Отложенный поцелуй или версия судьбы

...Пройдет еще немало времени прежде, чем я спрошу себя, да не просто спрошу, а поставлю перед собой зеркало. Так делали в старину, поднося зеркало ко рту умирающего, чтобы узнать, можно ли его спасти, есть ли дыхание. Останется запотевшее пятнышко, значит жив, не останется… Вот и я села перед зеркалом, чтобы посмотреть себе самой в глаза и ответить кому-то в себе, возможно, Настоящей Ларе, наверное, менее искушенной, чем Я: дорогая, и кого же мы любим в нашем мужчине? Его или себя любимую? И кому мы на самом деле пишем письма, трепеща от каждой строчки? Себе или ему? Почему отвечаем невпопад, почему пишем не о том, чего от нас ждут? Почему перечитываем свои строчки снова и снова даже после того, как они отправлены адресату? Почему замираем от одной только мысли: «А вдруг он сейчас с другой?». Разве недостаточно того, что ему хорошо? Или безответная любовь, любовь с односторонним движением – это всего лишь выдумка тех, кому не посчастливилось быть любимыми?

Но это будет потом, потом... А пока…

Мы идем по выстуженной и продуваемой всеми ветрами улице, моя рука в кармане его пальто. Странный все же этот Алеша. В нем чувствуется порода. Как же он не похож на наших общежитских мальчиков. Ну кто из них, мог бы так небрежно пробежаться пальцами по клавишам рояля, наигрывая что-нибудь из репертуара «Beatles»? И есть ли в нашей общаге хотя бы еще один, кто носит элегантное черное пальто вместо убогой болоньевой куртки, и ходит в мороз без шапки? Меня завораживает его тонкий, не лишенный изящества, профиль.

Куда же мы с ним идем? Ах, да! Наша братия отправила гонцов, то есть нас с Алешей, на станцию – купить чего-нибудь съестного. Водки - запейся, а с закусью, как всегда, напряженка. Что купишь сейчас на станции? В лучшем случае пачку печенья, плавленные сырки «Дружба», да банку горошка.

Я дрожу от холода. Алеша тоже, но виду не подает. Остановиться бы сейчас посреди улицы, повернуться друг к другу лицом, обняться, да так и стоять, пока не станет тепло. А потом можно и продолжать путь. Или начать, наконец, целоваться. Но у Алеши другая идея. Он жестом предлагает мне уцепиться за его руку и продолжать идти так. Дрожь не унимается, и он это чувствует. Алеша берет мою руку, засовывает ее в карман пальто вместе со своей. В выстуженном кармане из тонкой подкладки гуляют те же сквозняки. Зато от того, что моя рука теперь в его ладони, у меня вспыхивают щеки. Вряд ли Алеша это увидит при свете редких фонарей.

Руки по-прежнему, как ледышки. Он берет их в свои и начинает на них дуть. Я смотрю на его склоненную голову и копну волнистых волос. Так хочется коснуться их пальцами, ощутить упругость прядей, но мои руки в приятном плену его рук. Когда же он меня поцелует?

Я жду его поцелуя и еще не знаю, что спустя годы меня догонят воспоминания о том, что могло бы случиться, но не случилось. О том, как он НЕ целовал меня под дождем; НЕ ждал с цветами в аэропорту; НЕ надевал на палец колечка за первую дочку, которую я ему НЕ подарила; НЕ уносил на руках обратно в спальню, когда я убегала от бессонницы на кухню за рюмкой коньяка...

У нас не было общей войны под вой сирен и общего страха перед взорванными автобусами. Мы не хоронили наших рано ушедших друзей. Каждый хоронил своих – в Питере и Тель-Авиве, под звуки «аллилуйя» и кадиша.

В моем доме не живут альбомы с его детскими фотографиями и спортивными кубками. В моем компьютере нет файлов с его любимой музыкой и комбинациями шахматных партий. В моем сердце нет боли, которая разлучила нас в момент, когда он встретил другую. Непрожитая жизнь, непрожитая судьба... Только пунктирная линия, тянущаяся в наше настоящее от той самой развилки на промозглой станции, где он согревал мои руки, но не осмелился поцеловать.

Однажды я спросила подругу: «Ну как это может быть, чтобы в одной семье выросли две такие разные девочки? Сестра – классическая хранительница семейного очага. У нее всегда был один мужчина – ее муж, с которым она счастлива много лет. А я всю жизнь как неприкаяный парусник, ношусь по морям по волнам в поисках любви – той самой, единственной, и все еще в пути». Подруга удивилась: «Лара, побойся бога! Да о твоей жизни можно романы любовные писать!»

Почему же мне не жилось с моими мужчинами? Почему я снова и снова летела навстречу неизвестности?  Почему всякий раз плотно закрывала за собой дверь, оставляя вчерашний день во вчерашнем? Почему мои бывшие мужчины находили меня спустя годы?

...К моменту моей второй встречи с Алешей спустя годы - уже в виртуальном пространстве, я, как хронический больной, перманентно жила с  ощущением «одиночества вдвоем», лишая своих партнеров победного чувства, которое мужчины обычно испытывают после успешной осады крепости. Никому не покорилась, не открылась до конца, и, познав евин грех, так и не признала мужского первородства.

Поначалу моя переписка с Алешей, после того, как мы нашли друг друга спустя много лет, была самой обыкновенной. Мы вспоминали ребят из своей студенческой юности: кто жив, кто умер, кто подался «за бугор»... Но с самого начала, едва я увидела снимок Алеши в “сети” - поседевшего, но с той же копной волос и длинными пальцами пианиста – где-то в глубине памяти шевельнулся пласт (а казалось – погребен навеки) и начал всплывать на поверхность. Так ледокол, почти раздавленный льдами, медленно, но верно дрейфует в единственно верном направлении.

Я удивилась: неужели во мне это еще живо? Ведь ничего же не было! Если не считать соприкосновения озябших рук, выбившего искру, которая тут же и погасла по причине того, что мальчик и девочка не были готовы разжечь из нее огонь. Да и кто знает, каковы были бы последствия? Ожог ли на всю жизнь? Тепло ли усмиренного пламени в домашнем очаге? Иди знай. Неисповедимы пути любви...

Между тем, переписка наша с Алешей продолжалась, и мы уже знали достаточно много из того, что произошло в жизни каждого из нас за минувшие годы. Взаимный интерес усилился после того, как я отправила ему пару своих рассказов и получила в ответ его. Мне нравилось, как пишет Алеша, ему нравилось, как пишу я. И вдруг мне стали приходить от него совсем другие письма. В них проскальзывало нечто, напоминавшее мне Алешу прежнего. Или мне это только казалось?

Однажды я спросила его в письме: помнит ли он ту агитку, и то, как мы шли с ним на станцию. Ответ Алеши меня ошеломил. Он не просто помнил, а посвящал меня в такие детали, которые начисто стерлись из моей памяти, хранившей только ощущение от соприкосновения наших рук и неясную тоску по несвершившемуся. Алеша описывал мне бомжа и ворону, встреченных на станции, так, словно это было вчера, а не много лет назад. И я ему верила, хотя не помнила ни бомжа, ни ворону. «Неужели это было для него тогда так же важно, как для меня?» - мелькнула мысль. – Но отчего же он не поцеловал меня? Отчего не назначил свидания? Может быть, у него была девушка?”

Когда Алеша в одном из писем не то в шутку, не то всерьез назвал меня ведьмой, я впервые подумала: может, со мной и в самом деле что-то не так? Путешествуя однажды по северу, мы завернули на Иордан – место паломничества желающих покреститься в «тех самых водах». Как и всегда, здесь бродили толпы туристов. Спустившись к купелям, я увидела, что к обычным рыбам, испокон веков обитающим в зеленоватых водах Иордана, добавились еще и огромные, в половину руки, сомы. Один из сомов был белый - альбинос. Они совершенно не боялись людей и тут же начинали клубиться у ног каждого, кто входил в купель. Туристы фотографировались с сомами по очереди. Потом очередь из иностранцев ненадолго рассосалась – гиды повели свои группы к автобусам. И мы, наконец, тоже получили возможность погрузить ноги в прозрачно-зеленую «кашу» из сомов и сняться с ними без того, чтобы еще десяток людей попали в кадр. Когда подошла моя очередь, сомы, еще секунду назад обвивавшие ноги моих спутников, в ту же секунду всем скопом удрали за ограду, едва я спустилась в купель. Было такое ощущение, что они чего-то  испугались. Мои спутники впали в ступор, когда же опомнились, со смехом спросили: «Ты что, ведьма?»

Впрочем, страшно мне стало не столько от упомянутого Алешей слова «ведьма», сколько от ощущения, что мы с ним оказались в эпицентре воронки, которую сами же и раскрутили своей перепиской, и теперь уже не в нашей власти остановить это усиливающееся вращение. С какими потерями выйдем мы из этой западни?

Мне терять нечего: я научилась не зависеть от чего-либо вообще. Перестала бояться смерти, ничего не ищу в прошлом и ничего не жду от будущего: живу одним мгновением, которое происходит со мной здесь и сейчас. Потому что все остальное не так уж и значимо. В стране, которая не столько существует, сколько выживает с момента своего появления на карте,  очень  легко узнать цену одной секунды,  понимая, что второй может и не быть.

Но Алеша, в отличие от меня, совсем другой. У него всегда была ответственность не только за себя, но и за всех, кого он однажды впустил в свою жизнь. Таким мужчинам, как Алеша, опасно терять контроль над ситуацией. Это все равно что выбить самого сильного, нижнего атлета из гимнастической пирамиды.
Я не знала, как написать ему об этом и ответила на его письмо довольно холодно. Это могло бы опустить с небес на землю и его, и меня. Хотя бы на время. А оно было нам необходимо, чтобы вернуть утраченный контроль над  ситуацией.

Алеша молчал два дня. Я была готова к любой развязке, допуская даже, что он никогда больше не станет мне писать. Но я забыла, что Алеша – шахматист. И, подобно хорошему шахматисту, он выбрал единственно верный ход из всех возможных, принесший ему безоговорочную победу. И как мужчина Алеша оказался гораздо старше, опытнее и мудрее, чем я могла себе даже представить, и  повел себя так, словно этого моего письма не было. Он вообще о нем не вспомнил. И написал мне то,  о чем не решился сказать много лет назад. По сути это было признание. Я поняла, что он – независимо от исхода - взял ответственность и за меня тоже.
Прости меня, родной...

Я летела по жизни, не чуя под собой земли, не задумываясь, что оставляю за собой – прекрасные миражи или руины. Летела, куда понесет ветер. Иной раз, пролетая по жизни, я оставляла за собой руины, но была еще слишком незрелой и безответственной, чтобы это осознать. Я продолжаю лететь по жизни. Иной раз возникает ощущение, что мои часы пошли в обратном направлении. И растет уверенность, что самое лучшее еще впереди.

Мы с Алешей были равными. В том смысле, что нам опасно было примеривать на себя  одежды романтических героев несочиненной еще повести, стирая тонкую грань между вымыслом и реальностью. Алеша уже писал мне, что плохо спит, много молчит, и перемены, происходящие в нем, стали заметны... а я все сильнее ощущала в себе желание отползти от него, как раненый зверь, не ждущий повторного выстрела; или улететь, подобно птице, уводящей опасность от гнезда. Пусть и чужого. Я не хотела больше возвращаться к прошлому, где – ну, конечно же, невольно (тут следует поставить грустный смайлик) разрушала чужие гнезда. Совместное творчество обещало вознести нас с Алешей до сияющих вершин, или грянуть об землю так, что костей не собрать. Понимал ли это Алеша? Я во всяком случае уже ощущала, что, скорее всего, развязка нашей не то повести, не то жизни, будет печальной. И тогда - как там у Окуджавы? - «Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют»...

Иногда мне казалось, что этот «прощальный привет из юности» - мне просто снится. Именно прощальный, ведь большая часть жизни уже позади, и до гробовой доски теперь гораздо ближе, чем тогда, когда мы с Алешей поднимались на один и тот же университетский этаж. “Не бывает в настоящем прошлого, - говорила я себе. – Это вопреки законам времени. И мы уже не те. И «поезд» наш давно ушел, точнее, два поезда – Алешин и мой - каждый по своей ветке. Есть ли сила, способная повернуть поток времени вспять, или перенести нас в пространство, которого давно уже нет?”

Иногда я представляла себе, как мы с Алешей встречаемся, допустим...в какой-нибудь европейской стране. Например, в Черногорье. Я любила Черногорье, прозрачнейшее Адриатическое море с разноцветными камешками, напоминающими мне любимые конфеты из детства (кажется, они так и назывались тогда: «морские камешки»).

И вот мы молча идем с Алешей по пустынному берегу, моя ладонь в его ладони, багровый шар солнца вот-вот скроется за горизонтом... И тут я, заложница собственных запретов, всякий раз себя останавливала.  Стоп, дальше - никаких фантазий. О прошлом вспоминай сколько угодно, но НИКОГДА не пытайся заглянуть в будущее, куда еще не проложены рельсы. Разворачивай свой поезд обратно!

Я вспоминала, как однажды меня разыскал человек, с которым мы не виделись тридцать лет. Я тоже не забыла его за минувшие годы, хотя нас ничего не связывало, кроме одного лета, невинных поцелуев у тихого лесного озера, и переписки, продолжавшейся еще примерно год. Он совсем не изменился. Был так же хорош собой, и снова пел мне знаменитый шлягер Синатры - «Мой путь». Он рассказывал мне о своем увлечении эзотерикой, точнее, вещал, как гуру. Я делала вид, что внимательно слушаю, но на самом деле мне было безумно скучно. Прочтя в свое время немало эзотерической литературы, я уже давно удовлетворила свое любопытство ею и пошла дальше, понимая, что ответы на любые вопросы можно найти в себе самом. А мой “визави”, напротив, еще находился на фанатической стадии новообращенного. Мы не совпадали.

Мы увиделись еще пару раз – я продолжала держать дистанцию. Потом он уехал обратно в свою страну и прислал мне трогательный рассказ про нашу с ним историю. Храня его, я  не жалею о том, что избегала сближения во время наших встреч, и представляю себя спелеологом, который ничего не выносит из пещеры на поверхность, дабы не нарушать естественной гармонии природы и не тревожить пластов ушедших времен. Наша юношеская влюбленность до сих пор лежит где-то там, на дне 1970-х. Со вкусом вишни на губах, которую мы ели на берегу тихого озера вперемежку с поцелуями.

...Но с Алешей все с самого начала было по-другому. Не в юности. А сейчас, спустя сорок лет. Мы понимали друг друга даже не на клеточном уровне – на уровне атома. Как будто были предназначены судьбой, и только сбой в программе, предначертанной чьим-то промыслом, вычертил две кривые наших жизней, которые уже не совпали. Или...еще не совпали?

Я знала одно: на берегу Адриатического моря мне уже не придется говорить ему: «Алеша, поцелуй меня!» Он и сам все поймет и почувствует.

Бывают женщины-врушки и женщины-фантазерки, что не одно и то же. Я была фантазеркой. Однажды я вымечтала историю, как мы с моим спутником будем жить на яхте, которую купим, продав все, что у нас есть. Станем гражданами мира, поплывем по морям и волнам. Много ли нам надо? Главное, чтобы запасы пресной воды не кончались, а любовь у нас была...

Эта идея настолько увлекла нас, что мы даже поехали испытать себя на яхте приятелей. Небольшое морское путешествие еще больше укрепило совместное желание покинуть привычные берега и уплыть в новую жизнь.

Через неделю мы снова отправились в «марину», выбрав на сей раз яхту побольше, где жила семья путешественников, бросавших якоря в разных странах. Нас познакомили, мы сидели на верхней палубе и пили вино, пока не пришлось спуститься в каюту из-за начавшегося дождя. И вот здесь наши мечты о яхте разбились в прах. Моего спутника укачало. Да как! Я никогда не видела его в таком ужасном состоянии: он буквально позеленел.

...Спустя несколько лет, уже будучи свободной от брака, я вымечтала себе тихую жизнь в Тоскане, где буду гулять по полям и писать книжки. Едва мне стоило рассказать об этом своему новому спутнику, как он, будучи реалистом, тут же решил безотлагательно осуществить мою мечту: “Думаю, мы сможем купить в Тоскане дом. Ты будешь писать книги, а я займусь бизнесом”, - говорил он, а я слушала и не верила своим ушам. Меня поражала его готовность пожертвовать всем ради моей мечты, которую он тут же присвоил и себе.

Слава богу, мой интерес к нему пропал раньше, чем он собрался бы ехать со мной в Тоскану. Как бы я жила потом с этим чувством вины? Да и не хотелось мне делить МОЮ Тоскану с ним. Я летала у неба, он от земли отрываться не умел. Вот с Алешей другое дело. Мне очень легко было представить себе наши прогулки с ним по полям Тосканы, вечерний чай в уютном деревенском доме, книжки, которые мы будем писать, горячо обсуждая каждую главу. О чем-то большем я по-прежнему запрещала себе мечтать...

Я не сразу поняла, что самое комфортное для меня состояние – внутреннее одиночество. Есть женщины, созданные для семьи, но я была другой. И до сих пор не могу объяснить себе, почему иные из моих спутников испытывали желание вить семейное гнездо именно со мной, когда вокруг была масса свободных, домашних и таких уютных женщин, готовых преданно служить мужу 24 часа в сутки.

Я определенно больше любила одиночество, и всегда к нему стремилась, хотя в реальной жизни мне еще не доводилось остаться одной. Вихри чужих страстей уносили меня в очередную историю, где я, подобно зеркалу, всего лишь отражала чувства других. Подруга, посвященная во все мои истории, поняла это раньше, и ее слова звучали как приговор: «А ведь ты никого из своих мужчин по-настоящему не любила, только ПОЗВОЛЯЛА себя любить». Я подумала: «Как же так! Мне всегда казалось, что я создана для любви, что любовь – это единственное, ради чего стоит жить. Неужели она права, и мне все еще предстоит проходить этот “квест”, отыскивая божий дар, оставленный мне где-то, подобно рождественскому сюрпризу?»

Мне казалось, что я всех своих мужчин любила! И разве состояние любви не переживает те же стадии, что и все живое – зарождение, расцвет и умирание? Любовь пришла – любовь ушла. И нет покинутых и обманутых. Ибо все подчиняется естественному закону природы. И когда приходит осень, листья можно сжечь, наполняя воздух удушающим дымом, а можно оставить их лежать на земле нетронутыми, помня о том, что весной через них пробьется новая трава.

Я относилась к своему прошлому бережно. И так же расставалась с мужчинами, незаметно отдаляясь от них и мысленно благодаря за чудесные годы совместно прожитой жизни.

Я продолжала искать любовь, несмотря на свое всегдашнее НЕодиночество. Точнее, не то, чтобы я ее искала - просто надеялась угадать признаки ее приближения. Я знала: мое сердце узнает об этом даже раньше, чем я успею осознать - вот оно!

«Ты спрашивала шепотом: «А что потом? А что потом?» - можно как угодно относиться к Евтушенко, но поэт был прав. Извечный женский вопрос: «А что потом?» Не помню, чтобы я особо задавалась им, пролетая по жизни, но когда в нас с Алешей ударила молния, о которой писал еще Булгаков, я над этим вопросом задумалась. Ответа не было. Да и не могло быть. Оставалось только лететь дальше навстречу неизвестности. Возможно, безответственной...

…После моего очередного холодного письма Алеша отмалчивался... Восстанавливал свою цельность, или в очередной раз сбитое мной дыхание? Я холодела от мысли, что, может, недооцениваю его, представляя Алешу таким супер-сильным мужчиной, в то время как он сейчас такой же «бескожий» и незащищенный, как я. Но тогда все мои сомнения, перепады настроения, внутренние запреты и откровения о прошлых моих историях для него – все равно что табуретка, выбитая из-под ног человека, который на самом деле хочет жить даже гораздо больше, чем кто-либо другой. А, может, ему уже просто не нравилась женщина, в которую превратилась девочка его юношеской мечты, потому что она – женщина - с этой мечтой не совпадала?

Алеша разводил для меня костры – я их гасила. Уводил на ягодные поляны – я их вытаптывала. Почему я боялась впускать в свою душу это «дитя со спичками в руках» - любовь, которая всегда – тысячу раз прав Булгаков -  удар молнии, и тут либо принимай, либо спасайся... Неужели из страха в очередной раз обнаружить себя на пепелище?

Но я знала так же, что можно лукавить с другими, но себе врать нельзя. Никогда нельзя. Иначе зачем вообще приходить в этот мир? Для чего рождаться? И теперь мы искали друг в друге спустя много лет все мечты, которые не сбылись; все надежды, которые не оправдались; и даже ошибки, которые еще можно было исправить, прежде, чем уйти в иные пределы. Может, в этом и заключается суть настоящей любви, к которой все мы идем по кругам ада от рождения до смерти, получая в награду ягоды в райском саду? Мы были с Алешей РАВНЫЕ, и оба знали, что о таком совпадении можно только мечтать. Кажется, он понял это даже раньше меня....

Иногда я спрашивала себя: “Слышим ли мы с Алешей друг друга? Или каждый из нас, подобно актеру в моноспектакле, ведет свою отдельную партию, постигая собственную душу? Для чего же тогда дана нам с Алешей эта встреча спустя сорок лет? - думала я. – Может, для того, чтобы мы перетряхнули свое прошлое, исправив в нем то, что еще можно исправить хотя бы покаянием?”

Алеша продолжал блуждать в своем лабиринте, исследуя вещество любви и радуясь своим открытиям, которые давно уже не представляли для меня тайны. Ну да, конечно, все правильно: он жил в браке, а я в любви, или в поиске оной. В отличие от Алеши, мне уже было понятно, что не оброни мы друг друга в юности, вряд ли продержались бы долго вместе. Потому что уже тогда наши приоритеты были разными. Алеша стремился к стабильному браку, по примеру того, что был у его родителей. А я витала в облаках, желая только любить и быть любимой, не помышляя о браке: все это пришло ко мне без каких-либо особых желаний и усилий с моей стороны.

А вот сейчас? Что будет сейчас, когда наши приоритеты уже не совсем те, что в юности? Алеше хочется жить в ладу с самим собой, а это возможно, если ты не только любим, но и любишь сам. Я не исключаю для себя стабильности, от которой убегала прежде.

Может быть, Алеша тоже задается для себя вопросом: куда уведет его эта история – в необозримое пространстве, полное неожиданностей, или укрепит на привычной территории семейного счастья, где не бывает тайн, все предсказуемо и известно наперед. Отправится ли он за призраком ускользающей юности, или предпочтет ему обеспеченную и спокойную старость?

…Алеша летел ко мне. Это был его выбор, и я его приняла.  Алеша летел на другой континент, точнее, на другую планету, которую мы придумали с ним за последние два года. Просто он понял раньше меня, что встреча неизбежна. И зачем откладывать то, что может не случиться никогда. Ведь кто знает, сколько нам еще отпущено. Он, как и я, еще не знал, что отложенных поцелуев не бывает. Во всяком случае, у нас…

…Алеша умер в самолете от сердечного приступа.