Глава 1. Письма из прошлого

  Архип Белинский навалился на дверь всем телом, затем быстро отступил и одним импульсом выразил всю горевшую в нем долгое время страсть ожидания. Он толкнул ее. Снова. Это была третья попытка, безнадежная, и в то же время придавшая ему новой силы на последующие. Парень был готов вывихнуть плечо, оставить на коже синяки, но добиться своей долгожданной цели: найти то сокровенное, что находилось там, под замком. Сокровища достались ему от бабушки, она не успела передать их ему лично - вот, ради чего он приехал в ее загородный дом, оставленный ему в наследство прошлой осенью.
  На самом деле дом был покинут семьей гораздо раньше, хоть и жили в нем в последнее время уже другие люди, а потом окончательно съехали и они - из-за жутко скрепящих полов и осыпающихся стен, витающей в воздухе прошловековой пыли, уютно расположившейся буквально всюду, чудовищной затхлости. Дом был оставлен и погублен под ветрами десятилетий.
Но Архип вернулся, чтобы хоть на несколько часов оживить угасшую жизнь истории этого дома, придать старому, замкнутому пространству хоть какой-то смысл, вернуть былой блеск, ведь дом этот если и признавал хозяина, то отныне только его - Архипа. Он последний в семье, кто был так тесно связан с этим древним строением, из которого история так и сочилась из каждого угла, каждой пылинки, каждой доски и окна - его личная история.
  Однако приехал Архип не за домом, а за золотом... нет, бесценным светочем, что хранилось в этом доме-сундуке. Если бы он мог, то забрал бы его с собой хоть на край света, но тогда мир бы пришлось переписать заново, запустить двигатель истории семьи по новой, ведь дом этот стоял в тех местах, где он, Архип, часто проводил время в детстве: играл, бегал с друзьями на речку, катался на велосипеде и воспринимал мир в виде необъятной картины Ван Гога - с его желто-синими оттенками, яркими, озорными и привлекающими глаз пейзажами, выделяющимися красками среди прочих шедевров мировой классики.
Его мир - отдельный мир, произведение, которому нет равных. Архип явился сюда, и хоть краски теперь были другие, сам этот мир являл, возбуждал в нем воспоминания того прообраза детства, вечного, юного и нескончаемого в веках.
  - Ну где же ты? - воскликнул он и в последний раз толкнул дверь, что было мочи, и выбил с треском эту ветхую преграду, с уважением и по достоинству оценив ее упорство - именно тем и были все древности мира: мощные, до конца стоявшие на своем; именно теми были и наши предки, думал он со всевозгорающим чувством гордости за всех родных, ушедших в Небытие, - невероятно выносливые, сильные духом, крепкими телом, с большим умом и благородными стремлениями. "Но все это рано или поздно уступает молодым", - приоткрыв заветную дверь, думал он.
Это событие для него было равносильно открытию всех замков от всех потерянных дверей.
  Он вошел в чулан и увидел шкаф со старыми книгами: сотни пыльных фолиантов теснились друг к другу в надежде спастись от неминуемой гибели: вечного, беспросветного забытья, и хоть человек больше мог никогда к ним не притронуться, они словно говорили: вот мы есть, и будем всегда, если останемся неколебимо стоять здесь и ждать очередного перерождения, славного часа Воскрешения из умерщвлённого прошлого.
Сколько глаз прочли их за все время существования, сколько рук прикасались к этим когда-то еще хрустящим от сияющей новизны рук страниц, и сколько еще прикоснулось бы, если бы они не оказались здесь заперты на десятилетия?
Благодаря наличию этих книг, Архип с детства приучал себя к чтению. Здесь он впервые ознакомился с энциклопедиями, приключенческими рассказами, эпическими романами и биографиями великих людей.
  Он узнал о походах Александра Македонского на Восток, изучал биографию Моцарта, впитывал поэзию Гомера, Вергилия, Байрона; выучил, казалось, всего Пушкина наизусть, параллельно зачитывал его стихи без запинок в классе, которые задавали по школьной программе. Он учил сам, никто и никогда не заставлял его прикасаться к книгам - это желание, неутолимая жажда к познанию исходила из глубин света его необъятной души. Рядом с книжным шкафом стоял старый граммофон с поваленной стопкой запыленных пластин.
  Архип взял самую верхнюю, протер тыльной стороной рукава обложку, пару раз чихнул, затем наконец-таки достал пластинку и аккуратно поставил в проигрыватель. В мгновение темное пространство чулана озарилось хриплым звучанием скрипки: Антонио Вивальди "Времена года. Зима". То была его любимая из всего творчества итальянского композитора. Впервые он услышал ее в музыкальной школе, когда учился на баяниста. Баян он так и не осилил, хоть и закончил школу, но единственное, что вынес с уроков музыкальной литературы - это превосходный музыкальный вкус. Именно с детства ему привили вкус ко всему прекрасному; родители создавали все условия для этого.
  Виртуозная музыка Вивальди порождала в нем целый космос красок, буйство галактического света, закрученного в бесконечной спирали. Но самым любимым композитором Архипа был Пётр Чайковский. Дослушав Вивальди, парень отыскал и его пластинку.
  Архип знал, что Пётр Ильич был без ума от творчества Пушкина и писал музыку на его стихи. Поэт был вдохновителем композитора, а что если бы Пушкин услышал музыку Чайковского, написанную специально для "Евгения Онегина", какие бы чувства испытал поэт? Какие мысли возникли в его сознании?
Чайковский считал стихи Пушкина совершенными, и слышал музыку в голове, когда читал их, а что написал бы Пушкин, когда услышал музыку Чайковского?
Это была бы встреча двух великих гениев, несущих свет этому миру...
Также Архип мечтал играть на фортепьяно как Сергей Рахманинов, он хотел стать им и почувствовать себя на музыкальном Олимпе, увидеть клавиши инструмента глазами Великого и раствориться в его фантасмагоричной музыке.
"Не зря я вернулся в бабушкин дом, - думал парень. - Помимо книг здесь целые измерения мыслей и чувств, вот куда нужно идти за вдохновением, - в прошлое!"
  Помимо красочных воспоминаний, которые хранил этот дом, были еще некоторые черно-белые, поневоле впитанные ветхими стенами.
Архип вспоминал пьяные дебоши его дяди, который мог целыми месяцами ничего не делать, и пить так, как никто другой во всем мире не пил - то была сущая правда, ибо даже его друзья алкоголики не в состоянии выжрать галлон самогона, водки и пива в одно рыло, и в таких количествах!
Когда Архип был совсем маленький, он часто любил сидеть у печки, но когда приходил пьянущий до одури дядя, то скрыться от него было невозможно - он начитал травить пошлые анекдоты и рассказывать сокровенные истории своей забытой жизни, которую помнил только он сам.
Рассуждая об армии, дядя вспоминал, как вместе с друзьями однажды вычислил воришку, который крал у них предметы первой необходимости, и вором оказался какой-то таджик. Они прижали его как следует, но не стали трогать, - лишь пригрозили. Заплетающимся языком дядя долго говорил о таджике, и параллельно успевал называть еще каких-то узбеков и киргизов, и давал наставления по поводу них:
  - Они хитрые, выживают как могут. Только дай им волю - сожрут всё что вокруг, стащат всё, что неровно лежит. Так что на будущее тебе - будь начеку!
  - Буду, - тихонько отвечал Архип.
Дядя продолжал свои рассказы об армии, но всегда возвращался к таджикам, и всё в конечном счете сводилось к его реплике о том, что "нельзя давать черномазым спуску".
  - Клянусь Иисусом - нельзя! - вопил он в самом финале своего мудрого монолога.
Затем он опрокидывал очередной "стопарик", в свою ненасытную глотку, и тут же наливал еще. А потом еще. И еще...
После нескольких рюмок дядя аристократично плевал в огонь печки, но промахивался, однако его не особо волновал промах и он как бы по умолчанию признавал свою ошибку и тот факт, что такое обычно бывает в его состоянии, и ему в принципе всё равно.
Поднимая рюмку, он слегка оттопыривал мизинчик, как бы подчеркивая свою принадлежность к высшим кругам общества. Внешне пытался всеми доступными способами создать образ истинного дворянина, хотя никогда себя таковым не считал вслух.
  Архип вынес из кладовки около трех десятков старых книг, и, аккуратно сложив из них несколько стопок на столе в зале, раскрыл одну из первых попавшихся. Довольно увесистая книга по мировой Истории, которую он читал, будучи семиклассником. Много времени утекло с тех пор, словно прошла целая эпоха, которую можно было запросто по своему описать и добавить информацию к уже имеющемуся талмуду. "Пригодится", - подумал Архип и положил рядом с собой на диван.
Следующей книгой был роман Достоевского "Бесы" - весьма старое издание, но раскрыв его, вместо страницвнутри Архип обнаружил углубленное отверстие, в котором лежало несколько свернутых пополам писем. Парень аккуратно, двумя пальцами достал пожелтевшие бумаги, убрал теперь уже пустую книгу под стол (туда он решил складывать ненужные экземпляры), и принялся изучать письма.
Первое было от бабушки - он сразу узнал ее корявенький, неопрятный почерк. Архипу никогда не нравилось, какими словами она обычно одаривала адресата, ведь иногда в ее письмах встречался даже мат, однако в самых исключительных случаях, и всегда кстати - уж она-то знала, когда необходимо звать на помощь запретные, но в то же время предельно точные слова. Обычно такие встречались в письмах к ее бывшим одноклассникам, и Архип всегда в детстве удивлялся, находя подобные рукописи оставленными недописанными на столе. Бабушку это не сильно волновало, хоть она и знала, что внучок вполне уже может читать. Архип не мог признаться себе, что бабушка, по его наблюдениям была безолаберна и иногда вульгарна, но в целом была очень добра к нему и ко всем остальным. И все же она не была бы типичной женщиной пожилых лет, если бы не ворчала время от времени.
  Архип прочел письмо - ничего особенного, очередная встряска очередной бабки-одноклассницы, затем проверил остальные письма, которые также были нацарапаны бабушкой; на некоторых письмах еще остались маленькие капли жира - это следы готовившегося ею обеда, или ужина. Обычно она писала письма не отрываясь от повседневных забот. "Мне кажется, если бы у нее была аська или страничка в Одноклассниках, то она бы запросто переплюнула меня по количеству друзей и комментариев к ним", - усмехнувшись, подумал Архип.
Он просмотрел почти все письма, и до него дошло, кто положил их именно в книгу "Бесы" Достоевского, как бы иронично насмехаясь над автором столь трогательных и дорогих сердцу посланий. Дед ко всему относился с юмором.
  Наконец Архип добрался до последнего - оно и было написано изящным, красивым и ясным, словно Космос, почерком дедушки.
В тексте были заметки разного толка: от медицинских рецептов, до небольших философских и литературоведческих заметок в духе: "Повторить учение о четырех принципах Аристотеля, сопоставить его "Метафизику" с современной концепцией Естествознания", или "перечитывая роман "Обломов", порой хочется застрелиться. Жаль не хватает ружья, да и лень об этом обо всем думать".
Похихикивая над заметками деда, Архип даже не заметил, как за окном стемнело, а в доме стало прохладно. Было тридцать первое августа, но холода ворвались в повседневную жизнь прямо с осеннего порога. Парень очистил камин, принес охапку дров и развел большой огонь, словно на дворе наступила её Величество Зима.
  Когда Архип уютно расположился возле камина с книгой в руках, еще одно воспоминание убийственно пронзило его мозг. Он вспомнил, как весь в слезах пришел домой со школы после того, как одноклассники в очередной раз глумились над ним. Обычно они отбирали у него пинал, или играли в футбол его портфелем по всему классу, но именно в тот раз они превзошли даже себя.
Всё началось как всегда - с безобидной травли, обзываний, подзатыльников и едких, вонючих ухмылок на их глупых, бесовских лицах. Архип старался сопротивляться, и в первую очередь был непоколебим внутри - по крайней мере в душе он никогда не сдавался, что, кстати, сыграло свою роль немного позже, когда он всё-таки дал окончательный отпор и его впоследствии зауважали.
В этот раз один из бесов предложил схватить Архипа и поднести к мусорке (там были всего лишь бумажки и карандашная стружка), да и мусорка была новая, не грязная, но в этом и был кровожадный бесовской план. Черти схватили мальчишку и поднесли к мусорке, затем, вдоволь насмеявшись, убежали на урок. Архип даже не подозревал, чем всё это в конце концов обернётся...
Войдя в класс, он встретил довольные и веселые лица бесов, которые уже успели рассказать о событии остальным. Архип не сразу понял, почему одноклассницы смотрят на него то ли с отвращением, то ли с пренебрежением, или всем вместе взятым. Он тихо уселся на свое место, и когда учительница вышла из класса, один из бесов заговорил громким голосом:
  - Девчонки, а вы в курсе, что наш Архипушка теперь парашник? Мы опрокинули на него ведро с дерьмом!
  - Не правда! - возразил Архип, на глазах у всех краснея. Правда, кроме монстров на него больше никто не взглянул, словно смотреть в его сторону теперь было низким поступком. - Ты лжешь!
  - Я лгу? Лгу? - завопил бес. - Все пацаны видели, как ты упал в ведро с помоями!
Чернь загоготала, и Архип, сквозь слезы на глазах, ответил:
  - Если я упал в парашу, то почему я чист? Да и где ты в школе видел вообще ведро с помоями?
  - Не отмазывайся! - вскричал другой. - Теперь до конца жизни от этого не отмоешься, парашник!
  - Парашник, парашник! - прокричали еще несколько бесов. - Ух-ху! Аха-ха-ха-ха!
Тут один из одноклассников, более адекватных (кстати, он был тёской Архипа), встал на защиту:
  - Да ладно, ребята, хватит уже. Что он вам сделал? И вообще скоро училка придет, потише бы вели себя.
  - А тебя никто не спрашивает, - спокойно ответил один из монстров.
  - Гестаповцы! - вскрикнул Архип, поскидывал вещи в портфель, и пулей вылетел из класса, стараясь не смотреть в лица девушек.
Утирая слезы на ходу, он быстро оделся и убежал домой. По дороге парень думал о том, что лучше бы они действительно перевернули на него ведро с помоями, но не сказали бы об этом никому ни слова. Это произошло в шестом классе, но здесь, у камина, с новыми красками заиграло в его ясной памяти.
  Глядя на пожирающие поленья лепестки пламени, он пребывал в каком-то полусне, прям как в детстве сидя у печки - это было его личной традицией, и все образы за долю секунды вскружили ему голову; воспоминания потеряли свою первоначальную силу и уже не имели прежней власти, ибо придя в этот дом - эпицентр торнадо прошлого, он как бы освободился окончательно, но в то же время прекрасно понимал, что эта свобода не продержится и двух месяцев. Пройдет время, и они снова ударят по нему, как ударяли всегда, и не оставят в покое до конца дней, а пока... воспоминания превратились в образы, калейдоскопом проскакивающие сквозь сознание, и он старался просеивать их, словно его мозг был в настоящий момент гигантским ментальным ситом, способным фильтровать по желанию хозяина нужную информацию.
Сбросив оковы, оставалось разве что сделать так, чтобы воспоминания в ближайшем будущем не имели первоначальной силы над ним, но как это сделать?
  И тогда, не найдя выхода, он погружался в глубины своей печали, ощущал себя настолько одиноким и покинутым, что любой отшельник мог бы только пожалеть его.
  Он настолько тонко чувствовал мир, что казалось, будто жизнь его протекает на необитаемом, затерянном в пустоте острове с восемью миллиардами людей, бессмысленно снующих туда-сюда, погруженных в свои мимолетные заботы на этом гигантском космическом корабле под названием Земля, 365 дней в году летящем вокруг Солнца без возможности остановиться хоть на мгновение и задуматься о том, почему всё вообще происходит и куда-то движется. Но остановиться для многих значило упасть в бездну собственного страха, будто думать над главным вопросом жизни было запрещено самой Вселенной, словно она по непонятным причинам нагоняла мрак и ужас на своих обитателей-муравьев, старалась затирать им память до дыр, чтобы они умело обходили эти отверстия в их сознании и продолжали плыть дальше по накатанной, уже привычной и опостылевшей дороге. Если бы сама матушка Земля могла мыслить, неужели и она всего лишь выполняла бы Сизифов труд, не оборачиваясь летела сломя голову по своей любимой траектории, и даже не задалась однажды вопросом: "почему я лечу по эллипсу, а не идеальному кругу, почему я одна с живыми океанами и лесами на поверхности?"
  Архип знал, почему он один. Улавливать столь тонкие материи, словно гигантская звездная антенна, казалось, мог только он. Никто не видел его слезы одиночества, когда он сидел в своей комнате еще в школьные годы, размышляя о жизни, покинутости многих миллиардов лиц, брошенных в эту оголтелую беготню в замкнутом колесе Сансары, о разных эпохах, переходящих друг в друга со световой скоростью, об атомах и кварках, которыми было пронизано всё пространство и материя вокруг.
Чувство вселенского одиночества накатывало беспощадной волной на границу его тончайшей души, и внутренний свет то тускнел, то становился ярче. Много ли чистейших кристалликов - душ, было в этой реальности, способных на нечто подобное: необъятное, неподъемное, и даже в каком-то смысле неадекватное?
Наверное, гениями рождаются, - не без доли пафоса и естественного высокомерия думал Архип. Таким как я стать нельзя. Талант развить можно, а глубокую связь с мирозданием - никогда. Ему с детства казалось, что за ним наблюдает некий Бог, или несколько богов, которые сопутствуют во всех начинаниях. Сам Прометей поместил в него Вселенский Огонь, но не просто маленькую искорку, а центральное пламя мироздания.
  Но как же юному гению решить проблему своей истории? Неужели придется постоянно убегать и прятаться от самого себя?..
  От этой мысли Архип поежился и придвинулся ближе к камину, будто огонь был способен растопить темные льды его внутреннего страха.