История про висельника, рассказанная перед рассвет

Тьма перед рассветом постепенно осветлялась, подул ветерок, стало холоднее.
Костёр давно погас, угли подёрнулись пеплом.
Я задумчиво, поёживаясь от влажного лесного воздуха, смотрел на гаснущие звёзды.
Куковала кукушка в отдалении; гулкий, полый голос слышался со стороны соседнего леса, стоявшего в километрах трёх на возвышении сторожевой стеной.
К нему, к этой загадочно чернеющей высокой стене деревьев, от реликтового дубового лесочка, где я провёл всю ночь, вела заглохшая полевая дорога, с восточной стороны закрытая лесополосой, где из года в год гнездились соколы.
Ночь была графитово-чёрная, безлунная.
Я сидел у костра, прислонившись спиной к шершавому стволу дуба, слушал ночные звуки, которые щекотали мой слух с глубокого вечера: таинственные шуршание, шорохи, шёпот, будто сонм невидимых существ окружил меня, глядят во все очи, перебегают с места на место, то приближаясь ко мне, то отдаляясь, переговариваются между собой на нечеловеческом языке.
Майская ночь короткая, и вот уже отчётливо проступают деревья в дымке, которые до этого были не видны.
В полях зажурчал жаворонок, отчётливо и свежо начал бить перепел.
Прежние шорохи за спиной и шуршание прекратились.
"А не пойти ли встретить солнце в соседний лес, на возвышение?"
Памятные для меня места... Давно там не был, много лет...
Я вскочил, от холода и бездвижности онемели руки и ноги.
Трава седая от росы, — так что, сделав несколько шагов в сторону, где находился перекрёсток полевых дорог, почувствовал, как ледяной холод объял ноги по колено.
"Да чёрт с ним!.. Главное, выбраться на дорогу".
Я прошуршал к выходу из леса, с удовольствием обоняя крепкий горьковато-древесный аромат, разлитый в воздухе, касаясь руками нежных дубовых листочков.
За мной оставалась темнеть полоса примятой травы. Пар подымался над ней.
Под ногами скользнула изумрудная ящерица.
Пискнула какая-то пташка, стрелой пронзила осинник, мимо которого я проходил.
За перекрёстком в метрах четыреста находился небольшой пруд, слышалась трель лягушек.
Мокрый, я шествовал рядом с последними старыми дубами, сторожившими лесочек, как вдруг заметил что-то смутно темнеющее на дороге.
"Лошадь?"
Точно...
Запряжённая в высокую телегу.
А в телеге — мощный мужик. Большой. С круглым, заплывшим от жира, лицом. Лет пятидесяти пяти.
Смотрит на меня, точно давно поджидает.
Я иду на него, пытаясь разглядеть его лучше.
В руках у него вожжи, сидит, ссутулясь, на доске, установленной аккуратно и прочно поперёк телеги.
"Что это он делает в такую рань здесь?"
— Куда шагаешь, мил человек? — громкий и как будто слегка простуженный голос.
Я приближаюсь к нему:
— Да вот... — машу рукой на юго—восток. — В тот лес направляюсь.
Плечи мужика кажутся надутыми до предела воздухом, он еле-еле вертит головой.
— Садись, довезу!
— А вы в ту сторону?
— До Дмитриевки.
Дорога как раз дальше двоилась: один рукав — до леса, другой — до старинной деревеньки, в которой я ни разу не был.
Я запрыгнул в телегу, он тронул вожжи, лошадь двинулась медленным шагом вдоль лесополосы по дороге.
Туман тянулся по низине, со стороны пруда. Со свистом над головой пролетели утки.
— Часа три, наверное, есть? — он смотрит на меня добродушными глазами на безобразном лице.
— Да, часа три.
— Что-то я тебя раньше не видел.
— Я из Москвы.
— Из Москвы?
— Да. Родом, правда, отсюда.
— Не знаю... не видел...
— Я вас тоже никогда в жизни не видел.
Он усмехнулся.
— Еремеева знаешь? Степана?
— Нет. Я никого из Дмитриевки не знаю.
— А Илью Ерофеева?
Я отрицательно покачал головой:
— Неизвестные мне имена.
— А тебя как зовут?
— Александр.
— А фамилия.
Я назвал.
— Неет! Не знаю. Ни тебя, ни отца твоего.
— Вы из Дмитриевки?
Он хитро улыбнулся — не ответил.
— Ннноооо! — взмахнул короткими, но очень толстыми руками.
Лошадь фыркнула и мотнула головой.
В тумане стало ещё холоднее, меня пробрала дрожь, дорога исчезла из виду, ни звука, кроме скрипа телеги.
— Аооооуууу...
Я взглянул на мужика с удивлением.
"Что с ним?"
Что-то странное появилось и сразу же исчезло на его лице.
— Аооооуууу... Знаешь, а Степан этот помер на днях... Помер.
Я с силой сжал челюсти, сжался всем телом, пытаясь согреться.
— Уехал из Дмитриевки — да помер.
— А что так? — выдохнул я сквозь зубы.
— Да сын... его... алкаш... допёк. Всё ходил и ходил к нему.
— Что ж в этом плохого-то, что сын отца навещает?
— Мёртвый-то?
— В смысле, мёртвый?
— Повесился он зимой... Да... Непутёвый был, лодырь, пил, отцовых слов не слушал... не то что... ты... — он ласково посмотрел на меня:
— Холодно?
— Да.
— Так, видать, ему тоже... холодно-то стало в могиле. Похоронили его под Новый год, а ночью отец вышел из дома — глядь, а за калиткой... сын-то стоит, в саване... Эхехе...
— Привиделось?
— Нет. Приходил чуть ли не каждую ночь. Встанет перед окнами и смотрит. Смотрит так, не шелохнётся. До рассвета... А потом уходит... Ни сна, ни покоя.
"Он серьёзно? Что за байки!"
Мужик продолжил:
— Ладно бы только стоял, так ведь нет... Стучаться начал. В двери. В окна. Собаки лают. Никто не спит. Что делать, не знают... Уехал я...
Мужик что-то буркнул себе под нос и, посмотрев под ноги, поднял и положил упавший было с колен холщовый мешок.
Но... я успел увидеть кое-что, от чего волосы на голове моей зашевелились от ужаса.
Ног у мужика не было, два чудовищно толстых обрубка вместо ног, а в голове зияла широкая и глубокая дыра.
"Как он вообще передвигается???"
Мужик продолжал бубнить что-то такое, что я ощутил, как смертельно ледяной холод сковал тело.
Я сделал вид, что ничего не заметил.
Он смотрел на меня, дёргал временами вожжи, мы ехали.
Час ехали. Два. Три.
В густом тумане.
Ни луча солнца. Ни птичьего крика.
Хотя... до леса от перекрёстка ехать от силы минут десять..
Ехали прямо, никуда не сворачивали, но так до леса и не доехали.
Меня окончательно охватил ужас.
"Чёрт! Нужно спрыгнуть! Сказать, что дойду пешком!.. Что за дьявольщина!"
— Аооооуууу... Саша, вот еду из райцентра, из Неверкина, обратно... Домой... Скушно там... Скушшшноо...
Торчат оглобли в туман, и впереди скачет вовсе не лошадь.
— Я... — прошептал ему. — Я слезу...
— Чего ты? Доедем уж.
— Домой я пойду... Мне — в другую сторону.
— Аооооуууу, Саша... Журавушка быстро довезёт, куда хошшь...
— Нет-нет!
Мужик добро улыбается, холщовое полотно снова сползло, он шевелит уродливыми обрубками, чешет рукой их.
— Журавушка... довезёт...
Я делаю усилие и спрыгиваю с телеги в высокую траву.
Ноги одеревенели от холода, и я, не удержавшись, падаю.
Телега, скрипя и тарахтя деревянными колёсами, уходит в туман.
Лёжа на траве, я вижу алеющие от солнца макушки высоких берёз.
— Утро... — улыбаюсь я.
Утро.