Ласточка

Она была на работе, когда позвонил отец.

– Приезжай, доча, – говорил еле слышно. – В голове сначала воробьи чирикали. Потом вороны каркали.

– Ничего, прилечу – будем возвращать чирикание воробьёв. Смену только отстою. Прими таблетки, успокойся. Да помирать не вздумай. Мне и без того тошно. Дома свой лазарет, двое вповалку лежат.

И тут её осенило: если сказала «прилетит» (медленно ходить ей всегда некогда), не значит ли это, что в прошлой жизни была она ласточкой? Она даже попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

Отстояла смену. Приехала с мужем к родительскому двору. Видит, из пригона через прясло мёрзлые коровьи лепёшки летают. Одна шлёпнулась прямо под ноги Егору. Ещё чуть-чуть и схлопотал бы он по шапке.

– Будь у нас ружьё, Егор, – повернулась Ласточка к мужу, – сейчас забавлялись бы стрельбой по лепёшкам. Как в фильмах богачи стреляют по тарелкам.

Ласточка тихо прошла к дому. В отличие от неё муж тихим быть не умеет, стукнул калиткой.

Старик услышал. Увидел дочь с зятем. Откинул вилы, навалился на прясло.

То-то всё – кранты ему. Шагу без поддержки ступить не может.

– Совсем помер, папа? – с лёгким сарказмом спросила дочь. – Или новую трагедию разыгрываешь?

– Ох, доча, не играю… Проживаю адские муки.

– Мне подождать, пока в пригоне порядок наведёшь? Или прямо тут и лечить придётся?

– Идите в избу. Я сейчас… Очапаюсь малость...

– Егор поможет тебе до избы дойти.

Старик махнул рукой: сам справится.

Бледная мать лежала на диване. С дочерью и зятем поздоровалась лёжа.
Ласточка принялась хлопотать вокруг неё. Измерила температуру, кровяное давление. Поставила капельницу.

Лечить больных дело для Ласточки привычное – в дневном стационаре районной больницы за день не один десяток человек через её умелые руки проходит.

Прошлась по комнатам. Всюду по коробочкам разложены таблетки. Не зная зачем, Ласточка перебрала несколько пластин – чередом шли знакомые названия. Она их сама же и покупала. Проверила шкаф и холодильник на кухне. Составила список необходимых продуктов и таблеток; чуть позже пошлёт Егора в магазин и аптеку.

Отец не возвращался.

Ласточка не вытерпела, глянула в окно. Старик привычно размеренно метал коровьи лепёшки.

– Егор, выйди к отцу. Расчепужи по всем статьям. Да прибавь от себя вне всякого стеснения. Я разрешаю. Он же не всегда понимает русский язык. Передай: если выйду я, полетят от него клочки по закоулочкам. С меня сбудется.

Егор постучал об оконное стекло раз, другой. Дед ноль внимания.

Егор раскрыл окно, окликнул тестя, пересказал угрозу. Тот молча выслушал, приставил вилы к пряслу. Схватился за поясницу, согнулся и побрёл из пригона. Медленно переступил порог в доме. Устало прошёл к дивану.

– Что, мать? – присел рядом на табуретку. – Совсем тебя прижало?

– Если ты и дальше так собираешься болеть, папа, – ударяя на слове «папа», произнесла дочь, – то меня не зови. Мне дома колготы с больными хватает. В отличие от тебя, они не прыгают по пригонам.

– Доча, разузнай-ка, можно ли меня заморозить для науки, - вдруг попросил отец. – Лет этак на двести. К тому дню, глядишь, учёные научатся человека излечивать на сто двадцать процентов.

– Нет, люди добрые, вы только гляньте на него! Мало того, что районные и краевые врачи с ним ботаются… Мне покоя нет… Он ещё и учёных решил донять своими болячками.

Строго посмотрела на отца, словно вспоминала что-то важное.

– И потом, – продолжила, заметно смягчившись, – не в сугробе же тебя замораживать. Знаешь, сколько денег надо? Мало будет вагона и маленькой тележки. Ни вагона, ни тем более в таком количестве денег в иностранной валюте у нас с тобой нет. И никогда не будет. Только пустая маленькая тележка, – то ли отчитывала, то ли отговаривала отца от сумасбродных идей (он и до болезни был с вывертами…). Скорее, говорила для собственного успокоения.

– Через двести лет проснёшься с болячками, а таких уж не будет к тому времени. Станут тебя, папа, как сейчас скелет, студентам-медикам показывать.

– Дед, а как же быть с коровой? - подал голос зять.

– А чё с ней?

– Не с ней, а с тобой.

– Не томи, зятёк. Раскрывай карты.

– Сейчас корова для тебя, как я понимаю, стимул жить. У Лидушки моей стимул всех лечить и самой при этом выстоять. У бабушки коровы нету, вот она и прихворнула в очередной раз. Но, думаю, она ошибается, будто у неё стимула нету. Он в том, чтобы дождаться твоего выздоровления. Один я без стимула. На подхвате у всех.
Егор знал: без его «подхвата» всё шло бы сложнее («Старики и своя семья без меня – что генерал без адъютанта»).

– Ты вилами работаешь, что твой самый юный внук вилкой управляется, метая пельмени в рот. Через двести лет и коров-то не останется. Цифровизация вытеснит. Разработают искусственное молоко. Как ты будешь без коровы?

Желая прихвастнуть («Эвон, каков я!»), тесть собрался браво топнуть, но скорчился от боли. (Врачи отказались оперировать опухоль. «Никакой гарантии на успех нет, а без операции ещё сколько-то потянешь, дедушка»).

– Какая же деревня без коров? Тоже мне, предсказатель, – хмыкнул старик и нахмурился.

Не желая быть побеждённым, схватился спорить с зятем о перспективах деревни. Он не умел не спорить. «Папа, – не раз говорила дочь, поглаживая его руку, стараясь успокоить, – в кого ты такой говорливый? Не водились ли у нас в роду политики?»

Старик всегда заполошный. Может, потому и живёт девятый десяток. Всю свою долгую жизнь куда-то бежал, торопился многое сделать не только за себя, но и, бывало, за других тоже. На себе проверял когда-то мимолётно услышанное: «Эх, друг мой, давно уж нету тех, кто на пенсии сидел по диванам, да на печках лежал в безделии. А я всё-то копчу белый свет». Жизнь подкидывала болячки; они были для него палками в колёсах. Не терпел больничной палаты. При первом даже неуверенном шаге рвался домой. «Как там бабка без меня?! Пропадёт ведь». Хотя всё было как раз наоборот: без бабки сам бы давно пропал (дочь с семьёй переехала в родную деревню, когда родители занемогли). Даже в старости боится остановиться. Потому и держится за корову, как утопающий за спасательный круг. Напоить, накормить, прибрать за коровой – некогда лежать. Бывало, суетится по пустякам. Но такая суета вместо отдушины – всё не без дела. Не зря хлеб ест!

Старик хватался за поясницу, морщился. Замолкая, тыкал указательным пальцем в грудь зятю: отдышусь – продолжим диспут (так он называет выяснение истины в споре).

Ласточке хотелось обнять, а не только погладить сухие жилистые руки, но отец не принимает подобную нежность. Она гнала от себя жалостливые думы. Начнёшь жаловаться – растеряешь последние силы.

Она готова была заплакать и засмеяться одновременно. Но рядом был Егор. Перед ним не желала распускать нюни: его потом сложно поставить, как она говорила, на здравые рельсы. Пурхайся потом сама не только с больными родителями и детьми, но и с крупным рогатым скотом (коровы с бычками были на полном обеспечении Егора; жену до них он не допускал). Ласточка на минуту представила себя с вилами. Мысленно засмеялась и заплакала. Было отчего. Прежде чем угомонить спорщиков, успела подумать, что в сущности Егор, как и отец при матери, рядом с ней сильный. Так она не без основания считала и сама подпитывалась силой и держала на себе две семьи.

– Хватит пургу гнать, балаболы, – проговорила незлобиво. – Давай-ка, папа, всё-таки начнём изгонять из твоей головы ворон. А тебе, Егор, пора собираться за дальние горы да за моря голубые, – подала мужу список. – Вернёшься – печку растопишь.

– Доча, может, сегодня объявим мораторий на уколы с таблетками и систему–то?
Старик устало улыбнулся.

У Ласточки больно кольнуло в сердце. Шутка отца ей не понравилась.

С опаской – не стало ли хуже? – взглянула на мать. Она дремала.

Много месяцев хочется Ласточке приткнуться в каком-нибудь уголке так, чтобы её никто не видел. И не тревожил всего лишь один денёчек. Выплакалась бы. Но такой возможности у неё нет. Она не знала, радоваться ей или грустить – всем нужна. Временами комок подступал к горлу от тяжёлых дум. «Господи, хотя бы денёк-другой дай мне, – мечтала, – потрудиться во дворе на цветочной клумбе. Как в молодости, и когда были здоровы родители и дети. Это же такая малость, люди мои дорогие, – вздыхала. – Жалко вам, что ли?» Мать однажды сказала: «Милая ты моя, у тебя, вместо крови в жилах доброта. Она повелевает твоим сердцем. Многие детей не хотят иметь, а у вас с Егором своих трое и две приёмные девочки. Ты и сама не знаешь, сколько в тебе силы».

«Бессильным живётся легче», – подумала тогда же Ласточка, однако промолчала.

– Нет уж, папа! Мораторий на ближайшее время отменяется.

Проследила, чтобы отец принял таблетки, поставила ему уколы, организовала систему.

Ласточка прошла на кухню, прикрыла дверь и уже готова была отключиться, даже смежила устало глаза, но помешал звонок сотового телефона. «Неужто что с ребятишками? Одни дома», - захолонуло в душе.

– Говорите! – поспешно ответила.

– Займи две тысячи рублей. На день рождения сходить не в чем. Кроссовки думаю купить, -– тараторил звонивший.

Слушая, Ласточка лихорадочно пыталась вспомнить и не находила ответа, кому принадлежит голос. «К любимой по морозцу в кроссовках он ходил!» – пронеслось в голове.

– Чё молчишь?

– Ты кому звонишь-то?

– Лидке. Ты же Лидка?
– Лидия Васильевна, – уточнила Ласточка.

– Так уж прямо и Васильевна. Мне и на уголь денег надо. Отдельной статьёй запиши в расходы ещё пару тысяч.

Ласточке не приходило в голову (как-то не до этого было), что человек ошибся номером телефона.

– А на подарок не попросишь?

– Вот ведь и правда – чуть не забыл.

– Мне не хватает только озолотить тебя для полного твоего и моего счастья. Золота нету. И в этом месяце вряд ли появится.

Против обыкновения – вот уж чего сейчас не ожидала! – она повеселела. Оттого, что ничего не случилось с ребятишками. Что отдыхает мать и утихомирился отец. Даже кемарит; это тоже хорошо.

Незнакомец что-то пробормотал, и разговор оборвался.

Ласточка отключила телефон, взглянула в окно.

С растопыренными крыльями по снегу смешно прыгал снегирь; будто ловил мошку.

Ласточка опёрлась на стол локтями, положила голову на ладони и залюбовалась красивой и весёлой в эту минуту птичкой.

В таком положении и нашёл заснувшую жену вернувшийся с покупками Егор.

«Для уставшей женщины, – подумалось ему, – сон на досуге есть лучшее из всех занятий».

Он тихо прошёл в кочегарку, растопил печь. На этом «час подхвата» для него не заканчивался. В двух дворах оставалось много мужской работы.