6

***

Читают вслух свои рассказы, а тех рассказов, что происходят перманентно, в том числе и во время самих этих чтений, не замечают – а я в тех рассказах,  в этих не слышу ни слова...

Не надейся на людей, будь выше этого и вровень с Богом. Милая девушка А., но, конечно, не настолько, чтобы на нее надеяться…

Мне не больно, пока у меня есть возможность свою боль обращать в творчество – пока я не нем, как Герасим.

***

Как говорят китайцы, трава души помята. А что, дети – известные террористы. Так комара бывает достаточно расстроенным нервам… Вытерпел, а следующий приход назначил ему через неделю. Слишком жирно, чтобы такой, как я, обучал какому-то там букварю какого-то там мальчишку. Ему интересен не я, а  наши домашние приборы. Рисовать при парнишке невозможно: сразу сбил настрой. «Летать хочешь? Давай лучше на четвереньках ползать!» «Отчаливай, дружок, с тобой я уже познакомился достаточно». …

***

Лежал в темноте и поминутно проваливался сознанием в странные места. В одном услышал что-то вроде: «я - координатор. Так вы откуда явились?»  В другом кто-то кидал вазу в другого, а в ответ получал осколок, причем протягивали  его бережно, как подарок. В третьем два цветка, выросши, попытались улыбнуться, но вдруг сникли, как подкошенные. И поделом, ведь те улыбки, которые они намеревались выдать, были нехорошие. Еще видел даль -  тонкие штрихи. Потом вдруг эта даль оказалась прямо подо мной и обернулась пропастью; и я шел по ней, ступая по штрихам,  а они звенели, ибо это были струны. И я скорей летел, чем падал, пока звучала музыка, пока я шел вперед. Потом  сел на одну толстую струну и стал играть на следующей - или не играл, а только держался за нее, чтобы не упасть, но  держаться приходилось в наклоненном состоянии. Зря я сел. Но и идти же трудно. На самом-то деле  ничего не видно впереди. «Зря я пошел вдаль, туда, где струны»…

«Ты держишь в темноте золото, а я на свету... ничего не держу, только  солнечный свет. Однако, я еще сыграю тебе небесную музыку - а ты зевнешь и скажешь: «рассвет», но после обнаружишь продажу золота...». «Все золото мира солнце украло. Хватило инея, чтобы обесценить серебро»; золото и серебро - это ценности запертых, комнатных людей. Или ковбоев - они не комнатные, но они и не люди. «Они звери-спортсмены».

***

Снисхожу теперь к проявлениям малодушия, если оно выглядит  не позорно.  Это как с женскими слабостями. Или с ребенком – какой с него спрос. И то хорошо, что родился и как-то живет, хотя такой маленький…

Залезть в жанр  всё равно, что залезть на детскую площадку. Там пудра перелетает с мозгов на мозги – малая пурга…

Зло убегает, если взглянуть ему прямо в глаза. Но и я на всякий случай убегу: всё брошу и замкнусь в бункере писаний-рисований.

Мы все слабы и поэтому в серьезном искусстве эта слабость должна быть адекватно представлена. Опять Д. вспомнил: рисует нечто значительное, без слабых мест (но с уродствами), а сам пренебрежительно отзывается  и о работах своих, и о самом себе. Дьявол награждает славой, а Бог наказывает потерей самоуважения…

Читаю про  Христа, а ранее, днем, смотрел боевик: «с одинаковой легкостью совершали они свои чудеса…» Можно снять фильм про накаченного мессию, который всё время воздерживается от наказанья плохого, предпочитая исцеленье больного. Но хочется ему плохих наказать, поэтому даже специально отыскивает этих больных, чтобы всё-таки принести адекватную пользу…

***

Да, у меня два режима: комментаторский (т.е. философский) и медитационный (т.е. художественный) - любую реальность и любую фразу могу раскрутить и в ту, и в другую сторону. «Не важно, в какую сторону крутится винт – лишь бы крутился!»

***

Вот монета: «орел» – это Дух и высшие власти, небесное, тайное; «решка» – это Отец и народ,  земное, обыденное. А Христос где? – на грани, на узком пути, где же еще – безымянный, невидимый. А дорожка не только узка, но еще и крута, и ребриста…

«У Достоевского вера пропала от лицезрения мертвого Христа – это что, у меня вера каждый раз пропадает, когда я мертвую курицу увижу». (Чем меньше веры, тем больше смака)

***

Авангардист уже не знает, где друг, где враг. Многое знает, черт те что знает, а вот этого не знает. Поэтому он никакой. Он делает вещь, чтобы стать каким-то…

***

Член как гриб, что лучше растет на больном или мертвом дереве. …Легко, во множестве сгрудились на этом  пне. Сладострастник старый. У всех грибов одна и та же схема: ножка, а сверху шляпка, лужица, пик. И у грибника оргазм, трясется раз…

***


«…Поверь, я не монстр, не подозрительный тип и не ничтожество!…» – эх, слишком далеко дело зашло; такую «святую троицу» не вдруг распатронишь; придется остаться  на подозрении…

Подозрительный тип как  смесь монстра с ничтожеством. «Иногда монстр, порой  ничтожество, а в общем – обычный подозрительный тип».

***

«Гениальная деталь» - только детали и бывают гениальны.  Причины? Во-первых, мы слабы для  сплошной гениальности, а во-вторых само слово наплыва не выдержит - всей толпой «гении» будут переведены в «выдающиеся».

***

В каждом из нас есть некая постройка. Она – это мы, она сделана нашими руками, она – отражение пути, пройденного нашими ногами. От нее не уйти. Что было, то было, что сделано, то сделано; ее можно только пытаться усовершенствовать и увеличить. Все наши ошибки с нами – и вряд ли тот в нас, кто их совершал, изжит до конца.

Обратный гипноз: массы гипнотизируют умника - у него в башке гул стоит от их четкого строевого шага. Они уважают ум, но требуют, чтобы носитель его хотя бы  был предан «родине» и прочему «прогрессу»…

Человек болен. А слова -  элементы, из которых надо составлять лекарства. Разные комбинации слов - разные лекарства (не говорю о ядах - можно и их составлять!). Разговор как экспериментальная  лаборатория…

***

Красками  воняло,  был перепачкан, серое «ДВП»  лицезрел… - может, потому и вышли у меня такими дикими многие картины, что  боролся с этими кухонными ужасами. И торопливость отсюда: быстрее сделать  и смыться, отрапортоваться…

***

Силом поселился. Раздвинул толщу океана и поместил в ней свой дом. Почти сухо в доме. Впрочем, и небольших сыростей достаточно, чтобы сильно нервничать -  живешь же  на дне морском. Страшный напор напирает на дом. Он держится, я верю, что  был на века построен, для вечности годен, но все же гнетет психологически этот безрадостный пейзаж за окном... Так что же делать? Умереть и всплыть на небо, качаться на райской яхте, на ласковых волнах или же что-то делать с океаном…

***

У всех свой дар и свой узкий путь его реализации; на узких путях всем хватает места…

Чуть ли не целый месяц я летел на автопилоте, потеряв свои мысли. Но сбиться с курса не страшно, когда летишь на солнце…
 
Адово племя делает карьеру, лезет наверх - может быть, чуют, что ад внизу и инстинктивно пытаются от него уползти…

***

Ничего интересного не было ни в ее лице, ни в  фигурке – поэтому мой взгляд и спустился вниз. – «Так сказать, к точке в конце предложения» – «Да, я буквально сполз, не за что было зацепиться» – «Но точка – тайна. Всё открыто – или же прикрыто наглядной агитацией – а на ней вечно и трусики, и штанишки»…

***

Хорошая фантазия может быть только у безмятежного человека.

Отказалась от фантазий, стала жить как машина, трезво, сурово - вот только легче  не стало, потому что заедала машина во многих местах. Блестящей смазки и точной центровки не хватало, это большая редкость. Раздражалась... - короче, превратилась в ужасную колючую образину…
А другая, чтобы стать хорошей машиной позвала и Христа, и Будду, и кто там еще – от них же и центровка, и смазка. В простейшем варианте – от «позитива»…

Казалось бы, чего проще: всякий добрый добр, прежде всего, к самому себе, к собственной душе, к собственной жене, к собственным Богам, к собственному телу и духу; и каждый злой почти всё время злится на себя - ведь почти всё время мы имеем дело с собой, а не с другими - если эти другие и  рядом. Как выгодно быть добрым! Как хорошо иметь дело с добрым собой!
…Вот еще бы и вне себя найти людей хороших, чтобы  смягчился контраст между тем, что внутри и тем, что сразу снаружи. Если тебя не любят даже твои ближние, то и тебе трудно любить себя. Если тебя не понимают твои ближние, то и тебе трудно понять себя. Если твои ближние не хороши, то и тебе трудно быть хорошим.

***

Сам приходит – это еще ничего, сидит себе и сидит, газеты читает, слушает, что я ему говорю, но с ним всегда заявляется целый наглый отряд. Эти всё время звонят по телефону, чего-то шумно требуют, что-то, наверно, крадут, пристают и отталкивают. «Я их не звал, они сами пришли» – как будто это что-то меняет, раз они пришли с ним. Нет, не хочет он их ни выпроводить, ни образумить. Я, мол, не лучше тебя с ними справляюсь. Так зачем же ты ко мне пришел, коли  видел, что за тобой целый шалман увязался…

***

Когда я философствую, художество органично вписывается как приложение, иллюстрация, завитушка на каркасе. Так и должно быть у мужчин? А у женщин, у душ как раз фантазии? Не деды, а бабушки рассказывают сказки…
(Научу, подтолкну А. и  будет она у меня великой художницей; на пару будем работать…)

***

Случайно, ненужно матерью зачатый, мотается он теперь по жизни, и все время мысль одна: «что-то пусто в голове»…»

По ТВ новость: с мозга любого человека можно списать его музыку…

Не проклинать, а только критиковать людей…


***

Все небо в лозунгах... Среди них есть и такой: «долой все лозунги» - те  поморщились, но все же приняли его в свою компанию.  Нет фантазеров, так пусть будут хотя бы бузотеры - для живости,  маленькой качки.

Идеологи продемонстрировали свои лозунги, материалисты  свои предметы, а я - улыбку.

Пытались заполнить небо лозунгами, а землю вещами, а когда поняли, что сие  невозможно, объявили Оставшуюся Пустоту великим лозунгом и великой вещью (в частности, поблек, затерялся рядом с ней и мой магнитофон «Панасоник»).

***

Без свежего воздуха и мысли задыхаются, «теряют сознание»…

Любая, самая плохая воля лучше самой хорошей комнаты – Бог всегда лучше человека. Вот только не вынести человеку постоянного контакта с Богом - приходится укрываться в «расселинах»…

Рисую легко, «как по маслу», отнял у усидчивых людей привилегию на сложные занятия. Усидчивы только мертвецы – вот и рисуют они сложные и мертвые картины. Дорогие покойники.

Хлынул воздух и смёл всё во мне, вычистил. И стал я смел. И сказал, дерзко ликуя: «обманывает дьявол, намекая, что  я обманываю Бога!»

«Изначально в мире был рай, а вся бумага была белой» - вспомнил, как Р.П. рассказывал о своем рисовании на черной бумаге (причем, почему-то регулярно евреям в голову приходят такие идеи…)
Еще представил, что на нашей улице Волкова в белом снегу разбросаны  мои белые рисунки…

Сразу воскрес и на ноги встал, как меня Бог – свежий воздух, солнце и вода – трижды поцеловал. Три Бога – три поцелуя любви. А я три месяца не уваживал всех трех! Вот и пойми, умнею ли я или вконец рехнулся. Главное, уже и не помню, как же такое  получилось. Даже вчерашний день не помню. Всё как сон – и ночь, и день. Вся жизнь пройдет, а ты с ужасом будешь скрывать от себя тот факт, что  ее совсем не помнишь. «Всего несколько островков в огромном океане! Весь воздух несвеж,  вода сладкая, соленая, в суп или чай превращенная, а на небе тучи навсегда – забыл, какого цвета солнце…»

***

«А., мы будем наивны, не сугубы»… -  как это ты собираешься избежать похотливых затмений? А после них уже всё, ты – машина, чекань монету. И будешь ждать этих затмений с тем же трепетом, с каким сейчас  еще ждешь озарений!»

***

Д.: «рисую, глядя на стенку». У него есть целая серия, где что-то вроде пустой стены и нарисовано. Поэтому-то его живопись выглядит прочной, как стена. А у меня путаница, жизнь – и это тоже прочно. Как сеть. Конечно, трактор бы справился. Но бомба и со стеной бы справилась… Он ищет трактор для меня, а я бомбу для него?!


***

«Никакого кофе в постель не будет, душа моя». Она, жена, сама будет рисовать на пару с моей душой. И если мы не отличим рисунки друг друга, то это будет значить, что любовь наша достигла совершенства…

Зима, а внутри зимы лето – цветным рисунком на белой бумаге. А внутри лета никакой зимы нет, есть только темные места – сумерки, усталость, на лбу набухла вена и глаза не освещают провалы, в которых находятся…

Нет, мне надо будет сочинять сказки – чтобы они расслабились, заснули и, наконец, потеряли бдительность! (многие и во сне бдят, всё видят и чуют – такой у них инстинкт развитый!)

«Я всех вас жалею, но в высшем смысле вы все убиты -  ничья голова не уцелела»…

***

У меня жидкий свет падает на шаткий стол, а у него свет очень яркий, а стол как целая дворцовая зала. И только одна  проблема - когда-то придется в землю, в темень лезть. «Конечно, я и там могу свет зажечь и  залу устроить…»
(Разве они не верят в рай? – своими хоромами  его тоже приближали, как могли…)


***

Сначала был разумный, а теперь заимел и душу – спустился с небес на землю. И на А. сойду как Дух Святой! И родит она мне сына… А что, быть может, в истинном мире, где все мужчины будут как Дух Святой, а все девушки как Марии, все сыновья будут как Христос?! И все зачатья  непорочны…


***

Сидел, сложив руки на груди, глядел куда-то вверх и вбок.  Отсутствовал, но это не было позой, он явно что-то думал, что-то решал и выбирал…

...«Ну, я беру» - «Так  я же это для себя?!..» - удивленно и гордо  смотрит на меня, как будто в первый раз увидел.

...А он в ответ сразу «фу» и сразу встал. Немногого хватило, чтобы  сделал и то, и другое...


***

Всё, что в сознании увидел, можно и нужно описать; а если ничего не видишь, то рисуй, чтобы увидеть (сначала рисовать, потом описывать рисунки?!)

Это скорее рисуемо, чем описуемо, а это легче описать, чем рисовать…

Рисовать глухую и немую метафизику всё равно, что совершать экспедицию по пустынным местам земли…

***

У религиозных что-то теплится в голове, а душа мертва, а у культурных что-то теплится в душе, но мертва голова. У религиозных не хватает дров снизу, а у культурных – воздуха сверху; итог один: плохо огонь горит, в основном, дым валит – они его дымом кадильным называют… Буду совершать революции: пробитие груди у религиозного и пробитие головы у культурного. Сразу, конечно, это невозможно. Надо брать пример с большевиков: всё у них  в три удара  получилось. После первого (в 1905 году) происходит расконсервация покойника, после второго (в феврале 17-го) - свержение авторитетов, после третьего (октябрь) - второе пришествие Бога свершилось. «Мы всегда о Нем знали, но только о первом, старом, далеком и ненашем пришествии». Во второй раз Христос приходит здесь, сейчас и в конкретном человеке.

***

«Вовк, ты мой секретарь, а я твой повар и домработник».

«А., ты уже три месяца у меня в женах ходишь – виртуальная реальность!»

***

Потоком несется река, на которой ты должен делать маленькие усилия, имеющие огромную важность: «держись ровно и река сама понесет тебя».

***

Солнце – Бог-Отец: Моисей в расселине на него смотрел, он просто очень сильно верил, что видит Бога – а мы не верим, думаем, что это шар, плазма и т.д. Вода – Христос: «дай воды напиться, если есть в тебе Христос». «Дай Христа напиться, если есть у тебя вода». Воздух – Дух: «как бы веяние тихого ветра и легкой свежести, прохлады». И все три зовут к действию: солнце – к  физическому, воздух – духовному (насыщая силой кислорода прежде всего голову), вода – душевному (мокрому и трудно что-то делать! Вода, прежде всего,  нормализует душу и располагает к общению…)

***

«В конечном счете тайное станет явным, всё будет опубликовано так, как написано здесь, на этих серых листочках, этой на 2/3 неисправной чернильной ручкой…»

***

Ласково, но простился - а над оставшимся  уже собиралась гроза... «Так он же не верит ни в то, что гроза, ни в мою способность помочь. Душа моя тепла, сочувствует ему, но дух и тело рвутся прочь, они горячи и холодны, как черный истребитель».

Да, черный истребитель, но летает он с пощадой почти для всех... – всё равно  перестрахуются, им будет страшно. «Может быть, и не в нас стреляет, а по соседству, причем в соседа-змея, но вдруг в кабине сумасшедший? И как не сойти с ума, хотя бы и не сразу, когда на такой чудо технике летаешь и из такого чудо оружия стреляешь…» Распнут его: «пусть смотрит в небо, но не летает, за крылья ко кресту прибитый».

***

Одно из самых первых впечатлений детства: везем младенца - мама, папа, я. В такси темноватом, старомодном (для тех времен обычном – наверное, «Победа»). И мне всё время кажется сейчас, что это меня везут из роддома! «Не может этого быть, ведь только что родившийся еще ничего не видит и не помнит». На самом деле, видимо,  Вовку везли. Отсюда главное совпадение: на улицах весенняя распутица, типичнейший конец марта (мы оба в конце марта родились).

***

Чтобы лучше рисовать, надо становиться умнее – тогда сюжеты станут сильнее и тоньше; и  добрее – тогда цветовая гамма будет более нежной и светлой. У меня пока редко одно совпадает с другим. Правда, такого, чтобы не было ничего,  никогда не бывает…

***

Я по незнакомому поселку хожу, малость заблудившись, закружившись и ищу не нужный номер дома, а калитку в рай. Я счастлив как мальчик в детской книжке.  Видно, в том  доме  ждет человечек хороший… (И: «Дыми завод угрюмый, занимающий землю собою, а небо своим дымным отражением!» - видно при заводе поселок-то…)

***

Трудно переломить, переделать человека – нужно быть хрустально ясным, как лучший день…

А все дни отлиты из лучшего хрусталя – нужно только видеть…

Все толчки обычно же по касательной: частично поглощаются - «я это уже знаю и я в этом с вами согласен» - частично отражаются - «даже не понял, о чем речь; нечто странное – пропустим».

***

Два раза подряд одну и ту же мысль повторил! – видно, что-то остается неясным; дал ей вторую попытку, надеясь, что справится…

Прочел в романе о том, что персонаж сказал то-то и сделал то-то - пока читал, сам успел сказать и сделать втрое больше - и то-то и это-то и вон-то. «Некогда, некогда мне, к сожаленью, узнать, что будет дальше – надо  подумать о том, что  случится  в моей собственной жизни».

***

Вместо расслабленности и силы – напряженность и слабость…
«Современный мир живет в условиях стресса, перегрузки» – и я так живу….
Может быть, дело в том, что частично свободный, освободившийся человек  стоит перед выбором  и  пытается служить сразу двум господам?  Отсюда вечная спешка и неудачи…

«Бьешься, бьешься, а никакой тебе благодарности и никакого тебе удовлетворения» – потому что уже потерян разум,  сорвана резьба. И перед дорогой и во время ее всегда не грех посидеть и подумать – посубботствовать…

***

Есть женщины, к которым я испытываю похоть, но это еще ничего, ведь женщины – существа и матерые, и глубоко несвежие; гораздо хуже то, что есть и тип девушек, к которым  испытываю то же самое. Чувствительные и глупенькие… - сразу продам первородство своё, стану Каином?!

***

Постмодернисты-некрофилы так возлюбили мир, что лакомятся им в любом виде и качестве - даже когда он труп.

***

Взялся перечитывать «Подростка» – ощущение, что это я сам написал.  В прошлом рождении, разумеется, в прошлом веке, но ведь и свою писанину видишь иначе, когда сам уже станешь иным.

«Не князь Долгорукий» – это притча о людях  моего типа: запросы у нас очень большие, «долгорукие», а вот средств нет – «нищие духом». А все литературные князья короткоруки или даже вовсе безруки…

Христос пришел спасти не людей, а погибшее – а погибший человек  как таракан. Он тараканов пришел сделать богами?!

***

Тону в деле – и выныриваю оглушенным утопленником – и начинаю делать следующее без сознания, как призрак. Может, потому и рисую призраков, и пишу их? («Как тонко!» – того гляди, оборвется…)

***

Простил ее и даже сам попросил прощения, выдумав некий, кажется,  и не существующий грех, но после в душе своей увидел, что не простилось, не зажила рана (так ведь она ее ничем не смазала… вообще, вся сцена взаимных прощений мне только привиделась… нежелание  даже извиниться обижает всё глубже…)

***

«Эстетика» и «стерильность» –  синонимы, потому что вещь должна быть чистой, а покойник обмыт. А если ты занимаешься жизнью, то тебя не приметят, скажут «что тут особенного»; или опровергнут, причем отчасти успешно. Вообще, начнется приятное оживление, споры и только потом кто-то спохватится: «мы же совсем забыли про искусство. Извини, мы сожалеем, но тебе не можем поклоняться, ты же всего лишь один из нас. А это – вещи и покойники – заведомо вне нас и уже поэтому заведомо лучше  и сильнее нас. Они наши боги. Особенно дорогие вещи, сделанные по завету наших дорогих покойников».

***

«Был мертв, пропадал и нашелся...» - пропадал так, что меня можно было почитать мертвым. Но самое удивительное  то,  что мне казалось, что я жил, и причем вполне нормально…

Жили два брата. Один был нормальный -  ходил на работу, надевая шляпу на вымытую голову, приходил с работы, снимая ботинки, где ноги потели - а другой непутевый, пропащий. И спокойно жил первый брат только в те периоды, когда тот пропадал настолько, что вовсе терялась с ним всякая связь. «Может, он умер где-то под забором». Спокойно было, но скучно,  не было же больше у первого брата ни единой родной души - одно лишь море здоровканий. Поэтому когда второй вдруг все же объявлялся - падая как снег на голову - первый не только озабочивался, но и радовался втайне. А забот уж с этим вторым всегда был полон рот. «Крестные муки ради тебя каждой день принимаю, голову некогда вымыть, носки, стыдно сказать, пятый день не меняю»...

***

Вот так и мечусь я между  двумя самими великими истинами, одна из которых требует крестного, предельного напряга, а другая полного, предельного покоя; никак не могу стать достаточно «долгоруким», чтобы достать до них обоих и достаточно сильноруким, чтобы удержать их полный вес; ведь метания разрушают и дух, и тело - они созданы для неподвижности. «И руки, ноги не успели, и голова не додумалась. Если бы голова додумалась, то руки, ноги по-любому  успели. И если бы руки, ноги всю силу имели, то голове просто можно было отдыхать, по сторонам глазея. «А так, мне кажется, что все это зря»…

***

Почти не верю, что 20-летнего можно считать взрослым человеком. При обычной системе воспитания, когда люди, с одной стороны, просто брошены, а с другой заморочены всякими фантастическими «географиями» и «биологиями», что они могут понимать в жизни? Да что говорить: большинство во взрослую силу и во всю свою жизнь так ничего  и не могут понять; просто обзаводятся скорлупой и проторенной дорожкой. Разве, о чем-то догадываются иногда – с испугом и желанием поскорее забыть.

***

Птицей стал тот, кто сильно взмолился, камнем падая вниз – разве птицы не похожи на черные камни с крылами?

Куда девать мне свою духовную энергию, когда я так глуп был во всю жизнь, что не смог сделать в стене никаких других окошек…

***

«Подросток», притча о покупке на аукционе альбома за 2 рубля и продаже за 10 по особому случаю –  случается, тоже выискиваю фантастические возможности для обогащения или карьеры. «Буду делать особые картины, они окажутся вне конкуренции» и прочее… Мысленно весь мир можно обогнуть за полчаса, да еще со всеми удобствами и бесплатно – не то на деле; и уж не променяешь мысль на дело – пока не научишься думать большие мысли о маленьких делах…

…А там еще две картины должны уплыть. Надо бы остановить это дело и предложить взамен ксероксы в рамках. Хотя картины мне почему-то не так дороги – давно не рисовал маслом, много использовал дешевые темные краски...

***

«Один лишь раз живем» - один лишь раз в раю живем бесплатно, даром…

***

Три беды: голод, холод и усталость. Одну из бед я  еще могу вынести, но вот когда две сразу - это уже очень-очень тяжело. А все три вместе - тут уже и смерть совсем рядом.

Одна беда - смерть за окном, на нашей улице объявилась и прогуливается (это-то каждый день случается - обычно из-за усталости); две беды - вошла и где-то  в прихожей топчется, в столовой шушукается; а вот и три  - шепчет, дышит в ухо что-то жаркое, сытное и легкое  и я почти  теряю сознание...

***

«Версилов – Катерина Николаевна» – очень легко развивается этот, казалось бы, невероятный  комплекс любви-ненависти, в котором не разберешь, что реально, а что мнимо…

«Черный хлеб» «упорства и непрерывности», т.е. фанатизм  - не только «белое» мечтательство…

Достоевский шлялся всюду – как и полагается человеку без догм, предрассудков, панку, постмодернисту.

Если бы не было христианства и Христа, я так бы и бил мимо цели, гибнул, сходил с ума в фантастических перипетиях. Христос легко делает прицел точным: «вспомни о добре и  страдании, о милости и слабости».

Думать для самовоспитания теперь буду лишь наскоро  – ведь всё уже изучено и продумано. Должно быть, пойдут сплошные дела, предприятия – бои, в которые надо сначала ввязаться, а потом уж смотреть. (Еще слишком часто выходит по-старому: анализирую-анализирую, а кровать всё не едет сама да не едет!)

Достоевский сует идеи всем персонажам подряд – он же супер-философ и так ему хочется выговориться…

__

Немного одумался: «цветной ксерокс пока очень дорог, я на  деньги, которые затрачу на одну копию, смогу купить 100 чистых листов бумаги».

«Се стою у двери и стучу» – это я хожу и звоню к Д.! «Отсутствую», «занят с товарищами», «рисую», «праздную праздники», а теперь еще и «болею».

Зарядил и - пишу, зарядил и - рисую. А прекрати я, не вдруг бы потом снова завелся. Порочная система, несвобода. А всё потому, что ум  всё еще короток: ткни меня в проблему – буду думать, а не ткни – и не вспомню никогда; разве что перед самым сном, перед самым отлетом – когда уже поздно, когда  вылет свой не задержишь…

***

…И БГ на чем-то вроде «Поленьки Сакс» в молодости сидел – т.е. отнюдь не чересчур и образован, лишь верхи, модное в обществе и компаниях. Уединенно, монахом-то не жил, а без этого, я думаю, не бывает большой самостоятельности…

Мечтал о свободе, но сам делал карьеру. Всё мечтал, а сам уж далеко залез. И теперь  неуместно как-то мечтать… Нет, он не иезуит, а жертва иезуитов. Впрочем, сколько среди самих иезуитов таких вот жертв? Вообще, тайное становится явным по факту: кто сделал карьеру, тот ее хотел. «Но Достоевский тоже ее сделал?!» – «Да, но он вел себя с общественной смелостью».

***

Я привык не только рассуждать, но и себя подстегивать. Не только разбирался, но и попросту поддавал жару.

Лучше всего думается, когда всё вокруг в виде запущенном – и на лице некая короста, и в членах онемение. Лежишь, читаешь, думаешь – а за окном пасмурно, метель…

Однако многие мои рисунки свидетельствуют о пребывании в помещении - блеклые, размытые. Рисовал так, потому что хотелось, родной была немочь. Ходить на волю?  до выпадения языка накатался на лыжах, а потом до потери пульса нарисовался? – не слишком ли, можно повредить и сердце, и разум…


***

Хочется признаться А. в любви - и не в целях сближения только, но и так, как я  признавался Вовке, т.е. чтобы поделиться своим счастьем.


***

Вовка расположился там же, где я читаю и думаю – и я уже не читаю и не думаю, а только болтаю – впрочем, всё это мысли о понемногу читаемом. «Вовк, иди отсюда, а то  так и буду о тебя, как о громоотвод разряжаться!»

***

Предчувствую, что А. опять может не придти… Может быть, она родителям проболталась каким-то намеком-боком и те ей внушение сделали… Или же ее подруга, «Н-н» подставила – она же наверняка гостит у них. Якобы, чтобы польстить, радостную весть обнародовать, мол, за вашей А.-то кто приударяет…

Женщина без мужчины, что влага вне сосуда - практически не существует; а мужчина вне женщины - пустой сосуд, т.е. бессмысленность, яма, предмет для насмешек. (Нет, конечно, есть своя вода в сосуде, но и для женщины там места хватит – если найдется такая, что с твоей водой уживется…)

***

Как склонен забывать теплый человек, что согрет не теплом, а огнем: огнем в печи зимой, огнем солнца летом. «А ваша теплота так же не греет, как не греет  теплый пар из вашего рта. Извергнет  вас Бог из уст Своих!»

Истина тонка как лезвие ножа. Искать истину  значит  искать это лезвие в темноте и постоянно обрезать себе пальцы. «Прибейте меня к кресту, чтобы у меня не было искушения убежать от него -  как с  каната, хочется свалиться в пропасть, в публику».

***

В голове человека  помещается только одна мысль. Еще одну он провожает и еще одну  встречает - они тоже в поле его зрения. И надо так усовершенствовать эти три мысли, чтобы в них вмещалось всё - тогда будешь совершенным человеком, человеком с совершенной программой, с совершенным «компьютером».

***

Вовка отксерил на цветном ксероксе два моих «шедевра» - стали супершедеврами: нет дефектов в фактуре и великолепнейшая бумага (а у меня более, чем посредственная). Да, такое можно продавать! Вот оно, искусство, которое может делать каждый (хороший) и которое доступно каждому (недорого, можно делать сколько хочешь экземпляров)! А еще можно на майку ксерить свои работы! (правда, уже дороже обойдется) Это была бы живая проповедь (правда, только летом). Кстати, фотокарточки тоже прекрасно ксерятся, причем с увеличением… (Опять перевозбудился от радужных перспектив)

Там и книжки брошюруют. Можно было бы отобрать свои лучшие тексты, издать их за свой счет (если бы имелись  скромные деньги) и всучивать их - маленькую книжечку - в целях знакомства;  всучивают же листовки! Мол, прочтите – а в конце приписан телефон с автографом. («В итоге, будешь ты к красивым девушкам приставать – таким, как Ж.!») 

***

Где караси, там и щуки – где придурки, там и хитрецы. Причем, не исключено, что и в одном лице: сами себя обманывают, причем так хитро и такого глупого себя, что сами веруют, что всё шитьё покрыто…

***

Эгоист упивается собой; приятное занятие, пока ты молод или хотя бы молодишься...; да, молодиться можно вплоть до самой могилы - но не дальше. Дальше придется упиваться собственным трупом. «Запить, дайте мне хотя бы воды, чтобы запить  эту мерзость!»

***

Как шумно, крупно дышу теперь я во сне и дреме – как рота солдат в своей казарме, как те, кто живет напряженно. Так и надо: от этого, наверное, сила прибавляется. А то спал мертвым, мелким, а, в итоге, и хлипким, декадентом…

Зимой не столько думаю и духовно тружусь, сколько всё же прозябаю; и летом не столько делаю и физически нагружаюсь, сколько таскаюсь, т.е. опять-таки прозябаю. А в итоге, вот попала бацилла раздражения или стеснения, вот попала бацилла гриппа или воспаления – и овладела мной бацилла, потому что слабый организм…

__

К. что-то смотрит доброжелательно, говорит о лиге миров и «мир – мирам»…

А «Подростка» дальше читаю уже молча, без восторгов. Более того, начинаю чувствовать, что какая-то муть проникает в душу.

Отсоветую А. много читать Достоевского!

…Еще вспоминается из последней «Коровы»: «…надо и чувствовать, и думать… Кочан есть? – есть; душа есть? – есть. Вот и напрягайся – и ногами думай, и сапогами!» (всё сопровождается наглядными движениями рук!) …Поддевал меня там один мелкий «пират» (другой; вида, между прочим, полухулиганского): «Скажи еще чего-нибудь, а?» – «Скажу-скажу, потерпи» (не глядя на него, продолжая сосредоточенно участвовать в главном разговоре). «Прелесть, тебя какая муха укусила?» – «Я не прелесть…» (досадливо поморщился)

Да, стихи пишут очень многие – в одной Казани, наверное, полтыщи человек. Видимо, рифмы кажутся интересной и беспроигрышной игрой. Что-то вроде кроссворда или ребуса… Всерьез их воспринимать нет оснований, главные нервы и стволы творческой жизни лежат не там. Вообще, без философской базы и концептуальности невозможно выстрелить на творческую (а не официозную) вершину…

Телевизор, да еще и семечки – при одном из этих зол еще устояла бы душа, но при двух сразу уже не может…

__

«Концерт Бикчентаева» (мура: красивенько, но всё мимо души – потому что мимо креста; выступают себе в колхозах и всех ДК подряд):  А.  отказывается от встречи и почти пугается меня…

Мне же  нужна не  жена-государыня, а  жена-соратница, которая, засучив рукава, рядом творила бы в одном со мной духе. …И я, прощаясь, смотрел твердо на А. – как бы говоря: «смотри, я тебе клятв на верность не давал».

Увидев, что мы остались чуть ли не тет-а-тет (Вовка с Н. сели отдельно), она ужасно погрустнела, бедняжка («А., ты чего такая мрачная стала» – говорил я невинно, с насмешливым участием).

Этот безрадостный, безликий подъезд, у которого мы прощались… Слишком уж она повеселела в самую последнюю секунду – мол, слава Тебе, Господи, отмучилась, отвязалась. И вообще, сначала, кажется, была готова смыться, не прощаясь! Но я сказал что-то, она обернулась: «что?» - и я сказал, что хочу попрощаться… Снилось, что еле-еле тлеет огонек и вокруг много-много черной золы –  вроде бы и нечем поддерживать огонь, если даже у тебя от  безрадостного вида и не пропало желание… Как мне легко было, когда я не знал никакой любви. «Я бы поостерегся, если бы знал, что тебе 17, а не 24, ну а потом было уже поздно».

Говорила, что нельзя сравнивать Бикчентаева с Высоцким. – «Всё можно сравнить со всем – духовная сфера едина». …А она действительно разбойник: во-первых, иногда говорит не очень женственным голосом («усатая»), а во-вторых, весьма жестоко ездит и входит на концерты без билета. …«Не хочется что-то» (на лыжах). Со вздохом: «а мне вот хочется, не знаю, почему». … «Я ни о чем не думаю» (о свиданьях и прочем) - не думает, потому что не любит. …Как, однако, я ее сильно полюбил, когда она меня стала бить сильнее - может, мне ее тоже ударить? А то, как в армии: пристально смотрел на «дедушку», что меня мучил и ничего ему не говорил. Что дедушка, что девушка. …Зря я ей польстил насчет ума – тактичная, обаятельная, отчасти самостоятельная, не более. Т.е. может быть умной – нет умных от природы, есть способные стать умными – но «в мире сем» выдается гарантия, что ты таким вряд ли станешь…

Я всё еще надеюсь, что, может, это от пугливости и робости, от зажатости, что, может быть, она ко мне привыкнет. Может быть, все неразделенные любови основаны на недоразумениях и недоработках. Надо потерпеть и еще понадеяться, полюбить…

Да, люди ненадежны – природа надежна и дух надежен – но надо пить этот уксус, распятый. «Делай, что хочешь, но не уходи, пока тебя не погонят камнями, пока не распнут». (Р. палку уже поминала) …Природа и дух тоже лишь по мере твоей силы надежны.

Кто знает, может быть, и без меня А. будет счастлива: встретит себе ровню и проживет жизнь в праздничных хлопотах, под гитару. Пусть хлопоты копеечные, медные, как гитарные струны, пусть «ровня» этот еще не схватил с небес ни единой звезды… И дом – всего лишь клетка в башне…

Вовка называет ее «маленьким Муком»…

Разговорчива она очень – а такие хлопочут, толстеют. Опять же – веселая… (подумал я невесело) Может, потому она и на меня не откликается – нет в ней страсти, соскальзывает, не имея творческих зазубрин. Мне бы встретить человека творческого…

Вдруг почувствовал мир и покой в 4 утра, чувствую, что снова смогу в уюте писать, рисовать. А летом буду в Отарах работать…

Вообще, во мне было и есть еще столько пустоты, что пусть хотя бы боль ее заполнит. Будет больно, но не мерзко – «не мучительно стыдно за прожитый день». И легкомыслия уменьшится – мне же в чем-то всё те же 17 лет!

Неразделенная любовь не может даже и считаться любовью – настолько она угнетена. Это как ребенок в утробе – еще, может быть, будут делать аборт.

Да, Бог продолжает выжигать во мне всё нечистое – я же барином себя чувствовал в субботу утром, этаким дядей Л.  собирался на лыжах жениховаться…

«Да не беги ты так А., тут всего 5 минут ходьбы до твоего дома; прямо не терпится тебе от меня избавиться»; она резко замедлила ход, потом только выбрала скорость – нервничала.

В трамвае на обратном пути: «может быть, завтра на лыжах?» – медленное, маленькое, но вполне однозначное отрицательное движение головой. «А без лыж, просто так?» – и снова наблюдаю то же самое покачивание. …«Я, А., оптимист; в текстах моих много мрачного, но на самом деле я оптимист, так надо».

Похожа, между прочим, на юную баптистку. Вообще, моралистка, но когда живешь в мире, не могут не выработаться довольно странные представления о морали: смотрела шабаш «Иисус – суперзвезда» и лишь слегка поморщилась. 

Теплое, тепличное щебетание не променяешь на что-то чужое и опасное, пусть и большое. Но подыгрывать, заходить в теплицу мне в любом случае нет никакого смысла: «цветите без меня, друзья мои, никогда не дышавшие свежим воздухом».

Куча мала есть, а любви нет; скорее на свальный грех наткнешься, чем на любовь; или устраивают некую  комбинацию из симпатии и греха. Мещанству любые комбинации нипочем. «Жить как-то надо» – вот и живут  «как-то»…

Может, я и проигрываю в эти жизненные шахматы, но играть всё равно интересно. А может, и не проигрываю, ведь открываются всё новые и новые возможности для защиты и нападения. «Даже интересно»…

…Вроде бы почти успокоился, но всё же боль нет-нет, да и прорвется  в жалобном внутреннем восклике: «Ах, А., А.!»

***

Сон: кто-то вроде папы лежал в каком-то «номере»,  клетке или, может быть, больничной отдельной палате. В номере всё хорошо с едой и отправлением испражнений, но больше нет ничего - пусто. И мается человек на кровати, он благополучен в этом благополучном номере, но ему пусто. И он болеет, и, наверное, когда-то умрет... «Это не я – я бы писал,  боролся, пытался сосредоточиться, думать. Или решился бы выйти на холод, разведать окрестности, стены...» (навеяно поведением больных в больницах; у человека, допустим, всего лишь одно место болит, неисправно и надо делать «процедуры» раз в день – так даже китчевой книжки в руки никто не возьмет!)

В этом же роде: один из больничных «холлов», сидит много народу, в основном, мужики, и все  дружно смотрят телевизор (которого я, наблюдатель, даже не вижу, подойдя по коридору). Много  «развитых» мужиков, много не таких уж больных, если судить по виду, но все они в больнице и все  только смотрят телевизор... Заведение мерзко казенное, а программа мерзко коммерческая...

***

А. снится ночью, А. грезится утром, надежда опять горит сильно и ровно, как в хорошей печке и словно бы  и не было никаких катастроф. Это нормально, что она обо мне не думает и меня дичится – ведь она еще девочка, нет у нее за плечами десяти мужиков…

То хорошо горит печка, а то тянет угарным газом тоски: «ничего не изменишь, никого не переделаешь, ни одну стену не пробьешь головой, а тем более кулаком. А пинаться -  это так вульгарно и злобно, что  сначала надо  умереть...»

... «Я извиняюсь...» - «Нет, ничего. Злого умысла же не было? Просто смесь головотяпства с невезением...»

***

Едем на автобусе, вдвое большем обыкновенного и потому  вместившем кучу народа. В нем тихо, сумрачно, темновато, но зато на каждой остановке праздник и очень светло от солнц и фонарей. И называются остановки тоже очень празднично: «Новый Год», «8-ое марта», «1 мая» и  «7ноября»...
Нормально ехали, но вот конец, водитель выключил мотор и  двери намертво открыл. И стало тихо, и как-то сразу потянуло холодом.  Выходим потихоньку; я тоже вежливо подвигаюсь; замечаю, что слишком много вокруг людей в черных пальто; да, и на мне - темно-синее; вдруг понимаю, что это не остановка «8-ое марта»; и тихо, и темно за дверями, ни одного огонька, только оградки; а за каждой оградкой бугорок, словно человек сгорбился или голову потерял. Не хочу выходить, но  некуда деться. И автобус все равно уже никуда не пойдет, водитель исчез и даже руля я уже не обнаружил – «если один на холоде сидеть буду, что это даст? Мы идем туда, куда ведут дороги, садимся так, как велит кресло...» (последний в жизни жест – пожимание плечами. Или всю жизнь флегматик и меланхолик ими пожимал, но в оконцовке всё же сжался…)

«Элита» - кажется, почти никто не выходит, не входит. В той же попсе 30 лет правит одно и то же «политбюро». Впрочем, не видно, что происходит у дверей, когда  стоишь в толпе в конце салона…

***

Что-то я всё: «добиться, добиться»…

***

Броня и ствол – «танк». «Нарисуем – будем жить». И плевать на то, что не знаю правила дорожного движения. В таком потоке их знание всё равно может не помочь… А чтобы не пугались, раскрашу танк словно попугая. Правда, если как на цирк сбегаться станут, всё же дам выстрел холостой…
Но пока в пригороде стою на частном дворе и огороде. Ствол использую как нос и глаз. Навесиком посылаю в город словесные снаряды, комки бумаг, которые без принужденья вряд ли кто прочтет, и даже развернет. И  в попугаев их красить бесполезно…

***

Я наивно и буквально воспринимал  тоску всех этих литературных и живописных начальников, отвлекаясь от их «мастерства» и должности, и дел коммерческих – и, пока я  вел себя с ними наивно, всё было вполне хорошо: благодарили, хвалили, звали. Стоило же заявить о себе как о самостоятельной творческой и мыслительной единице, как сразу: «самозванец». («У всех «творцов» непереваривание  друг друга, за исключением друзей и  «начальства»! Да и их облизывают только для вида» - хохочу и теряю всякое уважение…)

***

Д.: «Это почти детские рисунки» – «Моё детство концептуально, сознательно. А вот читать Кира Булычева надо было 30 лет назад…»

Говорил (он, а не я) про 5-ое измерение, про кристаллы, про «критерии, выработанные человечеством», про искусствоведов и галереи, и прочую заурядную чушь…

Странный у нас был разговор – зеркально повторяли доводы друг друга. Он: «какая «истина», ведь нет точки отсчета»; я: «она есть – в Боге эта самая точка». Но, с другой стороны, он: «есть же общечеловеческие критерии», я: «нет таких критериев, вы все раздроблены и воюете друг с другом».

Сидит он сейчас, к примеру, в своей башенной мастерской, скучает, за вчерашнее обижается и находит привычный выход: «а вот выдам-ка я сейчас свой Божий дар – при мне же он, могу». И выдаст – консерву. Я и сам еще таков.

«Чем надо заниматься в жизни, чтобы, лежа в гробу,  увидеть прекрасный сон?» – вот же как стоит вопрос. Ведь даже всякие славы и деньги непременно приснятся как кошмарное наваждение.

«Вошел в свой богатейший дом, полный прекрасной мебели, похожей на диковинный голых животных…»

Втолковывал ему, что все списки «великих» – это просто списки удачливых бюрократов и бизнесменов. Люди, понявшие, что такое Царствие Небесное, здесь так же маловероятны, как верблюд после ворот с игольное ушко. Ван Гог был беден и то не смог протиснуться, застрял посередине, пришел в отчаяние и выстрелил в себя.
 (Хотя, «игольное ушко» - это всё же неверный перевод, какая-то путаница. Кажется, сбоку основных ворот – где проходили, в том числе, и верблюды – были узкие калитки, где мог пройти только один человек – открытыми их держать у городов-крепостей было не так опасно. В такие калитки верблюду  очень трудно протиснуться (надо быть человеком! пусть он и поменьше, послабже)

Д. – богатый раб… Конечно, богатые рабы лучше понимают, что никакое богатство не избавляет от рабства и не дает счастья…

И всё же я их жалею и  приятность  у них не отнимаю.

«Необыкновенным ты был всегда, но сказочным становишься только сейчас»…
 Зациклился Д.: бегает по кругу, на философию мою, подобную нашатырю, реагирует раздраженно, как живой, а вот сказочности не замечает… Вообще, я не вовремя у него на пути встал – очень он увлечен этой своей дорогой, кажется ему, что идет она в гору; и о смене пути не может быть и речи. …Раздражение – антисказка. «Не то настроение, когда вибрируют пол, потолок и стены, что внутри меня находятся. Любому скажу, будь ты хоть Христом Хоттабычем, «кого еще несет нелегкая?»…»

***

Кладбище - адский, а не райский сад. Маленький палисадничек; от дома и вовсе остались одни рожки да ножки – обломок-обелиск-зуб - а где хозяин пропадает, никто не знает...

Дети попали на кладбище - стали играться; один спрятался за обелиском покойника, другой оседлал его как коня... Покойники попали в детский сад - каждый выбрал себе грибок и стал под ним себе могилу рыть… Дети в детском саду стали играть в покойников - один детской лопаточкой стал могилу рыть, а другой пошел третьего убивать пластмассовым ведерком... Покойники решили поиграть на своем кладбище – думали, думали, но с грехом пополам только до войнушки додумались. Когда всем стало неинтересно, главный обелиск сказал: «тогда давайте как обычно - в прятки»... После чего настали великие мир и покой на земле: покойнички лежат, т.е. тоже играют и  у детей сейчас «тихий час»...

***

Кто не помнит всякий раз, как вспоминает Бога, что хотя Бог  один, но Богов и три, тот не знает ни Богов, ни Бога…

***

Опять шикарный конференц-зал и жуткий холод и голод. «Сейчас появится кто-нибудь и профессиональным теплом развеет все недоразумения, покажет, где буфет здесь, где гардеробная, в которой свое пальто оставил. А то жалею, что это не спортзал -  согревался бы, как сумасшедший мячики кидая. Правда, голод такой, что не только я мяч, но и мяч меня бы кидал...»

***


Муж - трактор, а жена - прицеп. В прицепе всякое барахло кучей, в навал...
Муж – трактор, а жена - серебряное ландо. «Грубый мужик - газует прямо на меня». Хочет отцепиться, но среди этой тряски и шума куцые мозги совсем не варят, не могут сообразить - как...
Мещанин Легковушкин с прицепом, на котором все тоже в навал. «Пригодится хозяйству. Конечно, мечтаю о серебряном ландо; само собой, подержанном»…
Муж с женой в «Шевроле». У обоих, можно сказать, французские прически. Всё «хорошо, переходящее в отлично», только приходится вертеться так, что раз сказал муж жене, вертясь и руль вертя: «извертелись мы с тобой»…

***

Кухонный запах не менее низменный, чем даже запах туалетный.  Всякая пища нечиста, пачкает - если ты не приблизился к тому, как ели на тайной вечере...

Кастрюли теснятся, мешают, скрывают содержимое своими крышками-шляпами, плохо пахнут, низко, на самый пол поставлены... «Или на грязную плиту - и сами грязные.  Может, что-то уже протухло. Что-то с риском для желудка надо доесть. А есть вообще не хочется. Точнее, хочется, но чего не знаешь, не представляешь или что так дорого, что от тоски и страха все равно рта не раскроешь... – пропадай, надежда».

Голая женщина на столе. Какой-то мужик ее аппетитно ест... Все это в телевизоре, конечно, но течет слюна проклятия и – «пропадай, надежда».

***

Не выронил  флага из рук, не выключил ветер и флаг трепещет как ноздри, что ищут…

Спираль на одном своем конце превращает человека в неподвижную точку, а на другом – в огромное тело, выбрасываемое во Вселенную… - «Может, и смог бы великий ученый отыскать тебя, точка и огромное тело, но не напасешься ученых на каждую звездочку»… «Если бы меня взялись изучать, как землю, все места не смогли бы объехать».

***

Вспомнил свою старую живописную притчу: я в наряде Ван Гога, с отрезанным ухом… И вот я сбросил бинты, снял шапку и сюртук – настало «лето благоприятное». …А теперь прошла не только зима бинтов - кончилось и лето зеленых сюртуков…

***

Христос звал  на свой пир, но все стали отказываться... – а всё почему? Потому что подумали имеющие быков, поле, жену: «ну какой у этого  юродивого пир»…

***

Один из нелепых доводов Д.: «такие рисунки не повесят в галерее Тейт»! Милый мой,  в галереях не хуже уже висят консервные банки и черви ползут – пока еще нарисованные (по-своему, может быть, и искусно). «Какой шикарный червяк! Какая оригинальная консервная банка!»

***

Опять коммерческие планы и снова замечаю одну особенность: сразу становлюсь на целый порядок хуже (тупее, злее) и чуть ли не напрочь теряю способность творить. Разве что, что-нибудь вторичное, почти  эпигонское, поверхностно эффектное. …Навесили на дерево грузы – и обломились все ветви, конечно…  Превратилось солнце в золотого тельца, стали видеться черному дереву облака как пуховые одеяла и подушки и алчно подняло оно все свои руки...

***

Мистика - это непонимание в необыкновенных, фантастических степенях...

Есть миллионы вер, можно верить во что угодно – и что угодно  выдавать за веру в Бога,  веру с большой буквы.

***

«Постмодернист рисует то, что, в принципе, может нарисовать любой» – не только может, но, главное, хочет. Любой хороший, добрый. Добрым может быть всякий. И умным может быть всякий, но только после того, как смог стать хоть сколько-то добрым. Сначала милость, а уж потом справедливость – ведь милость прежде всего не спешит с судом. «Поспешишь – людей своей мнимой справедливостью насмешишь»…
 
Вспомнил, как развешаны мои рисунки в библиотеке: висят они, «детские», а рядом висят бумажные картины  детей из худшколы  - и на них  сплошной взрослый «Марс»! Загубленные дети, впавшие во взрослость и спасающийся взрослый, впавший в детство…

***

«Господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок – откуда же у Тебя вода живая?» – постмодернист берет жизнь даром, для него все колодцы как чайные блюдца, ему не надо черпать – он сразу пьет, и про запас не берет ничего...
«Господин, Ты же не владеешь инструментарием (искусством, логикой), как Ты попадешь на глубину жизни?» Одна реклама и пыль в глаза – это обертки, картинки, а другая реклама – это талмуды,  мудреные, непонятные, заграничные слова…

Поклонение на горе Самарийской можно уподобить поклонению культурному («не знают, чему поклоняются»), а поклонение в Иерусалиме – поклонению в религиозных храмах. И вот говорит Христос: «истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине» (а значит,  и разбираться в них)

Исцеление в купальне Вифезда – эта купальня также похожа на культуру и религию: там тоже иногда бывает живая струя и происходит некое чудо.

Лазарь сам имел силы восстать из мертвых, просто без Бога и Его призыва эти силы оставались  втуне. Люди во все века, если и верят в Бога, то не в Бога, участвующего в жизни и творящего в ней чудеса (тогда физические, а сейчас духовные).

***

Это же обыденность в современном мире: в туалете как в храме, а на стенах картины, на которых нарисованы черви и консервные банки. Ей Богу, можно сделать вывод, что счастье не в шикарном туалете. …По-дурацки радоваться шику можно некоторое время, но обязательно придет день, когда ты будешь хмурым, умным, у тебя что-то будет болеть - например, голова…

***

Подставьте в Евангелии везде, где говорится о Христе или говорит Христос, слово «счастье» и вы не ошибетесь, вы, может быть, лучше поймете, о чем идет речь…

Человек живет на земле для того, чтобы бороться со злом и быть счастливым. Казалось бы, две взаимоисключающие цели, но на самом деле они друг друга  взаимно дополняют и порождают: только поборов зло и  вырвавшись на волю, можно быть счастливым; только стремление к счастью может так стимулировать и мобилизовать человека, что он одолеет зло. Все, кроме счастливых, только размножают зло, когда борются со злом. «Зло порождает зло» - из этого заговоренного круга могут выйти только истинные. ...Дешевое счастье недолговечно, непрочно, а дорогим оно становится только после закалки в борьбе со злом. Дешевое счастье близко к безумию, оно как метеорит и может разрушить человека, «закружить ему голову», сбить с ног. Так ветреная женщина  сегодня  обнимает тебя, но завтра умчалась, а ты надолго отравлен…

Но зло сильно: вот святой пропил жену, а вот подлец, заботливо, как паук, опутывающий узами женщину, созданную для счастья - скоро брак...

...А вот другая женщина похуже - прекрасная, а не счастливая, красивая, а не милая – но именно ей все служат как богине, а она вот-вот даст согласие на предложение еще большего подлеца; его уже не сравнишь с насекомым, мещанином. Мы все погибнем, если это случится, мы в страхе и робко намекаем ей в своих снах, что нет, лучше не надо - и она слегка колеблется, но в общем только пожимает плечами, всё уже слишком далеко зашло и потому предрешено; во всяком случае, робостью и снами тут ничего не изменишь…


***

Двенадцать мыслей во мне сейчас, двенадцать чувств их сопровождают - одиннадцать из них имеют добрые задатки, а двенадцатая - от дьявола. Жена  с чувством подзуживает его заработать деньги и купить, наконец, облюбованную землю горшечника. Займешься, мол, ремеслом и заживем спокойно...

***

Вопрос «недели» всё время занимает: «так как же надо жить – сходя с ума или планомерно?! Сдается мне, что всякая планомерность нежизнеспособна, но без нее тоже невыносимо – как бы нет тебя, есть только вихрь дел, событий…»

***

Трудно было апостолам верить Ему, следовать за Ним – «мало ли бывает сумасшедших бродяг, ну не миссия же» и прочее – но  чувствую, что если бы  находился на их месте, я бы тоже последовал…

Иоанна 9, 22 – даже слово было то же самое: «отлучать». «Отлучать от синагоги». …»Отовсюду отлучили, из КПСС исключили, а с работы уволили».

Они далеки от бросания институтов ради внежанровых раздумий. Конфеткой  заменили настоящее и служат только форточке на волю. Им нужно «почитание отцев», традиций, чтобы всё шло чин-чинарем.  Мне надо искать настоящий андеграунд – где настоящие грешники, там могут быть и настоящие праведники. А серый человек рад всему своему и не рад всему чужому…

***

У С. какой-то очень слепой взгляд. Б. играет в романтическую войнушку и любовь. Л. воображает себя покинутой царицей. Четвертый в их сборнике, С2, учит морали, спрятав грязные руки, но странно учит, странно спрятал: всё время тайком их показывает, мол, мы свойские, фиговские, у нас этих фиг целое фиговое дерево…

…Купил себе сон мертвец: «пока  вижу сон,  не мертв». «Пока в стене  окно, это не стена, а дом».
«Тень в кофейной темноте» - раз видит тень, значит, всё же пробивается свет в той тьме. Соответственно, и кофе жидок. Блещут фары, фонари, поэтому различает тени. Тени всюду – вовне и внутри; тени во всем – и звуки тенями, и запахи, и прикосновения. Мир теней – мир флагов; всюду темные, черные, огромные флаги  струятся как воздух… В такой атмосфере пишется легко, но и с ума сходится  запросто. Держись за кофе – кофе, говорят, как бог спасает…

Очень был хороший и сильный человек, но теперь болен и слаб от дурмана идеализма, недобр от  догм и жестких линий…

…Они тонут и ситуация безнадежна, я их не смогу удержать на поверхности моря, где хлещет волна, всё подряд выбивая из рук и мне неприятно даже касаться их, мокрых, скользких, холодных и судорожных….
  Они скорее хотят стать подводными лодками, рыбами (Христос, вытаскивая огромный улов: «людей, превратившихся в рыб, уйма»).
Тело -  скульптурным растением, дух – камнем – подходяще, да вот душа пускает постыдные пузыри, почему-то любит воду и воздух…

«Куда вы, рабы, скоты?» – «В рай. Мы нормально жили» – «Какой же рай Мне для вас придумать, рабы, скоты; как же он выглядит, нормальный рай…»

Стою на берегу, а море шумит, волнуется и диким кажется, что я должен по этой смеси Гималаев с сибирским болотом идти…

***

В Евангелии вместо Бога-Отца всюду можно поставить слово «природа»: «Счастье и Природа – одно. Тут мертвецы схватили каменья, чтобы побить Счастье». А на Природу они послали трактор. Природа, как и Счастье, много раз проходили сквозь них, но много раз Их всё же побивали камнями. А был случай, когда дерево заставили распять Счастье на себе. Сорвали с него всю листву и каждый листочек прибили гвоздями к стволу…

Не построишь дома, храма без зла, надо же бить молотком.

Великой истине нужен великий стимул: «Воскреси мертвеца»  - скажет Бог на Своем экзамене желающим поступить в рай «абитуриентам».

Сохраниться человеку нельзя, каждый день в этом убеждаюсь. Потому что начинаешь ощущать пустоту, чувствовать себя забытой вещью на неоткрытом складе, понимать, что такие чувства означают поражение, хотя по внешности всё еще и нормально…

Черная сковорода, на ней некое жаркое, малость подгорелое, всё в масле. Вокруг сидят двое, трое и едят («где двое или трое собраны во имя моё, там я, сковорода посреди них»). Я тоже сажусь и ем. Я еду очень ценю. Я ем много хлеба с жарким. Я насыщаюсь. Но, кажется, я продал своё первородство. А еда – вещь такая заурядная; ее даже готовят небрежно. И жрут – кто попало, как попало. А я, видно, испугался, что не будет еды, что равна еда первородству, вкусна как оно… Никто, главное, и не требовал никакой продажи, всем всё безразлично, у всех в мыслях своё. Это у меня такая честность: платить первородством…

***

Убирают сугробы из города, белые облака, сошедшие на землю. У нас во дворике есть один сугроб, так я на него не налюбуюсь. Снег белыми пирогами, белыми слонами, покрывалом, шалью и периной… - это же просто национальное богатство, которое нужно за деньги показывать. Большого удобства от уборки, кстати, не получается: вечно гололед и грязь. Зима же меняет свой снег, а они оставляют город  в вечно одном и том же грязном нижнем белье. «Нет сугроба – нет проблемы». Они и облака бы так же убирали. «Дети, не смотрите вниз, где урчат трактора, смотрите вверх, где еще вольно летают облака». Вперед тоже можно смотреть, но уже с большим разбором.

***

Ничем не заменишь физической нагрузки на свежем воздухе. Для полноты и крепости  здоровья организму очень нужно, чтобы сердце забирало много кислорода, а легкие его предоставляли. Делаю физкультуру дома: сердце просит, а легкие не дают. Сижу во дворике, стараюсь дышать глубоко: легкие дают да сердце не просит…

***

Воскрешение Лазаря: пошел его воскрешать к врагам, в опасное место. Украл у убийц мертвеца…

«Господи, уже четвертый день, смердит» – но не смердел, напрасно привалили камень, он хотел воскреснуть, он почти не умер, почти спал; на нем уже поставили крест, а надо было только скорбно крикнуть. …Вообще-то, это не было неслыханным делом: кажется, Илия воскресил ребенка, упав на него и согрев его… Интересно, насколько часто люди впадают в летаргический сон…

***

Приближается день, когда моей любви, видимо, проткнут сердце и оттяпают голову. Совсем уже приблизился. Засеки момент, следи за процедурой, приготовься сделать безразличное лицо. Задрай все окна и двери, потому что тому, кто внутри будет очень больно и он, видимо, будет кричать… 

***

«Молодой осел» Христа – все постмодернисты и христиане ездят на молодых ослах; они скромны, просты и этим, как юродством, вводят в заблуждение гордых любителей конины. «Будьте как дети и молодые ослы». (Но славу Богу, что никто не догадался вывести проклятие лошадям – да и ослов не почитают, как корову в Индии. Осел, мул – южное животное, и на юге его, кажется, предпочитают лошадям – которые именно для гордости, для гарцевания богатых. Вроде внедорожника и «Мерседеса». Но на нашем севере это уже иначе, без лошади никуда. Да и глупо доказывать, кто лучше, Дон Кихот или Санчо Панса – каждый по своему.)

Он всё же успел прозвучать и звук сей уже не вырубишь никаким топором… («Поймаем и распнем!» – присвоим и истолкуем)

***

«Человек стареет» – удивительно ещё, что он так медленно стареет, мы же каждый день испытываем массу столь неприятных ощущений, что они буквально корежат наше лицо. Наша молодость гибка и  вынослива, а то бы мы уже через неделю были старыми как грязное белье.

От многих неприятных ощущений можно избавиться, если  следить за собой («следи за собой, будь осторожен»). Причем, как к вещам относишься, так и к себе – один и тот же уровень эксплуатации, беспощадности и небрежности, с одной стороны, практичности и бережливости, с другой (некоторые по сто лет благополучно носят, допустим, одну и ту же кофту – и жить собираются вечно…)

Вот лоб смочил горячий – и стало легче… Вот солнышко встает, вот пар земли, что как парное молоко, восходит к небесам…

***

В каждом христианине – Христос («Я в вас и вы во Мне»), но кто христианин – никто не знает, кроме Бога. Никто не говори о себе как фарисей, что я, мол, дитя Христово. Сынам Авраама Христос сказал, что они - сыны дьявола. Подвизайся и молчи.

Всякий венец – терновый, когда речь идет о земле, где дела много, а делателей мало (заблудшая планета, а Христос – инопланетянин)

***

Религиозным надо показывать расхождение между их красивыми рассуждениями и их некрасивым бытом  (а у  культурных не сходятся времяпровождение и вид. «Если б вы знали, среди какого сора…»)

Понтово выглядящие ребятишки не могут ничего интересного ни сказать, ни сделать. Вроде бабочек… «Но вот говорят, что дореволюционные патриархи красиво жили?» - «Просто были гораздо ближе к природе и она им прощала их заблуждения. Последние стали выпирать только с пришествием технической революции, началом откровенной вражды с природой и ее потребительской эксплуатации»

«Видевший Меня, видел и Отца» – нельзя увидеть божественность человека (и Христа), если ты не видишь, не чувствуешь божественность природы.

«Покажи нам Отца и довольно с нас» – да Он вокруг вас, вы на Него смотрели! (Но с другой стороны такое пожелание свидетельствует о полном опупении!)

***

Кругом софисты: ум достаточно гибок, чтобы доказать правоту всего, что  нравится и неправоту всего, что  не нравится. Причем, завтра им, возможно, понравится то, что не нравилось вчера. «Совершенная вода» – занимает любую форму из предоставленных. Сохраняют человечность, но формы-то все распадутся и нечем будет Богу зачерпнуть их: полежат лужицами, да и высохнут, исчезнут с земли.

***

Здоровье – это счастье материального человека, а счастье – это здоровье духовного человека.

Впрочем, Бог так мудро устроил мир, что убытки в нем обладают лечебными – например, вразумляющими – свойствами; а с тех, у кого доход, большой спрос…

***


Недоброжелательство объяснимо конкурентной ревностью: «сам с усам, не удивишь, помучайся с мое» и проч.

***

Христианин – человек-невидимка. Собственная душа – невидимка…

Сирота  свободен, но живет в сиром, сиплом мире. У него каменное сердце, но мир, в котором он живет, так пронзителен, что камень разбивается вновь и вновь; есть лазы в камне, ход в заветный уголок. Пусть в том уголке всего лишь котенок или больная сестричка…

***

От А. мне не досталось ни одного нежного, любящего взгляда…

***

Истинный христианин есть академик и профессор в самой премудрой и нужной  науке жить.

Уж вроде бы совершенно выхолостили жизнь и всё равно – и в ней несовершенны…

***

Иоанна 15, 1-6: природа – садовник! Люди как деревья…

15,23: Природа как воплощенное, материализовавшееся счастье.

Прогрессируют в машины, деградируют в скотов. …Три ангара, цеха, хлева: в одном машины, в другом люди, в третьем скот – все в стойлах.

__

 «Жук Д….» –а что, может, в этом разгадка, действительно же жуки и его картины сходным блеском блестят! …«А что «жук»? «живое существо – жук». Мы уже знаем мотылька Р., червячка Бар., тень С., бумажный корабль Н….»

С. ощущает себя вечным прохожим, это прохожие – тени.

***

Иоанна 16, 12-13: Не всё сказал Христос, а только то, что нужно в начале. Он – саженец, которому нужно еще вырасти в могучее дерево. И грех мариновать саженцы, «сохранять» их, не давать им расти.

18, 3: Адам был выведен из рая Богом, как не заслуживший рая, а Христос дьяволом был выведен из райского сада, где, оказывается, часто сидел Он с учениками Своими. Так и идет жизнь: угодишь Богу - не угодишь дьяволу, и наоборот – по-любому будешь скитаться. Кто-то окажется слишком требователен, кто-то слишком завистлив…

20, 7: Пелена жизни лежат живописно, а мудрость всегда свита.

20, 16 Плачу, по-моему, это любовь. …«Не прикасайся ко Мне, иначе Мне трудно станет уйти с земли». Кто «хранит своё девство», тот имеет шанс быть взятым живым на небо. «Хранил, но умер»? – может, не сохранил всё-таки, хотя бы в мыслях.

20, 25 Фома не мог поверить не только в воскресение, но и в смерть, в страдание Его: «если жив, значит, и не умирал, мнимой была смерть Его. А если умер, то не воскрес».

21, 3: «А может, всё, что было, только сон?» - думали они. Ей Богу, всё легко могло кончиться тем, что опять до скончания дней своих ловили бы рыбу. Ну, рассказывали  соседям о всем, бывшем с ними и горячо вступались за своего Иисуса…

__

Вовке: «у меня скверные предчувствия; как на каторгу пойду сегодня… - 8 процентов надежды» – «Обычно всё бывает наоборот, вот увидишь» – «А  с учетом этого довода наскреб свои 8…»

Так и останется, что единственным моим подарком А. был трамвайный билет!..

***

«Корову» отменили (из-за какого-то минутного телевидения перенесли на утро, устроили фикцию). Резина способна растягиваться бесконечно. А вот коммерческие планы необъятны – уж очень любит мои рисунки ксерокс. И, оказывается, вполне можно действовать и помимо всех этих «художников-академиков». …Но всё это  сложно и так отвлекает – особенно, когда хочешь всего и сразу. Так что не столько радостно возбужден, сколько тревожно подавлен: теряю из вида Бога. Долго ли превратиться в жесткого дельца; а от добра опять останутся одни «задатки»,  тень (вышел из полутемного дома после полутемных дел, а во дворе-то после дождя яркий солнечный свет там, где не падают тени от дома – жмурюсь и  что-то пытаюсь сообразить…)

Найду себе девушку, которая будет любить меня больше, чем я ее; при том она будет лучше, чем А.-колхозница. Мне вообще недосуг будет любовями заниматься: «На восемь фронтов живу! Дом себе отгрохал десятиэтажный и на всех этажах – я!»

***

 Сон: шествие. Вдруг всё шествие шасть в какой-то двор... Вот и весь сон про фарисеев; «нормальные» люди шастают поодиночке, стыдятся и у них высокое и низкое хоть как-то разделено...

«Совсем не важно, что ты делаешь, важно, как ты выглядишь - на том же Страшном Суде мы же не делать будем, а выглядеть»

***

Черные отняли  мяч у белых и забили гол, гол, гол.

«Что-то случилось и милый человек превратился в скота». «Что-то случилось и все мы превратились в роботов - рабочий день начался». Что-то случилось, раз он должен начаться... «Приду домой и начну превращаться в человека. Но буду уже очень усталым. Начну с того, что надену домашние тапочки... Но потом кто-то скажет пошлость, прозаизм, кто-то включит телевизор, и я опять засмеюсь деревянным смехом. ...Я снова буду братом им, одного огромного поля ягода, но втайне стану мстить, бить их деревяшкой, колотушкой. Что поделаешь, ни у скотов, ни у роботов  не развито чувство братства».

***

Сугробы, белоснежные, как облака... Одна худенькая девушка, их показывая, довольно сентиментально пыталась объяснить своему сынишке, что такое хорошо и что такое плохо, а троица здоровенных мужиков неподалеку закапывала в них свою жертву. Наглецы-лентяи. Школьники примчались на переменке; буяня, тоже полезли в снег, на сугробы. Весело  переговариваясь, прошли три санитара в белых халатах. В таких душа не пикнет, так что не болей. «Встань молча в строй, будь молод и удобен. Сбрей мягкую бороду с жестких щек своих стального цвета...»

***


Ярко освещенная сцена рядового дома культуры, на сцене все поют или хотя бы играют. Ярко освещенный салон рядового трамвая, в салоне никто не поет, не играет, все нахохлившись сидят, пар в морозный воздух выпуская и  думают, согрев задницу: «почему певцы и игруны не поехали с нами в трамвае?»

Темная вьюга на трамвайной остановке, но вот, после отдания дани законам подлости, нужная нам сцена подкатила. На сцене  было  так же холодно, но хотя бы  безветренно, светло: «...Темень надувал ветер, а откуда же взялся холод? ...Или темень открыла дорогу ветру... И их обоих питает холод... В трамвае холод без подручных…»

***


Грязные руки и сегодня тянулись ко мне - все в перчатках благовидных предлогов - но мне как-то удалось ускользнуть. Я свободен сегодня! Видно, мало старались! Буду чистым сегодня, помечтаю, подумаю…

В мечтах побываю в парке, похожу там по дорожкам, посижу на лавочках. Там солнце, зеленые деревья, дети с  картинки, даже водоем... В реальности не хожу, потому что помимо перечисленного там много грязных рук, их больше, чем детей.
По дорожке идет человек-функция - на меня не обращает внимания; на лавочке двое курят - ко мне присматриваются; и кто-то ссыт у водоема, повернувшись ко мне задом, а к нему передом. Тучи, зима…

***

Пустыня. Отчаяние. Стол. С отчаяния сел за стол и стал писать. Очнулся, потому что вокруг вырос лес, мешал. Встал, чтобы  пройтись, освоиться…

***

Продажа рисунков – двойное благо: и нам маленький доход и людям проповедь. Причем, не знаешь в ком и как твой рисунок отзовется: папаша купит «просто так», а сынок, который родится у него еще только через десять лет, рот раскроет и что-то поймет. Кто-то, может быть, от самоубийства воздержится! Многие веселее станут, полюбят солнце и цветы!

***

Великое благо – женщина, которая мягка, как воск. «Ешь плод спокойно – не брезгует тобой, никуда ни с кем не укатывается. И на тебя не набрасывается…»

***

Погода неровная, то солнце, то нет; холодок и мурашки по телу…

***

«Любили  красоту до смерти, до безумия. Умерли, но на лбу красиво раскрашенных мертвецов надпись: «живее всех живых». Сошли с ума, но на лбу красиво раскрашенных сумасшедших надпись : «мудрее мудрых».

Иные представители элиты – конечно, наркоманы -  мне всегда напоминали помесь мертвеца с сумасшедшим. Сумасшедше превозмогают смерть: «смотри, какая живость белых масок». Смертью превозмогают сумасшествие: «смотри, как спокойно курит сумасшедше нервными руками». (Наркоманы – они же избранные, причастные высшим ощущениям; да и рисковые – элита…)

***


Город, а внутри города баня, а вокруг города пустыня. И моется человек в бане. Жарко парится, яростно моется. Ему говорят: «хватит уже, иди в пустыню», а он говорит: «нет, еще не намылся я». Смысл идти в пустыню, там такая же жара, а вот воды нет - и он снова с наслаждением встает под струю. В общем, бесконечно долго мылся - пока вода не кончилась и пар не иссяк... Тут стало тихо и даже прохладно. Но ненадолго. «Что-то жарко становится». Все скамьи в бане высохли, из каждого крана упало по две капли. Гул в висках. Тоненький, бледненький, отмытый – как сосулька…
(Или: видя наступление пустыни, забрался в баню и набрал во все тазики воды. «Буду пить; а когда закончится – из мочи выпаривать»)

***

Башня. Или, по современному, «небоскреб». Иду по этажам... На некоторых вообще пустыня. Верблюды, кактусы, колючки; зной, ветер, пыль в глаза. А в основном, какие-то скудные пастбища, много-много пастухов, коровы, крики, щелканье бичей. Лишь иногда - куст и деревце, клумбочка и грядка. Уже устал, отчаялся, когда набрел вдруг на  шикарный лес цветов. Сразу заблудился и забылся. Навстречу вышла девушка в халатике служебном. «Всё, рай»…

Другая башня, снова иду. На одном этаже - зоопарк, на другом - бойня, на третьем - зал заседаний, на четвертом - тюрьма, на пятом ЗАГС, а на шестом кладбище. (На седьмом спортзал - этажам нет конца…)

А одеты все шикарно. Но у одного между пальцами ног грязь, у другого почернение в зубе, а у третьего в кармане муха. ...Но вот идет совершенно безупречный человек. А вот еще один. А там и третий дверь открывает - правда, отсюда его, как следует, не разглядишь. Все равно, мне страшно. Или страшно грустно: он бог, а я? У меня в кармане двадцать мух...

На одном этаже воюют, на другом любят, на третьем строят, на четвертом ломают, на пятом книжки читают (видимо, библиотека), на шестом спят, на седьмом делают утреннюю гимнастику, на восьмом у них столовая, а на девятом прихожая…; на десятом – элита, туда не пускают, на одиннадцатом что-то секретное, тоже закрыто, на двенадцатом туалет - на ремонте; на тринадцатом лифт не останавливается - успеваю заметить: милые люди, только давно без свежего воздуха; на четырнадцатом напротив - остановят,  если даже не хочешь: экскурсия по музею, а также заседание и две очереди; на пятнадцатом все ходят строем (я быстрее жму на газ), на шестнадцатом все кричат (я газ не отпускаю), на семнадцатом колхоз, на восемнадцатом парк культуры и отдыха... - тут я притормозил, но остановился только на девятнадцатом - а может, это не девятнадцатый, а двадцать третий или сорок девятый - этажам нет ни конца, ни счета - выхожу, а здесь пусто, тихо. Смотрю, апартаменты; всё чисто, уютно, светло и мухи не кусают; на столе бумага и перо...
А выше меня, видимо, опять все по-старому: на двадцатом занимаются благотворительностью, но уже на двадцать первом всё воруют. Или наоборот, я не пойму (мне и недосуг разбираться) - то ли для благотворительности воруют, то ли саму благотворительность воруют. В общем, благотворят, воруют, а мне ничего не перепадает, но ни от кого и не достается. Вообще, много путаницы случается, компьютер все  время врет в цифрах, посылает не на те этажи. Кто-то с книжкой забрел на войну; кто-то любовью поехал в колхоз заниматься; кто-то кричит - а хотел всего лишь сделать зарядку; кто-то заблудился в темной прихожей, теперь не может строить, рабочий день пропал; элиту видели в парке культуры и отдыха...; я сам ошивался около туалета; а около своих дверей видел кого-то, кто спал на ходу (он не стоял, а расхаживал). Секретники  вечно в столовой сидят, но держат язык за зубами. На третий строем с ломами пришли. Им говорят, вы не туда, но они уже пришли... «Такая вот фигня кругом».

Лез по этажам. «Важно, чем кончу: садом или могилой». Смотрю, вроде сад, но, смотрю, вроде в траве могилы. «Полезу дальше!» Дальше сад все гуще - уже как лес. Иду но лесу напролом, на лифте самые последние кнопки нажимаю. Смотрю, белое облако мимо проплывает. «Это уже лучше» - думаю...

Небоскреб, превращенный в склад – столько было жизнедеятельности! Тот же книжный этаж очень сильно забит. Свободной осталась лишь одна комнатка – и она столь же сильно забита людьми, которые это помещение делят... (компьютер же, этот чрезвычайно памятливый камень, еще не придумали. Говорят, что вообще весь небоскреб в него поместится. А уж на могилу каждому с полным архивом   как его не поставить…)

Или всё-таки не обойтись этажом – каждому занятию по небоскребу! А этажи для подразделов: фантастам один, детективщикам другой, поэтам третий… Причем, их тоже можно поделить – и дать по комнате… В каждой комнате старшого назначить, чтобы следил за порядком, как гений, закорачивал всё на себя…

Пирамиды вспомнил, фараонов, тупо обожавших геометрию… Пытались, кстати, спрятаться потом в своих огромных треугольниках, но их всё равно нашли – сметливые, но нищие телом и духом потомки строителей…

***

К. Райкин – с виду талантливый и честный человек, но театр –  заведомо неверный путь, а официальная культура –  заведомо проказа. Поэтому такой дерганый и перевозбужденный («Как горю, творю и действую спонтанно»!)

«Вы только в газете есть – у которой не Бог весть какой тираж и которую не Бог весть как внимательно читают. А что читают? Стандартные фразы, подобные которым читались миллиард раз. Так что у всех участь одна: есть человек, есть его дело и есть его ближние – всё остальное миражи и миф. Если хочешь большего, ищи братьев, основывай церковь…»
(Попал в элиту, жрецы, белую кость? – народу об этом сообщат газет серые листы, а другим разделам элиты – журналов белые и красочные…)

***

Царь захотел узнать, что такое буря и что такое смерть. «Не в стакане, не в ванне, не в кино! И никуда я не поеду - хочу из окна смотреть! Ну!»

 (Или делали ему донесения про бури где-то и чьей-то смерти требовали, а он и не знает – какое тогда было кино!…)

Потом в сумасшедшем доме неделю жил; точнее, сумасшедший дом жил в его палате. Сидел на кровати, опершись об нее руками, и смотрел так злобно, что сумасшедшие шарахались, что-то бормоча. А трое почли за благо спрятаться под одеяла... (злобствовал, что мягкотелым воспитали!)

(Много таких сказок выдумывал этот царь, все не перескажешь - и не переслушаешь... Натуралист и любитель не театров совсем, а  реалити-шоу!)

***

Спешить мне некуда – во-первых, всё и само неплохо спешит, а во-вторых, куда мне двигать, когда нет души, жены? Я гонял и душа была вынуждена гоняться за мной, а все жены безнадежно отстали…

…Ведь мне ее любить не менее рискованно, чем ей меня… Но я и риск люблю. А она колхозница.

***

Не хочу я себя ничем ожесточать. «Единожды предавшему нельзя верить». Не хочу я не верить; я никому не вверяюсь, но не верить не хочу; пусть у всех всегда будет шанс. Не хочу я себя ничем ожесточать... («Добренький – это хорошо, но жаль, что бледненький… Представь: кроткий, но с румянцем во всю щеку! Или это у него наивность, а не кротость была?...»)

***

Кто боится сойти с ума, тот уж слишком не боится серой скуки. Нет, лучше жить с напрягом, среди страхов и надежд, белых лотосов и черных коряг, в горах и на болоте...

Белые лотосы. Черная коряга. Над лотосами вьются мухи. На коряге примостился людоед. Белые лотосы могут спать спокойно - ему идти всю ночь, в ближайший санаторий... (Идти всю ночь и видеть белые лотосы вдали и спотыкаться о черные коряги. Но в ближайшем санатории уже мух убивают черною корягой, а людоеды на белых лотосах сидят. А зачем и есть людей,  если не для этой сладкой жизни?...)

***

Зачем романтику Христос? – он рисует скалы, рыцарей, величественное море…
Зачем сентиментальному Христос? – он  восхитительно грустит,  добр в глазах своих,  донкихотствует и осуждает зло…

***

Звенит тоска, а лес полон песка. Коряга санаторием в овраге... «Звенело утро. У Бога смысл, у птицы голос. В мешках цунами, напротив продавался белый лотос. Цунами за спинами...» ...Усмешка корягою в овраге. На коряге птичка, птичкин голос. Все санатории полны песка, цунами; в лесу мешки, в которых Божий смысл, дорога на болото, где белым лотосом звенело утро два часа назад.

***

Поел гречневой каши и разболелась голова. «На сковороде звенело утро». Шипело. Звенело. Шипело. Шипит и звенит теперь в голове. Каша. День унижен как тень. День. Тень. День. Тень. Тень шипит как гречневая каша, день звенит сковородой. Разболелась голова у дня. Разболелся звон, расплескался он... И вот уже валы вздымаются, на них мачты крестами и вилы. Заседание силачей. Иду на заседанье - раскидывать охрану, прорываться. Красная музыка. Как колесо солнца далеко укатилось. На нем крест и в бок его воткнуты вилы. Вот почему красная музыка, вот откуда соус на каше. Вот почему на белом торсе крест, хотя вокруг ледяные торосы, торги. На торге белый лотос, случайно. Цветной попугай, как увидел, сразу собрался подыхать…

***

Все цунами пропали в овраге, где на коряге сидел  цветной попугай. Теперь в мешках с песком едва вздымаются валы и белый лотос утонул в своем болоте... Смотрю на сковороду, где  гречневая каша тенью. Надо поесть и поспешить - сегодня в санатории заседанье силачей.

***

Висел на краю? - значит, хорошо напрягался. Ладно работал? - значит, только инерция... Не сиди с ремеслом, с пикником на холме под названием Голгофа.

«Круто. Лезу». Хорошее словцо, вот только бы не нарваться на тревогу, напоминающую об электрическом свете, включенном в неурочное время, например, в два часа ночи. У всех лихорадка; сборы, как поиск лекарств для умирающего...

Расширяй сознание, но не сдвигай его... (без риска богатей? Если не двигаешься, сознание твое расширяется лишь как пузырь)

***

«На все деревья надеты мешки. Все сто рук в мешке извлекают прибыль...»

«Белый лотос стыдливо закрыл лицо, демонстрируя свою полную стерильность. «А что у тебя под водой? Что ты мне свою талию показываешь!» - сказала лягушка и нырнула» (Необуддистская теория: после своей прижизненной смерти люди перерождаются в свиней, а их окаянные отростки в лягушек. Или в червей. Или мотыльками летают. Или тенями становятся: разговаривают двое и все вроде бы нормально,  но рядом тень кого-то третьего.)

***

Боль - это черные тучи и черные деревья (белые тучи и зеленые деревья - это: «боль прошла, спасибо!» (и спасибами своими ты заслоняешь солнце)). Сегодня и на небе, и на земле - боль. Черные деревья неспокойны, видя, как черные тучи собрались. Те тоже вниз глядят угрюмо... Вдруг солнце. Никто не побелел, не зазеленел, но все же стало легче...

***

Тень дерева конем, ужом и брошенной лопатой. Цунами под корягой, в коряге Божий смысл, она в мешок не лезет. А белый лотос залез и сгинул. Тень его, звеня, легла дорогой на болото...

(Мне не снилось; точнее, снилось, но не знаю что. Наверное, что-то в этом роде, раз нравится и близко.)

***

Белый торс и черные трусы... Голову и ноги не запомнил. Наверное, были. Наверное, голова была лохматая, а ноги волосатые...

Капитаны с мешками. В мешках кривые усмешки корягами с далеких морей, что давно превратились в болото. (Идут сдавать как пустые бутылки. «Не примут» - говорит один другому и оба коряво усмехаются)

Голубь с оливковой ветвью  в клюве. Пока летел, ветвь мухи засидели, так что, когда прилетел, его другие голуби обкакали.

(Такие вот коряги в нашем утреннем овраге - уж не обессудьте. Три минора и ни одного мажора: 3:0 - мы проиграли этот матч. Одно поражение от более сильного противника стоит двух побед над более слабым, вот только  что-то все соперники пока сильнее нас. Мы так избиты и научены, что не пора ли нам в академические генералиссимусы…)

***

«Как превратить овраг в Марианскую впадину?» - «Просто: сначала надо землю рыть, а потом воду возить».
«Как в пустыне сделать оазис?» - «Просто: сначала надо в ладонях песок уносить, а потом в карманах землю приносить и бутылку с водой».

Истина - остров в океане,  глоток воды в пустыне. А диван у телевизора - мираж…
Очередь за смертью. Стоять никто не хочет. Сидеть уже многие согласились. Но некоторые хотят лежать или сидеть, но у телевизора. Что ж, все заявки удовлетворены. И по сниженным, ввиду прогресса и кризиса,  ценам...

Солнечные лучи, как волосы,  рассыпаны повсюду – собрать бы их в пучок, а в пустынях нежаркие и с дешевым  электричеством построить города…

Неужели даже современная техника не может найти в пустыне воду?

***


Дороги, на которых время не уходит, а обращается вспять. Листва, что, став желтой, не опадает, а продолжает менять цвет до красного - и топит на себе снег зимой, теплая как снегирь. Лунная ночь, не скрывающая, что вспоминает о солнце. Лес, в котором деревья не выстроены в строй и не спутаны в чащу. Овраг, что всегда до краев наполнен голубою водой...» (если не обращать внимания на лунные выдумки поэтов, пока доступен лишь лес!)

***

Я ничего не вижу, но  не открываю глаз,  зная всё, что можно увидеть открытыми глазами.

«Пойти ли в сад прекрасный, что на горе красуется или лезть к ужасным корягам, что в яме прячутся?» Сегодня я почему-то лезу в яму. Это не коряги, а корни дерев того сада и как же болит у них, как их скрючило, зачернило... Из ям ужасный крик наружу рвется,  но снаружи он еле слышен. А сад кричит небу радостно - но и небо еле слышит, еле верит.

***


Солдаты слушают красную музыку, а пираты - черную; мещане слушают зеленую музыку, молодые девушки - желтую, а зрелые - тоже красную; они любят солдат, которые хорошо исполняют свой долг, хотя  иногда и признаются что на самом деле больше любят оранжевую. Синюю музыку любят в конторах, похожих на прачечную; фиолетовую исполняют на похоронах, а также на шикарных дискотеках...
(Эх, жили бы на белом свете только мещане и молодые девушки - всюду бы росли зеленые деревья и солнце светило, а больше  не было ничего.)

***

Испытал нежность и полез по лестнице; но испытал и тоску, отчего  остановился на четвертой перекладине. «Зачем лезу – вон, внизу цветок» - но вверху были белые облака. И вот я уже не на лестнице, а на качелях, причем вместе с тем самым цветком - и то я снова вверху, а цветок снова внизу и я на облаках, а то на облаках цветок, а я внизу и очень восхищен...

***


Новое дело как прыжок в воду. Вода бывает очень холодная, а трамплин иногда расположен очень высоко. Тебе говорят «давай!», а ты не решаешься; тебе говорят «ну, что же ты?», а ты всё еще не решаешься; и уже быстро-быстро придумываешь пять задних ходов, но и на них еще не решаешься. «Я очень боюсь высоты и  холодной воды - боюсь, не смогу  согреть ее теплом своего тела, тем более, сильно ушибленного». Но у страха глаза велики, у страха не глаза, а лупы, говоришь ты себе, коли прыгнул - уже освоился, уже согрелся и спокойно деловит. Впрочем, ночью спишь как убитый, без ног и  снов, ощущая лишь как болит-таки отшибленное место...

***

Суетился весь день и насшибал восемь маленьких круглых копеек. Стою на трамвайной остановке. Красный закат, уже в окнах темно и свет зажигают. А я остываю. «Как далеко колесо укатилось; и на что я его променял? Копейки же  тоже покатятся - за свет, за тепло, за еду. За трамвайный билет. За ласку подруги случайной. Как далеко колесо укатилось, как радость печалью сменилась, песнью печали».
 (Ни солнца, ни денег. Печаль и тоска - счастье нищих. Дух голову отрывает любому, кто хает счастье, пусть и такое...)

***


Санаторий утром. На каждой кровати белое одеяло, на каждом столе белый лотос, в каждом углу белый торс. Садовник с лестницей прошел, свистя мелодию, похожую на лилию. Две дамы, с прогулки возвращаясь, разговаривали («Ты знаешь, лес, оказывается, полон песку»). На дереве сидел оракул, но он молчал, сей черный ворон, пока на небе пели птицы...

***

«Надежен как черная сковорода»…

Ночь - черная вода, мистерия, рай для грызунов и призраков; авто - черный лак, скоростной шик-блеск, шик-блеск на скорую руку («скорую робота руку»; «скорую нервную руку»)... - нет, надежны только сковорода и паровоз. («Русский народ твердо стоит... на сковороде»).

***

Морализатор-конформист: «хочу распекать, со всеми ладя».

***

Перечитал свои «художества» и страшно поразился двум вещам: сколько мрака и сколько бодрости! Постоянно лезу в драку… Всё это в два счета может перепугать А.

Вчера показалось, что страшно мрачно, а сегодня, что невероятно бодро. Вчера была февральская метель, а сегодня «мороз и солнце»… То весь мир видится как сплошной буран, а то в нем еще вполне можно жить.

Нетронуто солнце в провинции, потому что земля не истоптана... А к  этим домам подберите себе квадратное солнце… На космическом корабле на солнце электрика с лампочкой пошлите, мол, замена, хватит неуправляемо светить – у нашей лампы будет шнур…

Я еще потому так горд своими живописными успехами, что это – дар приобретенный и дар для радости и счастья. Писание – дар основной и по преимуществу крестный. Но даже и висящего на кресте живописец учит радоваться – оглянись, мол, вокруг, посмотри вдаль, у тебя же прекрасный обзор – видишь, какой кругом рай?!

***


«История»... Она как самолет, который уже высоко в небесах, но все еще продолжает набирать высоту. Она как гроздь винограда для тех, кто все понял. Она как камень, возле которого удобно делать привал - уже вечер и в ближнем лесу, и на поле гаснут последние краски... («Это моя история или история человечества?» - «Это вообще не история - просто ты очень соскучился по живой природе, и ищешь предлога на ней побывать»).
 А «любовь»? Она ведь такая же: самолет всё еще взлетает, не разбился и в небе не пропал, гроздь винограда пока тоже не съедена, ну, а за камень можно не беспокоиться - хотя его то и дело скрывает высокая трава...

***


«Меня уже давно остановили, истощили и если я  всё еще каким-то чудом продвигаюсь в ситуации, когда голова не соображает, а ноги не ходят, то только так: наклоняю стремлением корпус и нога вынуждена, так сказать, простираться вперед. Остановка смерти подобна». – «Смерть остановке подобна, это верно, но  то, что сейчас - это же тоже болезнь. Не лучше ли отдохнуть - почему ты думаешь, что от отдыха помрешь, а не выздоровеешь?» - «Потому что мне кажется, что я уже давно помер - мертвец продвигается! он  начал жить сразу после смерти! он умер, но двигаться не прекратил!» (после смерти начинается болезнь с той стороны; смерть – всего лишь вершина горы…)

Мою голову держит рай, мои ноги держит смерть - кто победит? в рай без ног или в смерть без головы? А если посередине разорвут? – «Такого еще не бывало, безголовый». (Рай горько плачет, глядя на баржу с головами-арбузами, а ад  локти кусает, глядя на самосвал с ножками-рожками).

***

Всё подъели в расчете на малый Вовкин аппетит, а он как раз есть захотел. И кот нездорово мяучит. – «Ну, сделай себе яичницу (роскошь по нынешним временам). А ему быка зажарь!» – «Да нет, он хочет, чтобы я его погладил» – «Как же, он был бы согласен, чтобы ты его укусил – только поесть дай!»

***

Увиделось: кто-то с кем-то ехал в открытой машине по дорогам, эдак, Эстонии. Ухоженные дороги, продуманный ландшафт, обсуждаются интересные дела… Почему-то позавидовал, что со мной такого никогда не бывало. «У нас зима, метель; ходишь пешком, мытарясь; ничего не происходит; машин полно, но все словно не для отдыха, все закрытые и люди в них неинтересные; Ландшафтов нет, тем более, ухоженных; обсуждать нечего и не с кем...»  Не было бытового, угнетающего шума от машины, не было пошлой пустоты в обсуждении, солнце не лупило, ветер не нес в себе ни пыли, ни запахов грязных, лес не стоял стеной; ландшафт был как качественное и выдержанное вино… (тоска по Германии?)

***

Пытался разбить сад на обочине. Не знаю, зачем. Такой  я оригинал. «Всё смогу, во мне масса энергии рождается, когда появляется  такая парадоксальная перспектива». …Что-то сделал, но ведь сад долго растет; да, и задержки; и куда, например, от шума деваться – машины-то рядом несутся… Что-то не сумел, а на что-то сил не хватило. Или желания. Да, желание на убыль пошло, когда стали убывать силы – а они очень быстро стали убывать, просто-таки словно кто-то нажал на слив в туалете. …Заходят всякие мужички, те же шофера. Удивляются моей причуде. Спорим с двумя, тремя, что постоянную дорожку протоптали. Они, собственно, тоже на обочинах живут. Мы-то, мол, пьяные, а ты-то что, философ?

В глуши, понятное дело, рай и без всякого сада. И там нет никого. Но  здесь, где всё до глины тракторами перепахано, полно людей – кто и как им будет проповедовать, когда они в машинах мимо несутся? А тут вдруг такая идиллия. Т.е. нет её, идиллии, пока, но если б вдруг…
(Мне самому рыбки в аквариуме и яблоки в садах будь здоров проповедовали – а вот, например, обои убедить не смогли)

***

Вот сейчас кто-то в больнице, кто-то в шахте, кто-то на даче (да-да, зимой)…; кто-то любит, кто-то ненавидит, кто-то спит… - и как написать универсальный текст, понятный и интересный им всем, который бы не был общим местом?!» (Пиши как писал, а читателям посоветуй пользоваться  функцией «Найти» в текстовых программах – пусть вводят в поисковое окошко свои любимые на данный момент слова. Например, вводишь «утешение»  - и находишь утешение…)

***

Вовка: «мне то-то и то-то мешает рисовать»… - а потом прибегает и выпаливает (додумал, значит, до конца): «а главное – ты! Пугаюсь твоих оценок, скован из-за тебя»  – «Да-а… У меня тоже полно причин не рисовать, не писать (и ты – не последняя) и из-за них я мог бы ничем не заниматься до скончания века…»

***

Можете вы одновременно отчаиваться и улыбаться?… А у меня иногда получается. Нет, речь не о маске, скрывающей страшное отчаяние, тут на равных. И  всё ненадолго,  бурлит и меняется… (Малодушно дуракам улыбаешься, а так же  и добродушно, привык к ним уже – хотя понятно, что без отчаяние общение с ними никак не обходится…)

***

Может, она оттого и дала задний ход, что ужаснулась моим писаниям – «чесала» от меня как от людоеда! …Как от человека, намеревающегося разбомбить её будущий постамент, переломать будущие ходули и разбить   оттуда же машину. «Ты разбил мою судьбу!»

***

Человек не любит ни себя, ни других, он любит свой инвентарь и ненавидит чужой. «Война букашек друг с другом – не поделили огромный инвентарь» – «Да живите вы без него» – «Да ты что?! – без него мы – букашки, а с ним – боги»…

***

Нобелевские лауреаты Бродский и компания… - а ведь люди их не читают  всех поголовно. Какая, вообще говоря, наглость не спрашивать мнения людей, называть их невеждами. «А они макулатуру читают» - а это им другие наглецы навязали. Да и не все читают; да и почем вы знаете, что макулатура, а что нет. Выбор-то у них какой? Между белибердой непонятной и несъедобной и белибердой, которую хоть свиньи едят.

На постаменте Аполлон, а вокруг грязные свиньи хрюкают – но приглядишься и видишь: на постаменте просто розовый поросенок, а вокруг рабочий люд.