию, матросы стоя на реях зажигали разноцветные бенгальские огни. Сияющие силуэты кораблей отражались в огромном зеркале бухты.

     Офицеры «Рынды», ясное дело, не обошли вниманием Мельбурнскую оперу и репертуар и прекрасных исполнительниц. Те, в свою очередь, проявили неподдельный интерес к прекрасным манерам молодых русских аристократов.
 
     Пленительный голос примы Нелли Стюарт, алый бархат лож, медленное движение тяжелого занавеса, хрусталь люстр, рокот оркестровой ямы, и она- легкая обворожительная. Как на яву ее улыбка, изящный поворот головы в золоте волос, яркие губы, белая, как морская пена кожа пахнущая розовым маслом, уютный будуар. Незабываемые минуты...

     Сандро тоже не терял зря время, красавец, в общении мил и прост, успех имел оглушительный ... Особа слишком видная, по соображениям высокой политики, не обо всем возможно говорить...

     Уже отплытие близится. Вдруг среди ночи крик вахтенного матроса:

     - Ваше благородие! Господин лейтенант ! Егоров пропал! Нет его нигде!

     - Михаила Сергеевича, как колодезной водой окатило среди тропической ночи, остатки сна унесло прочь - как так пропал!? Может за борт свалился!?

     -Шлюпку видели в темноте, к кораблю подходила! Думали кто-то из местных балует! Похоже ушел на берег, бежал каналья! Он тут давеча с местной бабенкой слупился, сам не свой ходил!

     Лейтенанта Кутятина прошиб холодный пот! Бежал, с боевого корабля торпедный машинист- его минного офицера непосредственный подчиненный! Присяге изменил! К потенциальному противнику! Семейный, отец троих детей, православный! Посрывают эполеты к чертям собачьим!

     Замелькали перед глазами казенные циркуляры, рапорты, послужные списки. Во сне его самого везли на телеге в полосатой арестанской робе в Сибирь! 
     Налетела мгла, туман окутал, не зги не видать.

     Вдруг стало светлее, он бегом к приятелю Сандро.
Великий князь  Александр Михайлович глядит на него ласково и спокойно так тихо говорит: «Не волнуйся, Мишель, это большая игра, все хорошо будет. Ложись спать-почивать утро вечера мудренее.»

     И так Михаилу Сергеевичу стало хорошо и покойно, что немедленно заснул он.
Привиделось ему, что приходит в его каюту торпедный машинист 1-й статьи Иван Егоров  бледный, статный, небольшие черные усики по-офицерски подкручены, грустно так улыбается и говорит:

     - Ваше Сиятельство, Михаил Сергеевич! Я присяге, Царю и Отечеству данной, не изменил! Верен долгу и службу несу! Потому, как я никакой не торпедный машинист Иван Егоров, а как есть- офицер Русского Генерального штаба! А Егорова списали по сердечной болезни на родину в Зарайск. Сидит он в своем дому, на берегу реки Осетр среди яблоневых  да вишневых садов с видом на Тайницкую башню Зарайского Кремля и Никольский собор,  женою  да детишками любуется.

     А мне тут службу нести за тридевять земель от России, и доведется ли вернуться!
Такой же наш человек, офицер Генштаба и в Новой Зеландии есть, службу сполняет, живет под видом конторщика, семьей обзавелся.
     Одна у меня отрада, Сюзанну свою встретил - женщину хорошую, душевную да сговорчивую. Ее бы в Россию привезти, венчаться в церкви по православному обряду и жить бы счастливо, я бы ей платок павлов-посадский, цветастый подарил!
Но нельзя, здесь надо быть.
 
     - Что же, ты, Егоров, простите, как обратиться к Вам не знаю, здесь делать будете?

     - Дела тут важные, Михаил Сергеевич, всех и не перечислишь, смотреть в оба да крепко думать.  Да вот еще: погуляли славно здесь князья наши.
     А что как детишки народятся? За ними приглядеть надо, непростые детишки, непростые...Вот буду дядькой при них, а там, как Богу угодно будет!
Исчезло видение, растаяло.
На утро «Рында» ушел в Новую Зеландию.

     Крик чаек. «Рынду» слегка покачивало волною на Кронштатском рейде. Михаил Сергеевич очнулся от глубокого сна в своей каюте. Постель была измята.
Князь истово перекрестился на походный складень. Хворь прошла, улетела вместе со сном.