Мои дорогие ботаны

Летом уходящего года исполнилось 50 лет со дня моего окончания Ждановского металлургического института (ЖдМИ), нынешнего ПГТУ. Полвека прошло с того момента, когда разошлись в разные стороны мои замечательные однокашники из группы МФХ-66-1, о которых в ЖдМИ ходили легенды. Дело в том, что в этой и параллельной группах учились одни отличники – медалисты из разных школ города. Понятие «ботаники» тогда не существовало, а вот ботаны, вернее отличники, были, и что характерно, замечательные ребята и девчонки. Парни сдержанные скромники, не умеющие драться, материться и ухаживать за девушками, но умеющие хорошо учиться. Им под стать девочки - послушницы и аккуратистки, но самое главное не сплетницы, не завистницы и, понятное дело, умницы. Никогда потом мне не приходилось бывать в столь порядочном женском коллективе, где никогда не слыхала ни одного дурного слова, сказанного о своих однокашницах.

Надо признать, что я несколько выбивалась из стройных рядов ботанов любовью, как бы сейчас сказали, к тусовкам: на Палубе, где собирались поболтать студенты на переменах, на институтских вечерах, где танцевала твист, за что меня потом долго помнили, в Юрьевке – в студенческом лагере, вернее в сосняке под гитару и домашнее вино из плетеных бутылей. Однако в группе мне это прощалось, так как, приходя в аудиторию, всегда вносила в ее жизнь оживление. Но как же сложно было учиться среди этих ботанов! Я с большим трудом дотягивала до среднячка, усердно занимаясь в сессию и соблюдая главную студенческую примету - сдавать экзамены в одной и той же одежде: зимнюю сессию в толстой вязанной кофте, а летнюю в костюмчике в голубой цветочек. Видимо,  неслучайно четверо выпускников нашей группы стали докторами наук, а все остальные, за редким исключением, нашли себя в полученной в ЖдИИ профессии физико-химические исследования металлургических процессов.

Нет, конечно неслучайно, конечно закономерно, ведь нас учили лучшие преподаватели вуза, которые создали эту специальность и, всей душой прикипев к ней, внушали нам, что мы - исследователи, а это лучшая профессия на земле. Они убеждали нас, что оттого, как мы будем работать и творить будет зависеть прогресс в самой главной отрасли страны - металлургии. Увы, всех наши учителей уже нет на этой земле.

Первым заведующим кафедрой теории металлургических процессор был  профессор Скобло Семен Яковлевич - большой специалист в области кристаллизации стальных слитков, его усилиями и была создана кафедра. Глядя на этого интеллигентного и даже аристократичного человека создавалось впечатление, что он заброшен к нам из Ленинграда, чтобы поднять культурный уровень преподавателей и студентов вуза. С отеческой улыбкой смотрит на нас с небес профессор Евгений Александрович Казачков, который возглавил кафедру после Скобло. Во время лекций он так доходчиво излагал свой предмет, что его слова ложились в нужные ячейки памяти и остались там навсегда. Он был первым преподавателем, сдавая экзамен, которому я не дрожала, «как осиновый лист», по выражению профессора Капустина Евгения Александровича – ректора института, читавшего у нас теплотехнику и принимавшему по нему экзамен. Вот ведь, боевая, боевая, а на экзаменах дрожала, из-за чего одногруппники, чтобы не заразиться страхом, отказывались сдавать испытания рядом со мной. Боже, но как меня трясло, когда пришлось сдавать экзамен по физхимии нашему плейбою от науки Валерию Георгиевичу Страхову - строгому и подтянутому слегка презиравшему нас, желторотых, читавшего предмет, как по нотам, но без бумажки. До сих пор стоит в ушах звон связки ключей, которые входя в аудиторию  он небрежно бросал на стол щегольским жестом. На лекциях душевнейшего профессора Александра Михайловича Скребцова  я засыпала и строчки конспекта съезжали вниз. Спохватывалась, когда профессор начинал нам говорить: «Вот это белое пятно в науке придется заполнить вам».

А кто не помнит легендарного доцента Кирюшкина Юрия Ивановича, который доставал нас своей кристаллографией, зачеты по которой нередко длились до поздней ночи? Я же, включив свой правдоискательский характер, без всякой дрожи в коленках, объясняла ему, что так с людьми не поступают. Надо отдать ему должное, на оценках эти мои выступления не отразились и в зачетке он дважды написал «отлично». К большому сожалению, о преподавателе физики такого не скажешь. В первом семестре нахваливал меня и поставил «пять», а во втором, стоило отгулять первомайские праздники в одной компании с его отпрыском Николашей, как он влепил мне «хорошо», неизвестно за что. Ведь не я же целовалась с его сыночком и не я наставила на его невинной шейке синяки? Но что с него возьмешь, ведь физик же был не с нашей кафедры.

Зато куратор нашей группы - в то время старший преподаватель Анатолий Викторович Остроушко - был нашим. Этот скромнейший и деликатный человек вряд ли намучался с нами – ботанами. Немного пришлось подергаться, в колхозах, которых было два за время учебы. В одном мы перебирали кукурузу, где от скуки, даже в наши дисциплинированные головы, приходила мысль побросать друг в друга ее желтыми початками. На это Остроушко только понимающе улыбался, а второй куратор от кафедры печей Геннадий Давыдович Пугач – бывший военный, отчитывал нас и говорил, что вместо того, чтобы создавать травмоопасную ситуацию, следует пойти «пофизкультурить вокруг кучи». Потом мы долго с ним работали на одной кафедре, но я так и не собралась узнать у него, что он имел в виду?
Во втором совхозе Пугача не было, и Остроушко самостоятельно приходилось разбираться в конфликтных ситуациях. Конфликт создавали наши недоботаники: Триполитов, Вонсович и Флейшмахер. Они всячески отлынивали от сбора помидор, и, завалившись где-нибудь между грядок, резались в карты. Тут уж святое дело помочь куратору в выявлении злостных лентяев, а заодно и повод поприкалываться над тремя халявщиками, отчего я с подружками отказаться не могла и с большим энтузиазмом проводила с ними проработку морального кодекса строителей коммунизма. Все это действовало до очередного привала, вернее, завала троицы в какое-нибудь укромное местечко.

Что и говорить, нам откровенно повезло с нашей кафедрой и дело наших преподавателей не пропало даром. На ней, уже не выпускающей специалистов физхимиков, работает профессор Макуров, ботан в квадрате, так как и папа у него тоже был профессором. Где- то в Новокузнецком университете заведует кафедрой химии однокашник Володя Горюшкин. Долгое время преподавал металлургию в городском колледже Витя Гаврилов. Давно уехала в Петербург я и профессорствую, преподавая питерским студентам экологические проблемы металлургического производства на примере Мариуполя, который когда-то назывался Жданов. Стали преподавателями Валя Кононова и Люда Макарова.

Володя Гладкий, которого мы звали Студент за одержимость и откровенное сходство с питерскими студентами начала двадцатого века, в преподаватели не пошел, он стал ученым, а затем рано ушел от нас. Жалко его, интересный был человек. Стоит вспомнить хотя бы, как он спасал нас на проработках по общественным наукам, с самого начала урока напросившись отвечать. Вставал и очень обстоятельно распространялся на любую из философских или политических тем. Мы его не слушали, мы радовались, что Студент болтает, пара идет, а, следовательно, на наш опрос времени не хватит. Удивил Гладкий даже Московский институт металлургии Байкова, где учился в аспирантуре, объявив голодовку, желая избавиться от какой-то болезни. Он ее закончил через сорок дней, худой и дрожащий, когда его руководитель пригрозил ему отчислением. В последние годы, уже будучи коллегами, мы дружили, и, видимо в силу его любви к политикам, все звезды героя - дорогого Леонида Ильича, вместе обмыли. Но главное - Гладкий был настоящим ученым и создал в ЖдМИ великолепно оснащенную лабораторию по исследованию свойств шлака. Мы все удивлялись, откуда он берет деньги? Когда же во время похорон, я попала в его квартиру, то была поражена ее скромной обстановкой. Жена плакала и говорила, что Володя всю лабораторию практически оснастил за свои деньги, на семью мало что оставалось. Парнем он был приметным, но въедливым и слегка занудным и, посему хоровода поклонниц не имел, все они вились вокруг его друга Володи Горюшкина - скромного, умного и рассудительности паренька. Может быть женская душа чувствовала, что он человек глубоко порядочный и не обидит?

Горюшкин проявил свою порядочность во время моего конфликта с физиком. Тот вначале вызвал меня на беседу о недопустимости празднования Первого мая со спиртными напитками и без надзора взрослых, но получив должный отпор, (я дрожала только на экзаменах, а постоять за себя всегда могла), принялся расспрашивать о моем моральном облике у студентов. И вот, этот самый Горюшкин, с которым нас ничего не связывало, да и общались мы мало, сказал: «Брагина - девушка веселая и даже может показаться легкомысленной, но на самом деле она серьезная и ничего себе предосудительного не позволяет». Вот ведь, больше полувека прошло, а я все помню володино заступничество, как и то, что вредный Гаврилов не подсказал мне что-то на первом курсе. Еще меня поразил рассказ новокузнецкой коллеги Горюшкина о том, как он писал свою докторскую. Девяностые годы особенно сильно ударили по науке и высшей школе. Мы - преподаватели из элиты общества с солидными доходами после развала Союза в один миг превратились в нищих с зарплатой в размере 10 долларов, а семьи надо было кормить, да и начатую диссертацию хотелось довести до защиты. Вот и стал Володя совмещать доцентство с работой сторожа. Многие мои питерские коллеги подрабатывали в это время на заводах рабочими, а я собиралась даже подъезды мыть, но вовремя нашла более достойное занятие. Да, все мы выжили, но сейчас понимаем, что плату за свои мозги и трудолюбие мы - ботаны получили мизерную, и это, несмотря на то, что высшую школу и науку на территории бывшего Союза сохранили и не оставили без специалистов заводы, выстоявшие после оглушительного развала советской промышленности.

Сережа Макуров был не только по рождению профессорский сын, но и по всему остальному он соответствовал этому титулу. Его папа читал нам начертательную геометрию, а в то время родиться в профессорской семье было большой удачей, так как профессора получали большие зарплаты, сопоставимые с зарплатами директоров заводов, а отсюда и благосостояние, и воспитание, и увлечения. Сережа, имея фотоаппарат и совершенно невероятную по тем временам кинокамеру, использовал свое хобби во благо мфхашникам, и мы в настоящее время имеем фотографий о студенческой жизни больше, чем наши дети о своей. Возможно сохранилась еще и пленка о нашей колхозной жизни, где я, потрясая своими двумя хвостиками прически, с кем-то азартно спорю. Сережа! Ну сделай еще одно доброе дело, найди способ переслать по интернету этот ролик, так хочется взглянуть на себя в те давние времена. 

Всю жизнь работал на заводе «Тяжмаш» наш симпатяга и шутник Юра Кладити. Был он там кем-то вроде начальника отдела, пережил полное безденежье 90-х, поднялся в нулевые и на сорокалетнем юбилее окончания института был вполне бодр и весел, а потом вдруг взял и умер. Он не водил компанию с лидерами из числа парней нашей группы, может быть потому, что не дотягивал до них, а может быть потому, что были они ему неинтересны, однако всегда был готов прийти на помощь девчонкам, мучающимся с выполнением лабораторных работ. Тем из них, которые все же пытались, приобщиться к процессу, он говорил: «Сядь посиди, отдохни, я сам всё сделаю». Прошли годы и одна из его напарниц по выполнению лабораторок, признавалась мне, что Юра задал ей планку того, каким должен быть мужчина, и она всегда искала себе мужа похожего на него: веселого и делового. Увы, Юрик, - так звали мы Кладити, на нас мфхашниц внимания не обращал, умудрившись влюбиться еще в школе и жениться на своей первой любви. Нам она не нравилась, но именно она была рядом с ним всю жизнь и провожала его в последний путь.

Всего три курса отучился с нами самый настоящий красавчик Талик Литенко. Ах, как он был хорош со своей лучезарной улыбкой! Однако с первого знакомства стало понятно, что он не ботан и попал к нам совершенно случайно, но с медалью в кармане. Он был ярким представителем золотой ждановской молодежи, у которой был свой круг общения, никогда не смешивающийся с нашим скучным ботаническим. Талик – спортсмен и картежник, стать первым учеником в нашей группе не смог, хотя его очень уважал математик Петров, который на остальных студентов смотрел свысока, но похоже съел Страхов, требовавший полного и безоговорочного почтения и знания предмета. Талик же, пользуясь привилегией спортсмена, редко ходил на занятия. Появлялся только для того, чтобы взять конспект или данные по лабораторной работе у старательных отличниц, покоряя их обаянием, вежливостью и хорошим чувством юмора. Девчонки понимали, что влюбляться в него дело совершенно безнадежное, что он человек из другого мира, но помогать не отказывались. Потом Литенко перевелся в группу, где учились его друзья - мажоры и только в течение редких встреч удавалось с ним поболтать. Сейчас с ним, ныне живущим в Канаде, мы общаемся довольно часто, и меня не покидает желание написать о нем повесть - настолько сложна и интересна была у него жизнь. Пока же скажу, что, несмотря на модельную внешность, наш Талик прошел сложный путь, полный борьбы за выживание, очень сходный с жизнью любимого его литературного героя Джека Лондона. В настоящее время он обеспеченный канадский пенсионер, теперь уже по-взрослому красив, хороший семьянин, любит свой дом и круизы. На любви к круизам мы и сошлись, и я общаюсь с ним больше, чем с остальными одногруппниками.

О судьбе недоботанов Флейшмахера, Триполитова и Вансовича, я ничего не знаю, а сочинять не стану, посему перейду к девочкам.

Самой близкой подружкой у меня в группе была Валя Кононова. Именно с нею я отсидела за партой все годы учебы, именно с нею спала на соседних нарах в колхозе, именно с ней мы смеялись по поводу и без повода. За ее веселый нрав я ее звала Валюшка-Резвушка, но что удивительно, именно эта Резвушка вместе со Светой Коноваловой и Сережей Макуровым были совершенно непостижимыми отличниками, догнать которых было просто невозможно. Это было странно, так как с виду Валя происходила из простой семьи, жила на окраине города, скромно одевалась и не старалась быть на виду, но голова ей досталась отменная, только через многие годы я узнала от кого. Валя происходит из славного рода потомственных российских военных, верой и правдой несколько поколений ее предков служили царю и отечеству. Понятно, что революция не пощадила их и ее дед был сослан на Север и лишен всех прав, как и его дети, не сумевшие по этой причине получить высшее образование, но не потерявшие себя. Валин отец стал замечательным мастером, которого очень ценили инженеры на заводах Нижнего Тагила, куда семейство отправили на поселение, а его братья воевали за Родину в годы Великой Отечественной. Валя появилась на свет в Тагиле, и вместе с родителями после их реабилитации переехала в Мариуполь. Как так случилось, что за проведенные вместе институтские годы, я ничего об этом не знала? Видимо потому, что мы расставались за дверями аудитории и расходились в разные стороны. Какое-то время мы работали вместе в проблемной лаборатории ЖдМИ, а потом Валентина уехала в аспирантуру в Польшу, вышла замуж, и всю жизнь преподавала в колледже. Встретились мы с нею в интернете, тогда-то я и узнала историю ее семьи. Из переписки, я поняла, что она человек умный, глубокий и на все имеет свое собственное мнение, которого не скрывает, но что характерно, наши взгляды на жизнь совпали, так что неслучайно мы дружили в институте. Поговорила с Валей и по телефону, печально, но она уже забывает русский, очень заметен польский акцент и необходимость подбирать нужные русские слова. Еще бы, она более сорока пяти лет живет в Польше и шестнадцать лет ни слова на русском. Однако русофобкой на польский манер она не стала. «Мой отец простил власти ее грехи, зачем же я стану на Родину обижаться?»- сказал она мне.

С Олей Боровковой мы подругами не были, но общались хорошо и продолжаем сейчас поддерживать онлайн - общение. Оля очень позитивный человек, не политик, благодаря чему прощает мне тот факт, что живу я сейчас в России, которую ее страна Украина называет страной- агрессором. Она не нытик и посему ни на что не жалуется, все у нее нормально: и сыновья, и внуки, которых она помогает воспитывать. Видимо, такой характер ей достался от отца – нашего преподавателя по промышленной электронике Боровкова Василия Андреевича, лекции которого мы любили слушать, так как среди скучных фраз о электронике, которую девочки понимали с большим трудом, он вставлял замечательные ремарки, которые со временем забылись, а память о том, что Боровков был человеком интересным, осталась. Мама привила Оле любовь к прекрасному и главное, к музыке и это несмотря на то, что годы войны должны были раздавить в ней эти чувства.  Меня поразила рассказанная Олей история о том, какую страшную трагедию пережила семья ее мамы во время войны. Бабушку Оли октябре 41 года, вместе с тысячами евреев – жителей города, фашисты расстреляли за городом на Агробазе и сбросили в противотанковый ров. Оля рассказала это еще во время учебы в институте. Тогда этот рассказ меня сильно потряс и всплыл в памяти в этом году, когда в сети стали публиковать страшную историю мариупольского Холокоста, в котором активное участие принимали и горожане. Видимо поэтому история Агробазы была предана забвению в советские времена. Это заставило меня задуматься над тем, что от страшных событий, которые пережило поколение наших родителей и дедов, нынешнее время отделяет всего то только жизнь моих сверстников, которые безусловно помнят историю своих семей, рассказанную родителями. Хорошо, что на нас это никак не отразилось. Оля позитивна и лояльна к действительности. Я внучка Брагина Алексея Андреевича, урожденного крепостным Ивана Тургенева в его поместии Спаско-Лутовиново, и горжусь причастностью к великому русскому писателю. Мой дед отслужил 15 лет в армии и получил звание казачьего ротмистра, а его сын – мой отец, как и мама были коммунистами, несмотря на это я понимаю, что пришлось пережить родителям многих моих одноклассников и однокашников в лихое для страны время, так как видела на Крайнем севере, где одно время жила наша семья, лагеря политзаключенных.

У Оли Боровковой был свой кружок, в который входили еще три замечательные девочки: Наташа Артамонова и Тоня Первышева и Винокурова Нина. Несмотря на то, что Винокурова была старостой нашей группы, образ ее совершенно улетучился из памяти, а вот Наташа Артамонова запомнилась пышными рыжими волосами, на фоне которых светились большие раскосые голубые глаза, которые в любой момент готовы были заискриться смехом, поскольку их владелица была жизнерадостна и весела. Третья подружка -Тоня Первышева была спокойна и доброжелательна. К ней мне почему-то всегда хотелось прижаться и успокоиться, когда эмоции перехлестывали через край. Она очень удивила меня на одной из юбилейных встреч, сказав, что не посоветовала бы студентам рядом со мной расслабляться, что я только с виду человек легкий, а на деле крайне принципиальный и требовательный. Странно, как она заметила это, еще тогда в институте, где даже я считала себя особой легкомысленной?

Наверняка Софа Глацер была со мной согласна. Я до сих пор помню, как насмешливо смотрела на меня ее черные блестящие глаза, когда я влетала в аудиторию из внешнего мира со своими шутками и прибаутками, желая рассмешить скучающих возле наших ботанов девчонок. А вот ее подружке тоненькой и глазастой Вале Боцман мои хохмы нравились, и она весело смеялась, отчего на ее большие глаза буквально наворачивались слезы. Валя всю свою жизнь проработала в центральной заводской лаборатории комбината имени Ильича. Вот интересно, поражала ли она свое начальство своей редкой трудоспособностью? Я до сих пор говорю своим студентами, не желающим использовать вычислительную технику и втихаря достающими бумажку и карандаш, что все равно им не добиться такой скорости расчета, как у моей однокашницы Вали Боцман, которая делила в столбик до девятого знака почти мгновенно. У меня до сих пор стоят в глазах лестницы ее дробей, которые Валя успевала выстроить за время, которого мне хватало только на то, чтобы открутить какой-нибудь проводок на лабораторной работе. Я как бывший слесарь четвертого разряда, полученного в школе на производственной практике, обеспечивала выполнение работы, а Валентина отвечала за расчетную часть. Боця, как мы ее ласково назвали, ушла из этого мира вслед за своей подружкой Софой, с которой они - такие разные, были при жизни неразлучны.

Света Коновалова не была с нами в одной подгруппе, да и после выпуска мы с нею ни разу не виделись, одно могу казать, что такой старательной ученицы мне никогда встречать не приходилось. За ее наивность и какую-то детскую вездесущность я ее стала звать Шветей. Так она всей группе и запомнилась, однако никто не знает, как сложилась ее дальнейшая судьба. Шветя, ты где? Такой же хорошей девочкой была и Люда Макарова, с которая потом долгое время работала в команде Гладкого и мы общались. Ее уже нет на свете, и теперь некому дотошно выспрашивать у встретившегося однокашника: «Как дела?» и подробно рассказывать о своих проблемах. Затерялась в Мариуполе Лариса Руденко, милый человечек, которая особенно заливисто смеялась, слушая мои байки, но вот на письма, отправленные через Одноклассников, она не отвечает. Почему Лорик?

Где-то в Киеве благоденствует еще одна наша однокашница Алла Гуртина, которая, будучи спортсменкой, не сближалась с коллективом. Мы с нею сошлись после института, когда я стала по делам захаживать в лабораторию комбината Ильича, где она работала. Алла долго искала себе мужа и нашла отличную пару, родила и вырастила успешную дочку, которая живет и работает сейчас в Южной Америке. Мне запомнилась широкая саркастическая улыбка Аллы. Не было в этой улыбке Наташиной жизнерадостности и Боциной наивности, как и не было насмешливости Софы, в ней светилось что-то свое, идущее из глубин ее скрытной натуры.
Вот написала это и вдруг подумала, что всех наших девчонок я вспоминаю только улыбающимися, ни одного мрачного лица не встает передо мной, и это, несмотря на то, что женихи нас на части в этот ответственный для всех девушек момент, не рвали. Как сказала мудрая бабушка Вали Кононовой - Прасковья, глядя на нее, одиноко сидящую дома в самый прекрасный период жизни: «Это все от твоих пятерок, парням умные девки не нужны!». А мы, наивные, этого не понимали. После института, насидевшись в одиночестве, мы перестали умничать и придираться, в результате все вышли замуж. Парни нашей группы под напором тестостерона переженились еще на третьем – четвертом курсах на тех, кто не слишком скромничал и понимал их проблемы, а вот ботаническая пара получилась только одна: Саша Проскуряков и Ира Мясищева. Они начали встречаться еще на первом курсе и поженились еще в институте. Замкнутые друг на друга они не общались с группой, и я их судьбе ничего не знаю.

Встреча по случаю сорокалетия окончания института была очень теплой, на ней наши ботаники и парни, и девчонки, будучи уже в статусе дедушек и бабушек, сознались друг другу, что очень жалеют о том, что в институте не разглядели друг друга в погоне за пятерками. Трудно сказать, счастливо ли сложилась жизнь моих однокашников, об этом на встречах говорить не принято, жаль только, что уже треть из нас никогда об этом не расскажет. Вечная им память!

Все прошедшие пятьдесят лет я не покидала стен университета, вначале Приазовского технического, потом питерского Политехнического, но могу сказать, что лучшей кафедрой была та, которая сделала  из меня специалиста, а лучшей студенческой группой, та в которой я училась - МФХ-66-1. И еще, за все эти годы мне никогда не попадалась другая такая студентка, которая бы так дрожала на экзаменах как я. К счастью дрожь прошла и у меня, жизнь она штука сложная, любого научит по пустякам не дрожать, к тому же здорово закаляет характер необходимость входить в аудиторию и что-то дельное говорить, когда на тебя устремлены десятки пар умных молодых глаз. Очень бодрит!

С юбилеем вас, мои дорогие ботаны - мфхашки! Я рада, что вы были в моей жизни.
08.12.21 Санкт-Петербург