Очерковая проза константин воробьёв
Между тем еще в 40-х годах Константин Дмитриевич Воробьёв написал повесть «Это мы, Господи». В художественном пространстве произведения особенности художественного повествования сочетаются с документалистикой: «Ржевский лагерь военнопленных располагался в обширных складах Заготзерна. Чёрные бараки маячат зловещим видением, одиноко высясь на окраине села….Съеден с крошками земли холодный пух декабрьского снега. Высосана влага из ям и канавок на всём просторе этого проклятого квадрата! Терпеливо и молча ждут медленной, жестоко-неумолимой смерти от голода советские военнопленные…»
Главный персонаж повести лейтенант Сергей Костров близок автору стойкостью духа, позитивным настроем, вниманием и отзывчивостью к окружающим его людям. Возможно именно доброта, сострадание помогли выстоять, пережив плен, голод и истязания самому писателю:
«- Как зовут-то тебя, мил человек? - подавая Сергею консервную банку с полурастаявшим снегом, спрашивал бородач.
- Серегой, стало быть...
- Ну, добре, а меня Хведором, мил человек, Никифорычем, значит...
Ярославский я, из Данилова, может, слыхал?
Остаток дня и ночь Сергей провел в разговорах с Никифорычем. Задушевная простота и грубоватая ласковость его советов и нравоучений заставили Сергея проникнуться к старику чувством глубокой приязни, почти любви» . Знакомство Кострова со стариком Фёдором Никифоровичем произошло, когда Сергей пришел в себя после удара немца, забравшего у него памятный портсигар. Старик помог Сергею пережить потерю, оправиться от побоев, увидеть лица и судьбы других узников. Стремление 23-летнего персонажа выстоять, остаться офицером Советской Армии, требовательность к себе, прослеживаются в разных эпизодах произведения: «Ты наешь ведь, сердце: мы мало жили… Слышишь, моё сердце? Знаешь? Я хочу жить!» .
«Крепись, лейтенант!» , – обращается он к себе, готовя очередной побег. Путь Кострова по тюрьмам и концлагерям является ярким примером стойкости и силы духа, готовности умереть ради глотка свободы: «Я из всех на свете слов милей не знаю, чем Россия!» .
Безусловно, проза Овечкина, написанная уже после героической победы во второй Мировой войне отличается большим оптимизмом, стремлением бороться с бюрократизмом и перекосами, от произведений Воробьёва «Это мы, Господи», «Крик» (1919-75), «Убиты под Москвой» (1919-75), созданных в военные годы. Уже по датам опубликования произведений понятно, что редко к кому из писателей признание приходило настолько поздно.
В диссертационной работе Ефремовой О.В. «Типологические особенности послевоенного рассказа в отечественной литературе послевоенного десятилетия» говорится, что В. Овечкин создал «художественный очерк нового типа, синтезирующий злободневность содержания с художественным психологизмом изображения, то есть рассказ – очерк» . Среди писателей, развивавших жанр очерковой прозы названы Дорош, Троепольский, Яшин: «Их проблемные публицистические очерки положили начало развитию социально-аналитической литературы» . Имя Константина Воробьёва вовсе не упоминается. Его творчество относят к «лейтенантской прозе», в которой отражены «будни окопа» и внутреннее состояние рядового войны. При этом в характеристике авторской манеры отражена одна из особенностей очерковой прозы: сочетание психологизма, как умение выразить словом глубину переживаний персонажа, с достоверностью, порой хронологичностью описания событий. Ещё до опубликованных в 1952-56 гг. в «Новом мире» «Районных будней» Овечкина именно в хроникально-документальной повествовательной манере Воробьёвым была написана автобиографическая повесть «Это мы, Господи!» (1986) о пережитом писателем в фашистском плену. Основным временным хронотопом в повести являются тюрьма и концлагерь военного периода. Термин «очерковая проза» в годы войны не был известен, войдя в практику литературоведения после войны, в начале 50-х годов, но именно писатели «окопной правды», как их тогда называли, первыми стали интегрировать элементы документалистики в художественные пространства произведений. Так Воробьёв концентрируется на подробностях быта военнопленных, оставляя в памяти современников и потомков фактографичные подробности-свидетельства зверства фашистов, создавая хроники лагерных будней:
«В семь часов утра к лагерю приходят конвоиры и уводят пленных на работы в город. Оставшихся в лагере немцы разбивают на группы и до часу дня гоняют вокруг бараков. Тремя, четырьмя кучами по двести-триста человек топчутся, пошатываясь, по огромному кругу пленные. Немец зорко смотрит за теми, кто отвернул на уши от нестерпимого холода поля пилотки или всунул руки в карманы шинелишки. Такие отводятся в сторону, раздеваются догола и, опираясь на руки и пальцы ног, пятнадцать минут «делают мост.
– И скажи на милость, как любят они мучить людей! - печалятся в толпе» .
Сопоставим: окопная правда предполагает видение войны изнутри, без нарочитого героизма, без пафоса, но с особым вниманием к деталям и к достоверности, к мыслям, сознанию и восприятию событий рядовым солдатом, кем был и сам Воробьёв. Такая описательная манера предполагает достоверность, фактографичность, свойственные очерковой прозе. Отличие между ними лишь в объекте изображения: очерковая проза сфокусирована на буднях села, окопная – на буднях войны.
Внимание Воробьёва к отдельным деталям, к подробностям быта и распорядка концентрационного лагеря, выражает задачу автора создать не свою личную биографию, а биографию военного поколения. Стилевая манера Воробьёва была непривычной, новой для своего времени, вызывала настороженно-сдержанное отношение редакторов и издателей:
«Режим Шяуляйской тюрьмы мало чем отличался от Паневежской. Те же сто пятьдесят граммов хлеба в сутки и два раза баланда; так же не разрешалось за целый день присесть на край нар. По субботам заключенных сгоняли в тюремную католическую церковь. Помещалась она на пятом этаже в обширной и светлой комнате. В правом углу стоял довольно стройный орган. Под его звуки хор из надзирателей под управлением тюремного палача пытался петь что-то жалобное и проникновенное...» .
В редакторском послесловии к повести «Это мы, Господи» сказано, что повесть была написана в течение 30 дней во время пребывания писателя в литовском подполье после побега, по свежим воспоминаниям. В 1946 году автор предложил рукопись повести журналу «Новый мир», но получил отказ. Произведение было опубликовано уже в середине 80-х в журнале «Наш современник».
Жанр автобиографического произведения предполагает достоверность изображения, но при этом акцентируется на подробностях биографии и личности автора. Центрального персонажа повести зовут Сергей Костров. Факты биографии Сергея отражают реальные события биографии автора, но при этом художественное пространство более сфокусировано на внешнем мире, на судьбах, портретах и речевых особенностях других персонажей: «Сергей наблюдал за ножом и худым грязным лицом разрезающего хлеб и не мог понять: то ли желтоватые скулы орловца двигаются в такт ножу, то ли он нагнетает слюну, предвкушая горьковато-кислый хлеб» .
Тенденция очерковой прозы активно развивалась в 50-80-е годы не только в России, но и за рубежом. В числе представителей - американские романисты Т. Капоте (1924 – 1984), У. Стайрон (1925 – 2006). Одним из основателей nonfiction genre в американской литературе считают Марка Твена (1835 – 1910), создавшего немало очерков, эссе и рассказов. Американский писатель Норман Мейлер (1923 – 2007) известен в литературе как создатель нового этапа nonfiction genre, его роман о Второй Мировой войне «Нагие и мертвые» (The naked and the dead,1948) стал первым послевоенным произведением жанра, основанного на синтезе документалистики и беллетристики. Т. Ротенберг отмечает «обжигающую остроту» романа «Нагие и мертвые»: «История как роман, роман как история» — в подзаголовке к широко известной книге документальной прозы «Армии ночи», созданной на гребне «бурных шестидесятых», нашла предельно емкое отображение едва ли не важнейшая доминанта художнических поисков Нормана Мейлера (род. в 1923 г.) на протяжении всего его, ныне почти сорокалетнего, пути в литературе. Национальная и всемирная история, схваченная в узлах трагических ее противоречий, становилась достоянием читателей его произведений начиная с первого же, и поныне не утратившего обжигающей остроты своего разоблачительного пафоса, романа «Нагие и мертвые» (1948, рус. пер.— М., Воениздат, 1972) .
Отметим, что роман Мейлера не был принят американской критикой однозначно.
Известно, к примеру, довольно негативное мнение известного писателя Гора Видала (1925-2012): «Моей первой реакцией на роман была мысль, что это подделка. Искусная, талантливая, восхитительно исполненная подделка…Я не поменял своего мнения о книге с тех пор» Отрицательное мнение вызвано излишней нарочитостью стиля автора, который по мнению критика, позволил себе «играть с живой болью».
Повесть Воробьёва, написанная ранее, до выхода романа Н. Мейлера, наполнена реальной болью, лишена нарочитости. Достоверность. изображения сомнений не вызывает. Автор показывает события так, как видел их сам, изображая особенности внешности, речевые характеристики персонажей, манеру общения:
«- Вы русские? - обрадовался Сергей.
- Тут, дядя, со всех концов... и не принято расспрашивать - как, когда, откуда... понял?» ;
- Шесть верст до дому... Знала б мама... принесла бы картошки вареной, хлеба тоже... На шоссе мы живем... деревню Аксеновку знаете? Колей меня зовут... И как сообщить маме, вы не знаете?» .
Многих персонажей повести Воробьёв наделяет национальностью, историей, малой родиной. Упоминает, откуда они родом, передаёт подробности жизни узников, особенности поведения и говора. Внимателен рассказчик к трагедии избитого солдата, у которого «отваливаются пальцы», к истории жизни Никифоровича и других пленных. То есть автор в определённом смысле нарушает негласное правило узников «не открывать себя», не выделяться, выполняя задачу репортёра, летописца, автора концентрационной хроники, если так можно сказать.
Это его индивидуальная особенность, он так относился к людям: не фокусировался на собственной боли, пытался рассмотреть других, отразить их сокровенное, личностное. Может быть потому и выжил, что больше думал о людях, чем о себе. О Родине, о победе думал и мечтал. И чувствовал себя русским в любой ситуации. Свойственная стилю писателя очерковая манера изображения действительности формировалась в годы войны. Важно и нужно говорить о литературном новаторстве нашего земляка, как о зачинателе очерковой прозы. А также о гражданском подвиге молодого человека, сумевшего донести до потомков тяготы военной годины. В свои двадцать с небольшим лет он стал летописцем концентрационных будней, передал словом подвиг узников концентрационного лагеря. Повесть Воробьёва о стойкости духа, о братстве людей разных национальностей.
(ФРАГМЕНТ)
Свидетельство о публикации №221121300006