Сетка

Полина Пригожина
Сетка

Только Аллах знает будущее и прошлое. Только Он знает, чем обернутся дела наши и помыслы наши. И за все дела будет человек спрошен. Аллах запишет и  благие, и дурные поступки. Всемилостив Аллах, но защити нас от людского суда и гнева.
Иногда как собака последняя себя чувствуешь, смотрят на тебя как на пустое место, даже хуже, как на дырку какую, а Пётр Иванович не такой, он – человек, это понимать надо. Всегда поговорить остановится, о семье спросит, даже руку пожмёт. «Ну как, Махмуд, живёшь? Как семья? Когда домой поедешь?» Сам – маленький,  румяный, круглый как лепёшка оби-нон. Всё круглое, голова, лысина, даже щёки и уши круглые. И очки. И ноги у него полукольцами, как у наших чабанов. На внешность он не очень. Но человек хороший. Дышит только тяжело. Ему бы хлебнуть воздуха с наших горных хребтов, здесь, в городе, разве можно жить? Как в пещере дышишь – здоровый заболеет. Воздух должен сладким и пряным быть, душу радовать, как у нас в долине. На козьем молоке, да хлебе с наших полей он бы сразу поправился. Я ему как-то привозил.  Уважаемый человек, учёный. В институте преподаёт. Только одет плохо, нехорошо это, когда учёный человек так плохо одет. Некому об нём позаботиться. Жена уж года три как ушла. Детей увезла. Тоскует, наверное, без детей-то. Они ж на нём как гроздья винограда висели. Сам видел. Любили его. А уж он с ними как занимался! Везде водил, возил. Самокат купил, коньки роликовые купил, велосипеды тоже. А сейчас смотрит – будто в ущелье заглядывает. Разве это дело? А жена у него красивая была.  Я сам пятый год без семьи, но мне домой нельзя, и детей, и мать кормить надо. Но разве дело важному человеку одному жить? Умного человека почитать надо. Здесь, в Москве, умный человек ничего не значит, хитрый значит. Фарида, которая у них в подъезде работает, говорит, Пётр Иванович раньше диссертацию писал. Только не сложилось. Он диссертацию на этой, на кафедре, кому-то почитать дал, а идеи и украли, так и не написал Пётр Иванович диссертации. А потом тот, который украл, вроде приходил, да они так поговорили, что Пётр Иванович потом сам же перед обидчиком и извинялся. Его обидели, а он извиняется! Фариде соседка Петра Ивановича рассказывала. Да Фарида и сама видела, как стояли они внизу, возле лифтов, и Пётр Иванович вору этому всё «извините», да «извините» говорил, только она тогда ещё не знала, что этот, второй, вор и есть. Такой уж Пётр Иванович человек, всё смущается, будто женщина. Будто мыслей своих стыдится, и слов стыдится. А ведь когда меня Виктория Львовна с третьего этажа в краже обвинила, не смолчал. Защищать бросился. Красный, как мак у нас в Лолазор стал, так заступался. Заикаться стал. Если бы не он, меня бы может и выгнали совсем.
Да только никто не знает свою судьбу.


Я на неделе после Курбан Байрама вышел посмотреть, что мне красить велели, вижу, Пётр Иванович, словно мячик моей Баргигул, к дому скачет. И мороженое в руке. А ведь ему сладкого нельзя совсем, он мне сам рассказывал. «Что это вы, Пётр Иванович, такой радостный?»  – спрашиваю. А у них, оказывается, за день до того встреча была.  Целый класс собрался. Тридцать пять лет не собирались – а тут собрались. А всё интернет! Как бы я сам со своими общался, если бы не скайп и вайбер? Я ведь сейчас свою Баргигул, лепесток, почти каждый день вижу. И Анко, птичку мою. А у них староста, главная, ещё в школе командовала, она-то всех и собрала. В ресторане. В дорогом. Я хорошо работаю, хорошо зарабатываю, тоже в кафе могу пойти, всё могу, хорошо живу – грех жаловаться. И на хлеб хватает, и своим помогаю. Но в такой не пойду. 

Давно я Петра Ивановича таким не видел. Не идёт, а прыгает, вот-вот, будто воздушный шарик, от земли оторвётся и лопнет от счастья. Даже страшно за него стало – так радостно человеку.

Я было хотел его об одном деле спросить, а он всё про встречу рассказывает. «Был у меня, –  говорит, – Махмуд, в школе друг, Гера, мы в детстве в такие игры играли, так проказничали, что сейчас даже не верится. Ты, Махмуд, и представить себе не можешь, что мы проделывали. У меня тогда даже родителей в школу вызывали. А потом мы с ним как-то потерялись, понимаешь? Было у тебя такое, что ты с друзьями расставался и давно не виделся?» Конечно было, говорю, –  нас ведь, как Союз распался, по всей России разбросало. Я из нашего села давно ребят не видел. Почти все в России работают. А Пётр Иванович не слушает и своё продолжает: «Я так хотел с Герой встретиться. А телефона его не было, записные книжки старые потерял, да и всё как-то руки не доходили – сначала мать болела, потом женился, дети родились. Его вчера не было, но мне Тая, староста наша, только что  его телефон прислала. Сейчас напишу ему, прямо не терпится».
 
 Нагнулся над телефоном и сам себе диктует: «Герка, привет! Жаль, что тебя вчера не было, давай встретимся, пивка попьём!». Пишет и улыбается, глаза как фонарики светят.  А что разошлись, если дружили? – спрашиваю. «Да сейчас уж и не вспомнить.  Столько лет прошло».
 Задумался, потом щёки в стороны разъехались, вижу, в прошлое погрузился человек и хорошо ему. Помолчал, повспоминал, и говорит мечтательно: «Вроде турнир по пинг-понгу был, решалось, кто школу на городских соревнованиях представлять будет. Мы с Геркой в финал вышли. На больше-меньше минут десять резались. Знаешь, что такое «больше-меньше», Махмуд?» –  И объяснять стал. Только я всё равно не очень понял. Пока пытался  правила разобрать – совсем запутался. Это,  я так понял, когда в игре по очкам ровно выходит и только две подачи выиграть надо. А Пётр Иванович дальше рассказывает: «Кажется, тогда при моей подаче сетка была. Или не было? Да! Точно! не было сетки! И судья сказал, что не было, а Герка всё не соглашался, кричал, что была, и надо переигрывать. И если бы это обычная игра была, то, конечно, переиграли бы, а тут финал и сборная.  А там уж выпускные, вступительные,  болезнь мамы, семья, дети…. Эх, так и проходит жизнь, Махмуд. Понимаешь?» Конечно понимаю, почему не понять. Ведь сказано в Коране: «Мы пробыли день или часть дня. Лучше спроси тех, кто вёл счёт.»

Вижу, Пётр Иванович совсем расчувствовался, заблестело под очками. Тоскует человек. Давайте я вам, говорю, Пётр Иванович, ручку на двери починю, она у вас вот-вот отвалится. Обрадовался. «Да, Махмуд,  – говорит, –пойдём ко мне.  Ручку починишь, потом чайку попьём. А я тебе опять вещей отдам, ты вроде недавно говорил, что тебе есть с кем поделиться. Что многие нуждаются. А у меня столько всего за жизнь скопилось и не пользуюсь». И улыбается виновато.
Пошли к нему. Ручку прикрутить – дело простое, минут десять ушло, не больше, потом сели чай пить. Отлучился  Пётр Иванович на балкон – варенье достать. А тут как раз его  телефон на столе засветился. И случилось же такое, что я в этот момент глаза опустил. Как в горячий источник Гарм Чашма меня бросили. «Кто был подлецом, так подлецом и останется!», – горит на экране.


Вернулся Пётр Иванович довольный,  в одной руке – банка варенья, в другой – мёд. «Я тут такой мёд нашёл, Махмуд, ты только попробуй, какой мёд! Нектар, а не мёд! Мне бывшая студентка из Башкирии прислала. Помнят, значит, меня ученики. Приятно-то как! Мне, конечно, нельзя, но по такому случаю!» Тут увидел он, что смс пришло. Банки на стол поставил. «Наверное от Геры», –   говорит. Прочёл, и как солнце за горизонт садится  лицо сереть стало. Под глазами тени легли. Потом вдруг побелел, губу прикусил. «Извини, говорит, Махмуд, мне ответить надо». Печатает, а сам себе под нос бормочет и не замечает: «Ты чего? Давай встретимся, поговорим». И следом: «Извини, если чем обидел! Давай встретимся, хотя бы выслушай, столько лет прошло». Пальцы дрожат и в экран как слепые щенята тычутся. Лицо у него как у ребёнка малого стало, губы утиным клювом вытянулись. Дописал и плюхнулся на стул. Телефон на стол уронил. Тут снова – дзиньк, сообщение.


Схватил Пётр Иванович телефон, прочёл что написано и со стула  в сторону заваливаться начал. Я еле поддержать успел. Чувствую, у него сердце рысью понеслось, и всё быстрее, быстрее скачет, сбиваться стало, потом на галоп перешло и к пропасти несётся. Пётр Иваныч, держись, держись, дорогой, кричу ему. А он не слышит и уже от земли оторвался, и взлетает, и только я его за руку здесь удерживаю.


Высвободил я у него из ладони телефон. Пальцы податливые, холодные, липкие. Врачей вызвал. Приехали быстро. Забрали они Петра Ивановича с собой, а меня не взяли – нельзя говорят. И вот сижу я у него в квартире, один, телефон у меня остался. Как облако вокруг головы моей опустилось,  словно в горах на рассвете, ничего не видать. Совсем соображение потерял. Я  ведь, когда Пётр Иванович смс набирал, его пароль видел: 1234,  совсем простой пароль. И тут шайтан меня попутал. Набрал я пароль, нашёл телефон Геры, того, который смс слал,  и позвонил ему. Долго не снимали. Потом слышу в трубке:
– Гера, тебе звонят. Чего не подходишь? У тебя заряжается.
– Сама просила с Витькой уроками позаниматься, и сама же отвлекаешь!  Ты что, посмотреть не можешь? Кто звонит? Чей номер?
– Петя Найвов написано.
– Не буду я с ним говорить. Вот прицепился. Скажи – занят.
–  Занят он, не может подойти, – говорит мне женщина. Тут я назвался,  про врачей и скорую ей рассказал. Слышу, она опять к мужу обращается.
– Гер, это нерусский какой-то,  Махмуд. Говорит, Петру Ивановичу плохо стало. Может ответишь?
– Конечно плохо, не надо было подличать. За  свои дела отвечать надо! Да я тебе рассказывал. Это тот самый Петька, который, когда в десятом классе по настольному теннису соревнования были, при подаче сетку задел, не переиграл, гнида, и у меня в финале выиграл. Если бы я в сборную от школы попал тогда, меня бы может и в институт взяли. Мы тогда с физруком так договорились. А так вся жизнь коту под хвост. Скажи, не хочу я с ним разговаривать. Раньше надо было думать.

Передала мне женщина его слова. И трубку повесила.


***
Хоронили мы Петра Ивановича под конец августа.  День выдался тяжёлый, серый. Облака по стволам чуть не до земли стекают. У рябины во дворе накануне ночью от ветра ветки поломало, а клён, вроде такой крепенький был, только недавно белил его, так тот совсем с корнем вырвало. У второго подъезда ещё мусорку перевернуло, по всему тротуару утром пакеты летали. А к десяти дождь зарядил, сначала вроде нерешительно, а потом разогнался и льёт – не остановить.
На кладбище народу мало пришло. Конечно, кто в такую погоду в Выхино поедет. А всё равно, неправильно это. Ведь учёный человек, а проводить некому. Эх, жил бы он у нас в кишлаке, в школе преподавал. Все бы его уважали. Всё село бы пришло. И детей бы наших учил, может они в люди бы вышли, не пришлось бы, может, им по чужим дворам работать. Затянуло его прошлое в свою сеть. Ни за что пропал человек.
Анна, бывшая жена его,  просила меня за могилкой приглядеть, денег предлагала. У неё ведь ребятишки и некогда ей через весь город тащиться. А зачем мне деньги? Я бы и так приглядел. Только уезжаю я. Нехорошо человеку одному, без семьи, жить, домой возвращаюсь. Истинно говорит пророк: «Кровное родство прикреплено на Арше». Нельзя человеку от корней отрываться.  А деньги что? Проживём. Я всё могу,  за любую работу возьмусь. Что-нибудь придумаю. Аллах не оставит.
А за могилкой Фарида посмотрит. Она уж обещала.