Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 38

В последние десять лет Белл редко видел Юсефа. Только один раз в году Юсеф мог появиться - или нет - в развалинах зимнего дворца Ирода на окраине Иерихона; всё остальное время он проводил в глуши.

Юсеф ходил босым; чрезвычайную худобу прикрывали лохмотья. Он потерял почти все зубы, что приблизило нос к подбородку. Ноги и руки его были покрыты язвами, вызванными укусами пещерных бикарасов. Он утерял проворство, которое имел в начале своего отшельничества, но сохранял настороженность, -  всегдашнюю настороженность зверя. Выглядел он теперь на одно-два поколения старше Асафа. К сожалению, Абу Муса оказался прав: Юсеф, которого они знали прежде, был для них потерян безвозвратно.

Когда Белл увиделся с ним той весной - перед тем, как Израиль начал войну в Ливане, - Юсеф был общителен гораздо более, чем обычно. Он задавал вопросы об Иерихоне, о возделываемых полях у реки, о военных патрулях вдоль границы. Он даже вспомнил о чудесных экскурсиях, которые они вместе когда;то совершали: к реке, плывя в паровом авто, управляемом Моисеем в гоночных очках и развевающихся жёлтых одеждах. Он вспомнил и о том, что Белл сравнивал эти поездки с путешествием на ковре-самолёте. Там, близ наследства эфиопской принцессы, Али и Юсеф часами играли в воде под бдительным оком Абу Мусы, а Белл мечтал над книгой. А когда Мозес заканчивал со своими обязанности по хозяйству, они все вместе приступали к эпическому поглощению яств на берегу Иордана. От этих приятных воспоминаний сердце Белла на мгновение подпрыгнуло. Неужели Юсеф наконец-то решил покинуть пустыню?

Но нет, он ведь обещал сказать Беллу, если надумает. "Это просто приступ ностальгии", - подумал Белл, глядя во след уходящему Юсефу.

И так размышляя, Белл покинул руины зимнего дворца Ирода и устало направился обратно в свою апельсиновую рощу. Перспектива виделась мрачной, как всегда после встречи с Юсефом.




***

Израиль готовился к войне, и все ресурсы Моссада были направлены в Ливан. Правительство захватила апокалиптическая целеустремлённость; министры были будто загипнотизированы кажущейся лёгкостью, с которой можно было достичь столь многого одним ударом.

Таяр выступал против вторжения и был настолько несдержан, что стал персоной нон-грата почти во всех кабинетах Моссада.

Сообщения Стайера не были приняты всерьёз отчасти потому, что они подкрепляли доводы Таяра. Стайер утверждал, что сирийцы никогда не позволят христианам-маронитам доминировать в Ливане. Это утверждение парировали так: сирийцы ничего не смогут с этим поделать, потому что Израиль намного сильнее Сирии. В любом случае, как и Таяр, Стайер иногда смотрел с арабской точки зрения, а сейчас на такие экзерсисы не оставалось времени.

Моссад посылал группы агентов в Бейрут; Таяра держали в стороне от планирования операций. Игнорируемый и изолированный, он чаще стал ездить в Иерихон.




***

В начале июня, ближе к вечеру, один мальчик-бедуин карабкался по ущелью в Моавитских горах, откуда ему открывался вид на долину Иордана. Каждые несколько мгновений мальчик останавливался, чтобы вглядеться и прислушаться. В течение долгого дня - пока Его Величество Солнце будто сидит над долиной  - нет повода для беспокойства - коза не заблудится. Но как только Солнце поднимается со своего трона и быстро идёт на запад, животное может начать блуждать и - прыг-скок - потеряться.

Это знание передал ему дед. Мальчик отёр пот и проворно двинулся дальше вверх по оврагу. Его семья содержала исключительно чёрных коз. Сегодня он провёл на этих склонах больше одиннадцати часов. Путь от домашнего шатра на восток, начавшийся с первыми лучами солнца, занял ещё два часа. Козы были голодными, и на выпас ушло много времени. Потребуется  ещё часа два, чтобы привести их обратно, но он пока не беспокоился. Еще оставалось время найти пропавшую и успеть вернуться домой до прихода ночи. Эта коза и раньше сбивалась с пути; мальчик знал её привычки.

Мальчик подбадривал себя мечтами о приключениях. В этой долине могли скрываться сокровища. Когда дед был молодым, один мальчик - тоже в поисках козы - обнаружил пещеру с древними глиняными кувшинами. В кувшинах оказалось не золото, а хрупкий пергамент со странными письменами. Пастушок отломил кусок пергамента и принёс домой. Фрагмент из рук в руки переходил ко всё более и более важным людям, и в итоге семья мальчика разбогатела; сейчас те хрупкие пергаменты называют  "Свитки Мёртвого моря". То случилось во времена деда. Кто знает, что может произойти в его жизни?

Мальчик остановился как вкопанный: в открывшемся впереди разлоге, лицом на запад, сидел чужой человек. Человек этот похож был на бедуина, очень бедного бедуина. Сначала мальчик подумал, что незнакомец - бандит. Он знал, кого можно увидеть в этих краях, но, присмотревшись, понял, что этот человек к бандитам отношения иметь не может. У мальчика даже мелькнула мысль, что это легендарный Зелёный человек, дикое существо из пустошей, которое и дух, и святой. Говорили, что Зелёный человек обитает на другой стороне долины, в горах на западе, но кто мог знать наверняка? где бродит дух? Возможно, сюда он прилетел минувшей ночью.

Мальчик смотрел на него лишь несколько взмахов ресниц. Был ли это Зелёный человек или нет, мальчик знал, что лучше не приближаться к незнакомцам. Рядом граница с Израилем. Некто глядящий в сторону Палестины был достаточной причиной, чтобы не искать здесь пропавшую козу. Второе чудо типа Свитков Мёртвого моря подождёт.
Мальчик попятился...
О том, что видел, он рассказал только родственникам.


Незнакомца любой принял бы за бедуина, но добрые люди в таком возрасте по горам не шастают. Смуглое лицо обрамляла седая щетина. С точки зрения мальчика это придавало незнакомцу вид отчаянного бандита, хотя на самом деле щетина смягчала резкие черты лица. Но в любом случае этот некто был здесь не к месту, потому что с чистой совестью и простыми намерениями бродили здесь только козы да пастушки.

Что касается самого незнакомца, то он вовсе не чувствовал себя неуместным, потому что здесь его как бы и не было - он смотрел через огромную пустую долину на зелёное пятно на её дальней стороне и воображал, что находится там. Зелёное пятно - оазис Иерихона с пышными фруктовыми деревьями и каскадами цветов - виднелось немного выше по долине, располагаясь у подножия противоположной горной цепи, которая является восточной границей Иудейской пустыни. Он сидел в разлоге потому, что отсюда мог видеть оазис без слепящего блеска Мертвого моря. И потому, что этот его насест на холме Моава был также прямо над одним местом - двумя маленькими хижинами, отсюда невидимыми, - которые прятались в тонкой полоске зелени, вьющейся по берегам государственной границы посередине бледной бесплодной долины к Мёртвому морю. Теперь солнце опускалось к горизонту и безжизненные тёмно;синие воды накрывала тень, - днём море было слишком ярким зеркалом, чтобы можно было разглядеть его цвет, - а обширная пустота равнины оживала оттенками. В вечернем свете волшебный оазис вдалеке стал тёмно-зелёным на бежево-песочном.

Он думал об этом так: Волшебный оазис. Зелёный есть цвет знамени Пророка, рая и Иерихона. Это Иерихон Сатана показал Иисусу, искушая; как любил поминать Абу Муса.



"Прервёмся, спина затекла, ; говорил Абу Муса, отрываясь от игры в шеш-беш на крыльце Белла. - Как могло случиться, что Сатана надеялся покорить душу Иисуса, предложив ему Иерихон? Почему Сатана не предложил Рим и Персию и другие великие империи? А ответ очевиден: в те дни люди основательные, должно быть, были похожи на меня, сосредоточены на реальных плодах жизни. Итак, две тысячи лет назад стоял выбор из выборов! Иерихон или вечная жизнь? Что же выбрать? так, так..."
Знакомое предвестие - искорки чертовщинки сверкнули в глазах Абу Мусы: "Но разве это не одно и то же? Да мы с вами такие же, как Иисус, стоящий на Горе Искушения, вон там - у меня за спиной. И Иисус выбрал тогда, и мы выбрали сейчас, но я настаиваю на правильности обоих выборов, на том, чтобы иметь всё это сразу, потому что для меня жизнь вечная и жизнь, прожитая в Иерихоне, - одно и то же, воистину...

После чего на морщинистом лице Абу Мусы появлялась широкая улыбка, и его огромное тело сотрясалось от беззвучного смеха, в то время как Белл поднимал бокал в знак одобрения деревенской теологии, а Мозес благосклонно улыбался и втягивал ноздрями принесённую ветерком струйку аромата жасмина...
Сегодня воспоминания о Белле и Абу Мусе и Мозесе оказались более яркими, чем когда-либо прежде. Он мог буквально прочувствовать минувшее тактильно и ухом и нюхом.

Солнце скрылось. Зелень Иерихона стала тёмным пятном. И что же, наконец, значит для него Иерихон?

Жизнь Белла, конечно. Теперь он знал, что следовало жить так, как Белл, но уже поздно пытаться переиграть. Он зашёл слишком далеко, слишком. Промахнулся с выбором пути.
Когда-то - давным-давно - были и радость, и успех; очень большой успех в Шесть Дней творения. А потом были отчаяние, которое он преодолел, и печаль, и уныние, и потеря, и всё это вместе привело его к мечте об Иерихоне. Долгими днями и ночами весны без Зиада с опустевшей веранды смотрел он на плетение тропинок сада и видел на перекрёстках памятники разбитым надеждам - крошащиеся статуи, мистическую свою свиту.

Возможно Зиад был прав, утверждая что Халима муза мистики не только коснулась.

Возможно, такой настрой был даже необходим для того, чтобы он стал Стайером. Неясная идентичность, мистерии и мистицизм и шпионаж, эзотерические коды и ритуалы и маски - такие вещи издавна практикуются в этих краях. Он подумал о Белле и его Монастыре, о гроссмейстере ордена таинственных монахов и о Таяре - одном из послушников. "В Дамаске ты будешь играть роль Практикующего мистика", - сказал однажды Таяр Йосси.



Он подумал о задумчивой улыбке Зиада и вечных его пустых мечтаниях о желанном "где-то там"... вечных... "Если это сработает, то можно будет продолжать вечно", - сказал Таяр в другом жизневремени, когда Йосси был молод, когда впереди была вечность.


Пала ночь. Тьма укрыла разлог, склон холма, горы Моава. Безлунная ночь пришла желанным другом, она скрыла просторы бесплодной пустыни, простиравшейся между ним и далёкими мерцающими в остывающем воздухе огнями крошечного Иерихона, этой чудесной барки. Время пришло, он покинул свой насест и приступил к погружению на дно долины. Шёл осторожно,  но - зная маршрут - довольно быстро. Добрался до сухой потрескавшейся равнины и поспешил дальше.

Вскоре ему показалось, что он слышит приглушённый стук. Ветер донёс звук знаменитого барабана Мозеса Эфиопского? Да нет, это невозможно. До Иерихона ещё несколько миль, а часовня находится в самом сердце оазиса. Даже если бы Мозес бил в барабан, густая листва фруктовых деревьев впитала бы эти ритмы. Он слышал стук собственного сердца.


Впереди показались кусты. Осталось только пересечь границу и пройти несколько сотен ярдов вверх по течению, чтобы добраться до того места, где стоят маленькие хижины, куда Юсефа в детстве привозили на пикники.
Он восхищался Юсефом и жалел его, и ему было за что его благодарить. Его собственный сын был цел благодаря Юсефу, который жил в правде, на что Халим только претендовал. Но и диогенизм Юсефа был отчасти притворством, и его правда тоже была своего рода безумием. Он хотел сегодня слиться с Юсефом и, тем самым, вместе достичь одной на двоих цели. То, что это произойдёт в момент смерти, так это только остановка их личного времени, не самоубийство, а необходимое для слияния пресечение идентичностей. То, что он принял решение за обоих, было началом обряда.
Итак, впереди последняя граница, последний переход; этот не для невинных.
Маловероятно, что они проведут вместе больше минуты или двух. Когда он доберётся до бедной растерянной души, то возьмет за руку и скажет, что его собственное настоящее имя тоже Йосеф[Yosef], и это станет зачином удивительной мистической истории, которую обязательно расскажут о них...

Он вошёл в реку, пересёк её вброд - всего несколько ярдов - и вскарабкался на другой берег.

Иордан. Он пересёк реку, и вот перед ним земля обетованная. Некогда пророк Илия тоже оставил на этой равнине скорбь земной юдоли и стартовал на огненной колеснице в вечность.


Не успел он сделать и нескольких шагов вверх по течению, как услышал шум мотора. Довольно близко; возможно, он слышал его и раньше, но за размышлениями не обратил внимания. Мотор взревел, зажёгся прожектор, песок отразил и рассеял луч. Призрачное сияние стелилось по земле, не проникая во тьму выше колена верблюда; измученная солнцем пустыня будто делилась с ночью, отдавая ей сонм бледных впечатлений минувшего дня. Он даже остановился на мгновение, настолько гипнотизирующей была пляска теней. Но жуткое свечение набирало силу, и он побежал, и бежал всё быстрее и быстрее, почти летя над землёй.

Слева послышались крики, и у первой из хижин он увидел фигуру. Не от мира сего призрачная фигура семафорила лохмотьями. То был Юсеф, растерянный, с детским любопытством глядящий на сцену. Предупреждающие крики стали громче, свечение - ещё ярче. Несколько раз щёлкнул бич - видимо, выстрелы по звёздам - предупредительные. На бегу он улыбнулся и помахал призрачной фигуре, и Юсеф, должно быть, что-то понял, потому что заулыбался в ответ. Йосси побежал ещё быстрее и выкрикнул пароль, - их общее имя, имя человека, которым они оба были здесь, в круге света, в конце времён, на краю земли обетованной, - но он ещё бежал к Юсефу, когда из ночи прилетели пули.

Он споткнулся, увидел улыбку Юсефа, потом - ничего. Юсеф, растерянный, призрак с приветливо раскинутыми в бледном ночном свете руками, был уже совсем рядом. Но тут из тьмы прилетело ещё несколько пуль и призрак вздрогнул, опустился на песок и уютно свернулся калачиком.
Контрольная очередь прошила скрюченные тела и взбила фонтанчики пыли рядом с Иорданом, впадающим в Мёртвое море.




***

Как-то в начале июня Таяр был у Белла, когда к воротам подъехал джип. Была безлунная ночь, горели свечи, они только что отложили ложки. Белл рассказывал об Индии. Он видел, что Таяр чем-то обеспокоен, подозревал, что это связано с Ливаном, и поэтому, как мог, отвлекал друга от мрачных дум. Появление джипа не удивило Белла, хотя раньше такого не случалось. У Белла не было телефона, и, очевидно, - поскольку Таяр должен сообщать о своём местонахождении, - что это по его душу.

Ворота лязгнули и друзья услышали шаги одного человека. Таяр едва успел схватиться за костыли, но не успел встать, как гость прибыл. На крыльце стоял - в форме и при оружии - молодой армейский капитан. Он взглянул на Белла и обратился к Таяру:
- Поступило сообщение, сэр. Зелёный человек убит недалеко отсюда, на границе. У реки. Пограничный патруль, сэр.
- Что? Он  пытался уйти в Иорданию?
- Кажется, нет, но это не точно. Вместе с ним убит ещё один человек, и этот точно пришёл из Иордании. Похоже, сириец.

Белл увидел, что Таяр посерел.
- Сириец? Откуда известно?
- При нём были документы.
- Едем, - Таяр тяжело поднялся.

Его скамья с грохотом опрокинулась, и он заковылял на выход. Вскоре опять лязгнули ворота и джип отъехал.




Белл немного посидел, потом поднялся и принялся убирать со стола. Перемыл посуду и убрался на кухне, хотел было сварить кофе, но передумал. Обычно после обеда он шёл в виноградную беседку, но сегодня вышел на веранду и сел в кресло у стола, поближе к стакану и графину. Не то чтобы ожидая возвращения Таяра, но чувствуя, что сейчас его место здесь: лицом к апельсиновой роще и воротам и дороге. Стояла тихая звёздная ночь и дул нежнейший летний ветерок.

Зелёный человек... Илия?
Конечно! это же кодовое именование Юсефа. Так вот почему Юсеф вспомнил путешествия на "ковре-самолёте", расспрашивал Белла о береге реки и пограничных патрулях.

А сириец, убитый заодно с Юсефом?
Проницательный Белл был уверен, что это мог быть только Халим, человек, с которым Юсеф давно надеялся встретиться.

А реакция Таяра?
Очевидно, что Халим был человеком Таяра. И случай, и жребий, и жажда – кто знает, в какой комбинации? – заставили Халима пересечь реку, чтобы встретить Юсефа на равнинах Иерихона, где оба и были убиты.

Белл поднял бокал и посмотрел сквозь стекло и арак. Подумать только, а ведь для этих троих он - Белл - связующее звено в иллюзорной цепи бытия... Бедный Юсеф, бедный Халим, бедный Таяр.
Глядя сквозь арак, Белл вспомнил о древнеегипетском поверье, гласящем, что повторение имени умершего не даёт ему уйти насовсем.