Татьяна в десять степеней

В мозг настойчивым соловьём ввинтилась трель телефона. Домашнего, только он может быть таким приятно-пронзительным и надоедливым. В самый оцепенелый дневной сон въестся. А может, сейчас уймётся? Вставать никак не хотелось, и приходить в себя — тоже. Но трель не унималась. Уймётся он, да, сейчас. Что я, свой телефон не знаю? Обречённый выдох, и вот уже трубка, сама не знаю как, у меня в руке. Но отвечать я не торопилась, голос проснуться не успел. Впрочем, молчали и на том конце провода, только резал ухо громкий «Линкин-парк». Наконец, я несколько собралась, зажгла в себе искорку сознания и хрипло пробасила:

— Я вас слушаю.

— Простите, — произнёс несколько смущённый мужской голос, — мы сейчас едем в машине; мы ищем Татьяну в десять-на-сколько-то-там превосходной степени.

Что?..

Порция абсурда спросонок как нельзя лучше освежает мозги. Как зов трубы — боевого коня. Сон слетел с меня птичкой.

— Погодите, — уже приближённым к нормальному голосом попросила я. На том конце раздалось деликатное: «Конечно, конечно...»

Так. Мужской голос едет на автомашине и разыскивает Татьяну в какие-то немыслимые десятки степеней. Собеседнику где-то лет сорок, если верить этому голосу и манере разговаривать, вполне себе интеллигентной, кстати. Звонок нелепейший, но почему-то обрывать разговор мне совершенно не хочется. И я вообще-то тоже Татьяна, хотя ни единой превосходной степени себе и не дам, не говоря уже о «десять-в-какой-то там». Но отпускать собеседника не хочется. Гм... почему же и не пообщаться.

— Эмм... несколько необычное обращение, — промямлила я, — вы не могли бы объяснить суть поконкретнее? — завершила я фразу, почему-то боясь, что сейчас он скажет: «Ах, извините, ошибка, я не тот номер набрал». Однако он не отключился. Вот только «Линкин» этот в трубке безумно мешал соображать.

— О, я даже не знаю, как бы мне конкретно и чётко объяснить, долго и трудно. Я просто звоню всем Татьянам — в надежде, что узнаю её, когда она откликнется.

Ммм... не очень приятно. Обидно, я бы сказала. Меня с ходу не признали, стало быть, «десять степеней», хотя я и понятия ещё не имею, в чём они выражаются, — точно не про меня. А голос такой располагающий, такой внушающий доверие и симпатию... Ну и ладно, к чертям десять и сто степеней, но пусть он немножко поговорит со мной!

— Вы звоните вообще всем-всем Татьянам на земле? Независимо от возраста и статуса? Почему именно Татьянам? И где вы берёте их телефоны?

Голос помолчал.

— Ах, простите, это уже технические подробности, мне не хотелось бы их обсуждать. Главное в другом — это нечто вроде того, как булгаковская Маргарита искала Мастера. Для меня это имеет не меньшее значение.

— Вы, может быть, хотели сказать наоборот — как Мастер искал Маргариту? Вы ведь явно не женщина.

— Нет-нет, я не оговорился. Какая разница: мужчина, женщина. Главное в другом: это должен быть знак судьбы. Ну помните про «эти отвратительные тревожные жёлтые цветы»?

Стало быть, знак тревоги, одиночества и отчаяния? Мне стало неловко: ну что я, право, ради прихоти играю чувствами, быть может, очень серьёзными, другого человека? В конце концов, это же точно не меня он ищет, на кой я ему сдалась, увядающая пенсионерка старше его поколением? Я не знала, что сказать. Голос тоже молчал. И только «Линкин», этот сводящий с ума «Линкин» всё еще давал знать, что он не бросил трубку.

А я вот не знаю, взяла бы я в руки тревожные цветы, чтоб выйти в мир. Может быть, и не рискнула бы. Да, наверное, не рискнула бы. Это так страшно — взглянуть в глаза неприятию тебя миром, а потом пойти к реке и утопиться, потому что «жизнь моя пуста». Мы предпочитаем спрятаться в свои раковинки и лелеять в них свою боль, забивая пустоту суетой и разной ненужной дребеденью, лишь бы не признаться себе честно: «Моя жизнь пуста», — потому что с этим придётся потом что-то делать, возможно даже, пойти к реке. А страшно.

Наверное, я произнесла всё это вслух, потому что голос подхватил:

— Да, это именно так. Но когда пустота становится больше тебя самого, страх перестаёт иметь значение. Простите, что побеспокоил вас своими дурацкими проблемами, я ведь разбудил вас, я так понял?..

— Ну... да, в общем-то, но ничего страшного, я не жалею.

— Спасибо, что уделили мне время. Теперь я стал больше верить в успех. Благодарю за знакомство. — «Линкин-парк» незаметно растаял. Трубка в моих руках, впрочем, тоже. Я открыла глаза, с удивлением обнаружив — я спала. Сон? Сон. Сон. Да и какой телефон? В этом городе у меня никогда не было домашнего телефона, а свой замечательный аппарат с невыносимо-пронзительной соловьиной трелью я отвезла почти десять лет назад полуглухой тётушке, ей он пришёлся в самый раз. Ну что ж, сон — так сон, о'кей. Я встала и пошла на кухню — пить кофе.

Но сожаление не проходило. Кто же это потревожил меня «отвратительными жёлтыми цветами»? И сколько нас таких, пестующих в своих уютных квартирах тревожные жёлтые цветы и не решающихся предъявить их миру? А может, лишь до поры? А может, и никогда. А может, только до будущей жизни?..

У кофе был вкус кофе. За окном всё было, как всегда. Сумерки, фонарь, деревья, тихо падающий снег. У соседей заныла дрель. Мало-помалу щемящее чувство отступало. Да нет, пока есть вот это всё — не так уж жизнь и плоха и пуста. Чья-то влёт вторгшаяся в сознание тревога тихо уходила, оставив после себя метеорный росчерк. Не сложился полноценный сюжет ни мелодрамы, ни комедии, ни трагедии. Да так оно и должно было быть. Так оно всегда и происходит. На этом и стоит обычная жизнь — повседневная, неяркая, но такая родная, такая своя.

Да, полить цветы. Земля совсем сухая. Жёлтые венчики совсем поникли.