Прощание с детством. Нюра

        Это был замечательный вечер, но, к сожалению, он обрывал нашу сельскую шестилетнюю биографию. Я запомнил его на всю жизнь и когда он всплывал в памяти, мне становилось грустно. Ласковое, стираемое уходящими годами видение подруги детства, вставало перед глазами. Нюра…

        Темна и тепла майская ночь. Она так хороша, что не хочется закрывать окно и ложиться спать, что сделали перед предстоящей долгой дорогой мои малолетние братья и сестренка.
         Старая раскидистая черемуха протянула мне в окошко, словно тоже прощаясь,  свои заснеженные цветением ветви. Я играю с ними и прислушиваюсь: не идет ли мама.
         Во дворе стоит «полуторка» - грузовая машина, которая рано поутру навсегда увезет нас из села, где так много пришлось пережить нам горя в годы войны – эвакуацию, голод, смерть полугодовалого Ванечки, известие о гибели маминого младшего – восемнадцатилетнего – брата Георгия и о тяжелой контузии старшего – Николая - на фронте.
         Маме, похоже,  не хотелось уезжать отсюда – днем я видел в ее глазах слезы, когда она прощалась с односельчанами, вместе с которыми вынесла на своих плечах здесь – в глубоком тылу - всю тяжесть колхозных работ. Сейчас она ушла проститься с местными подругами и засиделась у какой-нибудь из них.
         Наверно, в минуты грусти люди всегда смотрят на небо, как я сейчас. Безбрежный, цвета чернил из разбавленного свекольного сока, небесный купол, усыпанный мигающими огоньками, как поздними вечерами в окнах сельских изб от мерцающих огней керосинок, повис над старыми высокими тополями, над уже пустыми от сена и соломы поветями, над еле различимыми в темноте крышами избенок. Вокруг – ни звука. Лишь изредка пробудится от дрёмы слабый ветерок, пахнёт с тихим шелестом в горницу запах навоза, первых цветов, и быстро угомонится.
         Неожиданно за палисадником раздались шаги, слабо скрипнули отодвигаемые дощечки заборчика с потайным лазом и через несколько секунд под распахнутым окном остановилась маленькая девчоночья фигурка. Я вздрогнул от внезапного появления перед собой позднего гостя, вернее – гостьи. Это была Нюра – дочка наших соседей по улице и моя соседка по школьной парте.
         Я часто дергал её за серьги, которые очень шли к смуглому личику и которые, , она  носила не снимая, наверно, с самого младенчества.
         Девочка с завидной мальчишеской лихостью, легко подпрыгнув, схватилась за подоконник и в один миг, махом, перекинула свое тело в комнату. Я едва успел отодвинуться.
         - Меня тетя Шура прислала узнать: спите вы или нет.
         Нюра посмотрела на сопящих детей.
         - Оказывается, ты один не спишь. Об отъезде думаешь?
         - Да, - выговорил я таким тоном, что она тихонько рассмеялась.
         Мы уселись на лавке в красном - под божничкой – углу и шепотом стали говорить об отъезде, от одного упоминания о котором, обоим становилось не по себе. Скрывать этого было уже не нужно.
         - Скучно без вас будет, - глядя в темноту комнаты, тихо сказала девочка, и я услышал ее продолжительный вздох.
         - А нам без вас, … без тебя…тоже, – откровенно признался и я.
         Мы вспомнили о том, как в школе сидели за одной партой (этого хотели наши мамы), вдвоем или с друзьями готовили домашние задания, летом купались в озере, а осенью – ходили в сосновый бор за грибами и ягодами. Многие мальчишки и девчонки завидовали нашей дружбе.
         Дядя Саша – колхозный конюх – нередко брал нас с собой на озеро мыть и поить лошадей и мы  под завистливыми взглядами сверстников, боясь пошевелиться, пугливо стискивали изо всех своих силенок бока лошадей, чтобы не упасть с них, гордо проезжали через село.
         - Тили – тили – тесто, жених и невеста! – громко кричали нам вслед мальчишки и девчонки.
         Я чувствовал, как начинало потеть лицо и стараясь не смотреть на них, еще сильнее сжимал в руках гриву лошади.
         Сначала нас так дразнили ребятишки, а потом эти прозвища закрепили за нами и взрослые - матери и соседи.
         На днях Анюта призналась, что каждый раз, увидев в окно меня, тетя Лиза шутливо звала дочь:
         - Анька, встречай гостя! Твой жених идет, – и девочка, заплакав от стыда, забиралась на печь.
         И мама называла её моей невестой, чем тоже доводила меня до покраснения.
         Но детство не терпит одиночества. После уроков в школе и выполнения домашних заданий, мы оба вливались в ватагу таких же босоногих сорванцов и до позднего вечера, до неоднократных сердитых приказов матерей, носились по сельским улицам или берегу примкнувшего к селу огромного озера, окруженного камышовыми зарослями и невысокими лесистыми горами, забыв об усталости и пустых желудках…
        Иногда после обоюдных воспоминаний мы с Нюрой на какое-то время замолкали, думая каждый о своем. Я, например, о предстоящем расставании с  двоюродными братишками-одногодками Толиком и Колей, с другими родными, с  друзьями.
         - Темно-то как, - заговорила Нюра.
         - Может, керосинку зажечь?
         - Не надо.
         - Лёнь, … ты нам письма пиши, а вырастишь – приезжай. Ведь у вас в селе живет много родных.
         - И ты пиши, не забывай нас, … меня.
         - Ладно.
         Легонько дернув меня за рукав рубашки, робея, но с явным интересом, спросила6
         -Лёнь, кого из девчонок тебе вчера на перемене Колька наворожил?
         Я как будто вновь ощутил сильное рукопожатие двоюродного брата, от которого больнее всего было мизинцу. Об этом я шепотом и сообщил ему, на что он так же  тихо спросил: «Кто у нас в классе самая маленькая из девчонок?». «Аня» - ответил я.
         - Кто тебе об этом сказал?!
         - Сама увидела. Так – кого?!
         - Не скажу.
         - Ну и не надо. Сама по вашим взглядам догадалась.
         - Нюра, - после короткого неловкого молчания  дрожащим шепотом обратился я к девочке, - На прощание хочу подарить тебе сейчас самое дорогое, что у меня есть. Глядя на них, ты чаще будешь вспоминать о нашей дружбе.
         Нащупал под лавкой давно знакомую ей холщевую сумку, с которой ходил в школу, и протянул ее девочке:
         - Возьми. Внутри лежат коробок с разноцветными карандашами для рисования и аспидные – грифельные -  доска с карандашом - для ведения записей в школе и дома. Их, вместо бумаги, которую невозможно достать, где-то купила мама.
         - Я тебя и без них не забыла бы.
         Девочка бережно приняла  бесценный подарок и осторожно положила сумку на стол.
         Потом мы вполголоса говорили и говорили, перебивая друг друга, словно торопясь высказать все то, о чем завтра, при взрослых, нельзя будет даже заикнуться, или  на откровение у нас не останется времени. Под таинством ночи мы поклялись хранить нашу дружбу всю жизнь. Обещания эти были искренними, чистыми, но все же по-детски наивными –  ведь нам было только по одиннадцать лет…
        - Ты, поди, спать хочешь? – тихо спросила Нюра.
         - Не-е.
         - И я тоже. Подожду тётю Шуру, чтобы тебе одному не скушно было, а потом уйду.
         Она обернулась к окну, взглянула в сторону своего дома, слабо выделяемого на темной улице. Его окна были освещены – там тоже не спали…
        Зашла мама. Увидев, что я еще не в постели и сижу не один, засмеялась:
         - Разве уснешь, если невеста рядом.
         Я почувствовал, как краснею. Смутившись от ее слов,  Нюра вскочила с лавки и, схватив мой подарок, бросив на ходу:
         - До свидания, - выскочила за дверь…
        Утром, еще до появления зарницы, у ворот собралась добрая половина сельчан.   Перед избой, урча мотором, нас ждала покрытая тентом и загруженная небогатым домашним скарбом машина.
         Прощались наспех – торопил водитель - впереди нас ждала длинная незнакомая дорога до областного центра. Женщины плакали. Нюра, спрятавшись за спину матери, тоже вытирала глаза рукавом платья. Было ветрено и она дрожжала от холода.
         - Иди, простись с ребятами да беги домой, а не то простынешь, - подтолкнула ее ко мне тетя Лиза.
         Я протянул Анюте обе руки. Мы не заметили, что стоим в свете фар, и что на нас смотрят взрослые. Красивое личико девочки было мокрым, а плечи вздрагивали.
         Такой я ее и запомнил, как и те четыре слова, которые она шепнула прощаясь:
         - Не забывай вчерашний вечер...
         Только мы выехали за село, как повалил снег – густой, пушистый.
         Плотнее закутываясь в штопаное пальтишко и оборачивая одеялами нас, мама с сожалением сказала:
         - Погибнут сады. Так дружно и хорошо зацвели – и погибнут.
         Мы молчали. Я мысленно, с грустью, все еще продолжал прощаться со здешними родственниками и друзьями, со ставшими родными за шесть лет жизни в эвакуации местами, и с нашим трудным детством, выпавшим на военное лихолетье.
         Вскоре, проезжая по лесной дороге, мы услышали из чащи знакомый до жути вой, затем увидели погнавшуюся за машиной стаю волков и замерли в оцепенении: доедем ли до папы, ожидающим нас за сотни километров отсюда в большом городе? Почему его не отпустили с работы, а прислали за нами только машину с водителем, который старался выжать из нее сейчас максимальную скорость.
                25.10.2013 г.