Отступники поневоле

    (Из цикла "Курортные рассказы")

      Солнце палило нещадно, и даже лёгкий ветерок, дующий с моря, не приносил облегчения. Поэтому частые морские ванны были весьма кстати.
Да, бархатный сезон в этом году выдался на славу, думал Николай Петрович. Он любил это время года проводить в санатории, на берегу Чёрного моря. Супруга ворчала – ну хоть бы раз свозил меня на Бали, или хотя бы в Грецию. А то вечно тащишь в этот совдеповский курятник с его столовским питанием.
 
      Николай Петрович улыбался про себя: он знал, что супруга уже давно полюбила этот тихий зелёный уголок, расположенный вдали от городской суматохи и «ненавязчивого» курортного сервиса, столь характерного для Сочи или для той же Ялты. Да и отдых здесь с учётом скидок и бесплатного проезда – то немногое, что осталось от прежних льгот за долгую безупречную службу – обходился в сущие копейки по сравнению с поездкой за рубеж.

      Уходя с пляжа после традиционного вечернего заплыва, Николай Петрович по заведённому обычаю зашёл в кабинку для переодевания. Он не любил досушивать на себе плавки, и даже под лучами полуденного солнца старался переодеваться после каждой водной процедуры. Да и врачи настоятельно это рекомендовали.

      Открыв дверцу, он опешил. Вот тебе и раз! Это я удачно зашёл – пришла ему на ум известная фраза из «Ивана Васильевича, меняющего профессию». Так выражался Жорж Милославский, вор и авантюрист, «случайно заглянувший» в квартиру стоматолога Шпака и неожиданно обнаруживший там обилие импортных шмоток и прочего дефицита.

      Высоко на бортике кабинки, там, куда он обычно вместо крючка вешал снятую с себя одежду, висели фирменные голубенькие плавки, подарок жены и предмет его гордости. В них, как ему казалось, он выглядел гораздо моложе и стройнее.
Как же я забыл тут своё чудо, растяпа, сетовал он, снимая их со стенки и бережно складывая в сумку. А ведь провисели они здесь чуть ли не с полудня. Последний раз он был здесь перед обедом. Хорошо, что увидел их до закрытия пляжа, а то бы промучился всю ночь, обнаружив пропажу.

      А всё-таки какой добропорядочный и честный у нас народ, идя в номер, радовался он одновременно за своих соотечественников и своевременной находке, причём, не осознавая, чему он рад больше. На каком-нибудь Гаити или в той же Греции от них уже через пять минут на стенке осталось бы только мокрое место. Во всяком случае, если верить тем, кто часто бывает за границей.

      Один его приятель после возвращения из Италии рассказывал, что в Неаполе на одной из центральных улиц его обчистили прямо средь белого дня, незаметно вытащив из заднего кармана брюк толстый бумажник. Хорошо, что там была только пластиковая карточка от гостиничного номера да куча ненужных чеков. Ну и какая-то мелочь. А тут – вот тебе, пожалуйста, не извольте беспокоиться! Все цело и невредимо, разве что только не постирано и не упаковано в целлофан. Так ведь никто и не обещал шестизвёздный уровень обслуживания

      Всё-таки не зря успокаивает администрация каждого, приезжающего сюда впервые, хорошо зная повадки и склонности отдыхающего здесь контингента. Мол, за вещи в номерах можно не беспокоиться, даже оставляя дверь открытой – никто из проживающих или из персонала санатория без спроса к вам не зайдёт. Потому как работают тут люди проверенные, а угодья эти обожает публика преимущественно пенсионного возраста старой, можно сказать, советской закваски... Нет, напрасно жена ругает это славное место.

      За ужином Николай Петрович поделился своими наблюдениями с соседом по столику. О плавках он решил не упоминать, и рассуждал, скорее, абстрактно, на разные лады расхваливая соотечественников. Чудесное обретение пропажи просто распирало его и требовало хотя бы вот в таком, опосредованном виде, пусть через соседа, выразить им свою благодарность. К слову сказать, его экзальтированному порыву способствовала и пара бокалов домашнего вина, выпитого им с женой перед вечерней трапезой. На отдыхе ведь имеем право!

      Вино было отменным, и они частенько покупали его у Маринки, полулегально торгующей фруктами и прочей огородной снедью у выхода на пляж. Поговаривали, что у неё имелась ещё замечательная чача, но она, как правило, уже заканчивалась к их приходу. Поспать же всласть на отдыхе они ценили превыше всего.
      – Есть всё-таки в наших людях, особенно из числа старшего поколения, и широта души, и бескорыстие, и готовность прийти на помощь, поделившись последним, – благодушно вещал Николай Петрович в упоении. – А, главное, никто из них на чужое добро никогда не позарится.

      Его так и тянуло рассказать о сегодняшнем казусе, но он придерживал этот аргумент до последнего, обходясь пока обобщениями. Сосед, примерно одного с ним возраста и такой же, как и он, ветеран, часто имел на всё особое мнение, отличающееся от общепринятого. Чем немало гордился. При этом он всегда был твёрдо убеждён в своей правоте. Вот и сейчас он несколько скептически косился на своего разглагольствующего собеседника и, похоже, не разделял его оптимизма.
      – Знаете, дружок, люди везде одинаковы, такова уж их природа, – снисходительно заметил он.
      – И не надо напрасно их провоцировать. А то ведь найдётся лопух, который возьмёт и оставит что-нибудь ценное без присмотра. А иной может быть вовсе и не хотел, как вы говорите, позариться на это, а тут – бац – и не удержался. И кто в этом виноват? Нет, батенька, позвольте с вами не согласиться. Вина-то на обоих. Я вот за своими вещами всегда стараюсь приглядывать, ничего не оставляю без внимания. Привык’с, да и обжегся уже не раз. Борюсь с пороками по мере сил, так сказать’c.

      Он несколько театрально употреблял архаичные «батенька» и словоерсы, стараясь этим иронично разбавить свою вынужденную вежливость. Уж эти мне квасные патриоты и чистоплюи!

      Николай Петрович ничуть не придал значения сарказму и в очередной раз искренне огорчился откровенному нежеланию соседа мыслить позитивно.
      – А вот у меня рука на чужое добро никогда не поднимется. Пусть даже это что-то бесхозное или брошенное без надобности. И я глубоко убеждён, что дело не в провокации, а в воспитании. Просто такой дилеммы у человека даже в мыслях не должно возникать – брать или не брать. Ты хоть гору золота перед ним насыпь и оставь без присмотра, и если он имеет внутренний стержень, у него ни за что рука на это добро не поднимется. И никакой сторож ему не нужен. Меня с малолетства в таком духе воспитывали, причём, жестко. Не твоё – не тронь!
Благодушие покинуло его окончательно.
      – А если родители не смогли этого своим детям привить, так пусть государство карает провинившегося по всей строгости. Как на востоке: взял чужое – руку долой!

      Жена косо посмотрела на Петровича – что это он так разгорячился. Не
похоже на него.
      Сосед тоже был не склонен к дальнейшим спорам. Его явно что-то тяготило. На этом разошлись.

      Укладываясь спать, Николай Петрович случайно бросил взгляд на пакет, с которым он вернулся с пляжа, и хлопнул себя по лбу. Плавки он так и не вытащил на радостях, хотя следовало сразу прополоскать их и повесить на просушку.
Проделав привычную процедуру, Петрович вышел на балкон. Взглянув на сушилку, он не поверил своим глазам. Его голубые плавки уже висели на ней!
      Включив свет, он тщательно осмотрел те, что принёс с пляжа, и убедился, что это были чужие плавки. Очень похожие – такие же голубенькие и эластичные, но не его. Об этом свидетельствовала маленькая белая галочка, вышитая на их правом боку. На его плавках ничего такого не было. Он ещё раз сравнил их. Сомнений не оставалось.
 
      Жене он ни о чём говорить не стал: в свет произошедшего его нравоучительные речи за ужином дали бы ей лишний повод упрекнуть мужа за несвойственный ему пафос. Он спрятал прихваченные ненароком плавки обратно в пакет и улегся спать.
Ночь Николай Петрович провёл беспокойно. Как только рассвело, он украдкой встал с кровати, взял пакет с плавками и направился к морю. Пляж уже был отрыт и, слава богу, там ещё никого не было.

      Зайдя в кабинку, Петрович перекинул свои «лжеплавки» через бортик, стараясь придать им тот же вид, в котором они находились до «хищения». Удовлетворившись проделанным, он потёр руки. Бремя упало с плеч.
      Николай Петрович подошёл к морю. Его зеркальная гладь ласкала взгляд и манила к себе. Не пропадать же такому утру! Он снял футболку, шорты и бросился в соленое парное молоко утренней свежести. Как жаль, что раньше не приходил сюда в это время: он испытывал сейчас настоящее блаженство. А, может, освобождение от тягостного бремени вины усиливало приятные ощущения.

      Отплыв на добрую сотню метров от берега, он развернулся. И здесь его ожидал очередной сюрприз. Сосед по столику, сибарит и лежебока, трусцой бежал в сторону моря. Николай Петрович никак не ожидал увидеть его здесь в столь ранний час, да ещё и бегущим. Надо же, а молчал, тихуша. Впрочем Петрович не видел его на пляже и в другое время суток. Тот был апологетом здорового образа жизни и постоянно твердил о вреде солнечной радиации.

      Подбежав к раздевалке и не заходя внутрь, сосед схватил висящие на её бортике плавки и, оглянувшись по сторонам, слов-но опасаясь быть застигнутым за этим занятием, теперь уже спокойным, размеренным шагом направился в сторону спального корпуса.

      С чувством стыда вспоминая их вчерашнюю перепалку, Петрович потёр свою руку. А ведь зарекался же, и вон оно как вышло. Да и сосед тоже хорош со своим скепсисом. Дескать, всегда следит за своими вещами, этот борец с пороками.
      Всё же прав тот, кто никогда не претендует на истину в последней инстанции и ни от чего не зарекается, подумал Николай Петрович и погрёб к берегу.