Проба

В конце восьмидесятых времена в нашем заштатном городке были ещё некриминальными и абсолютно мирными. Я заканчивала первый курс университета и каждый вечер, возвращаясь с электрички, срезала угол через дворик дома. Возле станции таких стояло несколько: деревянных и старых, называемых на городском лексиконе бараками. Обшитые дранкой, тёмно-коричневые, без намёка на благоустройство – ни центральной воды, ни канализации, с печным отоплением; перед каждым бараком рядами теснились дровяники и углярки.
И вот, проходя через дворик одного из этих бараков, я стала обращать внимание на одинокую фигурку девочки лет пяти, сидевшую, как на посту, возле крайней углярки. Светловолосая, с растрепавшимися за день косичками, она провожала взглядом идущую с электрички толпу и всматривалась в лица.
Как-то раз мы встретились с ней взглядами, и я ей улыбнулась. Девочка мгновенно встала и подошла ко мне.
– Здравствуйте. Вы куда идёте?
– Домой, – ответила я, с интересом глядя в серьёзное лицо девочки – всю свою жизнь я возилась с ребятишками.
– Пойдёмте к нам, – сказала она и взяла меня за руку.
– Зачем? – удивилась я.
– Вы будете моей мамой.
Она сказала это печально и прямо, и я растерялась.
– А где же... где твоя мама? – выговорила я, понимая, что это не игра.
– Она умерла. Развешивала бельё во дворе и упала с табуретки.
И девочка за руку повела меня к дому.
Я пошла, растерянная и не успевшая опомниться.
Квартира оказалась на первом этаже, мы поднялись по деревянным скрипучим ступенькам, девочка без стука толкнула дверь и провела меня в прихожую.
Я невольно завертела головой – никогда раньше не была внутри этих бараков. По виду и самому их названию мне представлялось нечто убогое, но комнаты оказались большими, квадратными, с высокими потолками. И обставлена квартира была если и небогато, то уж во всяком случае уютно. Из кресла, отложив вязание, нам навстречу поднялась пожилая женщина – полноватая и так же, как девочка, со скрытой скорбью в лице. Она не удивилась моему появлению, только слегка вздохнула и улыбнулась.
– Здравствуйте. Значит, сегодня Марина выбрала вас?
Я засмущалась так, что несколько секунд не могла перевести дыхание.
– Простите, – пробормотала я.
– Всё хорошо, проходите же, – радушно ответила женщина. – Сейчас я поставлю чайник. Мы не задержим вас долго, – добавила она, понизив голос – девочка, скинув сандалии, уже пробежала в комнату.
Меня усадили за стол в просторной кухне, девочка положила мне на колени большой альбом с фотографиями.
– Это мама, – стала показывать она. – А это папа, вот я и бабушка.
Я подняла взгляд на женщину. Она снова только вздохнула.
Я пила чай и рассматривала фотографии, женщина тихонько рассказывала мне об их трагедии, со времени которой прошло теперь около полугода.
– А Марина никак не успокоится, – поясняла она. – Ей нужна мать, вы же понимаете.
Я понимала и всматривалась в сидевшую возле меня за столом девочку.
– Приходите к нам в воскресенье, – прощаясь, пригласила меня женщина. – Мой сын будет дома.
И я, в душе называя себя дурой, пришла.
Мы снова пили чай и смотрели фотографии, только Марина на этот раз летала по комнате в праздничном платье и в бантах. Она приносила мне книжки, игрушки, прижималась к отцу и болтала, болтала. Было что-то невозможно трогательное в том, что она, не по-детски серьёзная, наконец развеселилась.
Её отец, мужчина повыше среднего роста, сухощавый и вовсе не такой молодой, каким казался мне на фотографиях, бережно обнимал дочь, смотрел в основном мимо меня и говорил мало, а потом пошёл проводить.
– Простите меня, – сказал он, когда мы остановились на автобусной остановке. – Марине нужна мать, я понимаю. И вы, раз сегодня пришли, значит, она вас зацепила, но... Поймите меня, прошло так мало времени, и я ещё... Маринина мать была... Я ещё не готов.
Робея перед этим взрослым человеком, переживавшим, как и его дочь, собственную трагедию, я тоже прошептала «простите». Подошёл мой автобус, я уехала.
С тех пор я больше не срезала угол через дворик барака.