Уитмор Эдвард Иерихонская мозаика глава 39

ЧЕТЫРНАДЦАТЬ

Почти три десятилетия прошло с тех пор, как Таяр задумал, проработал и начал осуществлять дерзкий план операции "Стайер", постепенно направляя её в нужное русло. И только годы спустя стал очевиден амбициозный размах этого плана, и было лишь четверо тех, - руководителей Моссада в прошлом и настоящем, - кого Таяр посвящал в тонкости операции: Малыш Аарон, генералы Дрор и Бен;Цви, а ныне - генерал Рувах[Reuvah]. Операция "Стайер" стала самой глубокой пенетрацией противника в истории израильской разведки. Почти четверть века Стайер являлся влиятельным гражданином Дамаска, уважаемым патриотом Сирии, пророком грядущей Новой Арабскости. Эта операция была также самой тщательно охраняемой тайной в истории израильского шпионажа. Только четыре директора Моссада и Таяр знали истинную личность Бегуна - что он еврей, иммигрант из Ирака и солдат, отличившийся в 1948-ом
в войне, когда было основано государство.

Таяр потратил несколько дней, собирая объяснительные от Шин-Бет, от пограничной полиции, от тех солдат, что... Ещё не отойдя от потрясения, ещё подавленный чудовищностью потери, сидел он однажды вечером в кабинете директора Моссада наедине с хозяином.

Генерал Рувах был грубый приземлённый человек с мёртвой хваткой, бывший парашютист и герой войны Судного дня[Yom Kippur War]. Он сражался на Голанских высотах. Как и сириец полковник Чади, он отличился в той войне, командуя танком. Таяр не нашёл с ним общего языка, наверное потому что они слишком сильно расходились во взглядах, а может просто потому что Таяру стало трудно преодолевать пропасть лет между собой и всё более молодыми начальниками-генералами.

Генерал Рувах не скрывал своей неприязни к поведению Таяра, а Таяр - своих разногласий с генералом. Но генерал хорошо понимал что такое смерть, особенно смерть товарищей, которые были и близкими друзьями. А Стайер с давних времён был и уникальным творением, и другом Таяра. Так что в этот вечер начальника и подчинённого многое объединяло. В самом деле, они оба вдруг почувствовали себя очень близкими друг другу -
и одинокими.

Собранные Таяром показания ничего не давали и говорить о них было нечего. Чего там? Ночь. Некто пересёк границу. Бежал. Убит, и кто-то ещё заодно попал под пули... Да, что тут скажешь? Однако остаётся один вопрос: что там делал Стайер? Поэтому они отложили в сторону бумаги о той роковой ночи и генерал принялся задавать вопросы, а Таяр - отвечать:
- И когда вы встретились с ним в Ливане в последний раз...

- Да, теперь достаточно ясно, что я видел признаки и игнорировал их, потому что ради нас обоих предпочёл не обращать внимания. Признаки-то были; но это всегда, когда задним умом... Вот: мы рассуждали о том, что когда он - когда-нибудь - уедет из Дамаска, куда сможет податься и что там будет делать? Он даже не рассматривал возвращение в Израиль, разве что заехать погостить. А потом отправиться в какое-нибудь другое место, такое далёкое и настолько чуждое, что пришелец до конца останется там чужим. Что же касается Юсефа, то Стайер давно знал о нём - с тех самых пор, как Юсеф и сын Йосси подружились после Шестидневной войны. А Юсеф давно желал встречи с Халимом, и нет никаких сомнений, что он попытался бы ради этого перейти реку; если бы его попросили.

- Но вместо этого?..

- Да, вместо этого реку перешёл Стайер. Встреча, очевидно, должна была состояться в маленьком заброшенном монастыре на берегу реки. Там всего несколько хижин. Земля в собственности эфиопской церкви. Там десятилетиями жил древний отшельник. Вы знаете эту историю?

- Нет.

- Анахорет был эфиопским монахом, он жил у реки с времён турецкого владычества. После Шестидневной войны его пришли выселять. К тому времени отец Авраам[Abba Avraham] - так звался отшельник, почти совсем оглох и был так сморщен старостью, что стал чуть больше ребёнка. По всем подсчётам, лет ему было около сотни. Всё время бодрствования он непрестанно гундел - распевал молитвы; и довольно громко. Армейские перевезли его в эфиопский монастырь в Иерихоне, где жила пара монахов, но в тот же день он оттуда смылся. А к ночи вернулся в свою хижину на берегу реки. Офицер пытался объяснить ему, что теперь река ; это граница, запретная территория, но древний отец Авраам не желал ничего знать. Он кричал, что "Здесь, на берегу этой реки, моё место в этом мире! Тут, и только тут, где Иоанн макал Иисуса, и есть предназначенное мне место!"
Главный из двух эфиопских монахов в Иерихоне, гигантский старый евнух по имени Мозес, уговорил отшельника на переезд, и некоторое время всё было спокойно. Казалось, что отец Авраам останется в Иерихоне. Но однажды утром он снова пропал без вести, а вскоре пограничники нашли его лежащим в пустыне, очень слабо уже гундящим, головой к реке. Мозес был в слезах: "Я не могу его запереть, а если я этого не сделаю, он будет делать попытки вернуться, пока это его не убьёт". Так и случилось, и древний отец Авраам не оправился от последнего своего похода. Он был почти без сознания, когда его привезли обратно в Иерихон, а через несколько дней умер... опустив руку в кастрюлю с водой, которую спроворил Мозес - так, казалось отцу Аврааму, он попал на небеса прямо с берега святой реки. С помощью Моисея, конечно.

- Эта история похожа на сказку, - сказал генерал Рувах.

- Да, воистину, - ответил Таяр. - Так вот: там, где Стайер решил перейти реку для встречи с Юсефом, река не представляет преграды. На самом деле я не знаю никого, кто не был бы удивлён, увидев Иордан впервые. Мелкий и тихий поток в несколько ярдов шириной, а такой знаменитый. Великая река, и переправа через неё, несомненно, событие знаменательное. "Холодит тело, но не душу, аллилуйя", - говорится в одной американской песне [Chills the body but not the soul, hallelujah], а тут получилось наоборот. Стайер перешёл Иерихон и умер. Он ведь взял паспорт... на случай...

Последние слова Таяр произнёс шёпотом. И склонил голову. Генерал немного помедлил, прежде чем заговорить, а когда заговорил, то будто сам с собой:
- Полагаю, он понимал, что его засекут.

- Конечно.

- И понимал, что раз Иерихон всего в пятнадцати милях от Иерусалима, солдаты на взводе?

- Дураком он не был.

Генерал помолчал.
- Возможно, он был, как мы в армии называем, "тихий раненый", - сказал он. - Я видел, как хорошие люди годами уходят в себя, а потом вдруг, ни с того ни с сего... кажется, что ни с того ни с сего... Но с моей стороны глупо рассуждать о Стайере. Я его даже не видел, а вы знали его... тридцать лет? Целую вечность.
Больше, считай, никто и не знал его по-настоящему.

Таяр кивнул. Он стиснул руки и, собравшись с силами, упомянул Анну и Асафа и спросил:
- А нужно ли им знать?

- Решите сами, - сказал генерал Рувах. - Если вы хотите рассказать им, то можете это сделать конечно, но с условием, что они никогда не должны ни с кем делиться этой тайной. Делайте то, что считаете правильным, только дайте мне знать о своём решении. Никто больше не должен узнать, и никто никогда ничего рассказать о самом существовании Стайера или о том, что когда-либо вообще была такая операция - "Стайер". Официально и неофициально - без комментариев. Здесь, в Моссаде, конечно пойдут разговоры о том, что операция закончилась, и некоторые из наших наиболее осведомлённых сотрудников могут попытаться выяснить: какое значительное лицо в последнее время было отправлено в отставку или исчезло по какой-то другой причине. Но никто из наших не знает личности сирийца, убитого вместе с "зелёным человеком", - документы вы изъяли, - а "зелёный человек" не представляет интереса. Так что с нашей стороны - ничего. Конец. Спецслужбы Дамаска захотят выяснить, что случилось с Халимом, и они это сделают. Они узнают, что он отправился на встречу с Юсефом через реку, и увидят в этом ещё один его донкихотский жест ради палестинцев. В Дамаске Халим распространялся, как мы знаем, о своих переживаниях за судьбу Ливана. Так что для сирийцев это только добавит фактов к легенде о том, что Халим был настоящей совестью арабского дела. Пожалуй, они готовы к чему-то подобному. Его отказ состоять в политических фракциях, желание оставаться выше этого, а затем - внезапное решение перейти границу ради встречи с человеком столь незначительным - всё это подойдет сирийцам, Халим до конца остался Халимом. Каким выдающимся агентом он был! идеальная маскировка. Даже когда он решил... сделать это, он подготовился и сделал так, чтобы это казалось естественным и правдоподобным, даже неизбежным. Да, именно это поразило бы меня, если бы я был офицером сирийской разведки, изучающим жизнь и смерть Халима. Неизбежность этого.


Таяр оторвал взгляд от вен на руках. Генерал высказал всё это потому, что почувствовал глубокую потребность говорить о Бегуне, восхвалять и почитать и поминать его. И поскольку он не мог говорить о Йосси как о человеке и друге, он сделал следующее лучшее, что мог, - похвалил и почтил его как профессионала. Таяр понял это и принял. Для него это казалось несколько грубым и унизительным, но он понимал, что генерал из добрых намерений только.

Таяр был благодарен и за то, что генерал не стал мусолить вопрос о деле Стайера на равнинах Иерихона. Ибо ответа у Таяра не было, кроме той сомнительной аналогии, что три тысячи лет тому назад Бог также не дал Моисею топтать землю обетованную.



Разговор был окончен. Таяр взял костыли и поднялся на ноги. Иудей сделал своё дело, иудей может уходить. Гроссраввин Мосада уходит в отставку. Живая легенда без соперников на пьедестале, патриарх израильской разведки, лучший эксперт по выживанию, чей почти полувековой путь из удач и - редких - провалов тянулся из Багдада аж 1936-го года. Соратники будут помнить Таяра. В глазах генерала стояли слёзы, когда он шагнул вперед, чтобы обнять эту мало того, что искалеченную, так ещё и придавленную горем фигуру.

- Стайер был самым ценным агентом Израиля, - сказал генерал.
- О да, - прошептал Таяр. - И агентом тоже.




***

Тихим июньским вечером Анна и Асаф сидели при свечах в просторной комнате с высоким потолком, в старом каменном доме, что на Эфиопия-стрит, и слушали историю тайного путешествия Йосси сквозь годы с самого начала - от Аргентины. Таяр говорил медленно, с чувством вдаваясь в подробности, стараясь выделить те нюансы, которые помогут бывшей жене и сыну узнать настоящего Йосси, начав жестикулировать, когда речь зашла о самоотверженности в борьбе, об одиночестве в дни триумфов и ещё большем одиночестве в дни поражений и потерь, - от грандиозных успехов перед Шестидневной войной до невостребованности последующих лет, - о постепенном изменении восприятия времени и людей в нём, и о том, к чему это всё привело - о роковом переходе Иосифа через Иордан навстречу Иосифу.

Ни Анна, ни Асаф не прерывали этот долгий рассказ. Когда Таяр замолчал, Анна поднялась, встала в проёме балконной двери и уставилась в ночь. Поначалу у Асафа возникла куча вопросов, но он - вскинувшись было - посмотрел на мать и тоже нашёл убежище в молчании. Услышанные откровения требовалось обдумать.

Через некоторое время Таяр упрыгал по коридору на кухню - сварить кофе. Асаф подождал запаха и пошёл помочь принести.

Возвратившись из кухни с тремя чашечками на подносе, Асаф замер посреди комнаты и с недоумением уставился на фотографию Йосси, стоящую в круге света на столе Анны у балконного окна, пытаясь осмыслить хоть малую часть услышанного. Таяр, ковылявший за ним, остановился и проследил за его взглядом. Улыбающийся десантник двадцати девяти лет от роду, где;то в пустыне, за месяц до начала войны 1956 года, в которой он героически погибнет. В этот момент Анна развернулась и улыбнулась обоим, странно загадочной в свете свечей улыбкой. Она подняла руки, словно приветствуя сына и друга или собираясь обнять.

Асаф с подношением в руках и основательная фигура Таяра и улыбающаяся Анна и фотография на заднем плане: на долгое мгновение живые застыли в своих позах, - будто изображение какого-то ритуала на стене древней гробницы, - обращаясь друг к другу и памяти, фиксируя этот момент навсегда, навечно.

Молчание нарушила Анна.
- А знаете, меня это нисколько не удивляет, - сказала она. - Сегодня мы услышали столько фантастического, присутствовали на своего рода сеансе магии. И вот. Да ведь и каждый божий день... Мы просто не распознаём порталы в тайные миры, пока носом не ткнут.

Таяр и Асаф не знали, но Анна примерно воспроизвела сказанное Йосси давным;давно на холме в пустыне Негев, перед восходом солнца. Йосси тогда нашёл эту сентенцию, просеивая сквозь пальцы речной, морской, принесённый ветром с верховьев Нила песок, когда оба они наслаждались тишиной этого грешного мира в ожидании зари.