Пыль

Наверное, это делает кто-то нарочно. Чтобы меня разозлить. Лежит на полочке щетка для волос. Щетиной вниз, небольшим зеркальцем вверх.  Никто ее не трогает, кроме меня. И по комнате чужие не бродят. И живу я тихой смирной жизнью. А на зеркальце через день – пыль.
Как и на рабочем столе, и на клавиатуре, и  на электрической розетке.
И жизнь превращается в борьбу с пылью, с откуда-то взявшейся грязью.
Не чистюля я, а нормальный человек. Но серый непрозрачный слой на маленьком зеркальце раздражает. Выводит из себя.
Заметил, что наша жизнь не что иное, как смена застывших событий. Они ежедневно повторяются, причем в одно и то же время. И ты превращаешься в заложника  этой карусели. Из них не выбраться.
И никуда не деться. Убираешь постель, завариваешь чай, умываешься – и так далее. До вечера.
Иногда это раздражает.  Усилием воли успокаиваешь себя.
Иду по улице. Думаю о своей  серой жизни. Прошел снег с дождем. Сыро и скользко. На скамейке человек шесть  обросших мужиков. Толпятся кучкой. Видно, что им плоховато. Вынимают кое-что из пакета. Через минуту – заговорят громкими голосами, заспорят, замашут руками. Через час, или через два – разбредутся по своим норам, чтобы провалиться в беспокойный нездоровый сон.
Метров через сто встречаю супружескую пару. Они в ссоре. Жена что-то говорит недовольным жужжащим голосом. Муж вяло огрызается. У него на лице тоска смертная, невооруженным взглядом заметно, что ему хочется – взмыть чайкой в небо и улететь в свободные дали.
Подумал,  что мне не подходит жизнь мужиков, что на скамейке. И супружеской пары – тоже. Задыхаются оба от раздражения. Вернутся домой, продолжат тягостный разговор, или замолчат, как враги. Будут следить за движениями друг друга. Он за куртку, а она ему визгливым голосом: «Куда это ты»? 
Или она за пальто, а муж с надеждой: неужели свалит куда-нибудь? И тогда отдохну – душевно. Неужели?
Прохожу через сквер. Вижу старушку. Сморщенная и сгорбленная. С костылем. Черная согнувшаяся старость. Лицо, давно не знавшее радости.
Отворачиваюсь – с горечью.
Мимо промчалась стайка школьников как напоминание о пролетевшем детстве. Мало что помню. Так – незначительные эпизоды.
Обгоняю парочку. Парень и девушка. Они вдруг останавливаются – резко, внезапно. И начинают страстно целоваться, как будто сто лет не виделись. Обхожу стороной: молодость, счастье, любовь. Где мои семнадцать лет?
Женщина вышла из магазина. Несет два пакета провизии. Ей тяжело. Но тащить надо. Дома семья. Всех кормить-поить. Такова жизнь.
И вдруг замечаю: это в глаза бросается, что нет ни одного радостного счастливого лица. Может, только у целующейся парочки.
Везде отпечаток чего-то тяжелого, болезненного, как будто не люди, а ишаки с каменной ношей на спине.
Оставляю  незнакомый двор. Выхожу на другую улицу. Движения почти нет. Мимо – двое молодых мужчин. Друзья, вероятно. Один другому говорит: «Понимаешь, мне никто не поможет, кроме тебя».  И слышит в ответ: «Да все нормально будет».
Становится теплее на душе. Не все уныло в нашем мире.
Метров через сто дедушка ведет за руку мальчугана-внука. Рассказывает что-то и улыбается.
В окне заметил молодую красивую женщину. Она цветы поливала. Прошел еще и увидел девушку.  Поправила наушники грациозным движением. Слушает что-то, лицо мечтательное. Хорошо ей.
Делаю круг. Возвращаюсь домой. Надо разогреть красный борщ. Вчера сварил по новому рецепту.  В холодильнике половина спелого граната. Можно есть по зернышку и смотреть что-нибудь приятное.
А завра четверг. Поеду к дочке и к внучке.  А еще ко мне друг приедет. Жду. А еще нужно кое-что по дому сделать.
Пусть пыль.  Она не просто так появляется. Значит, жизнь продолжается. И все хорошо. Хорошо, что я не торчу на мокрой обмызганной скамейке с чужими людьми, что никто не  распоряжается моей жизнью, что я могу заглянуть в глаза дорогих мне людей. Всё в голове. Всё из головы.