Певец
— Спасите меня! Ради бога! – взмолился всклоченный незнакомец, прячась за худую спину Колбасюка.
— Не знаю, смогу ли я. п неуверенно пробормотал Колбасюк, на всякий случай встал в стойку, которая , по его мнению, должна была если не напугать толпу преследователей, то хотя бы насторожить и удивить. Он вчера смотрел встречу Тайсона с Холифильдом, и это придало ему немного уверенности.
— Эй! Вы! – А ну-ка все по домам! – воскликнул он горячо., подняв руку вверх, как Муций Сцеволла
— Да пошел ты! п хрипло рявкнул ему в лицо первый подбежавший мужик и, грубо оттолкнув его, стал бить кулаком по харе беглеца. Подбежавшие люди, в основном мужики во фраках и человек десять дородных баб в длинных черных платьях, деловито подключились к процессу.
– Слышь! – стараясь перекричать кряхтение и крики бьющих, обратился Колбасюк к избиваемому. – Не получилось у меня! Они меня не слушают!
– Да я понял! – грустно ответил откуда-то из-под кучи тел избиваемый.
– Ты там как? – участливо поинтересовался Колбасюк.
– Да терпимо пока. – ответил незнакомец, покряхтывая. – Только курить очень хочется.
Колбасюк достал кисет, вчерашнюю газету и, свернув козью ножку, прикурил ее от огнива и протянул в кучу пыхтящих тел. Оттуда показалась окровавленная рука с переломанными пальцами и осторожно взяла самокрутку.
– Спасибо браток! – прошептало из кучи, – Мне сейчас как никогда курить хочется.
– А что это они так на тебя осерчали. – Колбасюк сел возле кучи-малы и тоже закурил.
– Ты иди сюда я тебе расскажу! – струйка дыма показалась из под черной юбки кучи дородной дамы, аристократического вида, наносящей точечные удары в центр кучи.
– Давай я лучше отсюда. Тут слышно хорошо. – отказался Колбасюк.
– Короче, звать меня Кузьма. По фамилии я – Педренко. Родом я из Чебоксар. С детства я горячо, как Родину, любил музыку. Отец у меня играл на гармошке, мать работала нянечкой в детском саду. Я пошел по стопам отца, закончил музыкальную школу, потом – училище, консерваторию и вот сейчас я – певец!
– Гавно он, а не певец! – прервал его рассказ вылезший из кучи, потный, приземистый мужик во фраке без одного рукава и без одной фалды. Тот самый, что давеча Колбасюка оттолкнул грубо. - Не слушайте его. Лучше бы он как мама, нянечкой стал в детском саду. Больше бы толку было бы.
— Да что случилось-то! Толком объясните. – Гриша пододвинулся поближе к вылезшему усталому человеку.
– Дай-ка лучше закурить, братишка. – ответил тот, – Спасибо. История длинная. Мы все певцы., как вы, наверное, догадались…Короче он , скотина такая, будь он неладен, поет в нашем хоре, если это блеяние вообще можно назвать пением.
– Интересно бы послушать…, – вздохнул Колбасюк, подавая кисет мужику без фалды. Тот взволнованно и старательно стал скручивать козью ножку, но все равно получалась лошадиная.
– И мне закурить! – раздался крик снизу.
– И мне! И мне!
– Слушайте! – раздался женский голос-контральто. – Давайте уж доп…здим а потом покурим! Что ж на половине бросать.
– А, может, ему хватит уже? – осторожно спросил Колбасюк.
– Да ну, хватит! Это только начало! – раздались голоса возражения. – А ты вообще, заткнись, урод, пока сам не схлопотал. Заступник х…в!
– Да вы же устали! – пошел на хитрость Колбасюк.
– Не устали, дядько! Вот перекурим и снова – пи…ть! Чтоб знал, сученок!
– Дядько, а у вас может и самогон есть?
– А как же!— радостно сказал Колбасюк и достал из сидра литровую бутыль самогона, оставшуюся еще со Святок. Все расселись вокруг окровавленного тела Кузьмы, делавшего торопливые затяжки.
– Так вот, – продолжал рассказчик, мужик во фраке с порванным рукавом. – Вы должно быть понимаете, что хор – дело коллективное! Все у нас общее, и песни и хоралы и дирижер. У нас, как во всех хорах, есть и сопраны и альты, и тенора и басы. А этот – он кивнул на лежавшего кузьму – хрен поймешь! То заголосит словно плакальщица, то басом затянет! А ведь мы не лабухи-какие-нибудь! Мы ведь и Палестрину и Керубини исполняем, и Рахманинова. А это все портит! Все!
– И даже воздух! – подсказал кто-то из сидящих.
– А че я один что ли воздух порчу? – угрюмо возразил Кузьма. – Питаемся абы как, жрем всякую гадость, оттого и портим…
– Молчи! Пащенок! Видали? Еще огрызается!
– Да я, если по большому счету, и не лажаю вовсе! Вы хотя бы раз меня выслушайте до конца! – горячо воскликнул Кузьма, приподнимаясь на локте, – Я же делаю колоратуру! Понимаете? Орнаментику музыкальных фраз. Мелизмы! Неужели вам не надоело петь по старым канонам! Музыка – это ведь живой организм, она живет и видоизменяется вместе с политикой, экономикой и нравственностью. Что было актуально вчера – сегодня уже является анахронизмом! Внести что-то свое в замысел автора – что может быть прекраснее! Мы ведь должны быть соавторами, а не слепыми и бездушными воспроизводителями нот!!!
– Нет! Ну, ты глянь на него! Соавтор! Он к Шуберту и Шенбергу в соавторы лезет! Ну не наглец! – возмущенно хлопнул себя по ляжкам толстый мужик с пышными накладными бакенбардами, как у Крылова.
– Да! Представьте себе! Но я уверен, что Шенберг и тот же Берг были бы просто рады, услышав нынешнее исполнение своих произведений! – запальчиво воскликнул Кузьма и поморщился от боли.
Колбасюк достал пластмассовый стаканчик наполнил его зловонной зеленоватой жидкостью из бутыли и пустил его по кругу. Певцы выпивали самогон и красиво интеллигентно отрыгивали, а дамы при этом стыдливо прикрывали рты ладошками.
– А давайте и этому нальем! – предложил, озорно тряхнув редкими, пегими вихрами, Колбасюк, кивнув в сторону окровавленного Кузьмы.
– Этому? – переспросила презрительно ухмыльнувшись в усы, полная баба в порваном сзади бархатном платье с большим декольте. – Эй! Чмо глухое, безголосое! – обратилась она к оживившемуся Кузьме, – бухнешь с артистами?
– Я? – оглянувшись вокруг себя спросил тот, не веря своему счастью.
– Да ты, ты! Жопой нюхаешь цветы! – легко подколола баба Кузьму. Первые ряды стыдливо прыснули от смеха в кулачки.
– Конечно! С превеликим удовольствием… Братцы… – осторожно добавил он, поднимаясь с пыльной тропинки.
– Только вот что. – Баба наполнила стакан до краев, но отдавать Кузьме не спешила, – Пообещай нам всем сейчас… Нет! Поклянись, что никогда, слышишь, никогда больше не будешь фальшивить!
– Фальшивить? Да я… Да я… Никогда! Да чтоб мне… Чтобы мне верхнего " До" никогда не брать! Клянусь великим Пласито Домонго!
– Ну, будя, будя! – угомонила его баба, – Давай! Хлебай! Да стакан освобождай!
Потом взглянув на звездное небо, вздохнула, легонько рыгнула в ля-миноре, чему-то счастливо улыбнулась и сказала потеплевшим от самогонки мягким сопрано: – А что, братцы, может быть он и прав, шельмец, насчет мелизмов и орнаментики? Хватит, наверное, нам петь по старым канонам? Пора что-то и свое привносить? А? Приколемся по мелизмам?
– Пора! Давно пора! Долой засилье старперов! Даешь авангард! – раздались нестройные крики с задних рядов.
– В этом определенно, что-то есть! Это факт! – согласился мужик с порванным рукавом. – Иди сюда, Кузьма! Твоя взяла!!!
Свидетельство о публикации №221121501576