Е. Е. Розов. Жизнь военно-морского врача

                Пояснение к фотографии
На снимке, сделанном в 1957 году (4-й курс), состав научного кружка на кафедре военно-морской и госпитальной терапии ВМА – курсанты с преподавателями. Сидят (слева направо): доцент Л.С Мусихин, Г.М. Яковлев (будущий начальник Академии), профессора Червяковский, З.М. Волынский (начальник кафедры), доцент Е.Е. Гогин и адъюнкт кафедры Марат. Стоят в первом ряду: Гена Савельев, Толя Брюховецкий, Алексей Кузьменко (будущий редактор Военно-медицинского журнала), курсант 3-го курса (фамилию не помню), Юра Марков, Аркадий Кравченко, Игорь Суворов, курсант 3-го курса Виктор Иванов, Женя Розов; задний ряд: Ваня Корчагин, Юра Каретин, Юра Антонишкис.
               

                ЖИЗНЬ ВОЕННО-МОРСКОГО ВРАЧА
                (воспоминания Е.Е. Розова)

       Евгений Евгеньевич Розов родился 7 июля 1937 года в посёлке Свирьстрой Ленинградской области, в младенческом возрасте лишился отца: в 1937 году его отец был арестован по политическим мотивам и сослан в лагерь. После войны проживал с мамой в г. Таллинне Эстонской ССР. В 1954 году поступил и в 1960 году окончил военно-морской факультет Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова. С 4-го курса успешно занимался в научном кружке кафедры военно-морской и госпитальной терапии, увлёкся только-только внедрявшимся в клинике методом радиоизотопной диагностики и лечения заболеваний. Служил на средних подводных лодках на Северном флоте, а потом на корабле-спасателе на Балтийском флоте в должности врача-физиолога. В 1969 году уволился с военной службы и возглавил медицинский отдел аварийно-спасательной службы водного бассейна г. Таллинна. Работал в тресте «Арктикморнефтегазразведка», занимался подготовкой водолазов. Потом перешёл на работу в спортивную сферу: руководил объединением спортивных обществ, в том числе обеспечивал деятельность футбольных команд и секций восточных единоборств, которыми увлекался ещё в Академии, был чемпионом Академии. В последующем ему было присвоено звание судьи Всесоюзной категории по самбо и дзюдо и звание судьи Республиканской категории по карате. В феврале 2009 года у него был диагностирован комплекс тяжёлых заболеваний в запущенной стадии: рак прямой и сигмовидной кишок с метастазами в печень, злокачественная лимфома, хронический лимфолейкоз, хроническая анемия. В июне того же года он согласился по совету одного очень успешного хирурга на радикальную операцию с экстирпацией поражённых участков толстой кишки, резекцией трети печени и удалением селезёнки. Было тяжёлое послеоперационное течение с рядом осложнений. Удалось выкарабкаться, благодаря самоотверженному уходу жены Гали. Но, когда уже сам встал на ноги, Галя скоропостижно скончалась в результате разрыва аневризмы одной из магистральных артерий головного мозга. Умер в одиночестве в апреле 2010 года. Свои воспоминания прислал в 2005 году накануне юбилейной встречи выпускников-однокашников. Мы посчитали, что они будут интересны для всех живущих друзей. (Ю. Антонишкис)               




        Ещё в 9-м классе я обратился в военкомат в Таллинне с просьбой направить меня вместо призыва в военное авиационное училище. Очень хотел иметь не только высшее образование, но и летать. Представил в военкомат свои табели успеваемости и характеристики от ВЛКСМ и классного руководителя. В те годы в военкоматах Эстонии работали совсем «другие» люди – в большинстве русские и бывшие фронтовики. Ко мне отнеслись с пониманием. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, меня направили на медицинскую комиссию, где ЛОР-специалист признал меня негодным к службе в лётном составе по причине хронического гайморита и неполноценности вестибулярного аппарата. Несмотря на эту неудачу, меня взяли на заметку, пообещав направить в Военно-инженерную воздушную академию в Ленинграде, где «летать» не требовалось. Как в последующем выяснилось, приём в эту Академию выпускников обычных школ в 1952 году был прекращён: туда поступали уже готовые послужившие лётчики. Мы жили вдвоём с мамой. В период блокады Ленинграда потеряли большую часть семьи: двух бабушек и моего брата. Только уже взрослому мама рассказала мне о том, что отец рано оставил нашу семью и даже алиментов не платил. Похоже, не успел, так как в 1937 году (в год моего рождения) он был арестован по политическим мотивам и сослан в лагерь. Поскольку до ареста он являлся крупным инженером-гидростроителем, ему и в заключении пришлось строить ряд ГЭС в Средней Азии, в Сибири и на Волге. Освободили его только в начале 1954 года. Если бы не смерть «отца народов» Сталина и реабилитация отца в 1954 году, я бы не поступил ни в какой ВУЗ, а тем более в военный. Мама ещё в начале войны заболела туберкулёзом, работать ей было тяжело, жили мы бедно. Поэтому я понимал, что поступать мне надо в военный ВУЗ, чтобы не стать обузой для матери и быть на полном гособеспечении. За 1952-1954 годы мои взгляды и планы несколько изменились. Мама всё время склоняла меня к мысли о медицинском образовании и в конечном счёте добилась успеха. В начале 1954 года меня вызвали в военкомат и предложили путёвку-направление в Военно-морскую медицинскую академию. Именно в этот момент я узнал от военкома потрясшую меня новость, что мой отец освобождён, полностью реабилитирован, и теперь у меня нет никаких препятствий для поступления в любой вуз. На мои вопросы об отце мама сказала, что связи с ним нет, и где он проживает, она не знает. В общем, потрясение для меня было ещё то!
 
       Короче, я с радостью согласился с предложением военкома: ну, как же – море, да ещё врачебная профессия! Заканчивал школу с серебряной медалью, страшно устал от экзаменов. В военкомате получил направление в ВММА и литерный билет до Питера. Тогда же впервые в военкомате познакомился с Лёвой Сусиным, будущим однокашником: он заканчивал школу в Кохтла-Ярве, был вызван в военкомат за направлением, а потом ехал в Питер в одном вагоне со мной поступать в ВММА. Приехали в Ленинград, на Загородный проспект, разместились в «женском» корпусе бывшей больницы для бедных, где располагалась администрация ВММА. Там сообщили, что для серебряных медалистов, возможно, будет собеседование по программе физики или химии. Я отправился на время организационного периода и экзаменов жить к своему дедушке в Ломоносов и каждое утро приезжал в Академию. Со мною было собеседование по английскому языку, кроме того все медалисты сдавали зачёт по физподготовке: забег на 100 и 1000 метров, подтягивание на перекладине, прыжки в длину и, кажется, бросок гранаты, – всё на одной из дорожек к анатомическому корпусу. Из сотоварищей запомнился только Витя Подолян (как оказалось потом – сын заместителя начальника ВММА) своей очень «рыхлой» фигурой и полной неспособностью к каким-либо физическим упражнениям. Я не стал штудировать ни физику, ни химию: пусть будет как будет! По-видимому, направление военкомата имело какую-то дополнительную силу, так как однажды утром зачитали список примерно тридцати зачисленных в Академию с моей фамилией, – никаких физико-химических собеседований я так и не проходил.

        Зачисленных отправили стричься наголо (помню парикмахерскую справа от главной аллеи), потом мыли в душе в корпусе с прачечной, выдали робу, «гады», тельники, носки, старые бушлаты (бывшие в употреблении, от прежних курсов) и бескозырки без ленточек (так положено до принятия военной присяги). Зачислили на питание в столовой, поселили отдельно от всех остальных поступающих (теперь уже без права на отлучку из корпуса) и бросили на заготовку дров: все корпуса академии обслуживались нашей внутренней котельной, которая отапливалась дровами. Мы, зачисленные, стали первым взводом нашего будущего курса. Утром следующего дня часть взвода отправилась на Неву, где стали выгружать древесные плахи из барж на подходившие грузовики, а остальные – на территории академии разгружали эти грузовики и складывали брёвнышки в штабеля, часть ребят была привлечена к распиловке дров.

        Из этих первых дней, к сожалению, почти никто не запомнился, кроме «суворовцев» и Коли Смирнова. Но хорошо помню руководителя работ, начальника хозяйственного отдела Академии Пейсихеза, который тогда был ещё капитаном. Вскоре стали к нам присоединяться группы вновь зачисленных, а нас, первых, отправили в Приветнинское – строить учебный лагерь. Там мы расчищали территорию от мусора, размечали дорожки и подъездные пути, ставили палатки, из кольев и досок мастерили нары. Весь лагерный срок жили в палатках по восемь человек в каждой. Я попал в палатку со старослужащими: Коля Ермилов, Костя Артарчук, Костя Гавриленко, но других соседей не помню. Потом приехали все остальные принятые в Академию, и начался курс молодого матроса: изучение уставов, строевая подготовка с оружием и без него; чистка, сборка-разборка оружия; наряды, марш-броски, кроссы и пр., и пр. Помню свежий лесной воздух, постоянное чувство голода (хотя кормили сытно), мешки с сухарями в столовой (правильнее – на камбузе). Начальники у нас были опытные и умные, бывшие фронтовики. За жевание сухарей и наличие их в карманах особо не ругали (не мы же первые под их руководством). Запомнились все начальники, но особенно великолепен был капитан второго ранга Кашкурт, бывший полярный лётчик, герой Советского Союза. Я за время пребывания в лагере (2 месяца) вырос аж на 11 см. После возвращения в Ленинград была Присяга, шлюпочная практика на Фонтанке, и началась учёба с первым посещением анатомички.
   
       Для первичного воспитания молодых курсантов помощниками командиров взводов к нам на курс направили курсантов третьего курса. Конкретно к нам в первый взвод второй роты (курс состоял из двух рот по три взвода в каждой, и роты размещались на первом этаже в двух разделённых крыльях корпуса, на стыке которых была только общая сушилка для нашего бельишка) был назначен курсант Янчарук. Кстати сказать, наш курс в последующем был весьма дружен с этим старшим курсом. В его отсутствие должность исполнял один из наших старослужащих – старшина второй статьи (вернее, нас уже перевели в армейскую категорию, поэтому он носил звание младшего сержанта) – Толя Пульянов (по внутреннему употреблению «Пуля»). Из взводных товарищей запомнились Стасик Лёзин, Коля Смирнов, Дима Медведев. К Новому году меня назначили командиром первого отделения, а впоследствии я заслужил должность помощника командира первого взвода и пробыл на этом посту до учреждения на курсе должностей командиров взводов из числа офицеров – наших однокурсников (для учёбы в Академии на курс были приняты тридцать офицеров с разных флотов, большинство из которых составляли фельдшера – выпускники Одесского военно-морского медицинского училища). Наш взвод возглавил старший лейтенант мед. службы Е.А. Гордиенко. Потом были первая сессия и первые отчисления за неуспеваемость и нарушения дисциплины (в увольнении не разрешалось даже пиво употреблять). Многое можно вспомнить: наряды плановые и за провинности, бесчисленные кроссы, караульную службу, увольнения в выходные дни и сидения «без берега». У меня были дружеские отношения с Борей Ефремовым и Эдиком Новиковым (вместе ходили на тренировки по самбо в ЛДО), а также с Костей Артарчуком, Стасом Лёзиным и Толей Пульяновым – вместе посещали музеи, театры. Позже и до конца учёбы в Академии наиболее близкие отношения были с Ярославом Карагановым, Всеволодом Чернявским, Станиславом Ханановым, Костей Сотниковым и Колей Ермиловым.

       Закончилась учёба. Сдали «госы». С Севкой и Костей мы решили проситься служить на Севере, – Север всё-таки ближе к Питеру, чем Дальний Восток. Стас Хананов сказал, что ему безразлично, где служить. Он тогда ещё не был женат, а у нас с Севкой уже были семьи: по жене и дочери. Коля Ермилов как медалист оставался в Академии, Слава Караганов попал на Север, но в береговую часть (папа!). Для справедливости, – Славин отец, с которым я был в хороших взаимоотношениях, уже тогда и в последующие годы неоднократно предлагал мне помощь «с трудоустройством», но я решил идти своим путём. На мандатной комиссии Стас получил направление на Тихоокеанский Флот на эсминец во Владивосток. На следующий день Севка раньше всех заявился в комиссию и напросился на подводную лодку, хотя мы с ним числились в «надводном» взводе. Нам с Костей ничего другого не оставалось, как последовать за ним.

        Потом был отпуск. Меня семья «отпустила» одного в отпуск в Анапу под надзор подруги моей мамы, которая отдыхала там с дочкой. Там жизнь меня снова столкнула с «земляком по Таллинну» Львом Сусиным, который тоже отдыхал в Анапе (впрочем, в Академии наши отношения с ним были самыми обычными). К сожалению, отдых был испорчен: через несколько дней зарядили грозовые дожди, улицы Анапы превратились в грязные потоки (реки с гор стремились к морю), море метров на 400 стало представлять собой коричневое месиво из песка и пены. Я ещё пару дней покатался на катере из Анапы на пляж в Бимлюк, пригород Анапы с пионерскими лагерями, а потом решительно уехал к Коле Ермилову в станицу Кореновскую (ныне город Кореновск) под Краснодаром. Там мы провели с ним и его семьёй (жена, мать, отец, дядья и др.) незабываемые дни: такого обилия овощей, фруктов, мяса и самогона больше в моей жизни не было никогда. В конце августа, проведя два дня в Краснодаре, с трудом добыли билеты на поезд до Москвы, а потом ехали в пустом вагоне (парадоксы советского времени) по соседству с офицерами-лётчиками, которых Коля сумел «обуть», играя в преферанс. Это было очень кстати, т.к. у нас не было денег даже на чай. Увидав, как мы на какой-то остановке закупаем у населения хлеб и огурцы, капитаны-летуны умилились и дальше кормили и поили нас до самой Москвы. Рассказали нам, что они получили назначения куда-то под Москву и ехали практически из части в часть. В Москве Коля со мной отправился к своему дяде, который оказался крупной шишкой, если не ошибаюсь, – в строительстве. Мы были немедленно отправлены в Сандуны, после чего состоялся обед в ресторане «Арагви», потом угощение дома, а затем каким-то ночным поездом, снабжённые билетами и деньгами, были отправлены в Питер. Деньги истратили на следующий день в Питере в ресторане «Кавказский» на Невском проспекте, где случайно познакомились с американским писателем Уильямом Сарояном, поразив его знанием фамилий многих американских писателей и названий его собственных произведений (если не ошибаюсь, мы назвали «Приключения Вексли Джексона», «Человеческую комедию» и ещё что-то). Очень начитанный Николай просто блистал. Наши жёны с трудом растащили нас по домам. А буквально через пару дней Коля с женой и наши жёны – моя и Севы Чернявского, Нелли и Римма, – провожали нас в Мурманск. У нас с Севкой при себе были огромные чемоданы с формой и книгами. В Мурманске нас встретили лёгкий снежок и слякоть. Оставили чемоданы в камере хранения и на автобусе отправились в Североморск в штаб флота за назначениями.

       Принял нас заместитель начальника медицинской службы флота. Предложил губу Ягельную и 25-ю бригаду средних дизельных подводных лодок 613 проекта. На вопрос о более близком базировании ответил, что дальше – сколько угодно, а ближе – лишь Полярный, столица подводных сил, но, чтобы попасть туда, надо предварительно послужить в «дырах». Потом добавил, что очень близкое от Североморска, Полярного и Мурманска базирование нам достаётся только потому, что мы прибыли за назначением одними из первых. Остальные «пришельцы» будут отодвигаться всё дальше. Объяснил, что до завтра мы никуда не попадём, так как катера уже ушли, и что добираться до Ягельной сегодня можно только через Полярный. Но вот завтра, на ваше счастье, утром от пассажирского причала Североморска прямо в Ягельную отравляется какое-то судно, на которое вам следует попасть. Так что поезжайте в Мурманск за чемоданами, там хорошо подкрепитесь, можно и со спиртным, поскольку от Североморска и далее – сухой закон. Дал два направления в гостиницу-общежитие, посоветовал сразу же туда проехать, чтобы «забить» места. Все наказы мы с Севой исполнили, и днём 1 сентября 1960 года мы с ним сошли на берег в Ягельной. Какой-то служивый на телеге с лошадью согласился довезти наши чемоданы до береговой базы. Представьте картину: телега с чемоданами, за нею два лейтенанта, серое небо, сопки, свинцовая вода в заливе, мелкий мокрый снег и слякоть, – мрак и ужас! Впереди два 4-этажных корпуса. В нижних этажах штабы береговой базы и двух бригад подводных лодок – 22-й и 25-й, на остальных этажах казармы личного состава подводных лодок. Рядом 2-этажное здание штаба дивизии, одноэтажная столовая и ещё баня и какие-то склады. Наши корабли оказались «тактическими» соседями: у Севкиной ПЛ бортовой номер 347, у моей – 348. Далее – знакомство с офицерами-сослуживцами, с экипажем. Потом пошли с ним смотреть бухту (губу, значит), небольшой посёлок. Вечером мои офицеры «накрыли поляну» в нашей комнате. Я выставил привезённый с собой из Питера коньяк. Пришёл командир лодки – Саша Евдокименко, немного посидел с нами, потом поднялся, сказал механику Лёве Зделенко, что тот остаётся за старшего, и предупредил, что доктор ему будет завтра утром нужен «живой», как, впрочем, и все остальные, и удалился. Знакомство с офицерским составом продолжилось. Сообщили, что лодка в октябре идёт в ремонт в Полярный, а меня, скорее всего, оставят в базе и задействуют по необходимости на других лодках, так как (как ни странно) на бригаде других врачей нет.
 
       Через несколько дней «появились» Роберт Питиримов (на С-345) и Слава Филипцев (на С-341), командированные в нашу же бригаду, а потом Костя Сотников, назначенный на знаменитую впоследствии С-80, числившуюся в соседней 212-й бригаде. Роберт поселился с нами на одном из этажей в казарменном здании, а Филипцеву как всегда повезло, – его экипаж размещался на ПКЗ (плавучей казарме). От этого поселения нам тоже перепало, т.к. мы могли «по знакомству» ходить на ПКЗ к Славке мыться в душе, которого в наших домах не предусмотрели. Костя Сотников тоже разместился на ПКЗ. Позднее на бригаду прибыли Геша Сальников, Коля Король, Володя Зубков и кто-то ещё из ребят, задержавшихся в Питере на курсах, готовивших пополнение на атомные подводные лодки, которые ещё только строились. Поэтому выпускников этих курсов распределяли в подплаве где придётся – и на СФ, и на ТОФе.

        На своей ПЛ я ещё успел выйти в море суток на 10, а потом наш флагманский врач Саша Коноплин (тогда ещё капитан) пересадил меня на «чужую» ПЛ, с которой мы болтались в море почти месяц, заходя в базу буквально на несколько часов, чтобы пополнить провизионку, получить свежие продукты, запастись водой и помыть в душе экипаж. Слава Богу, на чужой лодке я за провизионку не отвечал и с этой «прелестью» столкнулся уже только в 1961 году. В один из заходов в базу в середине октября 1960 г.  узнал, что мой корабль уже ушёл в завод, а мне предстоит ехать в Архангельск на КУМС (курсы усовершенствования медицинского состава) по хирургии, поскольку оказалось, что мне в пункте базирования делать нечего: к этому времени уже на все лодки были назначены врачи. Со своими однокашниками не виделся почти 1,5 месяца. Встретились накоротке, когда мы вернулись из похода в базу, но я ещё не был откомандирован на свой корабль, лодку поставили на небольшой планово-предупредительный ремонт (ППР), и я с экипажем жил на плавбазе «Иртыш». Сева Чернявский на курсы усовершенствования ехать отказался. В отделе кадров сказал, что хочет ещё послужить на месте. Но мне признался, что у него появился шанс перевестись в Полярный и, мало того, ему обещали предоставить там жильё, а если он уедет на КУМС, то все эти планы рухнут. Когда я в мае 1961 г. вернулся после курсов в Ягельную, Севка уже успел перевестись в Полярный на дизельную лодку 621 проекта. Позднее ему дали более удобную комнату на Циркульной улице. А в 1962 году (или даже осенью 1961) и я сумел поселиться рядом с ним в соседнем доме. И хотя я с ним встречался редко (меня с моим экипажем перебросили в Ура-губу, а это уже весьма далеко от Полярного), наши жёны и дочки общались ежедневно на совместных прогулках.
 
       Роберт Питиримов тоже отказался от курсов, но по каким-то другим причинам: у него сложились тяжёлые взаимоотношения со всем руководством подводной лодки – командиром, старпомом и замом: они его ели буквально поедом. И мы, его товарищи, об этом знали. В декабре 1962 года нашу бригаду в Ягельной расформировали, корабли разбросали по всему Северу на разные бригады: в Ура-губу, в Иоканьгу, в Оленью губу и куда-то на полуостров Рыбачий. После этого я Питиримова долго не видел. Но в 1968 году мы неожиданно встретились с ним (ещё в военной форме) в Лиепае, он всё ещё продолжал служить на ПЛ 613 проекта и в том же звании старшего лейтенанта. Впрочем, я недалеко от него ушёл, так как «закрепился» в должности начальника медицинской службы на спасателе СС-35 и тоже в звании старшего лейтенанта. Мы хорошо «посидели» с ним сначала у меня в каюте, а потом дома у моего бывшего старпома в военном городке. Старпом, Виктор Михайлович Мироненко, замечательный человек, стал командиром лодки, получил звание капитана второго ранга, но и у него служба не сложилась. Чтобы закончить тему Роберта Питиримова, скажу, что я его разыскал в Питере уже на гражданке. Он работал дерматовенерологом в какой-то поликлинике. Я, честно, не знал о его проблемах. Мы встретились, прошлись по территории нашей бывшей ВММА (впоследствии ВМА). От выпивки он категорически отказался, чем меня удивил, – я не знал, что он лечился от алкоголизма и что ему нельзя «употреблять». Мы посидели вместе в каком-то кафе на Загородном проспекте (недалеко от территории ВММА), после этого мы уже с ним не встречались.

       Слава Филипцев согласился ехать на КУМС. А вот с Костей Сотниковым была целая эпопея. Многие не верят в судьбу, а она всё-таки есть. Это доказывает судьба Кости Сотникова. В середине сентября 1960-го года несколько лодок стояли на якорях в разных точках губы Ягельной. Губа протяжённая, завершается каким-то отрогом, носившим самостоятельное название, какое, – не помню. В этом отроге располагалась бригада консервации: несколько эсминцев и какие-то небольшие корабли. Но главное, – по соседству располагался рыболовный колхоз, имевший сухопутное сообщение с цивилизованным миром, в нём открыто продавалось пиво и другое спиртное. Через сопки мы до него добирались пешком за 2-2,5 часа. Наш корабль стоял ближе всех к этому отрогу, а ПЛ С-80 с Костей на борту стояла в полумиле от нас, почти напротив базы. В это время в течение нескольких дней шли общефлотские учения: отрабатывалось уклонение лодок от воздушных целей со срочным погружением на якоре. Вниз-вверх, вниз-вверх… до 8-10 раз за сутки. И вдруг наш командир после очередного всплытия получает команду срочно сняться с якоря, подойти к С-80 (мы были к ней ближе всех) и сопровождать её в базу к причалу, имея наготове швартовы. Как потом, уже в Архангельске, рассказывал Костя, у них после очередного погружения стало затапливать пустой контейнер для ракеты, которых у них было два. Механик и командир БЧ-3 сумели как-то продуть шахту и совершить аварийное всплытие. В губе Ягельной в разных точках глубины от 100 до 200 метров. Лодки нашей бригады стояли где-то в районе глубин 60-80 м. И это был первый звонок для С-80! На 212-ю бригаду ПЛ, к которой был приписан Костя Сотников, разнарядок на КУМС для врачей не было, поскольку большинство лодок этой бригады находилось в ремонте на заводе, а в базе оставались всего две. Все эти ракетные «каракатицы» переделывались из средних ПЛ 613 проекта. Ракетные контейнеры у них располагались по-разному: у кого в рубке, у кого по бокам от рубки, перед рубкой или даже сзади неё. Практически, С-80 была единственной из них, которая была полностью укомплектована личным составом, регулярно ходила в море, отрабатывала боевые задачи. В общем, Костю на учёбу отпускать не хотели. Как он добился отправки на КУМС, знает только Бог и он сам! Но всё-таки уговорил командира ПЛ и командование бригады. И остался жив! С-80 затонула на учебном выходе в Кольском заливе. Кроме него в живых из экипажа остались лишь два офицера: механик, отозванный из отпуска, но не успевший прилететь из-за непогоды, и второй штурман. Вместо Кости на лодке погиб наш однокашник Володя Зубков. Я вернулся с учёбы в мае 1961 г., в Ягельной оставалась только жена командира С-80. Я со своим кораблём «заплавал» круто и безвылазно. Костю перевели сначала куда-то на Севере, а потом он был отправлен на ТОФ. Там он служил тоже на средней ПЛ, кого-то прооперировал в походе под водой (об этом я услышал в Ура-губе по радио). Впоследствии мы долго не встречались. Он перестал отвечать на письма, но я знал от товарищей, что он работает гражданским хирургом во Всеволожске (Ленинградской области) в районной больнице. Спустя много лет, после увольнения с военной службы я поехал во Всеволожск, чтобы разыскать его, но неудачно: в этот день он уехал в какую-то командировку. В следующий (последний) раз мы с ним виделись на 30-летии выпуска в 1990 году.

        Как мне известно, с Володей Зубковым история была такая. Он, Коля Король и кто-то ещё из наших прибыли в Ягельную то ли в ноябре, то ли в декабре 1960 года. На плавбазе Василий Вересовой был небольшой лазарет, в котором по очереди дежурили врачи подводных лодок. Для выхода в море на   С-80 вместо Кости Сотникова был назначен Коля Король. Но Володя Зубков, который в этот день должен был заступать на дежурство по лазарету, попросил Колю с ним поменяться: почему-то ему захотелось самому выйти в море. Вот, судьба! Флагманскому врачу бригады было всё равно, кто пойдёт в плавание. Вот так Володя Зубков стал нашей первой жертвой. Узнав об этом, мы нашей группой в Архангельске целую неделю «керосинили», и никто из руководства курсов (подполковник Шерстобитов) и нашей клиники общей хирургии в институте к нам претензий предъявлять не стал.
В Архангельске я, Толя Кузнецов, Женя Лысенко, Саша Гаврушов, Костя Сотников и Лёва Сусин (опять встреча!) были сведены в одну группу и направлены на практику в Архангельский медицинский институт в клинику общей хирургии к заведующему кафедрой профессору Орлову. Славка Филипцев к началу занятий опоздал, а прибыв в город, был госпитализирован в госпиталь с диагнозом дизентерии. В итоге он был направлен в группу, которая базировалась в областной больнице. Была ещё одна группа с расположением в военном госпитале. Нам повезло, мы были устроены лучше всех: великолепная клиника, прекрасная база, прекрасные хирурги и преподаватели. Эти шесть месяцев помню до сих пор. Мы с Костей снимали комнаты в соседних частных домах на Новгородской улице, Толя Кузнецов – в центре города в каменном доме, остальные разместились в общаге в Соломбале.

       Дальше в 1961-1963 годах сплошные моря, моря, моря: в 1961 году две автономки, в 1962 – четыре (две из них на чужих ПЛ) и два подлёдных похода на 10 суток с целью испытания нового эхоледомера, в 1963 году три автономки (две с чужим экипажем) и завершающий подлёдный поход в ноябре с принятием комиссией эхоледомера. В декабре 1963 года я перевёлся на Краснознамённый Балтийский флот в Таллинн на глубоководный спасатель подводных лодок    СС-35, на котором и закончил в 1969 году военную службу. Здесь тоже моря, спуски, боевые дежурства (чередовались неделя через неделю со спасателем СС-30 из Лиепаи). В конце 1964-начале 1965 гг. 4 месяца курсы в Ленинграде в Академии на кафедре спецфизиологии, которой тогда ещё руководил профессор Герман, по учебнику которого мы и учились. Но обо всём не напишешь: как говорил Высоцкий, для этого надо запереться на неделю с водкой и говорить, говорить, говорить…


       Теперь я кладу перед собою наш выпускной фотоальбом и начну вспоминать по порядку всех тех, с кем меня сводила жизнь.

       Начальник кафедры нормальной анатомии профессор В.М. Годинов запомнился мне одним эпизодом. Я учился в одной группе с его сыном Русланом. Итак, первый курс, анатомический зал. Преподаватель беседует с нашим помкомвзвода младшим сержантом Толей Пульяновым (в обиходе «Пулей»). Внезапно открывается дверь, в анатомичку стремительно входит профессор в развевающемся халате и останавливается возле нас. Преподаватель подаёт положенную команду: «Встать! Смирно!». Годинов командует «Вольно!» и начинает сам беседовать с Пулей. Задаёт один вопрос, второй, третий – Пульянов молчит. Годинов задаёт вопрос по предыдущей теме. Пульянов молчит. Профессор говорит: «Вы не знаете материала по двум темам. Если Вы к завтрашнему дню станете их учить, то заданное сегодня Вы тоже не усвоите. Я ставлю Вам три минуса за незнание трёх уроков!» и в преподавательской ведомости проводит жирную черту за три дня. Мы сидим убитые, преподаватель молчит. Вдруг Годинов оборачивается к своему сыну: «А как у тебя дела?» и начинает задавать ему вопросы так же, как Пульянову. История со знаниями повторяется. Надо было видеть наши рожи! Пуля долбал эту анатомию по ночам! Он вообще любил заниматься ночью, а отсыпался на лекциях. Но «закрывать» минусы ходил к преподавателю вместе с Русланом.

        Начальник кафедры патологической анатомии Соломон Самуилович Вайль запомнился не только своими прекрасными лекциями, но и своей эксцентричностью. Ходил по территории Академии в форме полковника медицинской службы без головного убора (что, в принципе, не разрешается) и на отдание чести встречными курсантами и офицерами спокойно прикладывал руку к «пустой» голове. В таком же виде ездил по территории на дамском велосипеде. Когда я уже после окончания четвёртого курса жил с семьёй на Подольской улице, дом 13, то на Клинском проспекте неоднократно видел его (в форме и без головного убора) выгуливающим маленькую собачку (Клинский пр. располагается рядом с Подольской ул.).

        Теперь о других товарищах. Когда я был на КУМСе по спецфизиологии в 1964 г., то встретился с Лёвой Морозовым, с которым мы «загудели» у него дома где-то в районе Большеохтинского проспекта, я даже заночевал у него. Остались воспоминания об огромной квартире и о каких-то хитрых носилках, чертежи и описания которых Лев пытался мне продемонстрировать, но у меня в голове от этого обсуждения ничего не осталось. С Сашей Гаврушовым мы учились в одном взводе, а в 1960-1961 гг. были одновременно в одной группе на КУМСе в Архангельске на базе больницы водников. Основной чертой его характера всегда были полное спокойствие и невозмутимость. Из Ягельной он с лодкой перешёл на Камчатку, а потом во Владивосток. Когда он переводился с ТОФ на КБФ, я уже не служил, а он стал большим человеком – возглавил медицинскую службу Балтийского флота.

       Я уже в штатском обличии по каким-то делам приехал в Москву, остановился у Стаса и Нины Ханановых. В один из дней позвонил Толе Брюховецкому. Договорился с ним о совместной с Ханановыми поездке на экскурсию в Загорск, чтобы посетить Лавру. Вскоре звонит Толик и говорит, что с ним связался Слава Малькович (он уже полковник и руководит эндокринологическим отделением в одном из центральных госпиталей) и, узнав о нашей планируемой поездке, приглашает нас всех заехать к нему в Красногорск на обратном пути из Загорска и обещает заодно «высвистать» на встречу Гараймовича, который тоже служил в это время в Красногорске. Мы рано утром в субботу (выходной день) забрали Толю Брюховецкого и на «Волге» Хананова отправились в Загорск. Обошли Лавру и поехали по адресу, который был у меня, чтобы разыскать Владимира Эмильевича Терека, но, к сожалению, безуспешно. Ещё на обратном пути заехали в какую-то мемориальную усадьбу, связанную с именем, если не ошибаюсь, художника Серова. Вернувшись в Москву, Стас запарковал свою машину, а потом все вместе на такси мы поехали к Мальковичу в Красногорск. Хорошо «посидели», но Гараймович подъехать не смог, мы с ним пообщались по телефону. Больше видеться мне с Мальковичем не пришлось. Как говорили, он вскоре умер от инфаркта.

       С Костей Артарчуком мы были близкими друзьями, особенно тесно общались с ним на первых трёх курсах и жили в одном кубрике, располагавшемся рядом с кабинетом начальника курса Е.П. Хилобокова. Вместе часто посещали музеи, театры. Он уехал служить на ТОФ, стал начальником урологического отделения в главном госпитале ТОФ во Владивостоке. После выпуска мы с ним не встречались. Саша Черепанцев совершенно неожиданно «образовался» в Таллинне, когда я уже был гражданским лицом. Саша служил военпредом сначала в Горьком (в Сормове), а уже после нашей встречи – на заводе в Комсомольске на Амуре. Мы примерно полдня провели вместе, а вечером я проводил его на московский поезд. Потом мы ещё какое-то время переписывались.
 
       Летом 1981 года меня пригласили из Таллинна в Мурманск в трест «Арктикморнефтегазразведка» с целью создания и налаживания работы водолазно-медицинской службы для обеспечения будущих глубоководных комплексов буровых судов. Там неожиданно на центральной улице Мурманска я встретил Женю Ляшевского. Оказалось, что он тоже демобилизовался и работает в поликлинике водников рентгенологом. Из Москвы я получил задание набрать в формирующуюся службу 18 врачей: 12 на буровые суда (которые должны были вступить в строй в 1982 году) и 6 человек на спецсуда с подводными аппаратами. Я предложил Жене перейти работать в эту организацию. Он подумал и согласился. А жил он тогда в общежитии для медиков. Зимой 1982 г. он с группой ребят прошёл двухмесячные курсы в Академии на кафедре Сапова (у Юры Боброва). После этого он работал на буровых судах «Шашин» и «Муравленко». С приходом «Шашина» в 1982 г. я не вылезал из морей, обучая своих врачей работе на водолазном комплексе. Женька занимался в первой группе, в последующем работал самостоятельно и вдруг уволился. Вроде что-то было у него в Петрозаводске. В это время я был то ли в Баку, то ли в отгулах за работу в море и, когда вернулся, его уже не было, а куда делся, я так и не узнал.
 
       Сашу Третьякова (он сочинец) запомнил по совместному отпуску в 1958 году в Сочи. Там ещё были Сева Чернявский с женой, Саша Нецветаев, Руслан Годинов и ещё человека три из наших, но их не запомнил. Отпуск провели очень весело. Третьяков с Нецветаевым «закрывали» своими задницами Агурский водопад. Я пытался в 1981-1982 гг. разыскать Сашу Третьякова в Баку (у меня был его старый адрес), но не нашёл. Больше встреч с ним не было. Эдик Меньшутин где-то на 4-м или 5-м курсе вовлёк меня в туристическую авантюру: кажется, на Карельском перешейке проводился слёт военных туристов с эстафетой. Я должен был с полным рюкзаком пробежать метров 800 по пересечённой местности, а он с Геной Гериловичем попал на какой-то более сложный этап, на котором они должны были, кроме того, преодолевать то ли овраг, то ли речку по канатной дороге. С тех пор у меня пропал вкус к туризму. Году в 1967-68 я попал с двумя сослуживцами в командировку из Таллинна в Питер на завод в госприёмку (то ли на Мойке, то ли на канале Грибоедова) и там встретил Эдика. Похоже, он там служил. Больше мы с ним не встречались.
 
       С Юрой Носовым учились в одном взводе. После 2-го курса вместе с ним и, кажется, с Игорем Кравченко попали на моряцкую практику в Таллинн на один тральщик, который стоял на ремонте в заводе. Там и пробыли весь период «практики», по полдня загорая в заводском бурьяне недалеко от нашего 100-тонника. В 1959 году вместе попали в период врачебной практики на крейсер «Ушаков», который тоже стоял в ремонте на заводе в Росте под Мурманском. По-моему, нам сопутствовали также Игорь Кравченко и Саша Орлов. Гуляли по Росте, которая тогда была не районом Мурманска, как сейчас, а отдельным посёлком, который сообщался с Мурманском одной длинной мрачной дорогой вдоль сопок  и второй – вдоль залива. Пили пиво перед обедом в столовой возле Дома офицеров. Потом нас перевели в Североморск на какой-то действующий крейсер, на котором оказался Коля Ермилов. На этом корабле мы сходили в море на учебные стрельбы и вернулись в Росту.
С Лёвой Сусиным мы учились в Архангельске на КУМСе, я об этом упоминал ранее. А через несколько лет – неожиданная встреча в Ташкенте. Побывал у него дома: жена, двое детей. Потом встретились снова на следующий год: я тогда много ездил по соревнованиям, так как уже стал судьёй Всесоюзной категории по самбо и дзюдо. В Ташкенте был многократно, но виделись мы с Лёвой только дважды. После курсов он списался с флота и какое-то время служил где-то под Архангельском в морской авиации. Потом демобилизовался, уехал в Ташкент, работал, если не ошибаюсь, на кафедре психологии автодорожного института и даже получил степень кандидата мед. наук.

        Диму Гаврилюка встретил в Москве на эскалаторе станции метро «Динамо»: я обедал в тот день в гостинице «Советская» недалеко от метро и пошёл после обеда в сторону станции, а Дима служил в этом же районе в какой-то конторе, связанной с космонавтами. Знаю, что он рано умер от опухоли головного мозга.
В 1965 году, когда я был на КУМС по спецфизиологии, на празднование 23 февраля мы с однокурсниками собрались у Бори Глушкова, которого после завершения курса в Академии взяли на работу в лабораторию на кафедре нервных болезней. Народу набралось много, даже не понимаю, как мы все уместились в его квартире. В какой-то момент, вспоминая отсутствующих друзей, кто-то высказал предположение, что Станислав Яковлев, служивший на Камчатке, уже умер. Мы все встали и молча осушили рюмки в память о товарище. Вдруг распахивается входная дверь, которая на всякий случай не закрывалась, и входит живой Стас собственной персоной. Вот это была сцена! Сначала все онемели, а потом возник взрыв восторга, а Стас долго не мог понять, что, собственно, произошло.
 
       С Виктором Шияном виделись в Таллинне и недолго переписывались, когда он служил в Калининграде в аварийно-спасательной службе. С Борисом Догадиным тоже переписывались. Он служил сначала на Русском острове, а потом во Владивостоке и даже получил должность офицера отдела медицинской службы Тихоокеанского флота. Когда я был на КУМСе в 64-65 годах, разыскал Колю Ермилова, который был уже гражданским человеком и работал хирургом в больнице г. Приморска Ленинградской области. Городок и больница небольшие, он «главный» хирург и поэтому на постоянном дежурстве, т. е. при необходимости ему звонили и приезжали за ним в любое время суток. Я пробыл у него два дня, как раз субботу и воскресенье, и, слава Богу, вызовов не было. Володю Тюленева встретил один раз в Полярном на ступенях единственного в городке кинотеатра. Но пообщаться не удалось, т.к. он был в доску пьян: весь офицерский состав лодок, готовившихся к переходу Северным путём на Дальний Восток, пьянствовал перманентно в течение всего подготовительного периода, несмотря на «сухой закон». Известно, что в последующем он получил должность хирурга во вновь сформированном гарнизонном госпитале в Западной Лице. С Валей Таматориным мы повидались в 80-х годах в Ленинграде в 1-м военно-морском госпитале. Я позвонил ему предварительно, и оказалось, что в этот день он дежурит по госпиталю (он там командовал кожно-венерическим отделением). Но я подъехал к нему вечером, мы уединились в его кабинете на отделении, и я у него значительно сократил запасы ректификата в то время, когда он сам мог себе позволить, будучи дежурным, только пару рюмок. С Толей Ободовым встречался в Питере, когда он работал врачом в клубе «Зенит», а я приехал со своей командой к ним зимой 1987 или 1988 года на какой-то турнир в закрытом помещении. С Димой Медведевым неоднократно встречался в Таллинне, где он работал в судебно-медицинской экспертизе. Потом он перебрался в Минск. А я летел в 88-м году куда-то с футбольной командой с посадкой в Минске, и у нас образовался большой перерыв между рейсами. Я успел побывать у него дома на улице Ландера. После этого мы с ним больше не встречались.

       С Борей Ефремовым дружили все 6 лет в Академии. Вместе посещали секцию самбо при Ленинградском Доме офицеров. Иногда даже на 2-3-м курсах подрабатывали с ним в показательных выступлениях в составе спортивной бригады ЛДО. По субботам и воскресеньям наш тренер Виднев возил нас по воинским частям и военным училищам. Каждый раз за выступления нам выдавали по 10 рублей, что по тем временам было совсем неплохо. С 4-го курса это всё прекратилось, т.к. времени на такие мероприятия уже не оставалось. После выпуска нам встречаться с Борей не пришлось. Но в Таллинне я несколько раз виделся с его старшим братом Анатолием, который был на 6 лет старше нас и в мою бытность исполнял должность начальника кожно-венерического отделения в военно-морском госпитале. 
В общем, встречался я после выпуска из Академии со многими товарищами, но накоротке, или переписывался. К сожалению, обо всех в этом сочинении не расскажешь. Всем друзьям от души желаю здоровья и попутного ветра в парусах!               




                Ю. Антонишкис. Примечания.

        Описывая свои взаимоотношения и встречи после выпуска из Академии с отдельными, весьма близкими друзьями, Женя Розов затруднился рассказать о завершающем этапе их жизни. Поскольку эти товарищи были очень хорошо известны всему курсу, а сведения об их уходе почти нигде не всплывали, мы посчитали возможным присовокупить к тексту некоторые, ставшие известными детали их биографий.
 
       Коля (Николай Иванович) Ермилов. До призыва на военную службу Коля успел окончить медицинское училище. Поэтому на флоте он проходил срочную службу в должности фельдшера и в Академию пришёл уже как «морской волк» с лычками на погонах старшины первой статьи, так что все годы учёбы числился в командном составе. Известно, что на третьем курсе он начал заниматься в научном кружке на кафедре оперативной хирургии под руководством преподавателя доцента Феликса Баллюзека. Баллюзек подобрал в свою группу нескольких одарённых и активных ребят и вовлёк их в интереснейшую работу, которую группа продолжала уже в клинике госпитальной хирургии Академии: они в конечном итоге разработали первую в Ленинграде систему искусственного кровообращения, в которой хирургия крайне нуждалась. Именно поэтому, на наш взгляд, Коля Ермилов был единственным из золотых медалистов, который остался служить в Академии непосредственно после выпуска. К сожалению, несомненно талантливый Коля был человеком с очень большим самомнением и не всегда считал себя обязанным считаться с этикетом и требованиями Устава военной службы. Это толкнуло его на грубый проступок, который не удалось скрыть. По этой причине он был в 1961 году отчислен из Академии и направлен служить на Северный флот в посёлок Гремиха на должность хирурга медслужбы плавбазы «Аксай». Там он продолжал пьянствовать и вести разгульную жизнь. В 1962 году за пьянство он был уволен с военной службы. После этого он несколько лет проработал хирургом в районной больнице г. Приморска Ленинградской области, в котором Е. Розов и встречался с ним в последний раз. Затем Н. Ермилов сумел каким-то образом поработать в Средней Азии (отрезок его жизни, оставшийся нам неизвестным), а в 1970 году по чьей-то протекции он получил должность хирурга в богатейшей медсанчасти г. Обнинска Калужской области, которая обслуживала сеть спецобъектов города. Судя по всему, поведение Коли сохраняло прежние черты. Но в 1976 году у него диагностировали шизофрению, и с 1977 года сведения о нём обрываются.

        Боря (Борис Иванович) Ефремов. После выпуска стал служить в подплаве Северного флота, и в 1962 году был назначен на должность начальника мед. службы строившейся перспективной атомной подводной лодки с реактором жидко-металлического типа. После вступления в строй лодка получила базирование в посёлке Гремиха Мурманской области. Как всегда, новые проекты кораблей долго и трудно осваиваются и очень часто с трагическим концом. Так и этот фантастический корабль вначале перенёс устранимую аварию, а в 1968 году произошла крупная авария, положившая конец его существованию, с переоблучением всего экипажа. При обследовании в спецотделении главного госпиталя Северного флота Боре Ефремову был поставлен диагноз острой лучевой болезни первой степени. К сожалению, у большинства пострадавших в таких авариях, даже при лёгких формах поражения, в наибольшей степени страдает психика: ведь теперь доподлинно известно, что лёгкая форма лучевой болезни может закончиться, как обычная болезнь, без значительных последствий. Но для Бори лучевая травма оказалась фатальной. Он был признан негодным к службе на объектах с радиационной угрозой, был переведён на должность флагманского врача бригады дизель-электрических подводных лодок в Крым, в г. Феодосию. Однако, не удержался и попал в зависимость от алкоголя. В ноябре 1976 г. был уволен в запас. Какое-то время работал врачом в Феодосийском бюро путешествий и экскурсий. Умер в 1989 году.
 
       Костя (Константин Григорьевич) Сотников. Как писал Женя Розов, во время службы на Дальнем Востоке, Костя прославился удачной операцией на подводной лодке в подводном положении. В награду он получил назначение на должность старшего ординатора в клинике военно-морской хирургии Академии. К сожалению, нет никаких точных дат, но до исхода 60-х годов Сотников «погорел» на употреблении и сбыте наркотиков. В связи с этим в 1970 году был уволен из Вооружённых Сил. В 80-х годах он оказался на должности заведующего хирургическим отделением центральной районной больницы г. Всеволожска Ленинградской области, районным хирургом. Судя по всему, работал он успешно, в связи с чем был награждён орденом «Знак Почёта» в 1983 году. В 2003 году у него заподозрили рак простаты. Операция в урологическом отделении Областной клинической больницы в июне 2003 года диагноз онкологического заболевания не подтвердила, но при операции был повреждён мочевой пузырь, что вызвало жестокий перитонит, в результате которого развилась спаечная кишечная непроходимость. Его ещё дважды подвергали полостной операции с новыми осложнениями. Более того, пропустили инфаркт миокарда. Ввиду образовавшегося большого пролежня в области крестца, его перевели для кожной пластики в ожоговый центр в г. Токсово, в котором К. Сотников в ноябре 2003 года скончался от повторного инфаркта миокарда.