Смерть-48

3 книга:
«Нет, мягкой ссора была.  Только кажется, что бушевал - всё внутри осталось. Никто  убитым, а значит и обиженным, себя чувствовать не должен». (Но думать надо о том, что можешь умереть!)

Комм:
Даже от мягких и вежливых ссор слишком много умирает любви и симпатии (а бушует уже ненависть) Чудовищное несовершенство человеческих взаимоотношений!

2 книга:
Послание к Римлянам 7 гл 2-Зст. Вспомнил Ницше: "Бог умер, выходите за другого мужа".

Комм:
Какого из трех Богов имел в виду этот жалкий сумасшедший? Боги действительно умирают в человеке, но – на три дня, но – заменяясь другим Богом из Троицы… (Но Троица дьяволов тоже существует? В деревне он – убийца, а в городе – пидарас?!)

ЦИТАТЫ:
Спайкер украл  кожан  за  110  фунтов. Радуется,  как  ребенок. В кожане  с капюшоном стал похож  на смерть.  Схема действия -- крайне наглая -- вошел, надел и вышел.

Комм:
Во что верить, в дьявольскую искушенность Запада или в его же ангельскую наивность? Искушенность порождает богатство, богатство порождает наивность? (наивность порождает бедность, бедность порождает искушенность…) Искушенное богатство образует спрос на ангельскую наивность (мол, чего не имеем – купим). Старый империализм образует устойчивый спрос на молодую демократию (оскалы капитализма пугают покупателей!)

Все проще: на Западе вечно экспериментируют, в том числе, и с торговлей, в том числе и наивной доступностью, демократичностью… Потом внесли поправки и теперь все свободно доступные вещи снабжены электронными бирками, а в зале находятся сотрудники и камеры (при западной бдительности всех воров отловили, наверное, еще и до электроники – к тому же, при тамошних перспективах как-то рисковать будут только отбросы… - и выгодней рискнуть, чем нанимать дорогую дополнительную охрану…)

Инет, Куропаткина:
Началась гражданская война. Семья Блоков временно оставила в стороне размолвки и сплотилась перед новой бедой. Вспоминая эти страшные дни, Блок угрюмо писал в своем дневнике: «Мороз. Прохожие несут какие-то мешки. Почти полный мрак. Какой-то старик кричит, умирая с голоду…»

В 1921 году Блок заболел. Вероятно, причинами этого стали и творческий кризис, и голод, который поэту пришлось пережить во время гражданской войны, и серьезное истощение нервной системы.

Алянский писал в своем дневнике: «Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни.

Так прошло несколько недель. Врачи, которых приглашали к Блоку, лишь беспомощно разводили руками. Алянский, в очередной раз побывавший у постели больного, уже не сомневался в скорой смерти друга.

Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати, и швырнул их с силой о печку».

Когда Алянский в очередной раз пришел к Блоку, он стал свидетелем того, как поэт совершенно спокойно, без малейшего волнения на лице или в голосе собрал и сжег свои записные книжки. Мемуарист был потрясен: «Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался совершенно спокоен и даже весел. И этот “безумный” акт в спокойном состоянии особенно потряс меня».

Блок, к ужасу своих друзей и родных, угасал буквально на глазах и с каждым днем вел себя все более непредсказуемо и ненормально. Наверное, здесь в полной мере проявилась наследственность, полученная его отца, Александра Львовича, который даже в здоровом состоянии не отличался спокойным нравом и зачастую вел себя нелогично.
Под влиянием болезни Блок превратился с нервного агрессивного деспота, который своими постоянными выходками изводил окружающих его людей. Скорее всего, это происходило вследствие нарушений психики, которые уже давно подтачивали здоровье поэта. Впрочем, время от времени Александр брал верх над своей болезнью, и тогда в семью Блоков возвращался жизнерадостный доброжелательный Саша, всегда внимательный к окружающим и вдохновенно рассматривающий лица окружающих его близких людей.

Алянский затем рассказывал: «Он пригласил меня сесть, спросил, как всегда, что у меня, как жена, что нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил, как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
– Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу, – повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза.

Врачи, лечившие Блока, по словам Георгия Иванова, «так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен

 одной из официальных версий болезни Блока были прогрессирующая деградация нервной системы и последующее сумасшествие. Скорее всего, этот слух распространили большевики, опасаясь реакции общественности на поэму «Двенадцать». В пользу этого предположения также говорят постоянные просьбы Блока уничтожить все экземпляры этого произведения. За пару дней до смерти он в один из кратких моментов просветления умолял жену: «Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги».

Уже в первых числах августа Блок перестал приходить в сознание, иногда бредил и кричал. Врач А. Г. Пекелис, на протяжении всего хода болезни наблюдавший Блока, в своей «Краткой заметке о ходе болезни» писателя заключил: «…Процесс роковым образом шел к концу. Отеки медленно, но стойко росли, увеличивалась общая слабость, все заметнее и резче проявлялась ненормальность в сфере психики, главным образом в смысле угнетения… Все предпринимавшиеся меры лечебного характера не достигали цели, а в последнее время больной стал отказываться от приема лекарств, терял аппетит, быстро худел, заметней таял и угасал и при все нарастающих явлениях сердечной слабости тихо скончался».

Внимательно изучив медицинские документы и мемуары друзей Блока, исследователи пришли к выводу, что Александр Блок «погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков. Подострый септический эндокардит – это „медленно подкрадывающееся воспаление сердца“. Развившись, это заболевание привело к закупорке сосудов внутренних органов и мозга, конечностей и кожи. Затем развилось воспаление головного мозга. Ситуацию, несомненно, ухудшило присутствующее у Блока психическое перенапряжение, приведшее к сумасшествию.

Последними словами, которые Блок написал в своей жизни, была строчка в его дневнике: «Мне пусто, мне постыло жить!».

Комм:
У него и стихи  какие-то странно пустые и постылые! (хотя и ими я в какой-то момент увлекался – когда барахтаешься, хватаешься за всякие вокруг плавающие предметы, пенопласты, мусор, а то и прямое говно… Блок пенопласта – да…) И слово «пустота» с синонимами у него, наверняка возникают чуть ли не на каждой странице?! Он лишь признался в своей пустоте только в самом конце…. (зато в пустоте виднее всякие дуновения, отблески, оттенки, шепоты и прочая таинственная прелесть)

Я только жду условного виденья,
Чтоб отлететь в иную пустоту.
 
Там сумерки невнятно трепетали,
Таинственно сменяя день пустой.

И стало ясно, кто молчит
И на пустом седле смеется.

Показал мне дорогу пустынную,
Уходящую в темный лес.

Она взманила,
Земля пустынная!

И т.д. и т.п. – это еще только самое начало его сборника (советую так же проверить слова «ничто», «тоска», «уныние» и всякое такое)

 Причина болезни в ослабленном и поврежденном – в том числе, и ревматизмом, столь мне знакомом! -  сердце и наличии бактериальной инфекции на нем… Советуют, в частности,  закалку организма! …Не было ли у Блока порока сердца? Вполне возможно, что после гражданской даже в Питере почти не осталось хороших врачей, и их не хватало уже на поэтов – зато инфекций было в достатке…

(Порассуждал на эту тему и сразу в сердце закололо!)

3 книга:
Одна бабуся спрашивает другую о третьей по телефону – мол, как она? звонит? «Звонит» - отвечает. А между тем я доподлинно знаю, что она уже умерла! Выходит, одна умерла, другая с ума сошла, а у третьей ужасный склероз - знает не хуже меня, что умерла - ведь это мать моя! (Не помню, как разрешилось недоумение – скорее всего, банальное совпадение имен…)

Комм:
Ань сотни, Люб и Маш, Наташ и Татьян десятки… (слишком неудивительны наши имена – а ведь никто не мешает быть хоть в этом удивительным!)

2 книга:
Конечно,  Бог не умирал персонально за меня - это дичь, я - ничто - Он умирал за всех, но дело в том, что Он равен всем, так что это всё равно, как если бы за каждого из нас умер пусть не Бог, но человек. Человек Иисус умер лично за меня...

Комм:
Бог равен всему человечеству? «Вы - тело Мое»…. Бог-отец умер и из Его гниющего тела, как муравьи, поползли человеки, Бог-сын умер и муравьи получили шанс обрести душу и стать нормальными людьми, Бог-дух умер и каждый нормальный человек получил шанс стать богом всезнающим и летающим… Эти Трое зачем-то решили размножиться, вырастить на нашей планете великое множество своих подобий… - но местный бог под названием смерть», под названием «дьявол» этому воспротивился… - не зная, что подобное сопротивление  тренирует и закаляет новых богов… – впрочем, и убивая немало… (если честно -  чуть ли не всех…)

ЦИТАТЫ:
Другие о Чикатило:
Отец убитого 12-летнего мальчика:
У меня просьба к суду есть. Не надо его приговаривать к смерти. Не надо. Пусть будет 15 лет. Пусть меньше. Но тогда из казематов КГБ, где его так долго прячут, он попадет к нам.

Комм:
Возможно, в тех краях обитали: 1 полный Чикатило, 12 половинок, 144 четвертинок – и сто тысяч просто кровожадных мужиков…

Инет, Куропаткина:
Однажды на вечере у генеральши Верзилиной Лермонтов в присутствии дам отпустил какую-то новую шутку, довольно острую, над Мартыновым. Что он сказал, мы не расслышали; знаю только, что, выходя из дому на улицу, Мартынов подошел к Лермонтову, и сказал ему очень тихим и ровным голосом по-французски: „Вы знаете, Лермонтов, что я очень часто терпел ваши шутки, но не люблю, чтобы их повторяли при дамах“, – на что Лермонтов таким же спокойным тоном отвечал: „А если не любите, то потребуйте у меня удовлетворения“… Больше ничего в тот вечер и в последующие дни, до дуэли, между ними не было, по крайней мере нам, Столыпину, Глебову (другим секундантам) и мне, неизвестно, и мы считали эту ссору столь ничтожною и мелочною, что до последней минуты уверены были, что она кончится примирением».
Друзья, в том числе и князь Васильчиков, пытались помирить Мартынова и Лермонтова, но им это не удалось. Однако все они до последнего были уверены, что дуэль закончится примирением. Но прошло три дня, а примирение не состоялось. Считается, что одной из причин были слова Лермонтова «потребуйте от меня удовлетворения». Вызов сделал Мартынов, но после того, как Лермонтов сам предложил это. Значит, именно Лермонтов считал себя пострадавшим, и извиниться должен был Мартынов. Однако именно Мартынов считал себя обиженным. Как бы то ни было, примирение не состоялось, поединок был назначен, условия оговорены.

князь Васильчиков: «15 июля часов в шесть-семь вечера мы поехали на роковую встречу; но и тут в последнюю минуту мы, и, я думаю, сам Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что, обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки и поедут… ужинать.

Когда мы выехали на гору Машук (близ Пятигорска) и выбрали место по тропинке, ведущей в колонию (имени не помню), темная, громовая туча поднималась из-за соседней горы Бештау.
Мы отмерили с Глебовым тридцать шагов; последний барьер поставили на десяти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на десять шагов по команде “марш”. Зарядили пистолеты. Глебов подал один Мартынову, я другой Лермонтову, и скомандовали: “Сходись!”

Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру и выстрелил.
Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненые или ушибленные.
Мы подбежали. В правом боку дымилась рана, в левом – сочилась кровь, пуля пробила сердце и легкие.

Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы решили позвать доктора. По предварительному нашему приглашению присутствовать на дуэли доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю дурной погоды (лил проливной дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал на том же месте, где упал; около него Столыпин, Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к коменданту объявить о дуэли. Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте, разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели вечную память новопреставленному рабу Михаилу.

Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким оставили при убитом. Как теперь, помню странный эпизод этого рокового вечера; наше сиденье в доле при трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому что извозчики, следуя примеру храбрости гг. докторов, тоже отказались один за другим ехать для перевозки тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращался…
Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить его в сторону, хотели его приподнять от этого движения, как обыкновенно случается, спертый воздух выступил из груди, но с таким звуком, что нам показалось, что это живой и болезный вздох, и мы несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив».

Так трагически закончилась дуэль между Лермонтовым и Мартыновым. Было проведено не одно расследование для выяснения обстоятельств смерти, но новых подробностей обнаружено не было. По всей видимости, это была трагическая случайность, ведь Лермонтов не любил дуэлей.

история отношений между Лермонтовым и Мартыновым не совсем обычна. Их знакомство состоялось в конце 20-х годов XIX века. Известно, что Лермонтов, еще будучи учеником пансиона, посещал дом Мартыновых, дружил со своим ровесником Николаем, был в хороших отношениях с его сестрами Натальей и Юлией. Затем, будучи исключен из университета, он поступил в школу прапорщиков, где в то время учился Николай Мартынов.

И в то время, и впоследствии они представляли собой две противоположности. Сослуживец Мартынова В. А. Бельгарт вспоминал: «Он был очень красивый молодой гвардейский офицер, высокого роста, блондин с выгнутым немного носом. Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел романсы и все мечтал о чинах, орденах и думал не иначе, как дослужиться на Кавказе до генеральского чина».

В то же время М. Тургенев так описывал М. Лермонтова: «В наружности Лермонтова было что-то зловещее и трагическое; какой-то сумрачной и недоброй силой, задумчивой презрительностью и страстью веяло от его смуглого лица, от его больших и неподвижно темных глаз. Их тяжелый взор странно не согласовывался с выражением почти детскости нежных и выдававшихся губ. Вся его фигура, приземистая, кривоногая, с большой головой на сутулых плечах, возбуждала ощущение неприятное, но присущую мощь тотчас сознавал всякий».

Карьера Мартынова шла очень успешно, и в 1841 году он вышел в отставку в чине майора, Лермонтов же все еще оставался прапорщиком.

Отношения друзей были сложными. Рассказывали, что Лермонтов держал себя с Мартыновым довольно надменно, звал его Мартышкой, часто писал на него эпиграммы. Почему же они продолжали общаться друг с другом, оставались друзьями? Да и можно ли такие отношения назвать дружбой?

По всей вероятности, Мартынов преклонялся перед гением Лермонтова. Об этом говорит и то, что Мартынов упорно стремился походить на Печорина. Выйдя в отставку, он резко изменил свою внешность, чтобы усилить сходство с литературным героем: отрастил бакенбарды, нарядился в черкесский костюм, везде носил с собой огромный кинжал. Кроме того, он стал мрачным, суровым и молчаливым. Перемена была такой разительной, что многие знакомые, увидев его, пугались.

Лермонтов часто смеялся над другом, но Мартынов почему-то все прощал ему. Однако, по всей вероятности, чаша терпения переполнилась, почитание таланта обернулось ненавистью, что и стало причиной такого трагического финала. Васильчиков вспоминал, что Лермонтов незадолго до поединка говорил: «Нет, я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что чувствую, что рука моя на него не поднимется». Затем он добавил: «Я стрелять не хочу! Вам известно, что я стреляю хорошо, такое ничтожное расстояние не позволит мне дать промах». И действительно, Лермонтов стрелял прекрасно, намного лучше Мартынова. Тот, прекрасно умея фехтовать, стрелять из ружья, что необходимо для военного, пистолет в тот день взял в руки третий раз в жизни…

Вероятно, Лермонтов был уверен в счастливом исходе дуэли, Мартынов же попал ему в сердце по чистой случайности. Сам он говорил: «Злой рок судил мне быть орудием воли Провидения в смерти Лермонтова, я уже считаю себя не в праве вымолвить хотя бы единое слово в его осуждение, набросить малейшую тень на его память».

Комм:
 Мартынов просто учился стрелять, он и сам не верил в попадание, никто не верил… (но Лермонтов в произведениях своих вовсе не выглядит ироничным и желчным, издевательски к людям настроенным – он же романтик?…Он и в этой нелепой дуэли бравировал из романтизма – и, конечно, потом рассчитывал все «сверху вниз» описать! А Мартынов этого как раз опасался! Но если бы Лермонтов извинился бы, как, конечно, должен был, их дружба бы только окрепла… Из литературных соображений Лермонтов играл человеком… Он схватил «звезду» и слишком уж не снисходил к «дуракам»… Зеленый был, совсем еще не мудрый – жаль, что таким доверяют пистолеты…)

3 книга:
Они чего-то важного не понимают, и эта путаница в головах заставляет их выдумывать сложности, чтобы оправдать свое непонимание и иметь право считать себя умными - замкнутый круг! А чтобы жить устойчиво,  становятся всё более воинствующими бюрократами на работе. Внутри развал – так извне ты на него даже не дыши! Умерщвляют себя, чтобы лучше, беспощадней воевать – но за что война, когда уже себя убили?! Т.е. вначале человек просто что-то не понял, а в конце он уже слетает с осей и пускается во все тяжкие…

Комм:
Да, всякая война во многом уже загробная. Война лишь мертвецам не страшна и лишь их же манит, как сильный  способ оживиться… Лично я готов воевать лишь за собственный дом; за собственную улицу - уже нет… Впрочем, пресса может меня настрополить, и я сунусь в битву за страну, а там ведь только сунься, болото там такое, что вмиг увязнешь в дружбе фронтовой – и не покинешь уж «товарищей», не выкажешь подлого страха; да и расстреляют дезертира, не разбирая, что я, допустим, слишком поумнел… Хотя и дрянь-война, и победу в ней потом очередному суке Сталину припишут, который под пулями ни разу не стоял… А немцы что? Собирались править миром как компьютеры живые – так мертвые компы нами, так или иначе, правят; причем в будущем, вполне возможно, править будут уже одни, без всяких там людей  (или для тех же немцев будет исключение?! допуск для обслуживания  к рассосредоточенному,  как паутина, компьютерному телу – у которого никто не знает где блуждает голова, ибо повсюду миллионы аппаратов выдают себя за оную…)

2 книга:
Переложение Послания к Римлянам ап. Павла
6 гл.: Мы  умерли для греха, мы погреблись с Христом крещением в смерть,  чтобы и воскреснуть с Ним и ходить в обновленной жизни. 

Комм:
Обновить свою жизнь можно только в воде или в беге – в иных состояниях, пока не начал ты к ним привыкать, и всей тяжестью своей в них погружаться, т.е. взрослеть прямо в беге и прямо в воде…; иначе ты будешь неуклонно стареть и двигаться к смерти. Отсюда и страсть к путешествиям некоторых – пока мир объезжаешь, есть чувство, что никогда не состаришься: постоянно другая вода, постоянно пробежки (многие, правда, настолько застыли, что их ни вода, ни пробежки, ни в целом, туризм не берет – у них белая бескровная кожа…)

Пока не умер, не говори, что ты благополучно крестился… Крестился я в смерть? процентов на 20, наверное… - жую, к примеру, жвачку сейчас, за час до этого съел двойную порцию жрачки, а через час буду смотреть телевизор – там намечена гонка… (а крещенье водой так же смешно, как крещенье болтовней! – хотя и можно насмерть захлебнуться!)

ЦИТАТЫ, Кло:
Однажды я разговаривал с мясником, и он рассказал, что наилучшее мясо получается через три-четыре дня после смерти.

Комм:
А наилучший суп через 3-4 дня после варки не получается?! Я в шоке, если честно, от таких мясников. Он ждет, когда мясо маленько протухнет?! Только компот, действительно, должен настояться сначала как следует…

Инет, Куропаткина:
Наконец, исчерпав темы, интересовавшие его ранее, или лишившись вдохновения, Мандельштам вообще перестал браться за перо. С 1925 года в течение пяти лет он не написал ни одного стихотворения и только в 1928 году опубликовал свой итоговый сборник «Стихотворения», а также прозаическую повесть «Египетская марка», главная тема которой – человек на распутье эпох.
С 1928 года в творчестве Осипа Мандельштама наблюдается застой: «…чувствую себя должником революции, но приношу ей дары, в которых она не нуждается». Он выступает за необходимость революции, но совершенно не принимает новую власть.

В 1930 году он опубликовал «Четвертую прозу», резко обличающую существующий режим, а в 1933 году инвективу в стихах (эпиграмму), направленную против Сталина («Мы живем, под собою не чуя страны…»).
Этот бунт против новой власти придал силы Осипу Мандельштаму, и он вновь вернулся к творчеству. В этот период он написал множество стихотворений о чести и совести, к которым призывали революционные «разночинцы», о новой культуре человека («Армения», «За гремучую доблесть грядущих веков…», «Сохрани мою речь…», очерки «Путешествие в Армению»).

Характер произведений поэта с каждым разом становился все более резким. Он написал эссе «Разговор о Данте», и это не могло остаться незамеченным, особенно со стороны правительства. Действительно, на поэта вскоре обратили пристальное внимание, и, наконец, в мае 1934 года он был арестован за эпиграмму и другие «антисоветские» стихи и сослан на Северный Урал, в Чердынь. Однако ссылка сама по себе ни для кого не была неожиданностью в то тяжелое время. С точки зрения исторической правды интерес вызывает не то, за что поэт был сослан, а то, кем был выдан ордер на его арест. Под ордером «на производство ареста-обыска гражданина Мандельштама» стояла подпись зампреда ОГПУ Агранова.
Агранов известен не одним подобным делом, на его совести аресты Н. Гумилёва, Н. Клюева и т. д. Незадолго до своего собственного ареста Агранов сфабриковал дело о «заговоре врагов народа» – хотел отличиться и этим себя спасти. Но это не помогло – он был расстрелян в 1938 году.

В ссылке О. Мандельштам пытался покончить с жизнью. Попытка не удалась, но поэт был отправлен на медицинское освидетельствование, результатом которого стал перевод его в Воронеж.
В Воронеже Осип Мандельштам пробыл до мая 1937 года, ведя полунищенское существование. В этот период поэт жил только благодаря помощи своих друзей и жены. О своей жене он говорил: «Тем, что моя “вторая жизнь” еще длится, я всецело обязан моему единственному и неоценимому другу – моей жене».

Сначала Осип Мандельштам ждал расстрела. Но неожиданно ему смягчили приговор, что привело поэта в еще большее душевное смятение. В результате он написал целый ряд стихотворений, в которых открыто принимал советскую власть и выражал готовность даже пойти на жертвенную смерть («Стансы», так называемая ода Сталину). Многие исследователи его жизни и творчества впоследствии видели в этом самопринуждение или эзопов язык.

«Стихи о неизвестном солдате» – самое необычное и «темное» стихотворение Осипа Мандельштама тех лет, в нем поэт раскрывает картину революционной войны, показывает истинный смысл выживания человечества и всего мирового разума.

О. Мандельштам был уверен, что «ода» поможет ему спастись, утверждал, что «это была болезнь», и стремился ее преодолеть. Его ссылка закончилась, и, возвратившись из Воронежа, поэт около года жил в Подмосковье. Но это не принесло ему ни счастья, ни душевного покоя: он продолжал ожидать репрессий, его жизнь, по собственным словам, проходила «как в страшном сне». Наконец его ожидания оправдались: в мае 1938 года его повторно арестовали «за контрреволюционную деятельность» и сослали на Колыму.

По официальной версии, он умер в сталинском пересыльном лагере от паралича сердца. По свидетельствам очевидцев, в то время он был в состоянии, близком к сумасшествию. Однако точная дата и подробности гибели Осипа Мандельштама долгое время не были известны. Но сегодня, когда многие сведения, ранее скрытые, становятся достоянием общественности, стало известно об обстоятельствах гибели поэта.

Так, некоторое время его гибель замалчивалась. Даже свидетельство о смерти было выдано через несколько лет. Вот как об этом вспоминала Надежда Мандельштам: «В июне сорокового года брата Осипа Мандельштама, Шуру, вызвали в загс Бауманского района [г. Москвы] и вручили ему для меня свидетельство о смерти О. М. „Возраст – 47 лет, дата смерти – 27 декабря 1938 года. Причина смерти – паралич сердца“. Это можно перефразировать: он умер, потому что умер. Ведь паралич сердца это и есть смерть… и еще прибавлено: артериосклероз… По сведениям Хазина, Мандельштам умер во время сыпного тифа».

Кто же такой Хазин, о котором упоминала Надежда? Это доктор, который хорошо знал Мандельштама, так как лечил его в лагере. Он сообщал, что в тюрьме у поэта окончательно помутился рассудок. Его пришлось положить в больницу для душевнобольных, но и там его болезнь прогрессировала. Он всего опасался, отказывался от еды, подозревая, что в ней яд, и очень сильно похудел. Отказываясь от полноценного питания, он собирал объедки на помойке, где и заразился тифом. В то время в лагере не было лекарств от этой болезни, и его не смогли спасти.

Один из лагерников, с которым сидел Осип Мандельштам, также вспоминал: «Однажды, несмотря на крики и понукания, О. М. не сошел с нар. В те дни мороз крепчал… Всех погнали чистить снег, и О. М. остался один. Через несколько дней его сняли с нар и увезли в больницу. Вскоре Казарновский услышал, что О. М. умер и его похоронили, вернее, бросили в яму… Хоронили, разумеется, без гробов, раздетыми, если не голыми, чтобы не пропадало добро, по нескольку человек в одну яму – покойников всегда хватало, – и каждому к ноге привязывали бирку с номерком».
 
одна из статей о смерти Мандельштама попалась на глаза Юрию Моисеенко – бывшему узнику сталинских лагерей. Он написал в газету письмо: «Как прямой свидетель смерти знаменитого поэта, хочу поделиться дополнительными подробностями…
Лагерь назывался «Спецпропускник СВИТЛага», то есть Северо-Восточного исправительного трудового лагеря НКВД (транзитная командировка), 6-й километр, на «Второй речке». В ноябре нас стали заедать породистые белые вши, и начался тиф. Был объявлен строгий карантин. Запретили выход из бараков. Рядом со мной спали на третьем этаже нар Осип Мандельштам, Володя Лях (это – ленинградец), Ковалев (Благовещенск)… Сыпной тиф проник, конечно, и к нам. Больных уводили, и больше мы их не видели. В конце декабря, за несколько дней до Нового года, нас утром повели в баню, на санобработку. Но воды там не было никакой. Велели раздеваться и сдавать одежду в жар-камеру. А затем перевели в другую половину помещения в одевалку, где было еще холоднее. Пахло серой, дымом. В это время и упали, потеряв сознание, двое мужчин, совсем голые. К ним подбежали держиморды-бытовики. Вынули из кармана куски фанеры, шпагат, надели каждому из мертвецов бирки и на них написали фамилии: «Мандельштам Осип Эмильевич, ст. 58, срок 10 лет». И москвич Моранц, кажется, Моисей Ильич, с теми же данными. Затем тела облили сулемой. Так что сведения, будто Мандельштам скончался в лазарете, неверны».
 
«”Дело Мандельштама” ведет “Христофорыч” – известный в московских литературных кругах оперуполномоченный Николай Христофорович Шиваров, на протоколе допроса – его имя… Давил психологически (на О. Мандельштама) – угрожал, насмехался, шантажировал: говорил, что Мандельштам загубил своих родных. Он на подследственного смотрел как на вошь, держался сверхчеловеком, заявлял, что “страх полезен поэту”, рождает новые эмоции. Впрочем, Мандельштам был не из тех, кто способен конспирировать, отпираться. На первом же допросе сознался, что крамольные стихи написал он. Шиваров достал текст – Мандельштам сам внес поправки. Признался, что в юности был членом эсеровской партии. Назвал людей, которым читал стихотворение… Потом в разное время были арестованы три человека (из названных О. Мандельштамом) – Владимир Нарбут, Лев Гумилёв и Борис Кузин. Но интересно, что ни у кого из них в деле, насколько я знаю, эпизод с мандельштамовским стихотворением не фигурировал… Мандельштам, конечно, не был физически смелым человеком – с нормальной точки зрения. Боялся высоты. Панически боялся милиционеров. Многого боялся. Но при этом иногда совершал поступки, на которые ни у каких смельчаков решимости не хватало. В 1918 году знаменитый эсер-чекист Блюмкин хвастался в компании всевластием: достал стопку смертных приговоров, потряс в воздухе. Мандельштам подскочил, выхватил эти приговоры, порвал. В 1928-м вступился за совершенно незнакомых людей – пятерых безвинно арестованных стариков-бухгалтеров, пол-Москвы поставил на ноги.

Комм:
 Люто ненавидел и люто боялся – такое сочетание свело его с ума (если он и был – что вряд ли!…) К тому же, слишком хрупки тепличные неработающие поэты для тюрьмы, для зимы (для тюрьмы зимой!)

Блюмкин, разумеется, в компании евреев хвастался… - и как «своего», Мандельштама простил… Так же хотелось бы знать фамилии «стариков-бухгалтеров» - тоже все «свои», наверное…

Итак, евреи по лютости своего характера все время сами будят лихо, которое потом сами же не могу вынести – по причине тепличности своей натуры… Но я и сам такой?! на диванах мы все гневливы и болтливы  чрезвычайно и требуем самых жестких мер… – или же напротив, революций…

3 книга:
«И зверь должен умереть, чтобы мог родиться бог – возможно, все звери должны в конце концов исчезнуть?!» - «Или размножиться, как Его подобия…»

Комм:
И зверей, и деревья Бог тоже явно по своему образу и подобию творил… Все сотворенное – Его подобия… Уничтожение творений – оскорбление для Творца… (как и пренебрежение ими, как и попытка что-то им противопоставить…)

2 книга:
Холоден смерти белый цветок…

Радость умерла, а белый цветок остался…

Умерла душа-хозяйка, белый свет – на похоронах холодные белые цветы…

Вдоль плетня иду на похороны. Над плетнем льдинками белые цветы…

Комм:
Да, белые цветы для меня иной раз страшнее, чем белые халаты…; и холодных красавиц я всегда боялся –правда, такие в автобусах не ездют… (чем богаче баба, тем и холоднее?)

ЦИТАТЫ, Вознесенский:
Тут так трагически совпало: когда Мерилин Монро покончила с собой, то сообщение о ее смерти в одной из французских газет было на соседней с моими стихами странице и мои стихи просвечивали сквозь ее лицо.

Комм:
В журналах и  газетах ежедневно подобный свальный грех (каждый раз, похоже, проверял, нет ли в журналах с ним какой-то бабы рядом – и, само собой, кто там из «своих»…)

Инет, Куропаткина:
…В эти годы Николай Клюев проявлял симпатию к семнадцатилетнему художнику-графику А. Н. Яр-Кравченко, которому он посвятил большое количество своих стихотворений.

В середине 1934 года Николая Клюева перевели в Томск. Поэт очень переживал подобное отлучение от литературы. В эти годы все свои силы он направлял на восстановление своего имени и возможности издавать свои произведения. Николай Клюев писал: «Не жалко мне себя как общественной фигуры, но жаль своих песен-пчел, сладких, солнечных и золотых. Шибко жалят они мое сердце».

5 июня 1937 года в Томске Николая Клюева арестовали, обвинив в «контрреволюционной повстанческой деятельности».
В октябре 1937 года там же, в Томске поэту был вынесен смертный приговор.

Позже выяснилось, что сибирским НКВД было сфабриковано дело о «Союзе спасения России», подготавливающим восстание, направленное против советской власти. Роль одного из лидеров этого союза приписывалась Николаю Клюеву.

Ходили слухи, что настоящая причина ареста Николая Клюева заключалась в другом. Н. Клюева арестовали по доносу, и обвинялся он в измене Родине, но фактически – за гомосексуализм. Якобы в эти годы Н. Клюев обратил свое внимание на поэта П. Васильева, который являлся родственником одного партийного функционера. Влиятельному родственнику не понравилась подобная симпатия, и он незамедлительно принял меры.

Расстреляли Николая Клюева в 1937 году.

Комм:
 Поучительная история…; а я-то думал, что Клюев – это что-то  народное, нарядное… (любые наряды подозрительны, когда речь идет о мужике… - как и любые смыслы, когда речь о бабе…)

У обладателей нарядов часто бывают богатые родственники, но Клюев не учел, что то время было особенное и в богачах тогда временно сидели и анти-пидарасы (матросы даже, может быть)