Мужчина

Теперь тротуары не успевали прогреться до полудня. Не то что раньше, неделю назад. Тогда он готов был рассыпаться на кусочки.
В этом году город стал ещё большей загадкой. Каждый день казался рекордным. Солнце. Дождь. Или отсутствие. Того и другого. Из новостных заголовков только и слышали. Приятный тон, женатый, иногда сонный, иногда пропадающий. Шипящий фон, обволакивающий, тянущийся по крышам и капотам. Рекордное для…Как и сто лет назад.
Винсент Оакенфолд, один из водителей тех желтеньких машин, навсегда ставших важной частью местного пейзажа похолодания не заметил. Или как солнце стало прятаться с каждым днём всё быстрее. Винсенту Солнце, кажется, было совершенно не интересно. Последние пять или семь лет он ни разу не думал о Солнце.Оно больше не привлекало его внимания. Как становится на улице светло? Если живешь в городе, что светится кадую минуту. Оакенфолд бы точно перепутал его с одним из случайных фонарей, встретившихся ему на пути. Один из таких бледно-бронзовых пятен, мелькающих на лобовом стекле несущегося форда. И сам форд скоро растворится, представлял Винсент, покатайся он ещё одну лишнюю смену. В ночь. У самого руки дрожат. Каждое утро, особенно в прошлый вторник, тёр глаза и не мог разглядеть на себе рта. Одежда сливалась в безвкусное пятно. Раздраженные краски. Зрачки не блестят.
Похолоданием Оакенфолд стал интересоваться, когда заметил на пассажирах шарфы, куртки и пальто. Прилипшие к подошве, а потом и к салонному коврику, вместе с фантиками, пожелтевшие листья. Стали чихать. Да и у Винсента голос стих, и вдруг наполнился хрипотой, тяжелыми всхлипами. Или:
— Как в горшочке закипающий бульон, — так описал своё состояние сам Вин, разговорившись перед сменной с диспетчером Миком.
— Короче, першит. Ну, а это понятно, сейчас ведь уже не лето. Так скоро и резину придётся менять. Готовься.
— А что тогда?
— Как «что»? Тогда я…
— Ты говоришь, что не лето.
— Ну да, потому что осень.
— Осень,- повел Винсент губами, но промолчал, приложив указательный палец к губам.
— Так ты это забыл?- уточнил Микки. — Не пугай меня так, да? Я же могу и отстранить. А там бумаги-мороки куча. С тебя, а потом и с меня, если натворишь чего-то… Не выспался? Смотри, будешь лежать дома без смен. И без денег.
— Было бы здорово. Да нет, нет— улыбнулся Винсент. —  Я просто о другом подумал.
— Всё ещё про лето? Или про зиму? —  и второй вопрос диспетчера оказался более тревожным.
— Что? Почему?
— Ну, ты говоришь, что думаешь не об осени, а о другом. О чём тогда? О лете? Многие сейчас думают о прошедшем лете. Или о том, что снова его упустили. Это не страшно. Тут главный рецепт…
— Нет…
— Или ты всё-таки о зиме?
— Да при чём тут зима? Микки!
— Зима. Зима-холода! Скоро начнется. И ты, наверное, теперь захочешь в местечко, где потеплее будет. Зарплата та же, а только никаких пробок, никаких разговоров. Мы таких знаем. Сидят теперь на телефоне! Добрый день! Чем могу помочь? На пятую? Одну на пятую! Точку тебе пятую!
— Не думаю я о зиме. И увольняться я тоже не плани…
— О, вот мы и заговорили!- Микки даже начал размахивать руками. — Этим ты меня решил порадовать, Винсент? А? Да и ещё в МОЙ СОБСТВЕННЫЙ день рождения?!
— День рождения? Микки, мы уже праздновали твой день рождения. Он в мае! О чём ты говоришь?
— А ты о чём? Стоит тут «Мистер-я-работаю-без-претензий-и-повышений-уже-пять-лет», покашлял два раза и решил уволиться!
— Микки!
— Винсент!
— Мне холодно. Выдай мне жилет!
Микки замолк. Далеко зашёл. Он и сам на мгновение забыл, что уже осень. Стал заваривать не только с утра, но и до обеда дважды. И это Микки, он сам попросил Винсента и других водителей заехать в парк, чтобы выдать теплый жилет, в которых водители тех желтых машинок должны работать с октября по апрель. Ситуацию усугубило и то, что Микки ещё со школы был фанатом фильмов Уэса Андерсона, из которых он подчерпнул страсть к абсурдным и веселым диалогам, воспроизвести которые вживую с кем-либо у него не получалось. Разве что на прошлой неделе…Нет, ничего у него не выходило. Но Микки старался. Винсент знал о его необычной страсти, но иногда она могла выводить из себя. Рот Микки скривился. У него тоже першило в горле не первый день, теперь мокрота подступала к зубам. Диспетчер указал пальцем на шкаф, а сам сплюнул слизь в урну под рабочим столом.
Винсент взял комплект. Расписался в журнале. Стал распаковывать. Рвать упаковку. Шелестеть. Отрезать бирки. Сразу надел.
— Спасибо, — сказал Микки.
— Не за что. Но за что?
— За адаптер. Для кассетника. Ты же подарил мне его на день рождения. Третьего мая. Теперь я ещё чаще предаюсь таким воспоминаниям, когда вижу себя ребенком. Родители любили меня снимать, знаешь ли. Кажется, себя маленьким я знаю даже лучше, чем себя сейчас. Предсказуемого. Своевременного… Так ведь говорят?
— Говорят, как хотят.
Коллеги пожали друг другу руки. Винсент вышел из кабинета, спустился по лестнице к машине. Теперь даже пахло иначе, бывают такие дни. Когда ещё не привык, и всё тебе кажется в новинку. Как в первый или последний раз.
Перфоманс Микки изменил расписание Винсента. Привычное. Наработанное пятью, или больше, годами. Он забыл подписать путевой лист, не зашёл в туалет перед выездом, не остановился взять перекус в «DinAndCurt», где каждый раз заказывал три сэндвича с индейкой, газировку в стекле и два пончика с малиновой и банановой начинками, к вечеру их продавали со скидкой. Привычный план исчез. Забыл. Проехал. Тогда уже появились клиенты.
 Винсент включил печку, и через пару светофоров радио. На волне шипела, кажется, группа «The Verve». Клип у неё был, но не тот, где парень идёт по улице. Тот, где парень сидит дома. К нему приходят друзья. Или он к ним ходит. Но как именно парень ходит? Там не показали. Как она называется? Счастливчик, подумал Винсент про себя.  Услышать первой песней хит, а песня «The Verve» это абсолютный хит, грозило теперь слушать хиты на протяжении всей ночи. Тоже проклятье. А что ещё делать ночью? Эта непреднамеренная случайность, повторяющаяся с Оакенфолдом минимум несколько раз в неделю, стала настоящей теорией.
— Эта теория, — любил делиться Винсент с пассажирами, — может показаться просто набором совпадений. Но разве быть романтиком у нас запрещено? Да, я не выучился как следует, правда. Может, это всё так. Ну, потому что я … Короче, я точно знаю одно про такие ночи: если я, начиная смену, включаю радио и слышу хит… Хотя бы кусочек! Представляете? То я всю смену обречен на эту «Ночь Хитов», понимаете?
Пассажиры менялись. Девушки с блестящими волосами и обнаженными плечами, мужчины с навязчивым запахом и наивными суждениями, печальные или заносчивые пенсионеры, кричащие дети и таинственные животные. Каждый новый день удивлял не меньше предыдущего. А Винсент продолжал свой рассказ:
— Даже если я выключу радио. Допустим, да? То какой-нибудь пассажир, если не вы, то обязательно кто-нибудь ещё попросит меня включить приемник обратно. А если и не попросит, то я точно услышу какую-нибудь rhapsody или bittersweet на улице. Из забегаловок или других машин. А однажды в центре, но это понятно, что в центре, но в тогда в центре, на левой стороне, оркестр исполнял…Как его? Этот… Ну! Lemon Three! Точно. А то я в цитрусах путаюсь. А эта же песня ну совсем же для машины, разве нет? Не согласны?
Теория Оакенфолда его пассажиров не смущала. Появились даже постоянные; они совали ему свои визитки, просили набрать днём, или требовали назвать его личный номер, чтобы Винсент дождался звонка помощника, или личного… Короче, пассажиры любили Винсента. И Винсент, наверное, любил их. Не личной и привычной любовью, а какой-то своей, общей и даже немного космической. Клиенты любили делиться с этим водителем подробностями своей личной жизни. Некоторые из них даже принимали важные решения, спрашивая мнения Винсента, а тот принимал их сразу, не раздумывая.
Но иногда пассажиры рассказывали настоящие страсти, похожие на сказки. Винсент принимал даже ложь. Всё может существовать в машине Оакенфолда, пока есть он и он слышит Вашу историю.
Только на прошлой неделе водитель Винсент Оакенфолд перевозил в своём кэбе сбежавшую внучку Сталина, третьего сына Боуи, похищенного инопланетянами (но решивших вернуть почему-то из-за его нелюбви к Modern Talking), учителя истории, опаздывающую на собственные (подстроенные) похороны, журналистку, кролика и зомби на реабилитации.
Кролик, кстати, оказался зайцем. Об этом Винсент стал догадываться, поглядывая на заднее сидение, ещё по дороге на нужный адрес. Животное отправили в клетке, одного, вручив Винсенту записку с адресом и номером клиента. Клиент долго ругался по этому поводу. Сначала с Винсентом, прося его увезти страшного зайца и привезти милого кролика, потом с Микки, угрожая сжечь весь автопарк и изнасиловать самого Микки, одетого в костюм зайца, и только потом с продавцами, извиняясь, внимательно слушая и вымаливая скидку на следующие заказы. Два кролика по цене одного зайца.
Винсент тогда успел проверить скрипящее колесо, о котором долго думал на сменах, а выходя из машины тут же об нём забывал. В какой-то момент Клиент попросил избавить его от кролика-самозванца, положив на желтый капот несколько купюр. Чуть ветром не унесло. И почему говорят, что хрустящие? Влажное не хрустит. Винсенту такие подарят два, а то и три обеда… Он взял деньги, клетку с кроликом-самозванцем и уехал. Что ему оставалось?
Эта история была свежей в дорожном сборнике Оакенфолда, поэтому и рассказывал он её чаще остальных. Но Винсент никак не мог понять, что думают об этой истории его пассажиры, которые, дослушав историю до конца, продолжали молчать. Никто не спрашивал, куда водитель отвёз этого кролика-самозванца и был ли этот кролик настоящим самозванцем, то есть зайцем?
Быть рассказчиком, думал Винсент, получается только одиноким. Машина плыла в его руках, излучая на всех вокруг мелодии U2, Fort Minor и Coldplay. Наполняясь новыми историями. Ненужными. Смешными. Какими ещё. Забытыми. Самыми страстными. Романтическими. Безнадёжными. Какие там ещё, да?
— Нет, мужик, надо было оставить. Понимаешь? Забрать деньги, а этого зайца-кролика оставить. Или как его, блин? Мужик, ты же мужик, понимаешь? Скормил бы этому ублюдку его же ошибку!
— Я не подумал об этом. Да и зайцу, он правда оказался зайцем, интереснее там, где такие есть такие же…Зайцы. Сородичи.
— Зайцу интереснее только на сковородке, мужик. Перед тем, как его подадут мне на стол. Сечешь, да? Черт, я же теперь есть захотел, мужик…
— За углом есть,- показал Винсент направо. — Заехать? Без дополнительной платы. Я сегодня тоже ещё не ел.
— Да не… Да не, мужик, не надо. Я на студии поем. Видел бы ты, какой там у нас, ведущих, стол. А я же если есть начну, сразу захочу отлить или чего похуже…Сечешь, да?
— Да…
— Но твой подход мне нравится. Ты классный парень, мужик! Помню слово такое, но на сонную башку не придумаю… Ты типа из тех, кто точно знает какие-то истины. Нет, не так. Короче, на свидание ты бы пошел с маленьким букетом, и девчонка раздевала бы тебя сама, всё ещё думая, что она…
— Романтик?
— Точно, романтик. Романтик умирает на рассвете!
— Это ты сам придумал?
— Ну да, в каком-то смысле, — смущенно ответил телеведущий. — Когда-то я занимался стихами. Хип-хоп, большие тачки, дурные дамочки. Сечешь, да? — и засмеялся. Так громко, что уже не было слышно wanderwall.
— Ого…
— Но сейчас, мужик. От меня, как и от всех остальных, больше не ждут идей. Нет больше идей, кроме одной. Одно лишь поклонение, сечешь? Только этого от нас и хотят. Я это про нас с тобой, мужик. А?
У Винсента запершило в горле. Признак, с детства он помнил, несогласия. Промолчать такому— что дальше? Опаснее думающих только говорящие. Винсент взглянул в зеркало заднего вида. Телеведущий, которого раньше возил сонным. Большой темнокожий мужик. Ковыряющийся в зубах. Считающий светофоры за окном. А за окном серые, ещё не проснувшиеся улицы, ещё несогретые, ещё пустые и дикие. Такие же, как пассажир на заднем сидении машины Винсента. Не спит. Новые таблетки? Новая должность?
— Да забей, мужик. Да. Не слушай ты меня. На меня так действует это Голодное Утро. Как же хочется жрать, да? Ты забей, а то я смотрю— напрягся. Мне просто нужен сок. Или типа того. Хотя после твоего кролика-зайца я и сэндвич какой-нибудь взял. Черт, скоро там эта студия? Улицы же должны быть чистые…
— За поворотом. Почти приехали.
— Ты прикинь, мужик, иногда мне кажется, у меня там настоящие зубы растут…
После этого телеведущий замолчал. Откинув голову, он начал мять всё своё тело, мять своё небритое, немного опухшее лицо.

Верной работой не спастись.
Печка желтенького форда еле грела салон. Теплым воздухом лишь обмакивая лицо Вина, на остальное её попросту не хватало. Нажимая одной на другую, Вин стал греть ноги. Гоняя так кровь по сосудам. Как каждую осень, они, затвердевая, готовые расколоться, приводили Винсента к ещё большим проблемам. От холода Винсенту чаще хотелось в туалет. Или, если вежливо:
— Уборная? — спросил сонный кассир.
— Да.
В магазине тоже было холодно. Кассир, надевший почему-то ковбойскую шляпу вместе с дутой курткой, не показался Винсенту добрым. Они оба щурились от яркого света, они хотели спать. Винсент теперь даже не мог вспомнить, чем закончилась та поездка с телеведущим. Он был? Когда закончил заказ? Прошло десять, тридцать минут, час? И если он всё-таки закончил заказ, то в его памяти всё равно не сохранился путь до магазинчика. Это тот, что на углу Флеминга? Или на перекрестке Хэмилтона? Черт, подумал Винсент, почему он не взял никакой бутылки в этот раз? Он взглянул в окно, и продавец взглянул тоже. Полицейский участок, подумал Оакенфолд, это он стоит через дорогу?
— Полицейский участок через дорогу, — сказал продавец. — Можете попросить у них. У них точно есть уборная или что-то типа того, — и расплылся в улыбке.
— А здесь что? Мне нужно что-нибудь купить, чтобы ты меня пустил в уборную?
— Да, было бы круто…
— Давай тогда мне эти конфеты.
— Вы можете взять их сами. С вас тридцать.
— И посещение уборной.
— Понимаете, мистер, она сломана. С вас тридцать…
— Пошёл ты.
— У меня есть дробовик под кассой, — ковбой продолжал лыбиться. — Дали разрешение на той неделе. Смотрели «Таксиста»?
Винсент осторожно отошёл от кассы, оставив мелочь на стойке. Он старался уйти быстро, не оборачиваясь.
— Не оставляйте меня без ответа. Смотрели? — но Винсент уже вернулся в машину. А продавец продолжал: — Да точно, блин, смотрел. Он же и есть таксист. Черт.
Чтобы не заснуть, продавец включил радио. Ночь Хитов играла californication. Парень сгреб мелочь, кинул её в кассу, а потом нагнулся под стойку, чтобы посмотреть на дробовик, оставленный сменщиком. Продавец взял его в руки. Прицелился в чипсы. Посмотрел в дуло. Даже отрепетировал несколько фразочек:
— Ты за это заплатишь, — сказал он и потом долго смеялся.
Позже, когда заиграла fade away, он уже спал, укутавшись в свою дутую куртку, уронив ковбойскую шляпу на пол.
Винсент нашел ещё одно место. Оно встретилось через пару кварталов, нарушив их полуночное, или даже предутреннее настроение. Светофоры безразлично мигали желтым. Приготовься, скоро жизнь вернется. В эти районы, что в сумерках уже не похожи сами на себя. Сонный город в такое время, когда работал Винсент, всегда представлял из себя нечто более или менее, короче, совершенно другое, нежели в полдень или с рассветом. Что с ним происходит? Винсент не догадывался. Он старался разгадать тайну неизвестного, но до боли знакомого ещё днём города, его улиц, чтобы просто отвлечься от желания о главном. Уборная! Туалет! Как его!
Ресторан, что встретился Винсенту, оказался обычным рестораном. То есть даже вывеска на нём, неоновая в розовый, читалась «Ресторан».
Винсент остановил свою желтую машинку у входа. На парковке, но заступив на бульвар. Перед выходом он ещё раз проверил наличку, на месте, и заглушил мотор. Глушил мотор Винсент редко, зная, что пробудет вне салона не больше двадцати минут максимум. Полночь, придорожный ресторан на спящей улице, где машин толком не встретишь даже днём, всё равно не внушали уверенности. В продолжении истории романтика, что умирает на рассвете.
Внутри ресторанчика оказалось тепло. И очень людно для такого места, для ресторанчика на окраине богатого района. Занято было четыре столика. Винсент не стал считать посетителей, не стал вообще думать о них. Он хотел уединиться, пока не умер, пока не оказался в собственном кошмаре, что снился ему каждый сентябрь до семнадцати лет. Винсент ещё в машине долго думал, как будет договариваться с кассиром. Он хотел пообещать скупить всю просроченную выпечку, лишь бы его пустили раньше, чем он за всё это заплатит и всё это получит, в бумажном пакете или на тарелке, с ножом и -блин-  вилкой, если потребуется.
Кассир, когда Винсент подошел к прилавку, спал. Шарканье нового посетителя не разбудило его. Ключи с биркой «Туалет» висели на крючке, над полкой с влажными салфетками и лотерейными билетами. Оакенфолд схватил ключ и скрылся за поворотом, следуя указателям.
Ночь хитов шла следом. Из колонки, торчащей над унитазом, звучала smalltown boy. Убегай, убегай, убегай… Справляя мелкую, Оакенфолд пробыл за дверью не меньше целой песни, дождавшись чего-то незнакомого, но очень популярного от Sher, и только потом послышался слив, шум воды умывальника, затем дребезжащий гул сушилки. Сушилка этого ресторанчика «Ресторан» оказалась раритетной; жрала энергию и лампочки над головой тускнели, а воздуха, тем более теплого, совсем не было; сверху над ней было приклеено объявление «В 1973 году этой сушилкой пользовался Мэр». Мэр, подумал Винсент, а какой?
Оакенфолд вышел. Закрыл дверь на ключ. Вернул ключ на место, чуть выше полку с салфетками и лотерейками. Кассир проснулся, но сделал он это скорее по собственным причинам, а не из-за шума ключей. Он долго протирал глаза, но уже, хоть и сипло, рассказывал Винсенту меню.
— У нас есть эклеры, они все на витрине, потом есть все виды печенья по списку на кассе, и ещё тут, — повел кассир пальцем, — есть с индейкой, говядиной и какой-то рыбой. Сендвичи. Не знаю, что там за рыба, но в этот раз очень хорошая.
— А кофе?
— Да. Конечно. И ещё эта…Ром. Ромовая баба.
— Я закажу. Кофе, пожалуйста. Который, ну, без молока. И сахара…
— Две ложки…- голос послышался из глубины зала. — Не размешивать.
— Точно, — утвердил Винсент. Он почесал нос, шмыгнул, заплатил по чеку, добавив в него Ромовую Бабу, о которой никогда до этого не слышал, и только после обернулся. Кто угадал его вкус к кофе?
— На чье имя? — спросил кассир, всё ещё еле моргая. Оттягивая кожу щек всё ниже.
Послышались шаги. И из ресторанного смога, вместе с жирным кухонным паром, оставшимся из-за сломанной вытяжки, скопившегося в воздухе чуть выше уровня стола, появилась женщина. Её волосы блестели в этой дымке крепких сигарет, но её силуэт, её голос, всё говорило о её причастности. Кем бы она не была, подумал Винсент, она местная. Живет в одном из этих домов, где свет выключается после десяти. Послышался голос, и Винсент узнал его. Лидия. Её губы, красные, что Оакенфолд так мечтал забыть, играли знакомый гимн. Она сказала:
— Крис Айзек! Запишите.
Кассир кивнул, подписав стакан маркером, и отвернулся к кофе-машине.
— Он распишется потом на стакане, — Лидия продолжала разговор с ним. — Сможешь заработать себе целое состояние. Кстати, а есть в этом автомате его песни? Ты не узнал его внешне, ничего, но ты точно вспомнишь его по голосу. Да, Крис? Спой нам.
Винсент не улыбнулся.
— Здравствуй, дорогой. Ты не торопишься?
Лидия. Первая красотка самого теплого берега. А теперь и этого — бетонного, куда Винсент бежал, чтобы забыться. Их последняя встреча закончилась плохо. Соблазнив, она оставила Оакенфолда без одежды и старенького шевроле. Тогда Винсент, надеясь, что они больше не увидятся, простил Лидию. За три часа, что он тогда шел полуголым по шоссе обратно в свою квартиру, ему виделась жизнь будущей Лидии. Там она стала счастливой, пусть и без него. Но этому утешению, придуманному больше пяти лет назад, настоящая Лидия, стоящая перед ним, совсем не соответствовала. Её волосы, что Винсент видел когда-то золотыми и длинными, были сожжены дешевым рыжим. Теперь потрескавшиеся губы. Порезы на руках. И маленькие глаза, не напоминающие больше о небе. Теперь только о лужах, или растворившемся в них бензине.
— Ты будто следуешь за мною по пятам. А? — будто кричала она, но тут же стихла. — Я так рада, Винсент! Рада видеть тебя. Как давно ты ищешь меня здесь? Не представляешь, но я ждала этого дня больше года. Чуть больше…Ты так долго шел ко мне. О, дорогой! Ты мне так нужен. Ну, или точно кто-то вроде тебя.
— Тебе нужно такси?
— Что? Куда? Так это твоя крошка за окном? Ты настоящий классик полуночной жизни. А?
— Я таксист. И не более.
Лидия повела его и усадила за столик. Липкий, с переполненной пепельницей. Её бы выкинуть…Попросить. Она не стала, просто поставила ещё одну, стащив с соседнего стола, рядом. Винсент вспомнил, что Лидия всегда заменяла свои чувства и слова каким-нибудь действием. И чаще всего сексом, если получалось. Получалось. Когда-то у неё с этим складывалось явно лучше, чем если бы она предложила заняться чем-то таким сейчас. Её руки были бледны и будто изъедены, ранены. И раны её не заживали. О, великие годы!
Лидия умирала. Винсент заметил, что за время без него, она растеряла все буквы своего имени. А её фамилию, наверное, забыли навсегда. Здесь её и не знали. Сколько она таких поменяла?
Таким женщинам фамилия не нужна, подумал Винсент, а потом передумал. Каждому необходима фамилия, решил он, чтобы продолжать видеть ориентир.
Он разглядывал тело Лидии, перемещающееся от столика к прилавку, приносящее кофе и ромовую бабу, касающееся его тела, навязчиво пахнущее, изрытое, иссушенное, искусственное. Теперь рукава её одежды были длинными, прикрывали её локти. Винсент любил рисовать их на салфетках, если завтрак уносил эту парочку далеко от дома.
Оакенфолд никогда не боялся быть художником, но он никогда не относился к этому серьезно. Рисуя, путешествуя за Лидией, фрагментно. Локти, изгибы шеи, колени, переносицы. И всё на салфетках. Ручкой или карандашом, взятым из книги Жалоб и Предложений. И если когда-то он мог заговорить с Лидией на чистоту, сделать ей несколько предложений, то сейчас в нём копилась только обида на Лидию. То время, что они не виделись, Винсент копил только жалобы. Продумывая её слова, свои ухмылки, он отказался от всего остального. Он больше не рисовал. Он только злился. Язвил своему отражению в зеркале. Шутил над своей тенью, обедая на заднем сидении своего желтого форда. И кричал в лейку душа, представляя её лицо.
Он представлял, как Лидия завалит его вопросами, как будет умолять о прощении, о возвращении, или же они пройдут мимо, не взглянув друг на друга. В такие моменты, когда Винсент выдумывал, у него всегда кололо на языке, прямо на кончине, и Винсент кусал свой язык, будто выжимая из него сок. Обиды и страхи. Он каждый день думал об этом. Если бы Лидия оказалась его клиенткой, то, кроме вопроса цены, они не скажут друг другу ни слова. Только робкие взгляды и радио. Винсент не возьмёт с Лидии денег, так он добавлял своему образу гордости.
Теперь, когда они сидели друг напротив друга, и она больше не очаровывала его, Винсент понял что-то новое. Лидия не привлекает его. И не злит. Ему с ней не хорошо. И не плохо. Ему никак. Винсент взял стаканчик, больше напоминающий наперсток, отпил кофе и развернул упаковку ромовой бабы. Мокрая булочка с изюмом.
— Хочешь, я найду эту песню? Мне кажется, она там есть.
— Не надо. Ты никак не успокоишься.
— Значит, всё в порядке? А?
— В полном. А ты как?
— Тебе правда интересно?
— Конечно.
Лидия улыбнулась. Достав из пачки сигарету, она не смогла прикурить с первого раза. Винсент жевал булочку, поглядывая на свою машину через окно. Микки искал его, писк рации был слышен даже в кафе. Но посетители молчали, а кассир, кажется, снова задремал. Оакенфолд посмотрел на него, спрятавшегося за какой-то книгой Хэмингуэя, он разобрал лишь фамилию. Книжка без картинок, отлично помещается в карман фартука.
Прикурить получилось. Винсент прикинул, сколько и что она сейчас будет рассказывать, и отсчитал время на часах, висящих прямо над кассой. Когда маленькая стрелка покажет на 3, он попрощается и выйдет. Он заведёт машину и никогда больше не приедет в этот район. Его горизонт, он привык, заслоняют совершенно другие здания.
Из радиоприемника заиграла песня sing. Лидия повела бровями и спросила:
— Этого момента ждала не только я? Под эту песню ты хотел меня украсть?
— Когда-то хотел, мне кажется.
— И у тебя это почти получилось. Ещё когда мы были подростками, помнишь? Но у тебя был только твой зеленый велосипед без тормозов.
— Дело в педалях, — ответил Винсент. — Надо было всего лишь покрутить…
—…их в обратную сторону. Да-да. Но кто это вообще придумал?
— Мне было удобно.
— А мне? Сидя на твоём багажнике, думаешь, было?
— Ты не любила ходить пешком, — засмеялся Винсент.
— Я любила. Это ты катался на своём велосипеде, ужасном и грязном.
Они посмеялись над этой историей вместе.
— Так что на этот раз? А?
— Что? Ты про побег?
— Ага.
— Он будет, но…
— Но не со мной?
— Вряд ли даже я там буду. Каждое утро из этого города, или только из этого района сбегает десяток влюбленных пар. Поэтому метро открывается в пять.
— Думаешь?
— А зачем тогда?
— Хочешь ещё кофе? Ты свой почти допил.
— Как ты здесь оказалась?
— А ты? — оттягивая свою очередь, спросила Лидия.
— Я на работе. Меня занесло сюда со случайным клиентом.
— Раньше не заносило. Я часто тут бываю.
— И как ты до такого дошла?
— Тебе всё это разве интересно? Если хочешь, мы можем просто сесть в твою машину, выбросить тупую рацию, и целоваться до утра.
— Я ещё не выплатил за неё кредит, — усмехнулся Винсент. — Так что в машину тебе нельзя.
— Будет целоваться в подворотне, как подростки?
— Будем целоваться?
— Ты же не хочешь знать, как всё было потом на самом деле.
— Я же сказал, что хочу.
— Понимаю. Просто я не хочу рассказывать.
— Почему?
Лидия, вся её кожа вдруг потускнела. А над губами завиднелись морщинки. И она разглядывала их в отражении салфетницы.
— И они шли сквозь века… Вот, почему, — сказала Лидия, привлекая внимание к морщинам. — Разве я так хотела выглядеть, когда всё это придумала?
— Что ты придумала?
— А ты вот, я смотрю, совсем не изменился. Эти усы, они идут тебе. Начал бы носить очки, я бы тебя не узнала. Честное слово.
— Забыл их в машине. Я торопился.
— Мы ходим кругами, Винсент. С тобою, кругами. То я вспомню тебя, то ты меня. Мне кажется, мы вечные любовники. Мы не даём друг другу стареть. Кажется, я поняла это только сейчас. Дурочка. А до этого мне так навилось сбегать…Думаешь, мне нравилось.
— Конечно. Если ты это делала.
— Нет. Винсент, мне это не нравилось.
— Тогда почему ты это делала?
— Это было моей необходимостью. Как ты не понимаешь?
И Лидия рассказала ему, как прошла её жизнь в последние семь с чем-то там лет. Что она делала. Сжимая пальцы, из неё лилась всё новая и новая история. Некоторые Винсент знал и раньше. Лидия развелась, не прошло и трех недель. Она какое-то время ещё жила на побережье, но перебралась, как встретила какого-то модельера. Он дал ей работу, деньги, новую фамилию и интерес к жизни. Всё в лучшей склейке рекламы духов под треки U2.E L I V A T I O N. Новая должность. Ведущая теленовостей. Юбки чуть ниже колена. Завивка и тонкие сигареты. Мысли о детях и праздничные ужины у родственников. Показы. Ностальгия перед сном, сидя на унитазе.
Она любила сбегать. Сбегала со свадеб. Подружки невесты. Друзья именинника. Соседи по ранчо. Охранники ночных клубов. Клерки. Музыканты. Она любила каждого. Она любила бежать и чувствовать ветер, крадущий слёзы. Она меняла увлечения, походки и цвет волос. Лишь бы не видеть себя больше в зеркале.
— А что случилось с машиной?
— Продала. Почти сразу, были знакомые, что предложили мне за неё неплохие деньги.
— Сколько?
— Не помню. А ты скучал по ней больше, чем по мне?
— Знаешь, — заявил Винсент. Его время подходило к концу. — Ты совсем не умеешь любить.
— Любить? Ты ещё говоришь такие пошлости, малыш? Всё, что ты любишь- умрет.
— И убивая, мы делаем им одолжения?
— А ты всё ещё крепкий орешек.
— Я должен идти.
Винсент встал. Не доев булочку, он оттряхнул руки, и направился к выходу. Лидия успела спросить:
— Как твоя гемофилия?
— Пока молчит.

Заведя машину, он включил радио.
— Чертов Крис Айзек, да? — и сделал громче, повернув тумблер стрелкой на max.
В окно постучали. Лидия. Она стояла на улице, пытаясь укутаться в свою спортивную кофту. По её наряду Винсент не мог понять, что всё-таки сейчас происходило в жизни Лидии. Она носит спортивный костюм, её кроссовки чистые. Наверное, у неё есть семья. Дети? Те, от кого она всё-таки сбегает на ранние утренние пробежки. Те, к кому она всё-таки возвращается. Но Лидия красит губы, сидя в придорожном ресторане. Значит ли это, что она одинока? Винсент не понимал её.
— Открой дверь, — показывала она жестом. — Или хотя бы открой окно. Давай!
Винсент задумал учинить сцену. Он открывает окно и кричит на Лидию, а она плачет. Она понимает, как обидела его, но уже поздно, — он уехал. Но эта идея «со скандалом» ему не понравилась. Винсент опустил окно форда. Лидия наклонилась и спросила:
— Так ты всё ещё куришь?

Они закурили от одного огня. Стоя в переулке.  Облученными светом фар заведенного форда. Под капель доносившихся нот хита Криса Айзека.
— Никотин. Вот, что согревает меня последние несколько лет.
Лидия затянулась. И на выдохе сказала:
— …и никогда они больше не встречались.
Старые любовники улыбнулись. И попрощались.
Лидия потянулась в карман. Кажется, ещё за одной. Винсент стоял в переулке, слушая мелодию, что уже знал наизусть. После Криса Айзека, снова заиграла «The Verve» . Счастливчик, подумал Винсент.
Он посмотрел наверх. На небо - густое и серое. Начинающее разбавляться первыми солнечными лучами. Морозный воздух. Тротуары здесь не успеют прогреться до полудня.
В горле у Винсента першило. И тяжесть в ногах стала невозможной. Оакенфолд свалился на бетон. Сигаретный дым стал застилать его глаза. Во всём его теле больше не было боли, или же теперь он путал её с наслаждением. Ему не было страшно, как и не было хорошо. Он больше не чувствовал. Он даже не чувствовал больше своего выдуманного и безнадежного имени. Когда-то скрещенного наспех из имён нидерландского художника и английского ди-джея.
Какое-то время у него ещё оставался рот, но его губы синели. Оставались глаза, что ещё видели силуэты. Лидию, растворяющуюся в парах канализаций. И оставались уши, они слышали музыку. Получая любовь, что никогда не умрёт.
Спина намокла. Лужа испачкала шею. Всё тело Винсента, в каком оно только могло быть представлении, утонуло. Уменьшилось и исчезло. В луже переулка на окраине. Исчез романтик на рассвете. Бензиновыми пятнами лишь отразился. Незаметно.
Ночь хитов подошла к концу. «Счастливчика» сменил выпуск утренних новостей. Следующий час ведущие обсуждали повышение цен и понижение температур, шутили насчет полуночных таксистов и зевали прямо на публику. Потом началась реклама. А после неё заиграла попса. Другая музыка - другая история.

Новый день для тех, кто только что проснулся.