Чревоугодие 10. Ужин

10. Ужин
 
Есть только два важных вопроса:
откуда ты приходишь? куда ты уходишь?
Почему эти два вопроса важны?
Потому что они заставляют тебя
осознавать свое внутреннее существо,
которое путешествует
от рождения к рождению в новых жизнях.
Ошо. «Мастер»

Немного повозился со штопором. По привычке – обычным механическим штопором, хотя под рукой была электрическая открывашка. Жена подарила ее по какому-то поводу. Или без повода. Многое дарили они друг другу за эти годы, не упомнить всего. Наполнил бокалы.
На тарелках дымились индюшиные отбивные в кляре – как основное блюдо. И всего остального понемногу – в ассортименте: салаты, нарезки, соленья, соусы, сыры и прочие закуски. По случаю отбивных была открыта домашняя аджика. Жена имела вид серьезный: то ли была сосредоточена перед выездом, то ли заранее накручивала себя по вопросу «холостого» поведения супруга.
Вино в бокалах было белым. На этикетке значилось: «Chablis Grand Cru Vaudesirs, 2014». Это означало, что вино класса Гран Крю создано в 2014-м году в бургундском апелласьоне Шабли из винограда Шардоне, выращенного на самых северных виноградниках Бургундии, в хозяйстве «Vaudesirs». Название винного хозяйства, скорее всего, произошло от французского выражения «la vallee de tous les desirs», что в переводе означает «долина всех желаний». Выдерживают это вино четырнадцать месяцев в так называемых «фейеттах» - маленьких дубовых бочонках.
Термин «Cru» в описании первоначально появился в классификаторе бордосских вин по распоряжению Наполеона III, в рамках подготовки к Парижской выставке 1855-го года. Эта выставка прошла на Елисейских полях без участия России. Россия тогда была вовлечена в Крымскую войну, которую некоторые историки называют Восточной или Русской войной, поскольку тогда - в который раз - против славянского государства ополчилась немалая часть англо-саксонского мира.
В различных регионах Франции термин «Cru» обозначает разные понятия. В Бордо – это конкретное винное хозяйство. В Шампани – это коммуна, в пределах которой производят вино. В Бургундии, откуда родом бутылка на столе, этим термином обозначают конкретный уникальный виноградник. Само же французское слово «cru» в переводе обозначает «кусок земли», ничего более. Как, например, наименование известного бренда шотландского виски «Auchentoshan» в переводе с кельтского языка означает «угол поля».
Вот и все, что мог он вычитать про это «Шабли» с этикетки, и все, что знал о нем из других источников. Однако жена официальных винных презентаций не терпела. Это «Шабли» именовала «Вино с домиком», как называла еще десяток аналогичных бургундских вин, похожих по дизайну бутылок и этикеток с изображениями замков-шато, но весьма разнящихся по классу напитка и его стоимости.
Жена вообще не очень уважала вина, отдавая предпочтение более крепким напиткам – текиле, рому, водке, самогону. От вина у жены болели голова и желудок. Особенно от красного. Поэтому красное она пила в исключительных случаях, чаще всего под мангальные изыски. Через пару часов предстояло отправляться в дорогу, боль в голове и неполадки в желудке могли стать серьезной помехой и омрачить радости путешествия. Поэтому никакого красного вина! И крепкий алкоголь жена также сочла малоподходящим для «провожального» ужина – неизбежно придется пить в поезде, незачем стартовать уже вечером.
Он всегда переживал, подавая к трапезе вино для жены. Излишняя сухость, спиртозность, плотность, кислотность, минеральность белого вина тут же признавались за недостаток самого продукта и вдобавок вменялись в вину сомелье, что допустил ошибку в выборе напитка. «Замечательное вино!» - могла сказать жена и при этом так страдальчески скривить личико, что впору было бежать за ведром или тазиком. За многие годы экспериментов он по сморщенному носику, нахмуренным бровям, негодующим высказываниям, небрежным междометиям и прочим выражениям недовольства определил вино, что вызывало пусть не восторженную, так хотя бы нейтральную реакцию со стороны жены, - бургундское шабли, или то самое «вино с домиком».
- За гостеприимную Хорватию? – предложил он тост.
- Только и ждешь, когда уеду, - не приняла тост жена. – Смотри мне! если узнаю! что таскаешь в дом своих «дуняш»! останусь в Хорватии!
Сказала одной фразой, но акценты расставила так, что получилось четыре экспрессивных предложения.
- За «дуняш»! – предложил он новый тост.
Жена поставила бокал и сделала вид, что внимательно слушает комиков из телевизора. Даже прищурилась для пущей важности. Он смотрел на жену, она смотрела в экран. Он улыбался, она хмурилась. Так было положено по негласным правилам. Три десятка лет они играли в эту игру, которой даже название было тяжело придумать. Что-то необъяснимое и многозначное, словно «игра в бисер» Германа Гессе, «игра престолов» Джорджа Мартина или «игра Домов» Роберта Джордана.
Браком сочетались рано, будучи, по сути, детьми. А работать начали еще раньше. Студенческие вольные радости прошли стороной. Дети вечерних отделений и переходного периода.
Конфуций предупреждал о превратностях жизни в эпоху перемен. Только где (или когда) найти эпоху без перемен? В истории – одни лишь переходные периоды. То научно-техническая революция, то революция политическая, то гражданская война, то мировая, то новый курс на светлое будущее, то реформация и возвращение к не менее светлым истокам. То распад империй на лоскуты, то собирание земель по крохам, и ты в этой чехарде то герой, то предатель.
И мы живем, словно вблизи эскалаторов метрополитена, в этих «подземных» переходах с одной ветки истории на другую. И стараемся как-то выжить, «поиметь профит». Кто предлагает путникам кофе, кто торгует сигаретами, кто сувенирами, кто собой, кто играет на скрипке, а кто просто бросил у ног старую шляпу и просит милостыню. А мимо бегут, бегут будничные люди. Они спешат на свои поезда, боятся опоздать, будто бы имеет хоть какое-то значение, на каком именно поезде (или пешком) достигнешь ты единственно возможной конечной станции.
И в этой жизненной сутолоке, в этом неизбежном следовании по маршруту до конечной есть только одно спасение, только один выход. И чем раньше ты его найдешь, тем больше будет у тебя шансов погасить инерцию стремительного бега от рождения к смерти, тем больший полезный багаж ты успеешь собрать и передать в вечность. С кем передать? С детьми.
Когда-то Ольга Фокина проникновенно отметила одну особенность человеческой жизни, которую озвучила для миллионов группа Стаса Намина в песне про «Звездочку»:

Поздно мы с тобой поняли,
Что вдвоем вдвойне веселей
Даже проплывать по небу,
А не то, что жить на земле.

Так вот, они поняли это рано. Во всех этих глобальных переходах и переломах, в исторических страстях и геополитических бурях сумели собрать (а главное – не разрушить) свой спасательный плотик – семью. Да, здесь тоже штормило, тоже не было сухо и безопасно. И сколько же раз они думали, что, как писал Маяковский, «инцидент исперчен», что их «любовная лодка разбилась о быт». Не разбилась, выдюжила, потому что порой так бывает: вот такой «маленький плот», как поет Юрий Лоза, выручает лучше любого круизного лайнера. Лайнеры садятся на мели, идут ко дну, а плот выносит на любом фарватере.
Сегодня в его голове уже кружились обрывки стихов и песен, он мыслил чужими фразами, он находил понимание в знакомых мотивах, а значит, степень опьянения подходила к отметке «оптимально».
- Тебе самому нравится все это? – прервала топот мыслей жена.
- Что именно? – он и сам был рад вернуться к беседе.
- После моего отъезда ты через полчаса превратишься в пьяную скотину, - жена решила не педалировать тему «дуняш», за что он был ей весьма благодарен.
В ответ на слово «скотина» память мгновенно выдала подслушанную в каком-то старом КВНе пародию на все того же Маяковского, которую тут же озвучил:

Любезничать не стану я,
Емким словом не брезгуя!
Если я - скотина пьяная,
То ты - скотина трезвая!
 
Жена не выдержала, улыбнулась. Вот он – магический ингредиент отношений. Двое встречаются, стремятся стать единым целым, но два «два бегуна, как один бегун» - такое возможно только в антиутопиях и песнях Макаревича. Два – это всегда один плюс один. Все сложное стремиться распасться на составляющие элементы, а семья – это ох! как сложно. По велению внешних обстоятельств и внутренних потенций двое в любой момент могут разойтись в разные стороны. Вероятность «разрыва по шву» есть на любом этапе отношений.
Но каждая улыбка – это прочная скрепа для таких швов. Как и слезы. Для того чтобы сшить набело, нужно вначале распороть там, где нитки подгнили и готовы вот-вот лопнуть. Чтобы распороть, нужны слезы. Чтобы сшить, нужны улыбки. Он помнил каждый тот раз, когда заставлял свою жену плакать и каждый момент, когда умел вызвать ее улыбку.
Плач приходит изнутри как следствие несбывшихся надежд, обманутых обещаний, нежданных разочарований, разрушенных воздушных замков, недостигнутых целей. Чтобы научить свою женщину реже лить слезы, ее нужно постепенно посвятить в мудреную науку: не обнадеживать себя понапрасну, не ставить несбыточных целей, не требовать невыполнимых обещаний, не строить замков из песка и воздуха. И при этом всегда оставлять место для приятных удивлений и обыкновенных чудес.
Смех приходит извне. Очень многое можно сказать о человеке по тому, что именно способно спровоцировать его смех. Эмоциональная реакция сродни реакции иммунной. Организм будет физически здоровым, если иммунитет правильно распознаёт потенциальную опасность, не подпускает близко вредоносные бактерии, но при этом радушно принимает по-настоящему полезных помощников. Человек будет психически здоров и счастлив, если умеет во внешнем мире правильно распознавать «маркеры смеха» и «маркеры плача». Такое умение порой называют «здоровым чувством юмора», что верно только отчасти. Эмоциональный иммунитет – категория философская, социальная, онтологическая, а потому намного шире и глубже, чем обычное «здоровое чувство юмора».
За много лет, проведенных вместе, они научились (а вернее, научили друг друга) улыбаться одним и тем же вещам. Так же, как и грустить по одним и тем же поводам. В бедной юности они улыбались любому неожиданному рублю. А грустили (не причитали, не жаловались, а просто грустили), когда, совмещая учебу и работу, имели возможность видеться только перед самым сном – измотанные настолько, что доползти до кровати казалось счастьем.
В материально-ориентированной молодости улыбались каждой удачной обновке. И, в бытовом дыму, даже не успели взгрустнуть, когда развалилась великая империя. Потом молодость стала деловой, они радовались каждому успеху общего дела и тяжело переживали, когда упирались в стену и приходилось вновь начинать с нуля.
И, конечно же, улыбались тогда, когда улыбались их дети, и грустили тогда, когда видели слезы на щеках своих детей. И дети чувствовали это, отвечали сопереживанием. Очень трогательно в шесть лет написал об этом сын в белом наивном стихотворении. Отца он видел великим Тигром, серьезным, погруженным в работу (так и было тогда, помнил он ту ситуацию). Себя же сын изобразил загадочным Некто, который тенью за папиной спиной раздираем двумя порывами – не мешать папе работать, но при этом заставить папу засмеяться:

А Тигр говорит:
- Много дней прошло?
А Некто отвечает:
- Осталось два дня, не считая сегодняшний.
А Тигр спрашивает:
- А стоит ли считать сегодняшний?
- Стоит.
- Почему?
- Потому что много Радостей в жизни может еще случиться.
- А что такое Радость?
- Радость - когда ты еще раз засмеешься.

Он и она выросли на одних и тех же детских фильмах. В их юные головы и сердца были заложены основанием одни и те же принципиальные кирпичики. И когда, уже в молодости, они подставляли закаленные души и разумы под одни и те же сериалы, новости и телевизионные шоу, вред был минимальным: уж слишком прочными, цельными, монолитными, спаянными были конструкции их личностей.
Книги в детстве тоже были общими, разнились лишь по части «для мальчиков» и «для девочек» - после «Войны и мира» она писала сочинение по «миру», он – по «войне», но этого было вполне достаточно для взаимного проникновения, постижения, принятия. Она в разговорах с друзьями приводила его доводы, он по рабочим вопросам принимал предложенные ею решения.
И пусть они расходились во вкусах (она любила зеленый борщ и оливье без мяса, он любил устриц под белое вино и сухую тарань под пиво), но у них было единое мнение по онтологическим вопросам – кто виноват и что делать. Они вместе смеялись над танцующими по Первому каналу белочками под Новый год и вместе плакали (каждый по-своему) над умершим под Новый год попугаем.
У них выработался «коллективный эмоциональный иммунитет». Они стали друг для друга опытными «массажистами чувств», или даже «хирургами чувств», которые безошибочно знали, когда и где нужно нажать, чтобы не болело, или, наоборот, чтобы через боль прийти к выздоровлению.
- За любовь! – изменил он тост.
- За любовь к «дуняшам»? – уточнила жена, но бокал взяла.
- Нет, конечно! – «обиделся» он. – За нашу с тобой непреходящую и не проходящую любовь!
И продекламировал древние, еще юношеские, стихи собственного сочинения:

Мой милый друг,
Возьми меня за руку!
Оставь!
Ведь не о том с тобой кричим.
Глаза в глаза.
Разлуку,
Суку,
Муку, -
Что выдержим еще,
Мы,
Люди-прим?

И самому стало грустно. Как незаметно подкрался он, как тихо наступил этот совместный ужин совместной жизни. Еще недавно бегали смешными и бойкими подростками, целовались по парадным, занимались сексом во дворах и общественном транспорте, наивно полагая, что их никто не видит. Ревновали, злились, кричали, курили, пили, снова трахались, и не было пары, более счастливой, чем они.
Сколько же их было тогда, таких же счастливых юных пар? Сколько из них смогли преодолеть тяжелые кулисы времени? Есть такие? С таким же стажем? Может, еще одна? Не упомнит…
Жизнь, время, обстоятельства – все тянет в стороны, все готово распороть по шву, все проверяет на прочность, колет, прессует, давит, рубит, жжет, остужает, бьет, деформирует. Ревность – в первую очередь. О, эта противоречивая человеческая натура! Этот компаративистский способ познания действительности. Даже владея лучшим, человек всегда будет стремиться подтвердить, сертифицировать «лучшее» методом сравнения. А для сравнения необходимы варианты, независимые эксперты, и чем больше вариантов, экспертов и экспертиз, тем надежнее «сертификат».
И не только в сравнении дело. Человеческая жизнь не трамвайчик, по одним рельсам бежать не может. Круги, развязки, перекрестки, тупики – чем разнообразнее движение, тем более полна, насыщена жизнь. Но в любом движении нужно помнить главное – не забывать возвращаться.
Одной из книг, купленных в детстве на «теннисные рубли», был роман Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». Быстро освоил всю серию, теряя интерес к чтению с каждой новой книгой, и только потом добрался до оригинала Френка Баума. Дальше первой книги не пошел – по многим причинам. В руки не попалось продолжение, а специально искать не стал. Потом только узнал, сколько их было, этих продолжений. Много последователей разных поколений из разных стран настолько прониклись миром страны Оз, что продолжали жить в нем, облекая сны и фантазии в собственные повести.
В нужное время, в нужном возрасте побывал он туристом в Волшебной стране, но прописываться в ней на постоянное место жительства не счел нужным. На тот период он уже уверенно обосновался в мире Полудня Аркадия и Бориса Стругацких. Кроме того, он с удовольствием путешествовал тогда (и после) по Средиземью Толкина, по Дюне Герберта, по Галактической империи Азимова, по Янтарному королевству Желязны, по Земноморью Ле Гуин, по Нарнии Льюиса, по Забытым королевствам Сальваторе, по миру Золотой пыли Пулмана, по координатам чудес Шекли, по Пандоре Гаррисона. Много позже - по плоскому миру Пратчетта, по землям льда и пламени Мартина, по местам обитания магов и маглов Роулинг, по чернильным мирам Функе – всего и не упомнишь.
Так что все продолжения и альтернативные версии цикла о Волшебной стране прошли стороной. И вот какое общее для этих книг место показалось ему занятно-символичным: Дороти-Элли получает в пользование серебряные башмачки Злой Ведьмы Востока, или Гингемы, в самом начале пути. При этом Добрая Волшебница Севера, она же Виллина, все равно заставляет бедную девочку… В местном языке есть довольно ёмкое слово «дертыся». Например: «дертыся на Говерлу» - «взбираться на Говерлу» (есть такая гора). Так вот, волшебница заставляет канзасскую девочку «дертыся» через всю неизведанную, опасную страну, хотя той, чтобы вернуться в родной Канзас, стоило всего лишь стукнуть каблучками чудесных туфелек. Но в таком случае не было бы тернистого Пути, приключений, духовного роста, переосмыслений, исканий, находок – в общем, не было бы самой книги, а значит, и самой жизни.
Так и в отношениях. Просто стукнуть каблучками – не вариант. Чтобы сохранить связь, нужно постоянно упражнять «связующий мускул», проверять его на прочность, эластичность, надежность. Пока не навернешь множество петель по дорогам из желтого, красного, фиолетового кирпичей, пока не поможешь всевозможным Львам, Страшилам и Дровосекам, пока сто раз не будешь «дертыся на Говерлу», до тех пор не сумеешь осознать всей ценности домашнего очага. А как в дороге не запылить башмаки, будь они хоть из самого чистого золота? Чтобы вечер с бокалом вина у камина прошел «вкуснее», камин должен слегка чадить.
- Перец хочу, - сказала жена, - но не буду. Много чеснока. Пахнет вкусно. А в купе поезда надышу.
- Я тоже не буду, - поддержал он. – Из солидарности.
- С «дуняшами» собираешься целоваться? – жена протянула бокал, чтобы чокнуться. – Не переживай: от тебя уже так перегаром прет, что чеснок не помешает.
- Из солидарности, - упрямо повторил он и долил в бокал вина, чтобы освежить перегар.
Это была уже не ревность. Не настоящая ревность. Инерция? Тоже нет. Скорее, некий комплементарный посыл. Она поминала его «дуняш», он передавал привет ее «серожам». Таким образом любящие люди выражали взаимное признание и уважение: мы востребованы, мы нужны многим, но есть только друг у друга.

Любовь -
Это покой вместе.
А бывает,
И страсть порознь.
При полном
Отсутствии мести,
Потому что оба -
Взрослые.

Примирения и раздоры,
Праздность трезвости.
Труд запоя.
Любовь -
Это, пожалуй, здорово,
Если любовь
Понимают двое.

Они понимали любовь, пусть до сих пор оставалось место женским обидам с криками и слезами и мужским уходам в ночь с емкими словами сквозь зубы. Но это были обиды по памяти и уходы ради тишины. И если «на нерве», то лишь потому, что подсознательно, на уровне сохранения семьи, хотелось «нерва». Не потому что полыхнул огонь, а потому что разворошили угли. Иногда нужно ворошить угли – это напоминание о былом жаре.
Пылкие взрывы юношеской ревности там и остались – в юности. Взамен пришло понимание неизбежности при необходимости. И некоторые условия, что были как бы декларированы, но выполнение которых отнюдь не было обязательным. Например, жена говорила: «Веди себя хорошо!» или «Не пей!», что имело приблизительно равное значение, но при этом понимала, что «кот – за порог, мыши – в пляс». И мышь - довольно крупная жизнерадостная мышь – плясала в свое удовольствие, как только оказывалась дома в относительном одиночестве.
Жена звенела посудой на кухне, он смотрел на нее с ощущением успокоенной гордости. Что за женщина! За полчаса до выезда занимается хозяйством, по принципу «если не я, то кто же?».
- Давай помогу, - предложил он с бокалом в руке.
- Не смеши, - жена через плечо показала, как именно она смеется. – Поможет он. Неделя впереди, после тебя еще всю кухню перемывать.
Он улыбался, слушая журчание жены, которое так резонировало с плеском воды из кухонного крана. У кого-то жены пилят, у него жена журчит. Иногда журчит о своем, иногда об общем, иногда – на него, иногда – что-то журчит про себя. Но каким же тихим и пустым становится мир без этого журчания! Ну, вот, опять накатило. Перед отъездом жены, перед «холостыми» днями вместе с вином (или без него) вплывала неизменным гостем грусть-тоска. Он потер нос – щипало.
- Идем повторим, что в холодильнике, - жена сняла фартук и теперь вытирала руки.
- Я сам его заполнял, - напомнил он.
- Все равно будешь мне звонить и спрашивать, что где, - резонно заметила жена. – Все забываешь, потом я половину выкидываю – вонючее, с плесенью.
- Есть захочу – найду, - сказал он, но послушно повернулся к холодильнику. – И вообще, я пить буду. «Если не можешь прокормить своего мужа, научи его пить», - вспомнил он древнюю телешутку.
- Не налегай, - жена поставила условие из разряда невыполнимых. – Постарайся не пить крепкие. Смотри: на верхней полке закуски, на средней - борщ, рыба – ее не забудь почистить, иначе сельдь завоняется…
Он не слушал. Этот момент для него был сродни кульминации, которую Аристотель в «Поэтике» описывал как «переход от несчастья к счастью, и наоборот». И вся соль момента была как раз в этом коротеньком «и наоборот». Да, это был, по Ницше, «великий Полдень человека». Или «рождение новой жизни», по Ошо. У Митяева «маленькой жизнью» было лето, у него – «холостые» дни. 
Пусть короткой жизнью, всего на семь дней, да больше было и не надо. За эти семь дней он успевал очистить разум от шелухи и фальши. Бог Дионис помогал ему при помощи волшебного эликсира растворить все уплотнения, что образовались в судьбе за последние полтора-два месяца, и вывести их в унитаз, как отходы жизнедеятельности. По окончании затворничества его вдохновение оживало, его душа была готова к новым свершениям, память обращалась к важному и непреходящему, разум высвобождал место для свежих мыслей, находок, идей. Недаром называл он «холостые» дни «творческим отпуском».
И вот, в который раз стоя на пороге этого «творческого отпуска», он, как всегда, испытывал противоречивые чувства. Но томный зов свободы и ноющая грусть расставания не вступали в противоборство. Наоборот, как ингредиенты изысканного коктейля, они расположились в бокале красочными гармонирующими слоями, готовые смешаться гастрономической парой во взрыве эмоционального вкуса. Воздушная свобода холостого одиночества, драконий полет, освежающая горечь хмеля и вяжущая терпкость брачных уз, тепло прожитых лет, уют совместно проведенных вечеров – равновесное сочетание, на котором покоиться все, что есть у двоих. 
Жена успела подняться в спальню и сменить гардероб. Теперь она была уже в походном костюме.
- Присядем на дорожку, - сказала она.
Вернулись в столовую, присели, он отставил бокал. Жена молчала вдумчиво и сосредоточенно, он молчал серьезно и ответственно. От этого молчания зависело, как пройдет перемещение из пункта А в пункт В – ее физическое перемещение, его духовное. И только теперь, в этом значимом молчании, он обнаружил, что идет дождь. Не весенний грозовой ливень – осенняя хлипкая моросящая влага.
- Дождь, - сказал он, дождавшись, когда жена закончит молчать и встанет.
- Давно идет, - жена пожала плечами.
- Только сейчас заметил, - признался он.
- А ты пей побольше, - съязвила жена. – Скоро день с ночью путать начнешь.
- Начну, - согласился он.
Не сразу, день на третий-четвертый, начнет он путать день с ночью. Вначале он будет спать гулко и тяжело. Загрузится контрольным крепким выстрелом на ночь, взберется в спальню, как на вершину мира, и бухнет всем телом в прохладу простыни. К утру найдет простынь влажной, жаркой, смятой в ком. Разровняет ее неловкими ладонями и потащится к холодильнику за пивом – унимать дрожь.
На третий день даже ровнять простынь не станет. И до утра доспать не сумеет. В самой сердцевине ночи, часа в три, подорвет его, стянет с постели неодолимый зов, тяга, словно в вакуумной помпе. Мутно-душно-жарко будет ему, пока не включит телевизор в пустынной столовой, пока не расставит нарезки, пока не откупорит вино и не выпьет две трети бутылки. Или загодя нарезанная сельдь да пиво спасут его тело. Нужное лекарство отыщется. Лекарством полон дом. Но день уже будет безнадежно перепутан с ночью, и станет он живой иллюстрацией к песне Бориса Гребенщикова «Музыка серебряных спиц»:

Я где-то читал
О людях, что спят по ночам.
Ты можешь смеяться –
Клянусь, я читал это сам.

- Будем целоваться? – спросила-приказала жена.
- Так перегар же, сама говорила, - напомнил он.
- Молчи уже, чудо, - снова приказала жена.
Поцелуй людей с многолетним стажем отношений совершенно не похож на поцелуй с порядковым номером один (или сто, или тысяча). Бегун-спринтер мощно рвет в карьер на старте. Бегун-стайер стартует важно, расчетливо – он заранее распределил силы на всю дистанцию. Когда гремит стартовый пистолет отношений, пара бросается в страстный забег – не ведая дистанции, не распределяя силы. Поцелуи горячи и влажны, движения порывисты, мысли уступают место желаниям. Некоторые так и живут – пока хватает влаги, пока бежать легко, вольготно, пока сам процесс увлекает настолько, что не видишь ни соперников, ни зрителей на обочинах.
Потом наступает Великая Сушь – во всем, для всех. Чтобы двигаться дальше, нужно рвать жилы, часть дистанции бежать по инерции, дышать памятью о воздухе, утолять жажду памятью о влаге. И второе дыхание открывается не у всех, и не для всех. Десять стометровок пробежать значительно легче, чем один марафон.
Вот таков он – поцелуй супругов-стайеров: теплый, но не горячий, светлый, но не сияющий, с тихим колокольчиком, но без оглушительных аккордов. Он - энергосберегающий. Потому что супруги-стайеры знают: дистанцию уже не прервать, не сойти на обочину, бежать нужно до самой финишной ленты, подталкивая и вытягивая друг друга. И если не беречь силы, не копить их, не впитывать извне, то можно не только самому (самой) упасть на ближайшем подъеме или повороте, но и подвести того (ту), кто бежит с тобой рядом, в одной команде на двоих.
- Веди себя хорошо! – наказала жена.
- Не сомневайся, - успокоил он.
- Как приеду, как протрезвеешь – обязательный визит к «писькиному доктору»! – потребовала она, намекая на необязательный профилактический визит к урологу.
- Всенепременно, - пообещал он. – Но по мере надобности.
Он вынес ее маленький трогательный чемоданчик, положил его в багажник авто. Жена ехала сама до вокзала – полбокала вина были вполне допустимы в дорогу, там оставляла машину на платной парковке, по возвращению не нужно было вызывать такси. Потому и не позволяла ему провожать до вагона. «Водитель везет, никакой ответственности у тебя, свобода. Напьешься по дороге, домой не доедешь», - говорила она, и была доля правды в ее словах. Чемоданчик типа «ручная кладь» был маленьким, чтобы можно было с ним зайти в салон самолета. В пустом багажнике он выглядел сиротливо.
Жена заняла место за рулем, поползла вверх дверь гаража. Пахнуло сырой свежестью.
- Дождь стал сильнее, - сказал он с напрасной тревогой.
Но жена уже не слышала. Она помахала рукой в такт дворникам, которые включила заранее. Стекла авто были подняты, фары автоматически включены. Машина аккуратно выкатилась из гаража, словно раздвигала задом небесные струи. Ворота медленно закрылись. Он некоторое время постоял в одиночестве – смотрел сначала в сужающийся проем, потом - в закрытые ворота, слушал перебор капель. Вздохнул и тихонько пропел:

И в уютном нетрезвом теле
Я сыграю на укулеле:
Всякий раз, когда будешь там,
Я буду в хлам.
Там, где феи древнейшей касты
Невоздержанны и бедрасты,
Где гостеприимны постели,
Где в восторге от укулеле.
Всякий раз, когда буду сам,
Я буду там…