32

***

Компьютерные гонки – эта зараза есть авария на жизненном пути – ими стерты все предметы, тексты – но спокойно, рули, выпрямляй машину, выходи и называй все по-прежнему существующие встречные предметы. Вот «кастрюля»…

Скоро август будет на дворе и в постели напоследок я приучил  себя делать маленький стриптиз. Как платье одеяло откинуто и оказывается, что нога моя длинная нежно изогнута. В общем, тремя соплями – худенькое тело. Навожу мосты…


***

Если глобус улетел, то для того, чтобы планетой стать, если убежал, то для того, чтобы подружиться с кем-нибудь и оторвать ему для равенства голову. А ползать глобус не может, мы все это знаем по школе, а то бы в его океанах можно было аквариумных рыбок удить и сад развести на всей территории Родины, и устроить кругосветные гонки…


***

Все исполины качками сдуваются – воздух берется для велосипедов.

 Метровой толщины помойка на море колышется.

Налево – черная зона отсутствий, фантазий. Наверху – оазис фантазий, внизу – отсутствий. Нет, уже наверху – отсутствия, а внизу – фантазия. Фантазия всегда на тему как выбраться из такой ямы, спуститься с такого шпиля в условиях отсутствия подходящего велосипеда. Например, можно долго лететь вниз головой, пробивая картоны у сдутых коробок…


***

За победу получил деньги и вложил их в дезинформацию «я не выиграл», чтобы запутать гладкий, невспаханный лоб его – на ветру в запутанности может задержаться земля и тогда в голове его образуется жизнь…

***

Ручки в чужих руках и мне не пишется. На лицах – туго закрученные улыбки. Когда белье выжимаешь рукой, оно многократно вот так улыбается…

Небрежному тут мстят на каждом шагу, потому что земля, пытаясь отомстить за небрежность солнцу, сгорела и теперь пытается на нас отыграть какие-то мелочи. Я слаб и небрежен в силе, но чтобы не погибнуть, улыбаюсь как солнце…


***

Блевотина в заварочном чайнике превратилась в заварку, а заварка может превратиться в суп, если заварочный чайник переделать в кастрюлю…

Писать на странице: «№1» – детский сад. Я в джунглях как в детском саду: «Я вас видел на рисунке подушки моей»…

«Дара для пеноскиц» – это «тара для переноски яиц», оказывается. Где тара для переноски яиц, т.е. штаны, спрашивает; не будучи заблеванным сном, не ощущает еще личность свою и букву «я» опускает, после чего в сонной голове из букв «д» и «т», а также каких-то кореньев образуется суп…

***

Вода с неба не желает наливаться в тазик, но охотно льет на реки, крыши и поля. Сделав это открытие, в нетерпении ударил ногой по дверце проезжавшего авто, чтобы быстрей перейти улицу. Мужик, было, выходит из авто, но я кричу «всё, всё!» – не объяснять же без зонта ему про воду…
(Все как дождь должны бегать и ухаживать за мной, носить мне цветы – а всё остальное неправильно!)


***

Холодильник трясся вместе с предметами. Я тоже ноги охлаждал, чтобы потом согреть их одеялом, но они всё равно болели…

В пустую руку милостыню положить предлагал бесплатно, а если в руке покоились старые открытки, с которых можно картины рисовать, то предлагал купить их по цене картины. Я затрясся, больные ноги быстрее унося…

На исповеди тоже был как холодильник: мол, всю жизнь незакомпостированные трамвайные талоны мучают меня. Талон есть дева, а компостер как мужик, и многочленный – рвут и выбрасывают дев после такого мужика. Видел я также трамвай в виде огромного талона – если хочешь получить окошечко в нем размером с талон, то закомпостируй его и пользуй членом деву в окошечко, для тряски включив холодильник…

(Ударом, как подушке, пышность вернул его голове!)

***

Не сказали по телику «повеет августом», сказали лишь цифры и факты и что прогноз Гидрометцентра, потому что последний постоянно ошибается и тогда вышло бы так, что тебе плюнули в душу, где веет…

Полежать после завтрака в прохладе начавшего свое шествие августа и после обеда подумать, не спешить разгоняться… И матушка, может, поэтому же полежать полюбила – зря на неё я сердился, все с возрастом мудреют в этом направлении, чтобы тебе не плюнули в душу, где веет…


***

Чует мое сердце: носи валидол.
И что делать, чтобы избежать рока?
Если его убьют – я умру.
Куда-то там прорваться  и молчать про рок. У нас долгожители в роду…


***

Заварил чай, залив кипятком свои впечатления. Я в день по десять чашек пью и с моей зарплатой цейлонско-индийских радостей не напасешься, поэтому приходится заваривать местную траву. С чаем ем редкое вишневое варенье – из халявной вишни - и очень расстраиваюсь, когда большие глотки уносят её в глотку прежде, чем я её успел в столь же беззубом, сколь и безденежном рту пожевать и получить впечатление…

А в сон нас клонит от не вытащенных текстов: они сидят в нас как облака и тучи, гнетут и давят, и погружают в сон. Будь всё написано, можно было бы вообще не спать – и даже не взирая на обилье впечатлений - но после чая где ж на такое силы взять…


***

Купи девушку, что не способна любить мужчину без «деэшки»; люби её словно «деэшку-2». Она уверяет, что – шведка, что ж, пусть будет вороватая шведка. Кто просит при людях, тот ворует без них, потому что, чтобы просить, нужно такое же отсутствие стыда или совести, как и у твоей главной возлюбленной – «дэушки»…


***

Все стриженые, а я даже с удостоверением, милицейской красной корочкой, на базаре купленной, буду мяться и бояться мимо автобусного водилы без билета проходя. Это трусость и какой-то непонятный избыток гуманизма. Прописать себе строевой шаг, удары по воображаемому противнику, сто отжиманий ежедневно?..

Полюбил – оказалось, что обнимаешь крокодилицу. А других не останавливает и это, они ночами готовы стащить, убить, изнасиловать бревно. И после детки  остервенелыми кричат голосами. Один, например, кричит «а-а!» - в чем хитрость догадался, мол – а другой тут же его передразнивает «В-э-э!» – «Тебе гол! Жильда!» – «Нет, тебе!» Сплошная у них жильда и напор зла…

Брат собирается сшибать бабки с помощью торговли, шустрит туда-сюда – а я? Ничего, и так, если дело пойдет, когда-нибудь, возможно, скажет: «ну, где же твой 4-ый том, когда напишешь, наконец – я уже с издателями договорился. Только чтобы  любви побольше было» – «С ней, например?» – «Ну, с этой только расход сперматозоидов»…


***

«Надо убраться отсюда» (лежишь с больной головой и без сил) - здесь пройдет рота черных солдат…

С вечера, с вечера удобней всего достаются билеты, надо только ночь не поспать, там всего-то остается – часиков пять, причем рано светает, сидишь в креслах шикарных, удобных, листаешь журнал, беседуешь и все-таки можешь вздремнуть. А билет на книгу меняется. И книга тоже меняется… Билет на спектакль, на один из двух спектаклей, в названии обоих – члены королевской фамилии. (После ночи такой мы просвещены и герои…)

Все занимаются несвойственным делом и они забираются в лес, чтобы всё разом сломать и вернуться героями, а она, в частности повезет сегодня коляску; это её коляска, но я все же умудрился за неё ухватиться, привык их возить и оправдываюсь, мол, у нас была точно такая. Всё же лучше коляску возить, а не тащить тяжелый рюкзак, когда занимаешься несвойственным делом… Очень далеко забираются, на пути туда просто ломятся лесом, а потом на плотах по реке возвращаются, предвкушая, какие же они, меня не считая, герои…

Проходя походным маршем по жизни, всё время должен делать что-то и, в частности, рисую, ставлю яркие точки и удлиняю прежние линии, хотя  уже и не умею рисовать. А ещё на ночь надо хорошенько прятать все ручки, а то встанет вдруг сумасшедший и всю чистую бумагу испишет и книги, что я с таким трудом доставал, не осмелясь, впрочем, испортить  рукопись мою, неизданную книгу. Я ему раньше  улыбался приятно, сдерживая его аппетит, что вечно около стола ошивался, но сегодня не буду. А, впрочем, пусть пьет дерьмовый свой чай, мне всё равно пора новый термос заваривать. Сейчас смягчусь, а после, возможно, свое ещё наверстаю…

Да, отряд знакомых по другой дороге уходит в сумерки и ночь – это вообще очень старый сон  про темные ночные дороги, как плутаешь по ним, несмотря на свежий воздух, огни – и я, конечно, расстроился и всю ночь гроза гремела, желая разрядить весь негатив, чтобы и сегодня день был ясным…

***

Выветриваются события. В среднем, трижды в день и тысячу раз в год случаются и выветриваются, вышибаются, вываливаются из памяти. Становятся как семечки, циферки, палочки, фишки, птички, домики, листики, тучки, как волосики на теле, как соринки в кармане, шелуха от семечек и кора от палочек. Неповторимости мгновений, начиная с определенной дистанции, перестают различаться и остаются голые повторяющиеся схемы, которые тебе кем-то навязаны, а для души незначительны. Всё незначительно и, как компьютерные гонки, выветривается – хотя первую ночь машинки как крысы бегали в памяти. Что ж, пусть так и будет теперь: решительно, сухо, с зоркостью без сантиментов, без поэтических поз по ходу расчетов. Пусть часть мотивов и слов обращается в цифры, раз  ещё ничего не заработал, не выиграл. Я собственными нервами  шил любой пустяк, чтобы превратить его в неповторимое мгновение, но теперь буду обычными крепкими нитками шить, потому что практический мир слишком далек ещё от взятия в рай – куда раньше  без него собирался, что уже тоже с удивительным трудом вспоминается…


***

Ради них не стоит жить, но ради них не стоит и умирать – пока займусь другим и, скорее всего, буду жить, а не умирать, всё больше жить, хотя - вопросительным знаком свешиваясь вниз, чтобы посмотреть на них, отсутствующим Богу, людям и себе не перестану задавать недоуменные вопросы…


***

Мои ночи были как ночи паука. Ущелья и обвалы. Господин шлангом на перевале лежал, рядом с любимой рощицей своей, что лучше едемского сада и пока без чуткости, жадности наблюдал как чернеет этой жабы половое отверстие. Всю сцену покрывало покрывало легкое и моя голова чувствовала себя беспомощной, словно волосы. Волосы – это события прошлого, которые нас ничему не учат. Беспомощно пытались думать глаза и губы – всё покрывалось волосом – росой-потом, вздохами, волосом. Чем-то горячим она закрыла мои глаза и заменила губы, чтобы превращаясь в толстоногого паука, я и не пытался думать…


***

Ладонью руки, к животу липким потом приклеенной, держал амфору ребер левой стороны, видимо, всё-таки опасаясь замерзнуть при такой своей худобе. Жажду, и другой руки пальцы мои и ладонь образуют граненый стакан…

***

Член змеею к Еве подполз, соблазняя, а потом они препирались и хитрый Адам на жену всё свалил, мол, ты сама же его в руки брала. Мол, самоубийца, зачем себе между ног его ты вонзила? Зачем грудями перед моим изумленным взором трясла? Зачем сделала обезьяно-медведем меня, встав на четвереньки и оборотившись в животное, в рака (похожесть слов «рака» и «срака»…)

***

Тот сад наш в порядке никогда не бывал. Всё, что мы набегами делали там, это  срубали крапиву и набивали плодами коляску и сумки. А потом заборы сгнили вконец и туда хлынули посторонние люди. С фасада место было совсем не глухое, но на задах начинался большой котлован, который садоводы ещё раньше покинули и в нем за десятилетия, наверное, много чего накопилось, дремало, являя собою, по сути, воплощенье всех злых вестей нашей жизни поганой, набегами с которой не справиться…

***

Суечусь, мельчаю; задумавшись, крупнею – и ни в какие ворота не лезу; ломаю ворота, начинается крик, при котором раскрываются пасти шире всяких ворот и, подсуетившись, я, наконец, пролезаю во внутрь человечества и ногами всё говно из него выбиваю, после чего на каждый глаз его насылаю тучу суетливых песчинок, чтобы оно больше не смотрело непонятно куда, туда, где меня больше нету…

***

Прилег отдохнуть, задремал - и проснулся, потому что мне показалось, что на плите сковородка шипит, но это шумела листва за окном. Шум от шипения отличается так же, как листва дерев от сковородки отлична и толку-то, что ест он стерлядь, когда не голоден, ведь никто не в силах собрать кворум, преодолеть вето и отменить закон, по которому только голодный, т.е. пострадавший немного, знает,  что такое вкусная пища. Он тупо повторяет как робот один только умственный факт «ем стерлядь, ем стерлядь» и даже личное местоимение к этой фразе уже не в силах приставить, поэтому когда корабль доверху нагрузят, он отплывает и в открытом море команда весь груз расхищает – поедает, ломает и всячески пользует, после чего тоже сходит с ума и на беду корабль обрекает, хотя его в каждом порту заботливо вновь дополняют, мол, лишь бы ты плыл, дорогой, но куда ж доплывешь, когда новое вдохновение появится только после того, как додумаешься, что надо за борт выкидывать старое. И у меня многие мысли пахнут банальностью и я их всегда отбраковывал как рыбу несвежую. Несвежую рыбу я на поводке запускаю в воду ещё погулять, словно собачку, так что у меня тоже много стерлядки, но она вся уже за бортом. Вообще, где слово, там сразу подтекст, а подтекст смыслами своими всегда интересен, и смысл этот свежий, потому что как в холодильнике, и виной тому слово, а они всё «формы» да «формы», белая и прямоугольная холодильника форма, вот, в итоге, и станет любое содержание тайной, словно у нас Средневековье и все корабли под парусами ораторов с тухлятиной и солониной  только плывут, то бишь даже Пушкин у них маринованный. Правда, и сейчас всякий голядкин уверяет, что по вдохновению пишет, когда ему нравится-хочется т.е. свою конъюнктуру сморозить и начальству зад полизать. На жизнь, говорит, хватает. «Даже продвигают, а на большие высоты и сам не очень-то рвусь – там бес голову кружит. А недавно и мне один маленький робко так зад полизал. Я сначала подумал: «за что?!», а потом догадался: от меня  теперь кое-что тоже зависит, в смысле доступа к сковороде корабля» -  что вечно шипит после того, как закончилась вся листва за окном…

***

 «Народы» – это те, кто сменяя свои имена, фамилии, лица десять тысяч лет примерно на одной и той же улице прожил: пахнет сеном, дровами, играют мальчишки, брешет собака, старик сидит на завалинке, тарахтит мотоцикл. Здесь гонят корову, там строятся… Так хорошо, что ничего и не надо менять!

Вытеснят их из природы, с благими целями асфальтом обложат, оденут во все целлофановое, за руку почти за очередного скота поведут свой глас отдавать… - и станет им хуже, детей станет много прыщавых, слушать они будут тупую самую музыку, с десятитысячелетней привычки не в силах ещё ни в чем разобраться и не с грубости, так с хитрости пьянство продлится по-прежнему…

***

Корреспондент в интервью по-настоящему острый вопрос не задаст – делая вид, что ему и без того интересно, - потому что такое нетактичным и даже враждебным считается. Общество договорившихся друг друга обманывать для успокоения собственной совести. Считается, что общество будет вечно стоять, склоняясь лишь вправо и влево, но дела у души слишком идут не ахти, да и обмануть их не так трудно, как кажется…

(«В ту цивилизацию петь разрешалось лишь о любви, а что тебе скверно живется душой – об этом лишь намекни интонацией…»)

***

«Братишки, если Христос в Свое 2-ое пришествие не будет пить и курить, то Он никакой не братан. Не совсем же  чушпан, чтобы опять чистоплюйством здесь заниматься. Его же менты препозорные снова повяжут. Или заставят сортиры мыть на Казанском вокзале…»

На вокзале, кстати, многие знаменитости мне почти реально привиделись. Например, женщина, очень похожая на Вику Цыганову, была – с баулом, в котором все её достоинство и большой, я вам скажу, русский характер, ремнями крепко-накрепко были завязаны. И Анжелика Варум там была с этим, как его, мужем, Абдуловым. Или Агутиным? Около вазы красивой всё ошивалась, пытаясь превзойти её своей красотой. Да, эта ваза тоже есть на Казанском вокзале… В общем, там их целая тысяча всего побывало. И Христом быть нельзя, если не поступишь в институт кино…

***

Я был рад каждой минуте разговора с ним и не хотел класть трубку. Я от всех сначала жду чего-то человеческого, но для них всё это слишком. Лишнее…

Зачем-то объявлено, что жизнь – это всенародная стройка и со всех дерев, если даже они не предназначены к спилу, всё равно срубаются ветки…

Построили тыщи коробок, стихийные образовав лабиринты, в которых теперь такая тоска, а от тоски хулиганство…

Двуногие расплодились, а человеческое вымерло - и даже когда руку кому пожимаешь, всё равно в руках у тебя такая же трубка…

Дрогнуло сердце, когда они ко мне оравой на дом пришли. Благие намерения – и ад сближается с раем…

Я с людьми ещё ни разу в жизни не говорил о человеческом. Как только начинают они говорить, душа моя сразу котомку берет и уходит скитаться…

В данном случае звонит, однако, брат – он хороший человек, но в его распоряжении только казенный телефон…

***

Когда деньжат хватает даже на шампанское, как упоительны в России вечера. «Пускай всё сон, пускай любовь – игра»… Прогулки переулки. Воспой Россию – и выпить есть на что…

Но все же плачь, потому что «обниму тебя, а на сердце – пустота». Танцуй и плачь. Я с тобою тоже буду плакать, танцевать, лакать шампанское – и петь про то, как упоительны в России вечера. «И в самом деле; ты только глянь, подойди к окну и глянь, как в пустоту горит фонарь в такую рань…»

***

Компьютерные игры – любовь авангардистов. Казалось бы, «Квадрат» Малевича –  надгробие для этих мертвецов и после него авангардистов-атеистов остается разве что только коммунизмом воскрешать или неслыханными перспективами капиталистическо-технократического прогресса – но вот оно: картина – это статика всего лишь, а на этом экране мертвецы уже в динамике…

***

«Не верю в Бога» – «Не веришь, что с тобою Бог? Как же после этого можно быть удачливым в делах! Или же  чувствуешь, что завербован сатанизмом? Подумай, быть может, ты просто не знаешь, как Бог  теперь называется…»

***

По ТВ успокаивающие сообщения о том, что кто-то ещё занимается спортом…

 «Улыбочку. В профиль» – а в фас ты глазами-буравами в любом случае все телевизоры насквозь просверлишь…

***

Я силился запомнить этот чистенький фильм – но так асфальт колесо не может запомнить – ни царапины – и уже едут другие машины…

Разве что запомнился кадр, где мечутся травы – травы-призраки, травы-фантомы, почти у всех в этой толпе на конце набалдашник здоровый и в нем некая весть, которая, как рыба, не может сама себя выразить и только даром сгибает, в послушании упражняя, нежный и тоненький стебель…

Также парень и девушка столько раз встречались на бесконечной по длине, белизне и романтичности лестнице, что не могли в любовь не сыграть. Да что там: я бы и то попытался, тем более, что по сценарию инициатива исходит от девушки…

В этом фильме на всё было добавлено время и, чтобы не случилось пустот, каждое слово и действие пришлось удлинять…

***

Плакать все разучились, культивируя мужество, но т.к. влага глазу всё же нужна, чтобы не превратиться в пустыню, то придуманы были пипетки, что при нажатии по капле льют на других – или даже тебя, если ты поэт-мазохист - с настоящей соленостью слезы…

Иду поздним вечером, по нужде под ноги смотрю и лицезрю как трава растет на асфальте под электрическим светом…

И сквозь старинные ставни тот же свет – электрический – быстро блеснул. Там растет, наверное, тоже трава. И сразу же четверо из-за поворота возникли, такие здоровые и черные парни, что я подумал: побьют? Прошли, как я мимо травы, возможно, собираясь другого убить или как-то иначе резвиться…

Кстати, у меня арлекины теперь профессионалами в убийстве считаются. Те же снайперские винтовки теперь столь сложны, что надо долго читать «серебряный век», чтобы развить необходимую нервность у пальцев. К тому же вовремя прочитанный стих парализует жертву не хуже, мать его, газа…

Ночью после всего снилась попойка новых русских, в которой мы с братом, участвуем (в реальности всего лишь посмотрели скучную фильму в приличной компании и поболтали в скучной компании после приличного фильма). Всё начиналось на попойке неплохо, но потом главный босс  с пятого этажа к своему «Мерседесу» спустился, и началась катавасия – «Мерседес» его теперь волчком почему-то крутился, всё разбивалось, терялось и даже я ногой нечаянно разбил дорогие очки нового русского, после чего по быстрому смылся, с сожалением вспоминая, что не успел ни напиться, ни до пуза поесть апельсинов…

***

Грыз семечки, но занимались опять же мозги, потому что лицом это многочисленное черное семя грызется…

Не удалось муху убить, но, надеюсь, я все же настолько контузил её, что уничтожил хотя бы эрекцию…

Продавцы книг, выписывая тебе чек на покупку, даже не читают названий – им это всё безразлично…

Немного пососал леденцовую ручку, а после ею же пару слов написал, капнув на бумагу капельку сладкой слюны…

Возможно, книги и семечки я действительно напрасно купил, а мухе в качестве бремени всего лишь нервную болезнь на хребет присобачил…

***

Красивая, но глаза у неё искусственно расширены и рот искусственно растянут – и ноги с промежностью навсегда раздвинуты вследствие занятий с мужем искусством в нашу фаллоцентрическую  эпоху…

Вот ведь: смотрел на неё благосклонно, мол, вроде ничего, нравишься ты мне и неплохо, в самом деле, устроить знакомство, но пришел домой и такое написал, за что она меня бы точно убила, если смогла – после чего в тоску впал от собственных похотливых желаний и женоненавистнических настроений…

***

Поэт, надеется что перейдет на него мудрость – если не слава – Мандельштама с Арс. Тарковским - «надо только быть проще» - но сам работает в министерстве финансов, а лишь у змеенышей бывает министерство финансов. Правда, он в нем пока без особняка и машины умудрился остаться, налегая, наверно, на пиво и иностранные фрукты, чтобы легче было читать бесполезных поэтов… А у меня Бог отнял должность в теплой норе  министерства финансов – хотя я и на главки или тресты согласен – и тем сделал пророком. Я вынужденно вместо правдоподобного компромисса выбрал бескомпромиссную правду: дайте должность пророку, и он сразу по крупному дар свой продаст, и долю свою за горизонт отфутболит – а за чечевичную похлебку продается только на срок от обеда до ужина, и при этом вечно всем недоволен…


***

Да я когда просто сижу счастливей всех вас! Для счастья надо просто сидеть или спать, но только если находитесь на излете божественных мыслей своих и жизни собачьей…

Люди как муравьи суетятся, потому что воображают себя слонами и вынуждены строить большие дома…


***

Сплавали на тот далекий берег, где спариваются корабли, после чего снова спим на пристани двуспальной и, хотя трутся друг о друга телами наши корабли, но под шум прибоя они уже видят  разные сны…

Среди моих кандидаток Лена, Света, Геля, Галя, Наташа, Оля, Ирина, Марина, Ася, Аня, Алёна и Олеся – догадайтесь, кого из них я, возможно, люблю, а среди её кандидатов Олег, Сергей, Линар, Дмитрий, Александр, ещё один Сергей и Алексей… - и догадайтесь, как меня зовут (а кого она любит, я и сам не знаю)

У неё волосы волной и ноги колоннами, поэтому манит, хотя ни характером, ни лицом она и не красива. Говорят,  только в Древней Греции существуют с колоннами храмы у моря…

Помнишь все эти хиханьки-хаханьки, когда член уже вставлен, но ещё не разогнался как следует? Бывало, что ты даже рук не помыв – «всё равно надо на огороде полоть» – надо мною лежала и только локтями меня обнимала…

Я пишу, пока один. Видеть мое одиночество всё равно, что видеть ручку открытую. А если в общество дам попаду, то не будет ли моею картиною  колпачок, который ещё не укрощен мною?

«Ты должна быть колпачком, с конца послушно снимающимся и тылы прикрывающим – чтобы смело пишущий конец обнажился»…

Она – редкостное барахло, но, быть может, столь сильная любовь её изменит?
А у них наоборот, задатки, но и парни-фикс, уроды, к которым большая слабость есть, что прокалывает их и превращает в мусор...


***

Да, вопросом «поехать – не поехать» лучше не мучить себя – без разницы… И, кстати, к вопросу «быть или не быть» относиться лучше по легкому… Да, я б и рад, но вот по легкому ли они с деньгами своими расстаются, картины мои покупая хотя бы для того, чтобы приводить свой взгляд на жизнь в разнообразие…

Поехал и мысленно пытаюсь выбрать кого-то из прохожих на роли в кино – никого… Девушка в автобусе сама пыталась мое внимание привлечь и даже рукою трогала бедро, но и у неё на лице  ничего…
 
Парень  с наивной старательностью моет губкой новенькую и вроде бы и без того чистую машину. Поклонились механизмам внутри и красивым формам снаружи, но для чего? – в ситуации сомнительной нужности всяких поездок, я и без машины доеду…

Но вообще: тут компьютеры, рядом лопаты, здесь город, а поблизости – всё ещё лес, 10 тысяч лет письменности и искусства, всевозможные занятия, люди – огромное разнообразие рядом и всё на равных правах, не надо во что-то одно уезжать, лучше на границе селиться и жонглировать разнообразием, научившись разбираться во всем, вместо того, чтобы впустую куда-то там ехать…


***

Мне неудобно, как будто с любовью ко мне пристают девочки, экзамен не сдавшие. Им бы надо расстроиться своей забракованности и к переэкзаменовке готовиться, но у них, стайкой сбегающих с лестницы, вдруг с чего-то любовь ко мне на уме, судя по улыбочкам радостным, как будто я – приют для дурочек, над которыми родители мало старались. Особенно,  гад – папаша: видимо, всего лишь поднятым конец держал…

Да у меня одни экзамен не сдавшие – а пристают и пристают с переэкзаменовкой, при том, что уровень знаний всё тот же. И в итоге, я так раздражился и возгордился, что и сам перестал работать над собой, как-то упустив из виду то, что, возможно, мама под папой моим совсем как подушка лежала…

***

Под тем дождем я вымок так, что потом никак не мог поверить, что уже всё просохло. Через 3 часа просохло, а я трое суток столбом стоял,  не мог поверить. Пил чай в саду на обочине стола и на их слова не откликался, раз, когда нужно было, они забыли мне ключ от сухой и теплой комнаты оставить и в себя меня привели только первые капли нового дождя…

***

Литература –  безостановочный понос и давно уже гордиться надо, что тебе не говорится и не пишется. Я горд отрывками своими. Вода – это максимум, что они о жизни могут написать, а я открыл рецепт, как сделать небо твердью…

Писатель наблюдает жизнь и видит, что дело плохо, но желает не изменить его, а лишь искусно описать, после чего я наблюдаю писателя и делаю вывод, что дело очень плохо и этот факт надо хотя бы неискусно записать…

***

Я – тайна,  магия и тайна. Если вы этого не поняли ещё… Если вы этого не поняли,  вам надо лечь и подставить мне спины – после того, как  пройдусь по вам и разомну ваши спины, вы увидите мою удаляющуюся спину и поймете, наконец, что такое магия и тайна…


***

Нет, это просто невозможно терпеть: в моем воображении даже самые обычные знакомые девушки теперь ведут себя, как родные. Всё в лесу напоминает гриб и уверяет, что – съедобный. Даже на обычную зарплату можно было бы гарем завести, что ведь соблазнительно почти как мировая слава. Срочно нужно поумнеть, чтобы к единственно верному решению приехать. Пока не в силах убедить ни дур, ни тех, кто кончил «универ», что лучше им опять меня объехать. На одну ночь сегодня вернулась ко мне старая любовь…

***

Надо всего лишь уважать то, что имеешь, чтобы уже пользоваться вдвое большим, чем прежде. Надо не стесняться слабостей своих и они обернутся обаянием, своеобразием, нежностью, тонкостью – талантом…

***

Брат попался в лапы дантисту-садисту и вместо того, чтобы встать и уйти – а то и в зубы дать сволочи или же накатать в инстанцию жалобу – орал как зарезанный. Вот, тоже характера не хватило. Говорит, что не выспался. Врасплох застала. В первый раз усыпила бдительность и во второй выдергивала живые нервы… Да, не знаешь, где и как проколешься. Те же садисты в каждой поликлинике в наличии как самая смертельная болезнь. Почти каждый врач нездоров и мало какой знакомый не желает на тебе прокатиться…

***

 Любовь с нею у меня не получилась, потому что она не сумела улыбнуться…

Люди-роботы хотели произвести на свет любовь, потому что о ней трастили им встроенные радиоприемники, но их не научили улыбаться. И говорить они не умеют, не имея содержания. Им всё время хочется включить радиоприемник. Ложась друг на друга, они слушают радиопередачи друг друга же и кивают, когда там бежит песнь о любви или хотя бы о друге беседа ведется…

(Пишется мне легче, чем живется. Кочерги вопросов, что в голове роятся, выпрямляю, на бумаге превращая в копья, стрелы и кляузы пишущие ручки…)

***

Пейзаж такой унылый, что даже машина, в которой ты едешь, почти мгновенно ржавеет; т.е. по нему не пробраться. И сам ты теряешь сразу миллионы воспоминаний, которые суть твою составляют. Мол, зачем, к чему всё это было? Можно считать – ни к чему и значит – как не было. От тебя остается только какая-то пустая коробка, к которой, правда, тоже можно пристроить мотор, чтобы дальше поехать – уже к самой пустыне…

***

Самойлов демонстрирует журналисту свою квартиру с видом почти на кремлевские звезды – мешает всего лишь пара домов, в которых, наверное, жирный живет Черномырдин… Каково это – покупать за вопли квартиру с видом на кремлевские звезды?! Мол, рвется душа и от пониманий гудит голова, так что дайте, дайте мне квартиру с видом через дом на кремлевские звезды…

Чтобы не дать в долг, мало знать слово «нет», надо же ещё и не обидеть разыгрывающего из себя человека. Т.е. тоже надо играть, импровизировать, творить, на ходу что-то придумывать. Даже школу Станиславского изучать – для правдоподобия! А иначе – плати…

 – «Чем обязан?» – огорошил его этим старинным холодным вопросом и тем не пустил в дом отнимать у меня время, а также чай и булку с повидлом. А что? – не обязан быть псевдо-современным и мнимо-дружелюбным. Доброта не в показном и вынужденном, а самая умная современность обязательно разбредется по всем временам со всеми их этикетами. Я сейчас, например, затворился и пишу как в Испании под владычеством мавров, откуда и слышу храп  желающего войти прохожего, словно солдат, не особо известного  и хвастовство Самойлова про кремлевские звезды…

***

Находишься среди своих вроде, белым днем, но бой же и с чужих позиций постоянно прилетают жуткие существа с гигантской убойной силой под названием «пули» и одно из них убивает именно тебя, пусть не сейчас, а через час, причем весь этот час, пока других убивает, ты ужасаешься, но и радуешься… - вот война.

Хочется, чтобы тебя легко ранило в ногу, но об этом даже боишься мечтать.

Хочется, чтобы внезапно все помирились.

Но обычно  держишь себя в руках и превращаешь то в миномет, то в автомат, который никак не кокнут через час…

***

«Человеческой речи вообще не услышишь» – возбужденно говорил той, от которой – услышал. Приятный сюрприз после долгих лет, в течение которых от неё же не слышал. Правда, потом и она завела речь про буддизм, медитацию, да и вообще удивилась: «Как это?» – «А вот так. Одни «бэ» да «мэ» какие-то; наверное, из стратегических соображений…»

«Держи себя уверенней (на экзамене по истории). Хотя бы отчасти, внушаемы даже преподаватели. Точнее, они оценят твою способность внушать другим свое» – «Но откуда взяться уверенности, когда я дитя цивилизации, а она  в себе не уверена?» – «Стоп! Ты на пятерку сдала экзамен!» (Это я его так сдал мысленно, а в ней преподаватели должны оценить готовность к археологическим походам. Да что с неё взять, когда даже БГ поет «как жаль, что я не конь, поэт, а не корова»…

Некоторые мысли мои, как и цивилизация, существуют уже лишь по инерции и за счет прежних заслуг. Почему-то меня теперь тоже не очень волнует цивилизация. Но все-таки уже нечего раскапывать археологам – да и незачем, если не веришь даже в Леонардо да Винчи…

***

Почему 7 больше 5-ти? Красивее? Семь налево смотрит, а пять направо и наваристей налево смотреть? Или же диагональ семерки рациональней и прочней пятеркиного полукруга? (кто придумал это эсперанто…)

Большая искра по большой дуге пролетела на уровне второго этажа и скрылась за углом. Потом ещё одна. Что это было? Пожара нет, костров поблизости не жгут. Не иначе НЛО – Неопознанный Летающий Окурок. А пару лет назад, стоило мне выйти в темный дворик посидеть, как что-то начинало вспыхивать и гаснуть в небе, но то могла быть неизвестная мне  мощная далекая реклама…

***

…Он убил его так, словно расстреливал. Бинокль и снайперская винтовка жутко меняют расстояния. Тот прислонился к углу дома так, словно отдыхал, совсем не ожидая подвоха, а после выстрела стал падать. Его даже не спросили ни о чем…

Всегда сдаваться,  носить белый флаг и  белое, подходящее для покойника, белье. Кто знает, кто целится в меня, когда нельзя верить ни временам, ни расстояниям…


***

 До чего же Христос никому не интересен! Если мертвого воскресишь, то, конечно, толпа соберется, но если не навечно мертвый воскрес, то вскоре все опять разбегутся – включая воскресшего - интересуясь только деньгами, вещами и сексом…


***

На подошвах были тексты написаны. Загнали их на подошвы, потому что всё, что выше, как у футболистов, обязательно рекламой исписано. Без рекламы не продашься, а без самосовершенствования в самопродаже не забренчит в карманах надежное железо с цифрами и не зашелестит уникальная бумага – богатым внутренним содержанием. Без такой бумаги ты как без паспорта не съездишь никуда – например, на юга, где местами ходят босиком…

Итак, хожу я и ноги приподымаю, чтобы все видели, что у меня на подошвах текст, а не рисунок. И не стирается текст от ходьбы, а только совершенствуется, становясь лаконичнее. А вот физическое тело обуви с текстами быстрее изнашивается и уже скоро очередная пара твоя глядится как живописно запущенный храм и двоится  реклама как фрески на стенах…

По пляжу на югах ходят босиком, пляж – зона мира,  ботиночки в сторону, после будем книжки читать, для меня и огрызок - который всё же мог бы я бросить и за спину - как огромный с горами роман и его ты с наслаждением читаешь ногами без обуви, чтобы потом все впечатления поместить на подошву…

Утолщаю подошвы, утолщаю роман, становлюсь разговорчивее. Быстрее хожу, чтобы быстрее писалось. Себя хвалю на бегу, потом уезжаю и  всю обувь свою на столах размещаю. Вооружаюся лупой…

Компьютер купил и в него теперь для исследования свой ботинок засунул. Говорит, что сплошные ошибки, что не мог я в нем сделать и шагу, сразу бы ногу натер – после чего иначе предъявляю его и они там, внутри, начитавшись, благоухают как розы…

Поехали дальше,  нас не видали ещё ни  самые прохладные, ни самые жаркие страны. Говорят, на югах существуют уже океаны. Полный вперед,  перекинув на спину связочку ботиночек как булочек новеньких и у каждого подошва прочнее и надежней бумаги…

***

Чтобы заснуть после того, как меня назвали пауком, мне один глаз приходилось  закрывать рукой. Упав в обычные размеры, в человека с бьющимся сердцем, я уже старался не распространяться так и вообще охотно показывал, что у моих глаз, пусть и нежные, но тоже есть руки. Чтобы в меня не бросали камнем, я сам его на себя возложил аккуратно и он был для меня чем-то вроде обратной стороны земли…

***

 Вот так экономишь копейки с одной стороны и зарабатываешь рубли с другой, немилосердно старея по кругу, а потом, бац, у тебя ломается компьютер и ты подлетаешь на тысячи. И всю ночь спишь словно посередине, между процессором и монитором, разрублен…

Всё так ужасно, что  даже не представляю, как себя буду чувствовать, когда рядом со мной начнут умирать не приборы, а люди, хотя они и наебщики. ..

Всё халтурщики делали, а продавали наебщики…
Пусть улыбаются, если хотят, страшной улыбкой как каменные истуканы Таити…


***

Сижу на веранде и мечтаю выбраться на природу, к знакомым в Займище, там и лес, и просторы, потому как река называется Волга. Выбрался в Займище, сижу на берегу и отдыхаю вроде бы, но знакомые наперебой рассказывают про юг, где только что побывали и про место под названием Анапа... А в Анапе, наверное, про Ниццу рассказывают?! Где, кстати, уже вряд ли мечтатели водятся. Пока дома сидел, я и о веранде вздыхал как о лодке пусть и у пристани, но уже явно на воле…

***

Прохожий оглядывает одежду свою - больше нет той неуверенности, когда не уверен даже в одежде своей и той слабости, когда даже с нею не можешь управиться. Военный на ходу оглядывает форму свою. Такого палкой перешибу? (Ты что, он рефлексирует, он понимает, что ряженый…)

***

Жизнь так страшна, что для спокойствия мне каждый день  нужно придумывать по двадцать рассказиков. Когда нет ни одного, это как стена без окон, поле без деревьев. Надо хотя бы парочку…

Жизнь так легка, что можно сидеть целый день у окна или под деревом, пить чай или травинку покусывать и придумывать очередную пару рассказиков…

 Двадцать стульев стоит и на все вроде бы можно сесть замечательно, но один из них – электрический. Или же в него мина заложена или покойник зарыт. И среди кучи пистолетов игрушечных иголкой в стоге сена один настоящий в ваших руках бултыхается. Эхо войны нашего последнего сына…

***

Все учреждения работают, причем, в основном, я не разбираюсь, как это у них получается. Ну, учатся, получают дипломы, а потом в две-три недели – если не дня -  всё осваивают, потому как наука нехитрая и мне бы тоже чем-то в этом роде заняться, а не ездить на дачу…

***

Люди так неинтересны, что нужны лошадиные дозы, какая-нибудь любовь впятером или полет на луну, или многократная казнь на электрическом стуле, чтобы хотя бы на пару часов удержать их внимание. Поэтому в каждом кармане  должны быть у нас и луна, и полет на луну, и любовь впятером во время полета и казнь на электрическом стуле совсем не за это и даже не тех - и мне удалось вас, сволочей, на казнь заманить…

Вообще, людей, скорее, надо морить, чем лечить, лечить их и за деньги совершенно не хочется...

«Гораздо лучше собственным бизнесом заниматься, чем наниматься и за вдвое большие по энергозатратам труды получать жалкий процентик от суммы! Но, возможно, проекты мои когда-нибудь тоже утопать прекратят и бизнесом станут! И не надо завидовать, они десять (двадцать, тридцать…) лет создавали себе репутацию…»

***

Бюст Ленина как судьба человека: параллелепипеды цивилизации съедают всё тело, кроме избранных верхних частей…

Иду и музыка в плеере, и когда-нибудь задавит меня машина, наедет сзади из-за того, что  её не услышал, но с другой стороны, к этому времени буду  уже знаменит писаниной своей, и как раз из-за музыки. Да и выгодно писателю задавленным быть, трагедия – великолепная реклама, самый, что ни  есть, небожительский случай…

Люди всё время ходят и действуют, а писатель всё обнимает свое по-особому нежное тело и излучает чего-то, некие волны свои отправляет в эфир…


***

После советской глупости-честности, приведшей лишь к серости, люди вновь вернулись к прежним способам украшательства своей жизни убогой и, как ездры, восстанавливают старые храмы. Кончится всё фарисейством, конечно, и распятием христианства на древе или современном станке. Все кресты, кстати, ужасны как фашистские свастики. Каждому ясно, что в них перечеркнутость и что-то зловещее. Люди молят Бога о чем-то Ему непонятном: спаси нас, погибших, всегда распинавших христов и свободы и не зарекавшихся вновь это не делать, примерных детей своих осужденных, не спасенных отцов…

Мир, каким мы его знали, подходит к концу, точно так же, как прежний мир, каким его знали другие, к концу подошел в  свое время, но ведь это другие, не мы, нам самим хочется еще раз всё проверить, поэтому пошла реставрация, период короткий, но весьма многочисленный, если учесть сколько теперь на планете носителей знания, а ведь мне и трех человеков довольно при личном и, так сказать, телесном контакте, чтобы убедиться почти что во всем и поколебаться даже в главном своем убеждении, гласящим, что мир, как мы его знаем, подходит к концу и неважно, что для кого-то всё опять повторится…

***

Необычайно оптимистическая мысль насчет компьютеров в голову пришла: ведь это же последняя стадия интереса идиотов к механизмам, уже настолько умственная, что они, того гляди, наконец, заинтересуются и головами своими – что в  разы интереснее любого компьютера, когда не пусты, а соответствующим программным продуктом напичканы…

***

Казалось бы, просто мужик хоронит какую-то материю мертвую белого цвета, которая раньше его матерью значилась, а я тут случайно присутствую или вообще мне это приснилось, но я ведь знал и его и её,  был он пьющим, готовым хоть в мусульманство вступить, настолько, мол, едино всё в жизни, которая как ломка сплошная посредством колена, а она была живая и в конце подобревшая женщина…

Жизнь сломала, смерть убила и затеряны в городе со мной похороны, потому как с чего-то всё больше желающих на собственном хребте сие испытать, ломаясь на стройках, торговлях, а также и в похоронном бизнесе города…

***

За грушу карают, как будто она бомба шпиона и отпиливаются ветки у дерева, если есть подозрение, что они – указующий перст. Автобус на дне и дана пассажирам команда задраить все окна, мол, начинаем новую жизнь, отчего колыхнулась радость в сердце моем, но от воды уже не избавиться, едем…

Слива напротив жарким летом зеленой была, а уж краснеет и сладкой становится в холоде…


***

А так, в отличие от людей, благодарен я улице и даже её алкашам – они нас – и других – не поджигали, не грабили. По слухам, правда, и на ней проживали мерзавцы, но миловал Бог, цела и моя голова, и мой телевизор, а теперь сносят нас, и мерзавцев в первую очередь на край города сплавили, и в этот особый период совсем тихо стоит моя без подруги любимая улица…

Человек же приходит как друг, под предлогом соседства или общего детства или чтоб позвонить и на те же предлоги другим намекнуть, но лишь высматривает такой человек, лишь притворяется, ведь я иногда горячусь, да и выгляжу весьма простодушно, так что могу проболтаться или как-то иначе подставиться и предоставить возможность что-то у себя отхватить. Но горячусь я лишь потому, что понимаю неестественность всей ситуации и корчу друга зловеще…

А что делать, когда кругом жизни сукины дети. Окружен, как фашистами наши в 41-ом под Киевом…

Когда снова «кидают» меня, я вскакиваю как в борьбе вольной почти что без правил и уверяю и зал, и соперника, что полон ещё более недвусмысленной ярости. Ну, куда это годится, скажите, когда при продаже накалывают, а при ремонте наколки свинячат так, что вообще летит к чертям тобою, было, возлюбленная аппаратура?! Или когда из дома в центре сносят тебя, предоставляя взамен пока лишь скворечник, но мы еще поторгуемся…

Мелочи занимают меня? Так, слава Богу, что на мелочи испробовал, чего ждать от них в большем. Да и мелкий я, весь мелкий пока и, как для таракана, убийственны для меня любые удары, сволочи, засранцы, скоты, маньяки, вонючки, собаки и суки…

***

Вовка: «Если бы я не работал – в речном порту - был бы совсем другим человеком. Был бы как дуновение и лежал, в какой-нибудь угол забившись»


***

Ночи без снов как дни без пользы; ума, таланта и пользы. Да, рутинные, бесполезные дни… Подумаешь вот так и в ответ днем быстро мелькает сон о чем-то очень приятном – то ли на пляже, то ли в саду, то ли в лесу и на речке. Может, девушка, может, вода, может, плоды. Может, получилось что-то. Если девушка, то на пляже она в купальнике бегает, в саду в легком платье смотрит вверх и кушает плод, а в лесу в джинсовом костюме промелькнула и за деревьями скрылась… А на газетной странице полно объявлений: девушки ищут работу секретарей, а мужской пол желает поработать водителем и уже имеет машину. Девушки требуют не предлагать им интим и распространителей. Кто-то согласен работать домашним водителем. Также люди продают канареек, котов и покупают их же, но норовят, раз плодятся животные и их нечем кормить, получать их бесплатно, уверяя, что имеют хорошие руки. Всё это мне незнакомо и потому немного пугает. Не смогу я работать шофером и компьютер пока  не очень-то знаю. Шоферы его, правда, тоже вряд ли уже раскусили. И так, как я, они  не рисуют. Некоторые девушки, правда, тоже рисуют. Или канарейку заводят. Или пишут стихи… В общем, подобное интересно не менее, чем «Анна Каренина», пусть это и не моя  любимая книга. Впрочем,  не знаю уже, что такое «люблю». Есть женский пол и мужской и внутри каждого одинаково роли расписаны. Каждый хочет у другого что-то урвать и, если получится, за так заиметь канарейку. Или её же купить. Или кота. Или злую собаку. Причем последнюю я сам вам могу предложить – и совершенно бесплатно. Еще в саду у нас зреют сливы и массой зеленой в одном месте образуют с глазами, зубами осла…

***

Чтобы не утонуть, люди превращаются в рыб, им кажется, что важнее выжить, чем остаться человеком… А БГ скорлупой себя окружил как орех. Искусство и религия… - чем дышит там, внутри, несчастный, уже совершенно непонятно. Как и рыбы, чем? Сплошные допинги, с одной стороны и неподвижность для сохранения энергии, с другой. У баб в руках их жаберные щели…


***

Китайцы сожрали весь рис. Огромное количество риса – огромный китайский народ. Народы образуются для того, чтобы всё сожрать на земле. Огромный желудок китайского народа, вид изнутри…
 
***

Мой друг сегодня ночью отымел трех шлюх и плюс ещё одного гомика впридачу. Гомика впервые отымел – в рот. «В жизни всё надо попробовать. Оказалось, противно, кстати. Морда небритая. Целый час не мог с ним «кончить», специально время засекали». Сначала он, потратившись, двух шлюх отымел, тех, что сначала планировал и вроде бы часов в 12 уже домой направлялся, довольный, но тут попались ему в скверике сестричка с двоюродным братцем. Ах, какая, говорит, фигура у сестрички, какие ноги. «И как она ко мне липла, пока я её братца не отымел. Тогда обиделась и вторично уже не дала. А ведь к себе домой приглашала. В первый-то раз я её прямо там же, во дворе отымел…» Вот такой друг у меня, а ведь недалеко яблоко от яблони падает. Люди – болото. Он, кстати, недоучел, что рассказывает писателю похождения свои. Не верит в меня как писателя…


***

Компьютер захватывает, вот в чем проблема. И семечки – виртуальная реальность. Да, собственно, и любое дело. Или игра. И любое дело тренирует тебя. Тренировок виртуальная реальность. Надо жить в саду - повторяя себе, что не самоцель и заготовка продуктов питания…

Смогу прожить жизнь с человеком, чужим относительно. Ведь слушаю музыку, а она почти вся мне чужда относительно. Если это будет она, буду звать ее просто «жена» и в крайних случаях вдвое громче включать ту же музыку. С гигантским компрессом природы и музыки можно прожить относительно сносно даже жизнь отвратительную…


***

«К нынешней цивилизации у меня только те претензии, что не уступает место следующей, мнит, что может до бесконечности длить свое существование…»

***

По местному радио один художничек, полутатарин, полуфранцузик, а в общем – русский, но с зарплатой в долларах без натуги в струю попадал, отбиваясь, впрочем, от провинциальных амбиций, чрез журналиста к нему приходящих и говорящих, что всем, кто как рыба в струе, полагаются флаги. Рыбы и флаги. Что-то вякал про лажу. Мол, всюду такой разнобой, что какая струя, кроме зарплаты, конечно. И избранничества – это всегда. Опять же: а я? Выставки мои протекают в районе грязного Колхозного рынка. Местный я таракан. А ведь тоже тружусь. И завтра дела, за которые пока никто не заплатит. Лишь в унитазе и под краном струя. Любовь к Франции безответна моя. Впрочем, компьютеры новой штукой фирма «Сони» заменит, а это японцы. Но та же известность наверняка жутко нервная штука. … О чем я? Вот так и бывает, под машину когда попадают… Пошел ты, знаешь, куда?! Нет сна. Чувствую, что  промаюсь так до утра. Заметьте, про любовь ни разу не вспомнил. Пошла она туда же. Полный привет, как компьютер сломался, заразился заразой, помоги остановиться мне, нет, правда, айда, брат спит, а мне придется чаю попить, на ночь глядя. Когда не приходил он,  тоже с горя и злости пожрал, раз Китс не лезет в меня и всё равно ночь не спать и тревожиться, где он. Не люблю звонить я  в милицию. Но теперь и не надо. Много значит и приятность и классика, но философия, мать её. Утро, говорят, мудренее. Вот, вот. Засну, когда слова прекратятся. Это совсем невозможно. Чайник пустой. Дурацкие звуки. На улице дождь. Круче снов кина не бывает, жаль, что сегодня я без  билета. Все ведь устанут слушать меня. Но чаще сам  слушаю их. И их, и себя. Но это не может  без конца продолжаться, будет пустое серое утро. И Франция, Франция, Франция…


***
      
Я желаю добиться известности  философа, писателя и художника, но - на металлургическом заводе. Или на пляже. Или на улице. Или на дачах. Или ночью во сне, когда сплю. В общем, ясно, что в неподходящих местах. Мне бы в редакцию съездить. Но там же засада, гадюки, хрычи. И чего стоит известность твоя, если не читают, не понимают, не смотрят тебя металлурги? И на пляже все утонут в воде или на песке засохнут от жажды, если не узнают, как выглядит настоящий писатель…

Пока не воспет, с завода не пустят предмет. Он быть должен воспет. Иначе металлургам не лезет пол-литра. При конторе по любому держат поэта, который воспевает предмет. Ведь, разумеется, никому не нужен предмет, который невозможно воспеть. А всех нужнее нам пение. Быть может, именно пение первым вызывает предмет, мечтает о нем за пол-литра. В пение ссыпает предметы завод, на замок пения склад запирает. В пении много пены, согласен, но железная крыша. На ней поэт у луны вдохновения просит, чтобы воспеть предмет без пол-литра. И первую штучку предмета, модель, он носит с собою и глядит на него на просвет, чтобы видеть, кто там проглядывает. Бывает, что целые армии, но это уже очень большой предмет, его не поносишь и поэт на машину пишет заяву, обоснуя, что не может расстаться и хочет возить свой любимый предмет. Мол, с предметом ему куда интересней. К примеру, труба. Плохо, когда по трубе текут жидкости разного рода, а негде отлить. Дело труба, надо ехать на крышу и петь…

Асфальт покрыт мягкой травой. Сначала у травы было каменное дно, её в тазиках носили, но это, конечно, бесполезно, матрасик и всё, даже мусор можно было носить, хотя потом научились делать очень хорошие матрасы, их ложишь на асфальт, ставишь стены и всё, остается обзавестись только горшочком с цветами, но это же были очень дорогие матрасы, надо было на бахче у противного частника две сотни тазиков с обычной травой принести, чтобы на него заработать, а и в нем всё равно уже чуть ли не на третью ночь обязательно дырка и член прямо в асфальт упирается. На бахче у него ничего не растет без травы – ведь и бахча на асфальте. А так растут арбузы с помидору размером,  помидоры с горох,  горошины  же  очень малы и никто не видел, как их собирают. Но сажают – просто так. По инерции. Потому что времени много. Ведь всюду асфальт и даже травы очень хочется. Пидарасы всю дорогу рукой прославляли эротику и, в итоге, от правильности уже не отдохнешь нигде с помощью дерева взрыва. Ни пройти, ни проехать – всюду матрасы. С тазиком только пускают. Циркули вместо паспорта. Чертится круг, асфальт вырубается, сбегается частник с рассадой…, но асфальта два метра и обычно просто ставится тазик и просится, чтобы земля с семенем в него с неба упала. Просится долго и на коленях, но нечего ж делать и есть же матрасик…

С асфальтового пола на деревянный стол, а с деревянного стола – встав ногами на стол – на небо в листве, причем и у неба и у листвы цвет в полный рост – а ведь он сидел за столом и совсем лежал в древние те времена, когда на асфальте не было даже стола. Видимо, только графикой тогда занимались. И только на скалах. Это потом – на песке. А теперь на воде и в листве. Это лучше гораздо, но невозможно уже ничего написать, всё уже небом и деревом сказано. Посредством воды, в которой полезные соли, а не чернильные свойства. Нормальной воды, которая будет соком у нас в головах, когда мы достигнем нормальности. Мы ж как плоды. Наши головы выпивает бумага. Сухие пустыни бумаги все в грядках с помощью моей головы и я пока не боюсь, что в ней и на них заводятся черви. Можно ж лечить себя отдыхом. Что ещё делать в ветвях, среди  последних, самых тоненьких веточек. Писать уже невозможно и запрещена деревом бумага, она уже не нужна, на небе другие листы. Пока голова не станет плодом,  не достичь ей нормальности. Стол должен корни пустить. Сквозь асфальт. И пробить травой заросшее небо…

В снах отстой. И огромный комар, как самолет над городом, над этой массой отстоя летает. Когда комар будит ночью, в людях   города только отстой. Они выходят на улицу и хлопают по комару огромной рукой. Казалось бы, комару некуда деться, но  многие системы хитрее нашего лба. Особенно того, в котором отстой. Это ж известно. Издавна так повелось. Издревле прилетал к нам комар. Лес рубят, комары и летят. Для  быстроты в электричках приезжают под город, а потом устраивают нам полный отстой. Всюду развалины. Завал на главной извилине. Эта трасса в мозгах полгорода через себя пропускала, а теперь каждый укушен. Перед завалом красная вода набежала. Начинаем отстой, чтобы была водичка, когда будем питаться. Целых извилин всё меньше. Скоро писать не смогу. Будучи и в руку укушен, одену перчатки и стану пинаться ногой. А город дымится. Мысли в отрывках как люди в обрывках. И одеты слегка. К примеру, от человека осталась только нога, а от одежды только штанина одна. Но не та. Чтобы вырасти в такой ситуации, приходится, конечно, питаться. Но опять прилетает комар, причем за тобой, а не едой прилетает и жужжит, что весь город будет разгромлен. Пугает тебя, чтобы ты не куриною ножкой питался. Чтобы не пачкать себя жирной рукой, ты культурно ложкой хлопаешь по лбу, но в итоге опять лишь в тебе разрушение. Всюду завалы и полный отстой. Весь город в пижамах пытается ухватить комара и с надеждой смотрит на звездное небо. На небе звезды до точек уже отстоялись. Дальше им бежать просто некуда. Я уверен, что на каждой – огромный комар. Жизнь везде существует. Но – и отстой…

***

Когда девушка любит кого-то, она выглядит красиво и когда она выглядит красиво, она любит кого-то. Или хочет любить. А когда не любит, портит лицо её отвращение при мысли о том, кому она всё же дает вставлять в себя член. Я иногда, видя красивую девушку, на свой счет обольщался, думая, что, видимо, она так умна, что с первого взгляда разглядела и полюбила меня. Нет, скорее всего, и не заметила даже. А хмурая и некрасивая заметила, но пока только измеряет мой член. Полюби её, если захочешь и сможешь, и сделай красивой…

Люди слишком несовершенны – недобры и тупы – чтобы им действительно любовь была по силам, доступна. Хотя на секс всё валить – чем грешил я – тоже неправильно, он есть лишь катализатор мощный, превращающий муху чувства в поднятого члена слона. Да, люди выбирают себе партнеров по вкусу – и меняют, если их вкусы сменились (что вряд ли) или рядом что-то более вкусное объявилось (что тоже едва ли) - а «любовью» всё это хозяйство свое из самомнения лишь называют, чтобы не верить в бессилье свое…

Их две очень похожих, но одна попроще и потому выбрала себе милиций работника, а другой интеллект позволил в институт поступить и выбрать министерства финансов сотрудника, впрочем, тоже юриста, законника. За той, что поразвитей я даже побегал когда-то, а та, что попроще за мною побегала, но толку-то: обе относятся теперь ко мне одинаково – и, полагаю, мужей своих в мою пользу настроят, если будет случай помочь хотя бы советом. Если только не сменят и их, ведь уже многих попробовали и за спину пробросили! Да и помощь мне уже не нужна. У меня столько ярости на войне и столько ума в мирное время, что даже со своим каратэ лучше пусть за себя опасаются. По своим законам жить собираюсь. Хотя я и раньше за ними не очень-то бегал. К примеру, не замерз и голодным не остался ни разу. По телефончику звякал, вместо силы пытаясь любовь обнаружить, но девы свои расчеты имели и, ласково со мной говоря, где-то там, у себя выбирали партнеров по вкусу…

***

Чего мне терять? «Вечную славу»? – эка трагедия! Если и всё потеряю, со мною останется улица… Все безымянны на улицах и не боятся, что когда-то умрут. Сплошное забвение улицы. И мне хорошо.  Кстати, на улице без должностей даже такие сякие. А машины просто химеры, предметы. Жизнь внутри машин по-моему письменно ещё не доказана. И ноги они никогда не отменят. Как и глаза. Поэтому – пешочком по улице…

***

Обижается, что не даю себя укусить, веду себя не романтично, а каменно. Была бы романтика, но много дел. И укусов. Умри, говорит, и исправься. С каменной улыбкой отвечаю ей «постараюсь» и она снова правильные книги читает, для меня ядовитые, где она несомненно богиня и без укуса поцелуй не считается…

Другая тоже в присутствии обожает тиранить меня, но как  нет, так тоскует. Позарез нужно им всем что-то мне доказать, но рядом с камнем я уже совершенно расслабился. Сливы мне вместо любви, и картины – понятно? Если понятно, тогда проходи, но меня пока не касайся…

***

Мыслям новизна нужна, как нужен новый кислород всем, запертым в черепной коробке. Веселее жизнь с новым кислородом. Глубокий вдох – глубокий отдых. Рекорд поставлю, если, в 20 лет без зубов оставшись, до 90 доживу. Нервничать-то зачем?! Как яблоко, веселым круглым глазом смотрю на всё и делаю дела; а чуть проблемы, как тут же я, мудрец, сажусь, к примеру, и делаю глубокий вдох, и отдыхаю, и всё само собой решается во мне – потому что новый кислород…

Времени, чтобы расслабиться – и подышать новым кислородом полной грудью – есть сколько угодно: болтовню слушаешь – и расслабляешься. Даже во время глупых нападок можно расслабиться. Я уж не говорю про ходьбу. Лишнего, кстати, никогда говорить не следует – лучше корректно и  скучно  расслабиться…

(Впрочем, не знаю, чего я про отдых без передыха тращу. Быть может, это перед новыми катавасиями Бог мне отпуск назначил. Готовым, разумеется, надо быть ко всему…)

***

Мне приснилось, что Юпитер расцвел, а значит, и Венера, возможно, не грела. Всё возможно во время свое и, скорее всего, мы тоже Юпитером станем, и даже по размерам планетой столь же большой. Возможно и то, что горы на пути моем прекратятся. Трудился для гор, теперь отдохну для равнины. Романтики стало во мне в безопасных количествах, а страха – в безобидных совсем. А был, возможно, на целых 40 процентов не прав. Это много, если вспомнить, что думалось мне о себе. Не знаю даже, как бы повел себя, случись мне проснуться ночью в гостинице, в которой, как после напишут газеты, случился пожар. Скорее всего, пошел бы  с теми, кто решил прорываться по лестнице, а не ждать у окна, но, скорее всего, потому, что боюсь высоты, да и  коленки бы при этом  дрожали…

Ещё не голоден, но уже не нравится  тот, что в желудке, пейзаж. Стирает желудок планету, что ты ему, к примеру, в обед нарисуешь и, хотя, вроде бы, можно жить и на голой равнине  - и мыслить – но через пару часов хочется всё же отвлечься всерьез, чтобы не отвлекаться по маленькому и налить туда из чая горячее озеро или же наложить новый красивый пейзаж…

***

Каждый человек считает себя истиной, крепкой системой из мыслей, но при столкновении с более крепкой системой оказывается способен меняться. Просто ему некуда деться. Я, например, уже согласен меняться, видимо, где-то столкнувшись с некой системой. Всё сильное, начиная от взгляда и слова и кончая всем человеком, производит работу. Но внимать штампованным фразам разных школ и систем  не желаю. У меня от них болит голова. Через силу почитаю, чтобы выудить что-то, а потом прекращаю зомбировать ими себя и продолжаю держаться за истину, уверенный, что в переменную облачность солнце светит, местами выбирая людей, а здесь, видимо, выбрало только меня…

***

У нее крыша поехала, потому что от чтения текстов моих мозги закипели и пар ударил под крышу. Если б была крепка она, получился бы суп из мозгов, но и так я её  вполне понимаю. Стараясь не закипеть и держа крышу руками, я все же трачусь и её понимаю, но роняю огромный талмуд «Книги мертвых», что был у меня под рукой, после чего, наверное, не от любви умираю с резью в желудке от супа и крышей в кармане, что тоже напрочь ветром снесло, когда в противоположном полушарии у меня внутри закипело, а она, чтобы понравиться, выдала мне смеха копейку, распустив уже волосы вместо мозгов, на которые я, выходит, напрасно затратился…

***

Говорит, что любит на диване валяться, но это он пошутил, никто не любит валяться, все хотят хотя бы кататься. Или ползти. Или сидеть за столом. Хорошо также сходить куда-нибудь раз в полгода, но часто ходить не стоит труда, потому как обесценится действие и ты даже будешь делать этот самый диван, что лучше любить и на котором лучше валяться. Глуп тот, кто делает этот самый диван и мы по нему будем кататься и неблагонадежен тот, кто не любит диван и мы будем его пинать под столом. Под диван же его не положишь, там места мало и с позапрошлого года газета лежит, в которой, я уверен, тоже отыщется слово «диван», а, быть может, и то, что хорошо на диване валяться. Книгу надо писать тому, кто хочет кататься. Тем более – тому, кто сидит за столом. Но ему надо не забыть, что придется пинаться. И толкать того, кто любит на диване валяться. Мол, хватит без продукта сидеть, всё равно, самое большее, ты на диване сможешь кататься, а я уже  могу даже ходить под столом…

***

Мне выпало несколько свободных часов и я на высоком уровне решил отдохнуть и расслабиться, но не тут-то было, видимо, беспечным было решение, потому что напали на меня не слишком симпатизирующие мне божества, полагая, что я не достоин  отдыха этого  уровня. Заболел я от них, т.е. боль испытал, но всё же решил не сдаваться и, зная уже этих субъектов по прошлым разам, выкинул отдых и, все же снижаясь, ринулся в бой…

***

Лет под тридцать, вся в черном мадам на железных качелях во дворе многоэтажного дома. Есть ребенок,  дом,  муж и работа, есть современная одежда, но вся в черном и модном мадам. Настроения ей подобных мне не до конца понятны. Выполнит  до конца свой долг современный? Будет хоронить жизнь до конца, раз так полагается? Как полагается, будет участвовать в похоронах и свадьбах. На свадьбах как похоронах, потому что трудная доля, когда муж пьет, бьет и ****, и надо работать и слабого ребенка выхаживать, собственную болезненность превозмогая и нет особых мозгов нигде, никаких, скорее уж доброта откуда-то все же берется…

***

Мне хочется всё; с равной силой: пожить в Америке и в Вятских лесах. Вчера я мечтал о саде в пригороде, а сегодня – о жизни в центре Москвы. Вятка под боком, но то, что я буду жить там, не вероятней Америки. Сад уже есть, но, может быть, место не то. Или то самое? И на Вятке, и в Америке одинаково пьют, убивают. Джунгли везде, мир не познан, по нему только демагоги шоссе проложили и ездят, губят природу, уверяя, что познали её. Негры – спецы по хулиганству и воровству, а белые – по отравлению природы и обману бедных народов, что, к примеру, на Вятке как негры живут. В общем, не знаю, что будет…

***

Сидит дома одна и мне от скуки названивает. Замуж по новой не выходит, потому что не хочет квартирой делиться. Уверенности в собственном уме не хватает. И я ей вроде домашнего психиатра, как в Америке, но только бесплатно. Не вроде философа, конечно – философий в глазах моих она не читает. Смотрит в глазок, если на лестничной площадке слышит шум подозрительный. И я, пока без зарплаты, у неё не на полном доверии. Но по телефону со мной часами говорить себе разрешает…

***

Мертвые члены на планете Оргазм. По пищеводу пробираешься внутри насекомого, пользуясь тем, что он пока не работает. Жителям их планеты понравились наши деревья и они, зная здешний  опыт по возведению Асуанской плотины, поручили смонтировать нам деревья из металлических труб, чтобы потом их своими камнями  обвесить. Тут не поспоришь – у них влагалища три метра в диаметре. На досуге до него добираясь, мы попали внутрь насекомого. Но тут ни у кого ничего не работает, так что все это для нас только сплошная экзотика…

Лист стоял на земле и, чтобы прочесть его оборотную сторону, мне пришлось совершить кругосветное путешествие. Узнал, что странные на нем письмена. Словно изнанку одежды читаешь, где, быть может, тоже много написано,  но  очень темно. И душно, как внутри пищевода. Человек там, прежде, чем умереть, лежит на боку и, как актер, говорит тебе что-то, после чего ты тоже теряешь свое естество. А он  умирает, но весь Восток говорит, что возродится опять и если даже насекомым предстанет, то это ещё не гарантия, что теперь ты не окажешься внутри его пищевода…

Хотелось спасти её, но она отрицательно головою мотала. Руками и ногами себя пыталась спасти, а вот головою только меня отрицала. Я таков, что мой вход через голову к ней. Остается караулить последний момент, когда голова её, возможно, все же захочет спасаться. Один только взгляд с мольбой на меня и она спасена. Но пока всё море в её головах и каждая отрицательно собою мотает и понапрасну воду мешает…

Будет каким-нибудь, патологоанатомом, к примеру, научится, так сказать, вдевать свою нитку в иголку и всё, остальное, включая сюда мужа и ребенка, прилагается в комплекте – подразумевая зарплату…

***

У людей нравы ещё ничего, а у зверей уже в открытую не только псы сучек пользуют, но и коты кошкам в рот дают. А потом сидят где-нибудь на самом видном месте, на солнце греясь, и сами гусеницы свои облизывают. В ином доме залпы тысячи орудий: смешались люди, кони – оставив на вешалке пальто - коты, а также мухи. Просто маркизов сад. В итоге, мной и Библия трактуется иначе…

***

Раз пишу много, а самосовершенствуюсь медленно, значит, в моих текстах может быть что-то не так. «Дорога длинная или двигаюсь медленно?» – могло бы быть вечным вопросом. Экспериментирую над собой уже не для того, чтобы писать, но потом спохватываюсь, соблазняюсь, ведь написать об этом всего интереснее. Сухие повествовательные фразы, но очень интересно. Не очень интересно, что самосовершенствуюсь медленно. Очень длинная дорога, очень много помех, очень медленно иду, всё время возвращаясь к тому, что зачем-то надо писать. Публикация не виднеется даже на горизонте. Везде очень унылый пейзаж. Иначе бы бросил  писать и побежал публиковаться или к интересному месту. А так остается только писать…

Старость всегда в чем-то мудра, потому что мудрость нужна, чтобы не умереть до старости. Слишком многое изматывает человека по дороге, плюс главный враг его – он сам, нетерпеливый и беспечный, плюс (т.е. минус) - неважное здоровье. Если быть очень мудрым, то можно протянуть до ста лет, причем до самого конца сохранить способность в полную силу думать о том, почему ничего не получается…

Слева от меня книга лежит, в которой хороший писатель не совсем те истории рассказывает, а справа от меня магнитофон стоит и поет хорошая певица, поет страстно, но на непонятном языке, так что я перелагаю её и свои истории вам рассказываю. Давно не про любовь они, но те, что надо для того, чтобы и вам и мне между лежащей и стоячим сиделось хорошо…

 Трагедия, бумагой порожденная, ей же и достанется…

***

 «Между звездами и камнями яйцо…» – самая гениальная фраза, если иметь в виду, что  яйцо – огромное, белое. А может не яйцо, а член там летает. С двумя яйцами, но в мешочке и неизвестно, какими по цвету. Но тоже очень большими, ведь вся наша земля ими, так сказать, разродилась и их как своих представителей в космос послала. Космос вообще великолепное место для всяческих съездов, а также рекламы. Такой антураж. Задник, так сказать; помещение. Летать туда незачем, потому что очень легко все можно представить. Особенно  легко представить яйца, которые делегировала наша планета. Что туда делегировали другие, труднее представить. Во всяком случае, вряд ли догадались они подобрать что-нибудь подходящее для нашего члена…

Выключил весь свет и с фонариком через все комнаты к креслу пробираюсь, минуя мертвые и для жилья в данной ситуации неудобные планеты. Фонарь прорезает космос, тьму и я иду, чувствуя, что слишком велик для нашей уже бессолнечной системы. Вся вместилась в комнату мою и кто увидит, что я в ней что-то переставил, наткнувшись в темноте на даже мне непонятную планету. Людей здесь не бывало никогда, точно так же как и в солнечной системе – все где-то на земле, но не её ли я и сдвинул…

Домашние комары ведут себя иначе, чем лесные и при свете не спешат атаковать, обследуя местные пространства и, быть может, присаживаясь даже на диваны. Проверит, мягок ли диван и летит искать подругу на соседнюю планету. А я куда же денусь? – никуда – и это понимает даже самый маленький умишко комара, за которым тщетно проследовать пытался я хотя бы взглядом…

***

Люди не разучатся говорить только потому, что им надо хорошенько постараться, чтобы продать свои товары, которые, кстати, тоже делают под шум и гам, но слова там в очень малом арсенале. Но вот книги писать – или музыку даже – уже очень мало кого можно заставить – их столько написано, просто некуда деться, всё время чувствуешь себя идиотом от того, что эти умники пытаются что-то тебе сообщить, а у тебя даже времени нет, чтобы проверить, способен ли ты в них разобраться. Вот если бы сделать революцию с помощью книги в области книг – или в области музыки – но что-то идей подходящих пока не приходит. Т.е. их много, идей, быть может, они как машины ездят по улице и только и ждут, чтоб кто-то их заарканил, но как-то привык я к трамваю, уже вроде дома родного на все полчаса…

 Даже хорошо, что у их музыки я не понимаю слова – наверняка такая хорошая энергия расходуется на банальности,  мелочи. Иначе им бы не разрешили попеть, а нам не сказали, что можно послушать…


***

Вспомнилась зелено-красная дачка, что притулилась в нашем овраге – кадрик почти что из детства. Дополнительные цвета тогда впервые меня поразили. Совсем был, значит, зеленый. Но почему сейчас вспомнилась данная гадость? Её, кстати, возможно, нету уже. И в любом случает сто раз пришлось перекрашивать. Значит,  и сейчас ерундой всякой клеймен. В жизни вроде бы многие бегут наравне, но у каждого разное количество кругов за спиной. Не поймешь, как судить обо всем. Одни пишут стихи, а другие чистят канализационные трубы с помощью проволоки и у всех свои специальные знания и слова, свои учебники и авангардист должен смочь на материале учебника по канализации не шуточные стихи написать. Нешуточные-то нешуточные,  но какие? Неизвестно уже, как и для чего их писать. Выдохлись люди. Или выдохся я. Канализация нужнее, но и она засорилась. Не стал бы её чистить ни за какие стихи. Деньгами людей заставляют. А вон тот усатый, что не по улице с проволокой ходит, а на улице в газете валяется, легче и больше их получает. Я его знаю. Еврей, авангардист, середняк,  но деловой и с усами. Что-то там прокомментирует чепухово и готово – денежки получает. А мне не дадут, хотя мог бы больше его быть известным и, соответственно, за одно только имя деньгу зашибать. У него семья, ему нужнее. Ну да, как же, ему и машина нужнее, и дом, и хорошая еда – вон, рожа какая откормленная, много таких на базаре. Я тушуюсь всё время, размышляю-рефлексирую, а они просто массой давят, телом под сто килограмм и отсутствием всяких рефлексий. Впрочем, лично он даже совсем не плохой, середняк. Но, конечно, ничем не лучше того, что крутится с проволокой и кроет матом всю улицу. Лоб пониже, так он и не нужен такой, раз всё равно эта цивилизация его только на 3% использует. Черт знает, может и так всё, а может иначе. Ещё одна фишка припомнилась: заехали как-то, казалось бы, в далекую глухомань, ан нет и там на пригорке оживленное шоссе имеется непонятно откуда и непонятно куда, да и в бок почти что машина с семейством приехала - живут в глухомани. Вот и думай тут. Скорее тебе свои мысли навяжут. Те же шоферюги всегда очень уверенно точку зрения свою излагают. Все очень уверенно. Все всё знают и по-прежнему уверены, что ты способен только поддакивать. Наблюдать и соглашаться, как положено интеллигентному  писателю. Как положено инкогнито, которого за так на машине подвозят. У которого вид бледный, нерабочий, чем-то испуганный. Усталый, незнающий элементарных вещей, типа, как называется улица, невнятно рассказывающий, чем занимается. Одетый совсем не шикарно. Иногда, действительно, такое оденешь, что это угнетает меня, уж очень зажевано, блекло и старомодно, как раз из толкучки, где поддержанные вещи в кучах лежат и чуть ли не на вес продаются. Сам словно на вес и из кучи. Причем во мне веса немного. Затем и вспоминаю, чтобы его поднабрать, да только иногда куда-то не туда забредаю. Уж и не знаю. Всё-таки более умно, чем далее жить, пока вспоминать…


***

Прочтешь в газете обычную заказную статью – они почти все заказные – правда, речь идет об убийстве ментом человека, а в статье возмущаются, что, мол, он защищался, какое такое возбуждено расследование против него? – и в ярости рвешь её вдруг. Или хочешь с целым отрядом поэтов схватиться – ни единого приема не зная, при том, что они все каратисты, по моде. Мифическим ружьем на стене угрожая! Литература! И до чего я себя с братом довел. Всё время пред ним расслабляюсь, несу всякую чушь и вот результат…
 
***

Сплошные курсы по повышению квалификации во время думанья и выходишь потом с курсов и чувствуешь, что нагруженный, и думаешь, как бы применить полученный груз знаний, а вокруг толпа, рекламы, темнота…

Всегда выгодно припадать к древним традициям, потому что у них есть слова – например, «мамелюки» – которые далеко от тебя и в пространстве и во времени и все ощущают тебя так, если их ты применишь, словно ты там и тогда побывал. Это вам не троллейбусная остановка, которую сколько не описывай, всё равно только мочой будет пахнуть от текста. А Ваню с Машей назову «падишахом с царевной» – и пусть себе спариваются. Нет, спаривание тоже как-нибудь назову. Все слова ж мне известны. Хотя хорошо бы и выдумать слово, что, конечно, труднее гораздо, чем просто на *** послать. Антиподно по трудности. Но мне удавалось. Правда, удавалась и на *** послать. К мамелюкам…

Смотреть хоккей и футбол для меня теперь всё равно, что смотреть механизмы. В механизмах тоже всякие колена и ноги, и шарики бегают. Винтики зрителями на трибунах сидят, а шарики бегают. Наверное, у механизмов есть свои «звезды», но я их спортивных газет не читаю, всё равно в них тоже статьи заказные и профессионализм писавших их можно проверить только на   практике…

***

Кого-либо критиковать совершенно бесперспективно и старомодно. Буду носить на себе эти вериги плетей для других. Критиковать надо себя. Попытаться убить себя зрелищем лучшей жизни, оно существует и когда-то ею кто-то воспользуется. Ты тоже можешь попробовать краешек. Можешь объявить себя богом. Христос был бог, которому пришлось объявить себя человеком и, чтоб не соврать, быть им действительно, а нам, людям, если хотим, чтобы лопоухие слушали нас, надо объявиться богами – и тоже не врать. Если свихнусь, то совершу самое короткое путешествие в мире, потому что дурдом расположен на нашей же улице. Но этим даже не пахнет, хотя я и был в дурдоме во время самого длинного своего путешествия. Совершенно чистый воздух на нашей горе в центре города и сад как в деревне. Жаль только, что хочется критиковать всех, с кем знаком и невозможно познакомиться даже с теми, кто каждый день ходит под окнами. Ощущение такое, что у меня даже гены другие. Вот и объявляю себя богом. Потребным для личностей богом духовности. А они телесные боги. Соответственно, битва и дружба богов. Бог не погиб, просто Он уехал оттуда, где был, в путешествие отправился и теперь в нас воплотился. Во мне, по крайней мере, кто-то сидит. Без всякого запаха и его критиковать совершенно бессмысленно. Лучше честно сравнить наши зрелища. Лучше, чем лезть с богами на пушки. Если не делать глупостей – что богу доступно – то врать не придется. Все совершенно открыто, но сложно. Не понять тем, кто остался без Бога на нашей же улице. Духовность с самого начала меня парализовала – и велела писать. Не могу сказать, что мои нынешние экстазы сильнее, скорее напротив, но мой нынешний бог лучше знает жизнь и людей. Когда ты в дерьме по шею, немудрено, что они ослабели. Лучше ползать, возможно. Лучше встать на колени и притвориться, что молишься непонятно кому. Непонятно кому, но понятно за что: чтобы снова в скуку – дерьмо – не попасть. А два часа служба продлится. Больше сюда не приду. Лучше никуда не ходить, но уже объявить себя богом. Хотел бы я быть богом одной самокритики, чтобы стать таким совершенным, что первым же шагом всё совершить. Первым же взмахом выбросить им толстенную книгу. О, ужас, скажут они, в ней столько критики. Словно червями изъедена. Местами вообще страницы гнилые. Питал надежды дурные, наклонности. Объявлял себя богом. И куда только медицина смотрела. Хотя это не новость, то, что медицина плохая, но вечно от нее болит на душе. Мол, опять президента не так выбирали, раз при нем и боги и крысы заводятся, и медицина плохая. Боги в книгах заводятся, крысы в доме, а медицина просто повсюду плохая. На каждой улице пора завести дурдома. Так же, как булочные. И чтоб в дурдоме булочкой пахло. Мигом излечатся от бога в себе. Да и вправду мы человеки…

***

Любил тех, кого лажать – мое любимое занятие! В виде компенсации?! Спасти пытаясь?! Подозревая в себе способность вернуться в ту же лажу?! Расхристанная личность получаюсь. Христос расхристанный. Не фарисей же, грешник. Небо и земля огромны,  и человек на них, конечно же, плутает. Теперь они запутались, меня ответными любвями награждая. А я стесняюсь, я мямлю, пытаясь им сказать, какое у меня есть любимое занятие. Не мудро сразу об этом говорить. Но после может оказаться поздно, потому что пущу корни в ту же лажу и даже стану самым крупным фарисеем. Раздуюсь как жаба, огромного бога, чтобы не выдать, проглотив. Мол, нет же ничего и я тебя люблю, а не лажаю и с тобой о многом способен говорить. (Ах, не стоит возвращаться в старую ничтожную надежду…)

***

Раскроешь книгу – писатели исправно пишут, включишь радио – журналисты исправно говорят. Вроде всё нормально, все живут и как мухи летают, и я всего лишь как рэппер базарю об этих серьезных материях... Но, с другой стороны, от всех идеологий пустое место осталось и девушку под названием «свобода» – от идеологий – невозможно всерьез замуж сто раз выдавать, поэтому и без неё что-то каждый день происходит, а, значит, меняется. Цивилизации без конца не живут и Вавилонские башни не вечно стоят, бесполезно пытаться их удержать, они всё равно ускользнут. А человек – какой-нибудь рэппер – останется. Все скажут, что он безответственный малый,  просто вандал, но он-то останется, а вы испаритесь, как мухи, перестанете над ухом жужжать. Это судьба, её нельзя заболтать, убаюкать и я, как не жалко мне вас, заранее пытаюсь подумать о серьезных вещах, ведь именно сейчас это уже и ещё возможно, пока диктат идеологий не сменился диктатом примитивных детей, которых при этакой матери невозможно уже воспитать…

***

Весь день были мысли вчера, мне надо б было писать, но пришлось поехать на дачу. Самые крутые духовники – Наумов, например, не говоря уж о Юрке (Шевчук) - только ими и пробавлялся на даче – лишь имитаторы по сравненью со мной, лишь горе-неудачники, но они даже в глуши, а я только в глуши и на даче… Так вот, весь день были мысли вчера, но к вечеру я, как обычно, доработался до упаду, и они прекратились, и все три часа дороги обратно – пришлось час электричку прождать - ощущал разве что униженье оттого, что вынужден с грузом переть три часа и во все транспорты с ним же садиться, а там чистые цивильные люди. Да и на улице их было полно… Придется сегодня вернуть мне те мысли, что весь день были вчера, но все еще оглушенность с утра и пришлось заглянуть в книжку, чтобы вспомнить, как они пишутся… Но у всех неполноценная жизнь, кто в солнечный день в помещении. Проводили б свои заседания на полянах бизнесмены, политики, работали б там же рабочие на станках и отдыхали все поголовно семейства – нет же, в стенах сидят. Я вот устал до бесчувствия, а всё же мне хочется. Но надо писать, да и есть у меня такая поляна – верандочка в трех шагах, а не в трех часах и без всякого груза. Правда, уже тяжелеет от мыслей моя голова. Голова как маховик огромный и его всю жизнь надо раскручивать, потому что он очень тяжелый, а чем больше скорость его, тем больший в жизни успех – от мыслей весомых. А то, помню,  радовался, что мне просто в голову что-то приходит – это ещё самая малая скорость была, нечем мне было голову раскрутить – несерьезные дела, во всем неучастие. Та книжка, в которую для разогрева я заглянул, кстати, весьма эротическая – и своей эротичностью автор  специально гладит эрогенные зоны читателей левой рукой, чтобы они читали книги, что он написал справа и правой. Обслуживает, в общем, читателя, а рисковать не желает – как-никак, первый в Америке. А я рискую, но так страшно, что даже не рискую о том заявить – жутко преувеличивая значенье особы своей, обретающейся, напомню, на даче. Попал бы, глядишь, в чудаки и жил бы беспечно, вполне на поляне, и даже в Америке, споря с указанным выше писателем и тоже потрясая левой рукой… Ах, забылись все мысли, что были вчера, приходится выдумывать их, имитировать. Пойду-ка картошку почищу пока – самое лучшее дело, чтобы в этом роде что-нибудь вспомнить. Впрочем, есть женщины – вечная тема. Она привыкла, что все мужики бегают за ней и давно уже в свою знаменитую искренность только играла. Превратилась в потасканную, пожухлую тварь, и многие, конечно, отпали, но когда за мною явилась, даже и не подумала, тварь, что я могу не пойти, и надо же сделать хотя бы видик влюбленный – по-прежнему в зеркало смотрела лишь на себя, вслух бормоча, что всё ещё хороша, а меня рядом, на самом деле, как бы и не было. Сплошь в вечной теме такие дела у красавчика Дмитрия. Впрочем, тварь знает английский и в любой момент может переехать в Америку, что, конечно, на руку нам. К тому же, она хороша. Правда, не станет  грядки копать. Что ж, с удовольствием тоже не стану. В жизни всё же меняется, страшно переменчива жизнь. Всё может совместиться в пространстве и времени, всё может измениться в пространстве со временем… Зря, всё-таки, я вчера сразу не записал те мысли. Не хотелось черниться выведением корявых, уродливых букв в неестественной ситуации. К тому же, когда мыслишь широким потоком, отдельные особи нигде укрыться не могут. Да и не имеют значения. Наверно, просто я сегодня болезненно настроен. Или вяло – и цепляюсь за какую-то травинку на поляне. Не хочется снова всерьез крутить свой маховик, хочется как на карусели бесплатно проехаться. Как на электричке. Мол, заслужил. Столько работал. А государство нас обворовывает.  Хотя, в сущности, это позорно ехать с грузом и зайцем в моих-то годах. Фантастические приключения у этих писателей. Сон мне, кстати, приснился: черная, горькая смерть и мы с мамой чего-то решаем и, кажется, должен я умереть, но решительный момент  всё время оттягиваю. Всё  мне хочется жить, хотя и рядом уже к смерти готовность, и мы с мамой опять всё обсуждаем, и тем временем пока что без смерти кончается день, что, впрочем, неважно и нами даже не замечается… А в следующую ночь – т.е. в эту уже – другой был сон: раскручивал я одного своего тугого знакомого и говорил ему: будь как «Русское радио» (его я тоже слушал – когда тупой возвращался с дачи), т.е. сочным, веселым и разнообразным, но только интеллектуальным, конечно, т.е. духовным. И он вроде бы со мной соглашался и мы даже в гости друг к другу ходили, причем почему-то ночами, до конца пытаясь всё это, вроде бы, простое дело представить... Вовка, брат, разузнал, кстати, что в авраамовы времена принесение в жертву Богу детей было нормой и суть,  новаторство Аврааама в другом: он понял так, словно услышал, что Богу это совершенно не нужно, что Бог человечен. Правда, не расслышал ещё, что и животные ему не нужны. Как и храмы дурацкие – этого, похоже, люди никогда не расслышат. Культура – детище атеистов, религии – детище псевдоверующих – как бы в жертву Богу их принести, хотя бы за то, что тысячи лет или молчат о фактах подобных или интерпретируют их совершенно уродски… Каждая ситуация существует мгновенье – затем трансформируясь – а вспоминать её можно вечно – каждое мгновенье её трансформируя ракурс. Чем вспоминать, обычным способом пытаюсь доказать, что я существую, рвусь в реальность и снова призрачно еду на дачу, причем вскоре вся эта поездка будет целиком позабыта. И даже окажется, что дела были неправильно сделаны и весь труд мой пропал. А если и не весь, то всё равно он ничего не решает. Потому что на даче. А вот вспоминать даже её очень стоит, в некоторых ракурсах. Тем более, что слишком устал и, вспоминая, я отдыхаю, просто плыву по волнам. Но бренность: раз вспоминаешь, значит вся ситуация в руке уместилась. Все люди на ней уместились – Наумов – и сам я на ней уместился. Вспомнил вот как Наумов на ней уместился, а теперь и сам – вместе с ним. Только миг – Гулливеры, всю остальную вечность мы уже лилипуты, игрушки; и отдыхаем, играем – с собой и другими  – и пока не хотим становиться большими. Т.е. я, а не мы – ведь где же другие? За других совсем не ручаюсь, они, наверняка, другие книги напишут, раз другие уже написали книги другие, в которых, впрочем, тоже во что-то играют, вот только отдыхается плохо, хотя эрогенные зоны и гладят… Возможно, что одному надо прорваться, чтобы все как я – даже лучше ещё – записали, но пока это в голову никому не приходит. Не доходит, вернее – рядом все: и Наумов, и Шевчук, и этот американский писатель. Но я  свой маховик не раскрутил еще даже настолько, чтобы без груза вырваться с дачи. Рассвирепел, правда, уже и поклялся вырваться и жить по всей широте, думая сразу про всё, где бы ни был конкретно, включая и дачи. Сплошные же неудачи. Пока, что это может случиться, в голову никому не пришло. Но я никому не собираюсь навязываться – обретаясь на дачах. Нормальной собираюсь считать ситуацию, когда они сами меня захотят. Им будет же любопытно, отчего так трудно со мной познакомиться. Люди для меня будут чем-то вроде яблонь в саду или грядок, я не буду воспринимать их лично – и буду только окучивать и плоды собирать. Только двигать фигуры, не развлекаясь, играть. Мне давно не до шуток – так все в качестве людей опротивели. В качестве яблонь должно получиться получше. В меня влюбленная яблоня попытается сделать шаг и поймет, что сначала надо стать человеком. Все яблони в моем саду в людей превратятся, каждый заведет себе собственный сад и я как по лесу буду ходить по  общему огромному саду. Хотя, возможно, уеду в Москву, потому что пока здесь всё очень мною заплевано. Пусть москвичи посмеются, поахают. Или вообще заграница. Или никто – мне никто и не нужен. Если иногда и разыграется буря, так я сразу начинаю писать и через это всегда укрощаю и даже жалею, что мало её. Иногда в воображении я вижу такого себя, что даже самому хочется бежать за собой, восхищаясь собой, уважая. И эта эврика совсем рядом живет – можно дотянуться рукой, поздороваться. С ним захотели бы познакомиться даже Наумов с Шевчуком, но им не везет –  очень трудно узнать про меня. А американцу писателю, наверное, и невозможно. К тому же, он не то гладит своей левой рукой. Тот я очень милый, интеллектуальный и деловой, а вот комплексов в нем не осталось. Так по-умному всё устроил, что уже не приходится грузы таскать и весь ум тратить на то, чтобы на всем экономить. Реальный я всё ещё хренушка – патлатый, с плывущими чертами лица, лишь «своеобразный». Совсем мне не близок, чужой и хорошо, что нечасто вижу его, избегая высматривать в зеркало… Раньше мне казалось:  зачем, мол, нужны заковыристые люди, лучше проще  быть, но теперь  кажется, что всё не так, беспощадно надо в мысль углубляться, во все «зачем», «почему», раз одни неудачи, и беспощадно всё менять, упрощая одно и усложняя другое, раз в жизни, как раз, сплошь одни закорючки и все песни и книги – о чем-то далеком от жизни, а из близкого оставлены только мечты и эрогенная зона. Всё время жалеешь себя и привычки, а потом неудачи -  потому неудачи,  что у других другие  привычки. Есть в жизни жесткая правда и пока ты от слабостей своих не избавился и силу не так применяешь, все будут тебя убивать, все будут тобою командовать. Просто миллион убийц–командиров, просто ужасная жизнь у тебя… Человеку во что бы то  ни стало надо объявить пупом земли самого себя и поэтому он всех убивает. Причем,  конкурентов в первую очередь. Так будет всегда, пока ты отдыхаешь. Это раньше к тебе лежачему мысли ходили. Это раньше я бегал за ними, почти как Набоков за бабочками. За сачками я бегал, в которые можно ловить любителей бабочек. Кучу сачков наловил, теперь, чтобы приманить набоковых, стану бабочкой. С жесткой правдой в левой руке. Член с сачком на конце. Да, прежде чем воевать, сначала уничтожь себя обязательно. Слабости смерть, а силе трудное учение. В условиях, приближенных настолько к боевым, что вон, глядите, слабые уже умирают. Левые руки умирают, жены умирают, чтобы правой мы,  как мужчины, иные книги писали… Привычка к мысли без дел, привычка к делу без мысли. Привычка к какой-то усталости. Привычка доделывать то, что не нужно было и начинать. Дописывать тексты. Книги, если не целиком, то до конца абзаца читать. Тянуть время, памятуя, что ничего не изменится. Зависать на компьютере. В кромешной тьме под юбкой что-то искать, после чего если и не рассуждать о любви, то быть всё ещё около. Гордиться сначала, что пишешь стихи, потом, что печатаешь их, потом что тебя где-то признали – при том, что книги уже никто не читает. Антракт, пока не будет написана последняя правда. Нет: никогда не читали и читают всегда; чтобы писать, по крайней мере, читают, чтобы гордиться, что поднимаешься к смерти по общественной лестнице, чтобы сказать, что читал, хотя целиком её – данную книгу – возможно, никогда не читали. И даже сам автор забыл уже, что её когда-то писал. Я, по крайней мере, свою писанину всегда забываю. Эту – особенно: через пять минут уже буду думать о чем-то другом, о супе, что надо сварить из картошки начищенной, вообще – думать продолжу. Ведь столько глупостей проделано и написано уже, что выбор остался совсем небольшой, гадать и фантазировать почти не приходится. Жизнь – это партия в шахматы, но в них никто не играет и это до предела усложняет позицию, потому что трудно сыграть в шахматы с любителем шашек – а от сложности и ошибки в оценке позиции. То же и с теми, кто книг не читает. Пожалуй, пользуясь  вне меня стоящей хорошей погоде, мне стоит вернуться к началу – на дачу. Человек задуман как камикадзе, но если  я и не слежу за удобствами в своем самолете, все же пытаюсь смерть отложить, перенести её хотя бы на завтра и даже пытаюсь набрать высоту, чтобы у кого-то  спросить там, в высоте, то, что, быть может, мне знать и не надо. Лучше разбиться об дерево сотней красочных брызг. Повеситься среди яблок на даче?! Велеть проткнуть себя яблоне, как будто она меня ненавидит?! Ты выдумал недоступно-непонятные яблоки и ими надеешься ещё торговать?! Я, знаешь, вообще, какую обратную волну против тебя раскручу – круглогодично придется на даче торчать, на природе дышать. Тебе надо забыть не про текст – про себя, а так ты неправильный и все, кроме яблонь и яблок будут тебя убивать… Чепуха: данный внутренний голос вызван был для проверки, для убеждения в том, что даже и он не причинил мне вреда. Сады и дачи на земле уже существуют повсюду, если есть голова, т.е. если твой маховик так раскрутился, что с одного оборота понимает всю книгу, с трех – всего человека, а за энное количество раз и всю жизнь, как она есть или была; а если не было – будет. Пусть хоть у всех хренушек будет другая игра, я всё равно жестко скажу: а у меня вот такая! Тот лучше живет, у кого самочувствие лучше и вот оно-то у меня окажется лучше. А если нет – потому что пока что не лучше – так тем более не за что меня убивать. Но не я, а античествующий Ницше свихнулся, не я, а мой братец, который совсем не Библией интересовался, а напротив, к Гомеру слабость имел. Кстати, в хорошем самочувствии убивать совершенно не хочется. Горы оружия – это горы плохих настроений. Альпинистом лезть в эти горы или же ехать на дачу? Ехать на дачу и воображать эти горы. Тренироваться. Когда-то или кто-то полезет или горы растают. И то и другое. Так что пока не взрываю я дачу. Для мирности духа мне дача. Для настроения. А то как задумаешься обо всех этих проблемах, так до  вечера текст кончить не можешь. Текст до скончания. Милый рассказик. Сказка для взрослых, с припиской, что вам всё примерещилось. Кроме того, что человечек едет на дачу и не желает ни на что отвлекаться настолько, чтобы  ее потерять. Ведь она же для меня реальней Гомера, а я потеряю себя, если не буду с тем, что реальней. Дача маленькая, но своя, а Гомер мне чужд абсолютно. Вы меня убьете Гомером. Всех поубивали, кто его прочитал. Разве что по диагонали и отдыхая на даче, причем достаточно большой для того, чтобы читать на ней можно было Гомера… Как и в жизни, в этом тексте я вырождаюсь. Но кончить не могу! Нет оргазма! Давно закончились все мысли, давно прополоскал Гомера! Вот новая беда. То были сплошные окончания, а то вдруг бесконечность. Мне этот текст надоел уже до бесконечности, не хуже, чем книга лучшего американского писателя, читать которого я уже не буду никогда. Он весь сымитирован. Эти короткие фразы. Эта жадность – «до последней морковки». Что же положим? «Прошу прощения, отряд слов, ныне мною истрепанных»…

(Но потом началась жизнь в соответствии с текстом, в его подтверждение – дети воруют сливы и стреляют из рогаток, взрослые воруют диваны, потом закладывают ментам тех, кому эти диваны продали, потом пьют и приходят звонить – требуются шлюхи, хотя бы одна (для двоих). А сам я иду в надежде, что встречу девушку светлой и меня ожидающей, а у ней вид грязный, и на меня ноль внимания. И так без конца – не стоит новую повесть писать. Баб многих корежит – места себе не находят. Я не место для них. Дороже жизни – стандарты. Спокойно посижу в одиночестве. Надо быть таким спокойным на людях, что мог бы продеть нитку в иголку – и столь же спокойным и в одиночестве. В поисках «супертворчества» не собираюсь себя изводить. Обошел обзорную выставку местных художников и снова увидел, что я самый крутой, а технически уже достаточно равный, чего не было раньше. Поэтому остался спокойный. Хожу по городу как по полю, предполагая, что в данном месте – дома, в соседнем месте – леса, в третьем месте – поля – и так далее – и все места эти равны, но свои имеют параметры, которые надо знать и учитывать, если хочешь жить в них успешно, т.е. спокойно. Может случиться, что моя репутация будет такой: непонятный, темный(!) человек, но успешный в делах! Успех в делах – дело темное, кстати. Чего-то требует. Все места надо знать.  Дорастают люди до определенного известности уровня, а дальше видят, что всё, восхождение кончилось, ты на очень банальной вершине, где таких же, как ты, целый отряд и все никому не  нужны, а если нужны, то не всерьез и лишь в определенном аспекте. Но ими три книжки прочитано, а я люблю гуманитарную область и, если надо, тридцать три тыщи прочту…)

***


   Милиция среди ночи нагрянула: хочет забрать кого-то из нас для проверок, «до выяснения дела» – кому идти: тебе или мне?

Квартиру с мебелью сдали в наем – кому и как проверять, как жильцы обращаются с мебелью? Халатничать будешь по «дружбе», мол, я вас уважаю и вам доверяю?

На параллельном пароходе работающий всю «чумару» перехватывает, на себя переводит  выгодные рейсы, потому что у жены его знакомства в диспетчерской. Что делать?

В саду у нас плодоносит: «черноплодка» (рябина) - но не потребляем мы вино и настойки – и яблони – но почти все в семье терпеть не могут кислые яблоки (а в наших краях они либо кислые, либо не сочные – чего я терпеть не могу). Что делать?..

***

Я лежал и через меня шли настроения, которые мне не очень-то нравятся. Я жаждал идеала, но понимал, что самое идеальное, что можно сделать сейчас: терпеть этих завоевателей и оккупантов, сознавать закономерность их прохождения…

Человек таков, каковы его мысли. Две-три мысли определяют его поведение и, как самое важное, составляют главную тайну его, которую, впрочем, поминутно выдать не может, потому что, как в пустыне, у людей жажда общенья и гордость, что хочет о себе заявить в условиях, когда все люди ослепли от гордости, не наблюдают и только две-три мысли как оккупанты всем руководят…