Сага о сушке белья

Саша провожал ее до подъезда. Он слышал, что в древности думали, что вход в рай – это темное ущелье.   Холодный вечерний подъезд мог вести в рай, где живет та, которую он провожал., Дышит, читает, смотрит телевизор и все остальное, покуда ему неведомое.  То, что она не скрывает, где вход в рай, где ее подъезд, - это уже знамение. Была бы девушка не расположена продолжать знакомство, не сказала бы адреса. Отшила бы по скорому. Например, сказала бы, что есть, кому ее провожать. Или отбрила бы, что не нуждается в провожатых. А бывает, говорят, продинамит. Разрешит проводить, но по-хитрому. Подведет к соседнему дому и так в конце концов запудрит мозги и запутает след, что потом попробуй ее отыщи. Саша лично на такое коварство не нарывался. Но был наслышан про подобные номера.

Но Люда даже показала свои окна. Считай, квартиру как на ладошке. Только что номер не назвала.  Во дворе ты как на витрине. Они зашли в подъезд. Там теплее, темнее и интим какой-никакой. Роберт Лорьян, великий теоретик подъездов, доказывал, на основе теории вероятности, что, если дело дошло до подъезда, безопаснее всего подняться на самый верхний этаж.  Вероятность, что там кто-то потревожит, почти нулевая. Но Саша, обученный, правилам этикета, знал, что в темный подъезд мужчина должен войти первым.  Он вошел, следом вошла Люда.   А дальше он предоставил право выбора Люде. Ждал ее команды. Она, вероятно, не была знакома с Лорьяновской теорией этажности. Потому поднималась с ним, и затормозила у батареи между первым и вторым этажами. На первом у почтовых ящиков было холодно и дурно пахло. А тут теплее.  Сашина голова превратилась в ЭВМ. На каждом этаже три квартиры. Первый этаж вычтем.  Выше них двенадцать квартир.   Огромное преимущество перед  девятиэтажкой.
 
 На прощанье Люда сверхпланово прижалась, поцеловала уж очень выразительно и пошла по лестнице. Саша замер, прислушиваясь к звуку ее шагов. Спустя пару мгновений хлопнула дверь. Праздничная программа завершена. Признаться, программа-то самый мизер, школьная.

 Он вышел во двор. Окна в домах темны.  Нормальные люди ужен спят. Люда говорила, что мама не заснет, пока она домой не придет. Ночь тиха, пустыня внемлет богу. Не пустыня - обыкновенный вытянутый прямоугольник двора между четырехсекционными пятиэтажками. В свете луны прямоугольник казался волшебным окружением замка сказочной красавицы. Красавица вернулась в свою светелку. Значит, его путь домой в общагу.

Не то, чтобы Люда тянула на сказочную красавицу, и околдовала.  Нет, он не терял голову. Он, стоя с ней в вагоне метро, идя к ее дому, и целуясь в подъезде, не лишался способности складывать все плюсы и минусы. Он вспомнил, как Роберт Лорьян с сентября четвертого курса, начал повторять: ребята не Москва ль за нами, умремте под Москвой.  Зачем умирать? Саша не был готов к тому, чтобы умереть ради Москвы. Но понимал, что Роберт по большому счету прав. Великая цель требует жертв. В какой-то момент нужно перейти с широкой колеи холостяцкой студенческой жизни на узкую. 

 Оказалось, что Танькины родители переехали ближе к центру уже после того, как Танька окончила школу. И эта мелочь много значила.  Танька уже не жила по соседству от Люды. И пока Саша провожал Люду, имел достаточно времени для просчета.  И определил, что сегодняшнее знакомство достойно продолжения. Стоит явиться к ней завтра к одиннадцати, как договорились.
 Договорились. что он придет во двор. Потому что она не хочет раскрывать тайну нового знакомства перед родителями. Потому что до родителей еще далеко. Она, наверное, тоже, складывала свои девичьи плюсы и минусы. Лорьян убеждал, что у девушки, даже не дружащей с арифметикой, тут расчеты куда более глубокие.   Так что, наверное, у Люда тоже вышло в итоге, что стоит продолжить знакомство. Поэтому без труда договорились, что утром, к одиннадцати Саша подгребет к ней во двор, помаячит у нее под окнами. А она будет посматривать. Увидит и выйдет. И тогда можно завеяться куда-нибудь. Например, в кино.  Воскресенье все-таки.  Законный выходной. Учащаяся молодежь имеет право на отдых.
 
 Окна домов смотрели друг на друга своими черными прямоугольниками. Редкие   лампочки освещали подъезды. Звезды почти не видны. И луна не перетрудилась. Поэтому когда Саша, едва отойдя от ее подъезда, увидел, как снежок под ногами вдруг посветлел и поднял голову, он увидел свет в ее окне. Теплый и приветливый. Судя по занавескам, кухня. Свет в окне тоже знак.  Ее окно, как маяк, освещает ему путь домой.

И заторопился он восвояси. Будешь ворон ловить - метро закроют. В темноте со всего ходу втемяшился лбом в туго натянутую проволоку для сушки белья. Аж звон в голове.  Проклял тех, кто по-дурацки низко натянул проволоку. Постоял секунду, пережидая боль, уперев взглядом в грибок около песочницы. Подумал: то, что выкрашен под мухомор, понятно по круглым белым пятнышкам. А то, что красным, поди догадайся. Хотя, каким же еще, как не красным?  Мухомор все-таки. И вспомнился Лорьян, приводивший жизненный пример с мухомором. Человек, говорил Лорьян, всегда рисует себе картину мира по заученным им трафаретам. Полагает, что перед ним сладкая сыроежечка, а оказывается, что мухомор. И пресытившись мухоморами, решает, что мир – сплошные мухоморы. 
Свет на кухне погас. Мухомор у песочницы вновь нырнул во тьму. Поцеловавшийся с проволокой, Саша забыл Людины поцелуи,  и, подгоняемый ночным холодом, заторопился к метро, прижимая руку к лбу. 
  Метро – ночная пустыня. На эскалаторе он один одинешенек. Уставшая от дневного потока людей тетенька, служащая метро, теперь, наверное, отдыхала взглядом единственном пассажире. Улыбнувшись, когда он приблизился на эскалаторе, сказала.
- Эй, Ромео, помаду-то сотри. 

   Володя Суворов, сосед по комнате в общаге, лежал в кровати, но не спал.
- Ну где тебя носило?  -   буркнул он.
 Саша удивился.  Обычно Суворова не трогали Сашины дела. Или он не спит и караулит, потому, что сам на Люду запал? Саша открутил события вечера чуть назад, но не мог вспомнить, чтобы Суворов на дне рождения пересекался с Людой.  Из провожания  Люды Саша тайны не делал. Он, не замечал еще в этом никакого знака судьбы.  Они с  Людой ушли с Танькиного дня рождения  по-английски, без шума. Чуть раньше остальной толпы. Но, конечно, Люде пришлось искать в прихожей свои сапоги, шапку и дубленку. Так что толпа ее уход запеленговала.    Саша считал. что чем лаконичнее ответ, тем меньше дальнейших вопросов.
- Все путем, - сказал он.
-  Верным путем идете, товарищи, - едко произнес Суворов. 

 Верным? Путь-то элементарнейший. Можно сказать, целомудренный. Ну, целовались в подъезде. И всех делов. Саша  себя держал в рамках. Именно потому, что на пятом курсе нужно взять себя в рамки, если уж пришел к выводу, что знакомство стоит свеч.  Помимо этого, над Сашей еще мечом висел час обратной дороги до общаги. И теперь, раздеваясь у кровати, не было никакого желания комментировать реплики Суворова. Он молча разделся и юркнул в кровать.

    Он думал о Люде, разворачивая в памяти события, начиная с самого старта эпопеи с днем рождения Вороновой. С того момента, когда они с Володей узнали, что приглашены.  Приглашение произошло на перемене между парами. Собственно говоря, Танька Воронова сначала пригласила Суворова. А когда тот ответил, что на этот субботний вечер у него с Сашей намечены мероприятия, правда, Танька снизошла на обоих.  Приглашение неожиданное. Приглашенные даже не подозревали, что у Вороновой день рождения. Откуда им знать. Они с ней не слишком пересекались. И теперь еще вопрос с подарком. Тут на хвост сел и Роберт Лорьян. Танька его тоже пригласила.  Скинулись и купили ей какой-то кулончик

Танька училась с ними в одной группе. Но она, москвичка, отмечала все праздники со своими старыми московскими, еще школьными, приятелями. Возможно, за четыре курса старых приятелей подрастеряла, поскольку была она не красавицей и нудной. Наверное, решила пополнить кворум Сашей, Володей и Лорьяном.  И ведь день рождения не простой, а двадцатилетие.

А тут так получилось, что ее предки отчалили в какую-то зарубежную экспедицию на целый месяц, а то и два.   Нужно полагать, что сам себе расписание зарубежных командировок даже министр иностранных дел не пишет. Командировки за кордон к днем рождения близких не пришьешь. Родина оказала доверие, выпустила –  отдай Родине долг, трудись на благо державы и не размазывай сопли по столу. Родители не размазывали. Ограничились телеграммой и пообещали, что подарок за ними не заржавеет. Понятно, что привезут что-нибудь экстравагантное. Таньку сбагрили на бабушку. Та иногда заглядывала. А перед днем рождения, как назло, захворала.  Почему как назло? Ни родители, ни бабушка, вероятно, не подозревали, какой грандиозный подарок отвалили Таньке своим отсутствием.  Без предков гуляй на всю катушку. И Танькина катушка намотала и Сашу, Суворова и  Лорьяна, - иногородних птенцов общаги.

 А вот Люда так или иначе попала бы к Тане. Она была задушевной Таниной подругой.  Со школы. Потом их пути немного разошлись. Таня с родителями переехала ближе к центру. Но связи  с Людой не теряла.  Люда училась в другом, каком-то престижном гуманитарном институте. Услышав аббревиатуру названия института, тут же ее забыл.  Его, технаря, гуманитарии не колыхали.    Люде  было еще девятнадцать. Двух месяцев до двадцати не хватало. Эти подробности Саша узнал, двигаясь с Людой в медленном танго. Подробности мало его тронули. Но у Вороновой в ящике лежала такая уйма пластинок, и за вечер прозвучало столько берущей за душу музыки, и слов, среди которых угадывалось завораживающее «ай лав ю», что, потанцевав с Людой несколько раз и оценив ее, как партнера в танго, Саша оценил и те подробности, которые его поначалу не тронули.

Гульба на всю катушку, не вылилась ни в реки водки, ни в потасовку, ни в оргию, ни в вакханалию.  Юбилей не отметился приходом соседей с угрозами вызвать милицию. Спокойные немного нудные беседы, музыка, танцы. Ближе к концу мероприятия Люда вдруг вспорхнула. У предков строгие правила. Пока ей девятнадцать,  отсчитывают ей каждую минуту.  Подвернувшийся в этот момент Лорьян немного насмешливо улыбнулся и казал:
-  Нам вас будет не хватать.
- Перетерпите, - сурово ответила Люда.
 Этот ее неожиданный отлуп Саша твердо помнил. А дальше не мог вспомнить, как получилось, что он пошел ее провожать. То ли она его попросила, то ли он вызвался, то ли все само собой склеилось.

 С Людой пока все образовывалось без сучка и задоринки. Правда, приземлившись на койку, Саша почувствовал камень преткновения. Даже не камень, а подушку. Его подушка пахла Иркиными духами. Ирка где-то по случаю отхватила шикарный импорт. Аромат зашибись.  Сплошной отпад. Такой, что Полина Гринблат вынуждена была высказать свое авторитетное мнение: комсомолка так не должна пахнуть.  Полина не шутила, когда высказывала мнение.

На днях Полина явилась поговорить насчет ДНД, о Суворовских пропусках комсомольских мероприятий. Но только начала, как стала  тянуть носом воздух. Как собака на границе. Наконец, поднесла к носу Сашину подушку.  Прищурилась и сказала:
-  Все ясно.  А ну, Суворов, выдь на минуту.
 Вовка повиновался.
-Ты, когда белье менял? – спросила Полина Сашу, когда Вовка очистил помещение.
- Тебя, что, и за чистоплотностью следить поставили? - усмехнулся Саша.
- Вот именно, - Полина держала в руке подушку как вещдок, -   Моральной чистоплотностью. У меня еще голова на плечах. Белье сдают в стирку раз в неделю. А твоя наволочка в духах Коробковой. Значит, терлась о подушку недавно,  уже после смены белья.
- В следующий раз я буду предохраняться, - сказал Саша, -  Наброшу на подушку что-нибудь.
- Ты бы лучше от другого предохранялся. Откуда у комсомолки деньги на такие духи?
-  От верблюда. Может быть, ей мама дала?
- Ага! Как легла, так и дала. Ты в зоне риска. Я Коробкову знаю, как облупленную. И про твои с ней пируэты наслышана. 

   И Полина объявила, что считает долгом предупредить, как комсомолка комсомольца, что Коробкова не та девушка, с которой стоит крутить амуры.  Уж ей ли, Полине, не знать. Когда Полина жила через четыре комнаты от нее на Стромынке, уже тогда про эту красотку, которой чихать на кодекс чести, моральные нормы и все остальное, была наслышана. Саша  презрительно усмехнулся. Он сравнил моральные нормы и Коробкову.   Коробкова выглядела привлекательнее.

- Вот ты не прислушиваешься, лезешь в бутылку, - доверительно произнесла Полина, - Не понимаешь, что я, можно сказать, твой ангел-хранитель. Потом спасибо скажешь.

 Сейчас, проводив Люду, лежа на жесткой скрипучей койке, вспоминая как койка пела  под  прекрасным мягким Иркиным телом, вдыхая чарующий аромат ее духов, он  параллельно вспоминал и поцелуи своей  новой знакомой.  И был сбит с толку. Обученный примерами классической литературы, он ожидал что в его случае, в случае необходимости выбора, в душе  закипят сомнения, начнется борьба, загрызут  укоры совести.  Но никакой борьбы и никаких угрызений.  Он пришел к выводу, что ни Ирка к Люде не имеет никакого отношения, ни Люда к Ирке. Вообще никакой связи.  Так сказать, вода и камень. Жительницы разных миров.

Как говорит Лорьян, способность пребывать одновременно в двух мирах для мужчины не вина, а достоинство, признак богатства воображения. И еще неизвестно, добавлял Лорьян, во скольких мирах одновременно может пребывать женщина. Может быть и в трех, и в четырех. И вот сейчас, вспомнив Лорьяновские максимы, Саша вспомнил предостережения Полины. Если верить Лорьяну, и тем более, Полине, Ирка тоже способна менять миры. Перевоплощаться, как ведьма. И меняя миры, не испытывать укоры совести.  Чего-чего, а этого Саша в Ирке не наблюдал.  А следовательно, за Сашей никакой вины нет.  Все просто. Люда живет в своем мире, в другом районе города, в квартире с родителями. А Ирка - в общаге. Люда гуманитарий, учится в своем престижном институте. А Ирка в обычном техническом. Что у нее общего с Иркой?  Одно только общее, что Ирке, и Люде сейчас по девятнадцать. И то на короткий момент.  Люде через два месяца будет двадцать. А Ирке девятнадцать недавно стукнуло. И она на курс ниже.
 И Саша припомнил, как славно отметили Иркин день рождения. Даже несмотря на  Полинины предупреждения. В Иркиной комнате отмечали.  Без той помпы, что у Таньки.   А самое главное и принципиальное отличие Ирки от Люды состояло в том, что если Люду и можно было назвать хорошенькой, скорее стандартной, то Ирку иначе, чем красавицей назвать нельзя. Даже Лорьян, переборчивый и привередливый теоретик, соглашался: что есть – то есть.      
 
   Саша проснулся. Место поцелуя с проволокой еще напоминало о вчерашнем вечере. А больше на удивление, ничего. Никакого желания рвать подметки к Люде не наблюдалось. И тем не менее он стал нафабриваться. Суворов еще валялся в кровати
- Ты куда мылишься? – спросил он – Мы же у Таньки догуливаем. Сбор в час дня.

 Догулять Саше хотелось. Но Люда стоила свеч. Кроме того, договор дороже денег. И в одиннадцать Саша, как штык, был на месте и стоял как раз вблизи того места, где вчера поцеловал лбом проволоку. Искал Люду в окне. Увы, они не договорились, что она как-то даст знать, что заметила его. Он тупо торчал оловянным солдатиком,  а энтузиазм испарялся.
 
 Холодок отбивал всякое желание без причины кантоваться на открытом воздухе.  К тому же   утром в воскресенье разве детишкам интересно болтаться по двору.  Женщина вышла вывешивать белье. На ту самую проволоку, о которую Саша вчера так шкандерябнулся. Эта плотная невысокая тетенька проплыла мимо Саши, неся, перед собой, как праздничный каравай, таз с бельем. Поглядела с удивлением, даже с подозрением. Так в деревнях местные смотрят на приезжих. Изучать Людины окна  ему уже не имело смысла. И Саша сосредоточился на пантомиме под названием вывешивание белья. Он сочувствовал женщине почти так же, как жалели простой народ борцы за свободу.  Сочувствовал ее незавидной доле. На холоде возиться с мокрым бельем – пытка. Руки застудишь. Наверное, она с первого этажа. У нее нет балкона, чтобы там белье развесить. Вот и приходится во дворе себя изводить.

 В его школьные годы родители ему таких заданий не давали. Его обязанностью было после того, как стиральная машина отстирала, крутить ручку, пропуская белье между двумя валиками. В  мама  его хвалила. Говорила, что этом он спец. А потом все делала мама. И раскладывала в таз и вывешивала. Саша не постигал премудрости науки развешивания белья. Более того, он знал, что девчонок из класса на уроках труда этой премудрости не учат. 

 Студентом он свои бебехи стирал, как все остальные, в постирочной на первом этаже. Руками. В тазике. Выжимал и вывешивал в сушилке рядом.  Точно так же как и Суворов, и Лорьян.  Лорьян всегда говорил, что не дело мужчины, стирать носки, и нужно найти такую, кто будет стирать носки. Но насколько знал Саша, из тех девочек, которых Лорьян обхаживал, никто до этого не опускался.
 
Как стирали и сушили свое белье девчонки в общаге?  Это оставалось для Саши тайной.  Он не вдавался в подробности. Но почему-то, иногда приходя к ним вечером без приглашения, утыкался взглядом в их лифчики, развешанные на шпагате, протянутом через комнату.  Исключительно лифчики. Ничего другого. Девочки, увидев гостя, торопливо, конфузливо сдергивали их и прятали, словно это великая тайна. Как будто не приключалось такого, что после какого-нибудь застолья его ладонь прощупывала на одной из красоток сей предмет одежды и даже ныряла под него.  Почему в комнате сохли только лифчики, и зачем девочки их торопливо снимали, с запозданием, над этим Саша тоже не задумывался. А вот вездесущий Лорьян и этому отдал дань. Он вспоминал свой  уд по  начерталке.  И говорил, что если бы  вместо построения эпюр кривых от пересечений классических  тел, к примеру, сферы и конуса,  изучать  как это из плоского куска материи, получается сфера  лифчика, у него была бы пятерка. Как говорил Мопассан,  ближе к телу, к живому телу.
 
Эти слова Лорьяна припомнились Саше, когда он наблюдал, как женщина неторопливо и обстоятельно вывешивает белье.  Медленно. Другая бы спешила. Холодно.  А эта как черепаха. Словно в медлительности и заключается весь смысл развешивания белья.   Дошла очередь и до лифчика.  Этот предмет повиснув на проволоке, заставил Сашу внимательнее присмотреться его владелице и вспомнить с досадой, что вчера в подъезде он не полностью изучил Люду. Оставил на потом. А что касается этой дамы, о ней остается судить по лифчику, поскольку под душегрейкой грудь рассмотрению не поддается. Лет тридцати – сорока. Тела женщин этого возраста Саша видел только разве на картинах в музеях.  А у этой лицо  блеклое, непримечательное. Невысокая, плотная. Даже больше, чем плотная. Боровичок. Без талии. На груди портупея прищепок.  Почти от шеи и до самого обреза душегрейки лимонообразная выпуклость.  Нагнется к тазу, охнет, медленно точно великий груз поднимет свой торс с очередной вещицей, с громким выдохом, даже крякнув, набросит на проволоку, пристегнет прищепками и потом тщательно расправляет, разглаживает, оттягивает. Не боится пальцы отморозить.

Сашу со своими вещами был прост и суров. Подвешивал рубашку или брюки, как придется. Все равно потом гладить. А эта гражданка вешала белье так, что, либо ее занятие не допускает суеты, либо дома у нее нет утюга. Своими неторопливыми, монотонными повторяющимися движениями он стала Сашу выводить из себя. Его всегда злили копуши.
Саша допускал, что, развешивая белье женщина следует заученным и одобренным хрестоматийным правилам. Но эти правила раздражали. В нем уже все кипело от долгого ожидания Люды. Даже с учетом, что девчонки перед выходом зависают у зеркала, наводят марафет, это было чересчур.  Так глядишь,  все белье развесят, а Люда не появится.

Гражданка, словно спиной почувствовала, что за ней наблюдают. Вдруг повернулась всем телом. Взглядом бульдога смерила Сашу. Со связкой прищепок через шею она напоминала комиссаршу гражданской войны.
- А ты что тут высматриваешь? 
 
Саша только улыбнулся. Так он ей и доложит. Проклевывание  отношений с девушкой - штука нежная, деликатная. Комиссарша почему-то вскипела от его улыбки и, назвав его охламоном, грозно предупредила,  что не хрена ему тут околачиваться, ловить на жопу приключений.  Саша не ожидавший такого всплеска эмоций, остался стоять, как вкопанный. Женщина расценила это как вызов.
- А ну топай отсюда, подонок, пока я милицию не вызвала.

Саша усмехнулся. Он мог бы объяснить, что ее сорочки в цветочек да рейтузы по колено пастельных тонов ему без надобности.  Но решил, что проще, не встревая в полемику, удалиться шагов на двадцать. Оптимальная дистанция. И Люда, выйдя во двор, его видит, и одновременно женщина угомонится. Но он уже был внесен в список неблагонадежных.  Двадцати шагов ей показалось мало. Увидев, что Саша остановился в отдалении, она подняла что-то из таза с бельем, по виду мужские голубые кальсоны, и держа их, как оружие, наизготовку, закричала.

- А ну проваливай, чтобы духу твоего не было!  Как дам по мордасам, будешь знать! ошиваются тут всякие, а потом белье пропадает! - и добавила громче, повернувшись к окнам, - Миша-а!! А ну-ка выдь разберись!
   
Начать воскресное утро с разборок с неизвестным Мишей в Сашины планы не входило. Он ретировался еще на двадцать шагов, подождал еще немного. Люда не появлялась. Настроение портилось. Люда предупреждала еще вчера, что ей в дверях ему рисоваться не стоит.  И что делать? При такой патовой ситуации Саша имел полное право пойти на ничью. Уйти по-английски, как вчера от Таньки. Возбухающую гражданку это удовлетворит. Жаль, конечно, потраченного времени и несбывшихся надежд. Но если рассудить, эта Люда, хоть и москвичка, и все такое, Ирке в подметки не годится. Вот она непунктуальность гуманитариев. Ее непунктуальность уже аукнулась Саше.
 
Саша увидел, как из подъезда вышел невысокий толстенький мужчина. Женщина стала ему что-то говорить и указывать пальцем на Сашу. Нужно понимать, тот самый Миша, которого она звала. Желание ждать испарилось окончательно.  Пораженческое настроение возобладало.  С подавленным чувством, с ощущением преследования  он  доехал до центра. Только в центре города он задумался, куда теперь податься? К Таньке догуливать? Нужно было раньше выходить. А возвращаться - плохая примета.  И он пошел в кино. Фильм был о том, как  наша контрразведка выявила шпионов.  На душе стало горько.  Шпионов, хоть и ждала расплата, но органы на них кальсонами не замахивались.

 
Через пару недель Танька спросила Сашу, что это у него за прятки такие, октябрятские: помаячил под окнами, а потом бац, словно и не было.
- Ты о чем?  - спросил Саша.
- Не прикидывайся. Я о Люде. Она тебя видела в окно. Вышла, а тебя нет. Она была в шоке. Как это понимать? Она не могла въехать, что за дела.  Приехала на догуливание просто чумная.
 Саша не хотел объяснять, как проза жизни грубо надломила готовый распуститься цветок его интереса к Люде. Он спросил:
- Слушай, а когда ты стиранное белье вывешиваешь, ты его расправляешь?
- Ну расправляю. При чем тут это?   Я тебе про Ивана, а ты про болвана. Я про Люду, а ты про белье. Мелешь чепуху какую-то.  Имей в виду не один ты на белом свете. Найдутся и другие. Такие, как Люда, на улице не валяются.
   Саша молчал.   Кому интересно описывать свое поражение и бегство, и голубые кальсоны.  А посему тайне, объединяющей Люду с кальсонами, следует умереть вместе с надломленным светлым чувством.

 Далеко не сразу Саша узнал, что голубые кальсоны вмешались не только в его жизнь, и в жизнь Люды. Оказалось, и в жизнь Роберта Лорьяна. В то роковое утро, выйдя во двор и не отыскав Саши Люда испила горькую чашу разочарования и горечи вперемешку с недоумением. Ведь вот только-только  на окна глядел, а теперь, как корова языком. Что за фокусы?  На сердце лег камень. И она поехала к подруге снимать с сердца камень, и попала на  догуливание. И встретила там великого мастера по снятию камней с сердца Роберта Лорьяна. И, как потом слухи дошли до Саши, камень, который он, Саша, не желая того, взвалил на душу девушке, усилиями Лорьяна был снят.  Да так успешно, что девочки, знающие все на свете, говорили, будто Роберта вскоре представили родителям Люды.   

 Про мимолетный эпизод с Людой Саша вспоминал только когда слышал, что Лорьян стал непривычно озабоченным и практически не появляется в общаге.  Затаился где-то, как партизан.  Почти не встречая Лорьяна, Саша объяснял это тем, что в преддипломное время, когда группа не ходит на пары, и встречи стали редкими. И все же, сопоставив все услышанное, Саша стал рассуждать, как фаталист, что, может быть, он Лорьяну должен еще спасибо сказать. А больше всего отблагодарить ангела - хранителя с кальсонами.   
   

Когда они съехались отметить десятилетие окончания института, Роберта не было. Не пришел.   Саша услышал от девчонок то немногое, что им было известно.  Они слышали, что перед защитой диплома Роберт женился.  Как-то тихо, тайком от группы. Кстати, кажется женился на подруге Тани Вороновой. Подтвердить или опровергнуть это было невозможно.  Воронова тоже на сбор не пришла. Девочки знали, что Роберт осел в Москве. Пристроился даже на кафедре в родном институте. А потом, вроде бы, и развелся, и с кафедры ушел. Полина сказала, что как-то встретила его случайно на улице. И своим наметанным взглядом по неухоженному его виду, по его бегающим глазам, определила холостого мужчину. 

Развешивать белье по правилам Саша в конце концов научился. Жена выдрессировала. И одновременно цивилизация сделала большой скачок навстречу потребителю. Появились стиральные машины с режимом сушки. А потом на балконе белье можно довести до полной кондиции. Он подвесил себе на балконе очень удобное устройство для сушки белья. И бывало, во время развешивания глядел с балкона во двор и вспоминал двор между двумя длинными московскими пятиэтажками и женщину с голубыми кальсонами в руке.