Дорога к свободе - 2

Ознакомившись с очередным материалом Кирилла Озимко на сайте "ИМХОклуб" (https://imhoclub.by), посвящённым оправданию в глазах отечественной общественности такого непопулярного сегодня либерализма, я понял, что нашу заочную дискуссию заканчивать пока рано и решил дополнительно прояснить некоторые моменты.

Мой оппонент начинает с обвинений в “демагогии”, что, по-моему, далеко от конструктивности. Если приравнивать к демагогии или даже к идиотизму (sic!) любую попытку поставить под сомнение фундаментальные опоры либеральной идеологии, то и смысл в дискуссии теряется. Раз все противники либо дураки, либо хитрые демагоги, то чего с ними спорить? Либерализм в таком случае оказывается “единственно верной” идеологией, а все её противники из разряда оппонентов низводятся до “врагов общечеловеческих ценностей” с коими разговор короток. «Тогда мы летим к вам», — говаривал один героический защитник либерализма с помощью “гуманитарных бомбардировок”.

Если же мы всё-таки хотим оставаться в рамках взаимоуважительной дискуссии, то начать, наверно, стоило бы с признания прав противоположной стороны задавать любые вопросы и подвергать сомнению любые “ценности”, какими бы “фундаментальными” и “само собой разумеющимися” они кому-то ни казались. Дискуссия между сторонниками радикально различных позиций, так или иначе, предполагает “колебание основ”, какой бы дискомфорт кто-то от этого ни испытывал.


                Свобода и её Субъект

Мой оппонент, к сожалению, не заметил, или проигнорировал, или посчитал несущественными и не заслуживающими внимания вопросы, поставленные мной в предыдущей моей статье (http://proza.ru/2021/12/16/1995): об антропологических и этических основаниях либерализма, да и об общефилософских его корнях. Хотя трудно представить, как можно заниматься апологетикой или критикой любой идеологии, не отдавая себе отчёта и не имея ясного представления, к кому она обращена, в чём состоит благо её адресата, и в чём состоит его свобода. А ведь такие категории, как “Добро” и “Свобода”, далеко не равны друг другу и диалектика их взаимосвязи может быть весьма непростой.

Тщетными оказались и попытки найти в тексте моего визави то, как он сам понимает свободу, что довольно странно, учитывая смыслообразующую роль этой категории в идеологии либерализма, само название которого завязано на эту категорию, происходя от латинского слова liberalis (свободный). Понимаю, что публицистический формат не предполагает обязательного глубокого философского обоснования каждого тезиса, но должно же наличествовать хотя бы минимальное представление об отправном пункте, отталкиваясь от которого можно было бы выстраивать свои рассуждения.

В качестве такого отправного пункта можно взять хотя бы википедийное определение свободы:

Состояние субъекта, в котором он является определяющей причиной своих действий, то есть они не обусловлены непосредственно иными, внешними по отношению к субъекту факторами.

Любые действия субъект проводит не внутри себя самого, а в некоем внешнем по отношению к себе пространстве с некими внешними по отношению к нему, субъекту, сущностями. И если единственной причиной этих действий выступает только и исключительно сам субъект, то получается, что он навязывает свою волю этим внешним сущностям, иначе говоря, объектам, на которые направлена его воля. Субъект оказывается свободным от любых внешних воздействий, а также свободным производить любое желательное ему воздействие на любые внешние объекты. В итоге получается классическое “субъект-объектное отношение”: такие отношения в межличностной плоскости называются властными.

Самое простое определение власти:

Возможность навязать свою волю другим людям, даже вопреки их сопротивлению.

Можно взять и несколько расширенное её определение в версии Макса Вебера:

«Власть означает любую возможность навязать свою волю в рамках социальных отношений вопреки сопротивлению и независимо от того, на чём эта возможность основана».

Нетрудно заметить, что в этих определениях категории свобода и власть оказываются трудноразличимыми, практически идентичными: по сути это грани одного и того же феномена. Эта не всегда улавливаемая идентичность отражена и в структуре самого языка: синоним свободы – воля, а это слово имеет тот же корень, что и власть.

Классик либеральной мысли Томас Гоббс эту идентичность феноменов власти и свободы выразил так:

«когда частные граждане… требуют свободы, они по существу, говоря о свободе, требуют себе не свободы, а господства».

               (Томас Гоббс. Основ философии часть третья. О гражданине. С. 378)


Зафиксируем этот важный вывод ещё раз:

Свобода в рамках социальных отношений означает власть над людьми, возможность навязывать другим людям свою волю вопреки их сопротивлению.

По поводу того, кто является субъектом этой социальной свободы: в моём предыдущем материале были предложены два подхода к этой проблеме – античный и европейско-просвещенческий. В последнем (он же либерально-индивидуалистический), субъектом свободы считается только  индивидуальная человеческая личность, понимаемая по аналогии с атомом ньютоновской механистической физики, как самостоятельная и самодостаточная единица, чьё поведение обусловлено лишь её внутренними импульсами, и более никакие иные факторы – природные, социальные, межличностно-коммуникативные – на неё не влияют. То есть в реальности такое внешнее влияние на индивида, конечно, исключить никак не получится, но вот оно-то с либеральной точки зрения и является нарушением его свободы.

Античная антропология, свойственная в более широком смысле всем неевропейским обществам (да и традиционной домодерной Европе тоже), рассматривает человека в духе Аристотеля, как «общественное животное». В этой оптике имеют значение не только внутренние импульсы человеческих атомов, но и взаимосвязи между ними. Каждая индивидуальная личность оказывается как бы узлом на пересечении разных социальных силовых линий. Содержание каждой конкретной личности определятся не только её собственной волей, но и тем, что в неё вкладывает общество на протяжении всей индивидуальной жизни. В детстве формирующаяся личность является преимущественно пассивным реципиентом общественных влияний, с взрослением усиливается, конечно, и волевой аспект, но индивид никогда не становится полностью самостоятельным, в некотором смысле являясь производной от общества, социальным продуктом, так сказать.

Опираясь на эти исходные положения, можно пробежаться по реперным точкам текста моего визави.


                Духовные основания Свободы: вера и доверие

Начинаю свой пробег, и натыкаюсь на такой вот риторический вопрос: «что еще может быть высшей ценностью современного общества, если не права, свободы и интересы простого человека?»

Позвольте, но и где и когда либералы употребляли именно такую формулировку –  «простой человек»? Речь у них идёт обычно о «правах и свободах человека», но без какого-либо уточнения, какого именно человека. Подозреваю, что формулировка «интересы простого человека» могла быть позаимствована из советского пропагандистского арсенала, но никак не из либерального дискурса. Тогда, наверно, надо было бы всё-таки оговориться, какой именно либерализм мы обсуждаем. Одно дело, если это некий специфический либерализм в личной редакции Кирилла Озимко. Но если всё-таки придерживаться буквы и духа классической либеральной мысли, то никакого «простого человека» мы там не найдём. У классиков везде фигурирует “человек” безо всяких уточняющих прилагательных и эпитетов, без определения его качеств и упоминания, к каким именно человеческим сообществам он принадлежит. По мнению отцов-основателей либерализма единственный и достаточный для получения прав индивида факт это его принадлежность к сообществу максимально абстрактного уровня – человечеству.

Мы имеем здесь дело с весьма характерной особенностью либерального сознания: оно любит иметь дело лишь с крайними позициями – максимальной абстракцией и максимальной конкретикой, человечество и каждый человек. “Промежуточные” антропологические уровни – групповые, клановые, этнические, конфессиональные, классовые, цивилизационные сообщества – либеральное сознание склонно игнорировать, они для него неудобны. Это было подмечено давно, ещё консервативным критиком Французской революции Эдмундом Бёрком. Мы же просто запомним на будущее эту характерную черту и ещё раз напомним нашему оппоненту, что никакой «простой человек» либеральной философией не предусмотрен. Давайте не будем приписывать либерализму то, чего в нём нет, и будем “плясать” от той самой пресловутой абстракции “общечеловека”, которой так озабочены либералы.

Следующий интересный тезис моего визави: либерализм якобы даёт возможность каждому человеку реализовать его интересы. Здесь у меня сразу возникают встречные вопросы: кто именно “даёт”, кто и как гарантирует наличие этих возможностей, и в чём конкретно эти возможности состоят?

Сначала разберёмся, кто же дарует «права и свободы». От чьего имени либерализм их декларирует? От имени всего человечества? Согласитесь, что надеяться на “человечество”, как гаранта чьих-то личных прав – это, по меньшей мере, наивно. Защиту прав может взять на себя какое-то менее абстрактное и более приземлённое социальное сообщество. Но загвоздка здесь в том, что такие сообщества в либерализме, строго говоря, не имеют собственного самостоятельного бытия: любой человеческий коллектив с либеральной точки зрения должен быть продуктом свободного волеизъявления, а значит, может исчезнуть так же быстро, как и возникнуть. Государство может быть создано через договор свободных личностей, но эти личности на то и свободные, что в любой момент могут отказаться от этого договора. За примерами далеко ходить не надо: мы сегодня наблюдаем, чего стоит международное право, стоит только самому сильному субъекту этого права наплевать на свои международные обязательства.

Гарантировать ваши права может тот, к кому вы испытываете доверие. Но откуда же взяться доверию к любому сообществу, которое в любой момент может по чьей-то прихоти распасться? Какое может быть взаимное доверие у случайно встретившихся свободных индивидов, которые друг другу никто? О «вере в человечество» я уж и не говорю.

Взаимное доверие рождается только в процесс устойчивых, постоянно воспроизводящихся  межличностных связей, в стабильных социальных сообществах, созданных не как свободные ассоциации, а существующих как бы “изначально”, априори. Самый простой пример такого сообщества – семья, где связи между личностями важны не менее, чем сами личности.

Межличностные связи в таких “естественных” сообществах возникают не по свободному выбору и не по договору, они являются изначальной данностью, природным фактом. Братья доверяют друг другу потому, что они родились и выросли братьями, а не потому, что совершенно чужие друг другу люди договорились поиграть в братьев. Верующим, наверно, нелишним будет вспомнить и христианский троичный догмат, провозглашающий, что в Св. Троице Отец и Сын являются таковыми «по природе», а отнюдь не по их “общественному договору”. Св. Троица существует «прежде всех век», а не создана на парламентских выборах.

Собственно на таких “несвободных” связях и основывается взаимное доверие, связывающее любые традиционные общества, построенные по образу и подобию семьи. В либеральном же обществе, построенном по принципу свободной ассоциации индивидов, ищущих выгоды, никакой ощутимой основы для взаимного доверия нет. Либерализм в лучшем случае выступает здесь, как наивная вера в то, что случайно встретившиеся, не имеющие ничего общего люди будут уважать и ценить права и свободы друг друга. Да, как это ни удивительно на первый взгляд, но либеральное сознание оказывается ничем иным, как формой сознания религиозного, что подтверждает и цитируемый моим оппонентом Александр Круглов:

«Либерализм – в е р а [разрядка моя – авт.], что если людям дать свободу, им будет лучше. И что сами они не окажутся хуже того, какими они выглядят, когда выглядеть более-менее прилично их вынуждают».

Хотя вера, конечно, материя тонкая, и спорить с верующим, как правило, бесполезно. Но лично я слабо представляю, с чего бы мне уверовать в добрые намерения первого встречного. Со стороны моего оппонента прозвучали обвинения в мой адрес в «отсутствии веры в человека» и даже в «цинизме», что в принципе вполне логично, памятуя о том, что либерализм – это именно что эдакая специфическая религия «абстрактного человека», не терпящая никаких конкурирующих религиозных взглядов. Соответственно, все неверующие оказываются “еретиками” и “циниками”. Кириллу Озимко, рекомендующемуся не только в качестве либерала, но консерватора и христианина, я бы порекомендовал освежить в памяти хотя бы православный «Символ веры»: там говорится только о «вере в Бога», ни о какой «вере в человека» там речи не идёт.


                Материальные грани Свободы: власть и собственность

Как уже речь шла выше, субъект свободы действует не в вакууме. Чтобы реализовать свою свободу, ему необходимы некие внешние по отношению к нему сущности, по отношению к которым он может выявлять свою волю. Реализация свободы в отношении людей есть Власть. По отношению же к неодушевлённым сущностям она реализуется, как право собственности. Что опять-таки отражено в структуре многих языков. В русском языке эта связь не так заметна, но, например, в белорусском языке она очевидна: слова “воля”, “ўлада” (власть) и “ўласнасць” (собственность) содержат один корень. Эти три узловых понятия образуют смысловой “треугольник”, в котором все три “угла” взаимосвязаны и при выпадении хотя бы одного другие теряют смысл.

Именно так понимали взаимосвязь этих категорий отцы-основатели либерализма. Джон Локк писал:

«главной целью объединения людей в государства и передачи ими себя под власть правительства является сохранение их собственности».

         (Два трактата о правлении / Дж. Локк. Сочинения в трех томах. – М.: Мысль, 1988. – Т. 3. – С. 333).


То есть государственная власть должна защищать собственников от тех, кто собственности лишён – от пролетариев. Не имеешь собственности – твои права и свободы никто не защищает и не гарантирует. Кроме разве что себя самого: спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

Переход либерализма в статус господствующего умонастроения в британском правящем классе ознаменовался “огораживанием” – лишением средств к существованию огромных масс английского крестьянства и невиданным в истории террором против этих обездоленных – знаменитое английское антибродяжное законодательство, под страхом изуверских наказаний и смертной казни обязывавшее миллионы людей, в один “прекрасный” момент превратившихся в нищих, исполнять любую предлагаемую им работу почти бесплатно, за кров и еду.

В Ирландии “огораживание” – сгон крестьян с земель их предков – сопровождалось превращением этих согнанных в рабов, отправляемых за океан для работы на американских плантациях. Позже ирландских рабов заменили африканскими неграми.

«Нет собственности – нет и свободы» – на этом либеральном принципе были основаны конституции южноамериканских штатов, в которых одним из неотъемлемых прав каждого свободного гражданина торжественно провозглашалось право владеть чёрными рабами. Автором одной из таких конституций – рабовладельческого штата Каролина – был знаменитый английский теоретик либерализма Джон Локк, все свои сбережения вложивший в работорговлю
 
То есть ранний классический либерализм не гарантировал лишённым собственности  даже самые элементарные права – на жизнь и на личную неприкосновенность. А современные апологеты этого прекрасного учения сегодня так красиво рассуждают о том, как «либерализм даёт каждому умному и трудолюбивому человеку добиться жизненного успеха – придумывай что-то новое, востребованное для людей, трудись». Позвольте, о каком успехе может идти речь, если никто не гарантирует вам даже личной безопасности?!

А ведь для достижения жизненного успеха человеку нужно ещё многое, помимо минимальной безопасности. На одном трудолюбии и природном уме далеко не уедешь. Нужно, например, образование. Стоит ли напоминать о том, что ни о каком равном и всеобщем доступе к образованию светила либеральной мысли даже и не заикались. Долгое время на Западе образование было доступно только тем, кто способен его оплатить. И это следовало из базового принципа либерализма: «без собственности нет права» – ни на образование, ни на что угодно, вплоть до права на жизнь. Ещё один классик либеральной мысли Томас Мальтус глубокомысленно вещал:

«Человек, пришедший в уже занятый мир, если родители не в состоянии прокормить его или если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на Земле. На великом жизненном пиру для него нет места. Природа повелевает ему удалиться и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор».

Лишь только во второй половине XX века под влиянием советского примера право на образование было провозглашено и закреплено в документах ООН, как одно из фундаментальных прав человека. Но даже и сегодня на Западе не преодолён барьер между качеством образования для масс и для элиты.

Так или иначе, но проблема свободы всегда упирается в вопрос о собственности. Естественно, что ни о каком равном доступе к собственности в либерализме не может быть и речи: сама подобная постановка вопроса всегда воспринималась адептами либеральной религии, как кощунство. Во время Английской революции так называемые “истинные левеллеры” (уравнители) – сторонники уравнительного землепользования – были жестоко подавлены либеральными революционерами. Так же и во Франции был разрешён конфликт либеральных якобинцев, сторонников формально-юридического равенства, с левыми якобинцами, выступавшими за равенство материальное – левых отправили на гильотину.

Вопрос о собственности был решён западными буржуазными революциями, как и следовало ожидать, в пользу собственников. В результате этих революций общества стран победившего либерализма раскололись на собственников-капиталистов и пролетариев, вынужденных продавать свой труд. Современные апологеты либерализма не видят в наёмном труде никакой проблемы, никакого «угнетения и порабощения», они почему-то считают труд наёмника синонимом свободного труда. По словам моего оппонента, он «даёт каждому умному и трудолюбивому человеку добиться жизненного успеха».

Как именно можно добиться успеха, показывает нам пример старой доброй Англии, где в XVIII-XIX веках широко практиковался детский труд: детишки свободных английских пролетариев в возрасте младше 10 лет по 14-16 часов в сутки таскали тяжеленные вагонетки с углём в таких узких штольнях, что взрослому не протиснуться. Так выглядел “свободный труд” во всей его красе в самой передовой из стран победившего либерализма. И прогрессивное общество не видело в этом никакой нравственной проблемы – это ж всё добровольно, никто никого не заставляет. «Тебе не нравится твоя работа – иди в бизнес».
 
А вот в традиционном обществе на счёт наёмников совсем другое мнение. У каждого советского военного или гражданского специалиста в Ливии, за работу которых Джамахирия платила СССР звонкими нефтедолларами, в личных документах были отпечатаны слова из «Зелёной книги» Муаммара Каддафи:

«Труд любого наёмника, как бы высоко он ни оплачивался, всегда остается лишь трудом раба».

Современные адепты веры в либеральный рай, конечно, могут сколько угодно веровать, что либерализм каким-то загадочным образом всем дарует равные возможности. Но даже элементарный здравый смысл подсказывает, что реальные возможности у сына простого рабочего и сына миллиардера отнюдь не равны. Рабочий не сможет оплатить своим детям уроки высококлассных репетиторов. Получить банковский кредит сыну миллиардера гораздо проще и на гораздо более выгодных условиях. Да и кредит ему не обязателен: сын миллиардера может раскрутить любой бизнес на папенькиных денежках. А может и вообще никаким бизнесом не заниматься, а жить на проценты с капитала, или сбросить ведение дел на наёмных менеджеров, а сам греть пузо на Канарах. Допустим, его папа-миллиардер заработал свои миллиарды действительно трудолюбием и талантом. Но сынок-то его здесь при чём? Ему этот “жизненный успех” просто переходит по наследству, безо всякого приложения сил с его стороны. А сын пролетария должен всего добиваться сам. И где же здесь пресловутое либеральное “равенство возможностей”?
 
Здесь либералы обычно рассказывают сказку об успешных пролетариях, удачно вложивших свои деньжищи или умище в какой-нибудь суперпрогрессивный стартап, и о разорившихся нерадивых миллиардерах. Только вот реальность далека от этой красивой сказочки. Экономисты Bank of Italy, изучая списки флорентийских налогоплательщиков за многие столетия, выяснили, что основные финансовые активы во Флоренции как шесть веков назад, так и сегодня принадлежали и принадлежат одним и тем же семьям: Ни один ленивый миллиардер почему-то за 600 лет так и не разорился. Неужели среди них нет ленивых? Все сплошь – трудяги и таланты? Надо же, какие чудеса генетики – все таланты наследуются на протяжении шести веков без каких-либо генетических сбоев! И природа ни на ком не отдохнула!

Здесь самое место вслед за Станиславским воскликнуть: «Не верю!»

Никакого бинома Ньютона в загадочном феномене флорентийских богатеев нет. На протяжении шести столетий там крутят бизнес банкирско-аристократические и мафиозные фамилии – то есть структуры семейно-кланового типа. Мафиозный клан это, конечно, не ассоциация свободных индивидов: из него по простой прихоти не выйдешь, но и разориться нерадивому отпрыску родной клан не даст, подставит плечо.

Хотя возможно в поле моего внимания не попали какие-то грустные истории миллиардеров-лузеров. И в своей следующей статье Кирилл Озимко расскажет что-нибудь трогательное о разорившихся Ротшильдах или Варбургах, собирающих милостыню на паперти. Что ж, с интересом послушаю, возможно, даже украдкой смахивая скупую слезу. Правда обещать не могу, что на слезу пробьёт, это уж по настроению.

Есть у либералов в загашнике и другая сказка, призванная подкрепить главный миф о “равенстве возможностей”: расцвет на Западе так называемого “среднего класса”, пришедшийся на эпоху, называемую у них “славным тридцатилетием” – до первой половины 80-х годов прошлого века. Вроде бы и уровень потребления у большой части населения подтянулся. Рабочий класс стал позволять себе стиль жизни, напоминающий буржуазный: труба пониже, дым пожиже, но всё-таки близко к стандартам, принятым в “приличном обществе”. Да и термин “пролетариат” вроде бы стал уходить в прошлое: рабочих допустили к приобретению акций предприятий, а значит они вроде как тоже стали капиталистами.

Концепция “среднего класса” сложилась на Западе в 1920-х годах в лоне учения социального либерализма. Чтобы отвлечь западных рабочих от “вредного” советского примера и сделать их лояльными “своей” буржуазии, среди них решили создать довольно многочисленную прослойку с улучшенными жизненными стандартами. Такое новое «общество двух третей» по мысли авторов этой концепции должно было стать гораздо более стабильным, чем общество, расколотое на капиталистов и пролетариев. И к 1960-м годам “средний класс” в самых богатых западных странах действительно был сформирован, что шокировало и возбуждало зависть у редких советских граждан, тем или иным путём попадавших на Запад.

Но появились эти зажиточные “две трети” вовсе не из свободной игры рыночных сил, якобы дающей возможность всем желающим «добиться успеха». “Средний класс” был создан искусственно через абсолютно нерыночное перераспределение богатств, получаемых Западом от ограбления так называемых “развивающихся стран”. Благополучие западного среднего класса зиждилось не на личных усилиях каждого участника либеральной конкуренции, а на централизованном перераспределении “общественного пирога” вполне в социалистическом духе. Это же перераспределение лишало огромное большинство населения западных колоний всяких перспектив на развитие.

Да, западный послевоенный “вэлферстэйт” был продуктом такого своеобразного социализма, который больше напоминал национал-социализм – социализм для “избранного народа” Запада, в ущерб всему остальному миру. Хотя авторы этой социальной технологии предпочитали называть её «социальным либерализмом». Но, так или иначе, а это было отступление от принципов первоначального “чистого” либерализма. Корни социального либерализма и концепции welfare state уходили в английскую политику реформизма, чью суть когда-то выразил знаменитый британский колонизатор Сесил Родс: «мы должны непрерывно расширять наши колонии, чтобы покупать социальный мир в метрополии».


                Этические основания Свободы: благо народа или индивида?

Вопрос либерального отношения к патриотизму можно рассматривать в контексте общих этических оснований либерализма, к которым я обращался в своей предыдущей статье. Поскольку мой оппонент пренебрёг их рассмотрением, видимо, посчитав это не достойной внимания “мелочью”, мне придётся к ним вернуться.

Вопрос этот не такой уж праздный, как кому-то может показаться. Этика оперирует понятиями добра и зла, справедливости, совести, смысла жизни. В самом общем смысле мы все, конечно, за всё хорошее и против всего плохого. Но вот чем дальше от теоретических эмпиреев и ближе к грешной земле, тем больше появляется сложностей: как понимать “Добро”, чьё именно добро имеется в виду, как правильно себя вести, чтобы соответствовать этическому идеалу и почему именно так, а не иначе. Ответы на эти вопросы могут сильно варьироваться в зависимости от того, с какой антропологической позиции на них отвечать – об отличиях этих позиций речь уже шла выше.

Из традиционного взгляда на человека, как “общественное животное”, следует, что под “Добром” надо понимать, прежде всего, общественное благо: что ведёт к процветанию, развитию, прогрессу общества, то и хорошо. Соответственно, благо отдельной личности должно, как минимум, благу общественному не противоречить. Человек должен уважать права и свободы других людей потому, что они являются частями единого социального организма, они друг другу свои.

Патриотизм оказывается частной этической проекцией такой традиционной антропологии: если общественное преобладает над индивидуальным, то человеку совершенно естественно заботиться о благе своего народа, жертвовать ради него личными интересами. И, совершенно логично, что такое поведение считается в традиционном обществе правильным и достойным подражания: «dulce et decorum est pro patria mori».

Либерализм же ставит в центр не народ, а свободного индивида. Но прямой связи между личным успехом, счастьем отдельного индивида и благом народа, нет. Они могут и входить в противоречие. Традиционная этика эту коллизию решает в пользу общественного целого, как мы видели. А каково её этическое решение с либеральной точки зрения? Что индивид должен выбрать – личное благо или общественное? Ответ вовсе не так очевиден, как представляется моему оппоненту.

Общество с либеральной точки зрения является лишь проекцией воли индивидов, значит, общество индивиду ничего диктовать не имеет права, не может ему навязывать никакой общеобязательной этики. Любые общие правила и нормы – этические или юридические – являются продуктом свободного волеизъявления, следовательно, от их исполнения индивид всегда может отказаться, если исполнять их ему окажется невыгодно.

Мой оппонент предлагает разрешение этой коллизии в духе старой доброй позиции “разумного эгоизма”:

«На самом деле очень многие люди отнюдь не идиоты, и хотят добиться жизненного успеха – получить престижное образование, иметь хорошую семью и работу, реализовать свои таланты, повидать мир. Поэтому в условиях свободы выбора, который дает им либеральная этика (успех или деградация) они прекрасно себя контролируют и занимаются… созданием крепкой семьи и верных дружественных связей, которые станут им опорой в достижении всех целей и будут давать ему ощущение счастья».

Логика рационального эгоизма, на первый взгляд, проста и подкупает этой простотой: индивиду выгодно соблюдать интересы других индивидов, чтобы те, в ответ, соблюдали его интересы, нарушать права других людей, вторгаться в их личное пространство невыгодно для вторгающегося.

Но ведь можно привести массу примеров, когда это становится выгодным! Как, например, с рационально-эгоистической позиции обосновать смерть солдата на поле боя? Ведь он лично никакой выгоды от этого иметь не будет. Рациональным поведением будет – всеми способами попытаться “откосить” от армии. Зачем владельцу транснациональной мегакорпорации исполнять законы государства, если оборот его предприятия раз в десять больше ВВП этого государства? Рациональнее будет коррумпировать нужных чиновников и добиться выгодного решения даже вопреки закону. Или целиком закупить всю парламентскую правящую фракцию и переписать закон под себя. Кто-то скажет: такого не бывает. Так пусть посмотрит на соседнюю Украину, где покупают не только депутатские “тушки”, но и президентов.

Приводимые моим визави частные случаи сохранения в либеральные странах обязательного воинского призыва, армейской дисциплины и иерархии, являются скорее примерами внесения нелиберальных начал в общелиберальный контекст: армейский приказ – это навязывание воли одной личности другой, необходимость подчиняться общей дисциплине часто может входить в противоречие со свободным волеизъявлением каждого индивида.

Мой оппонент ссылается на исторический кейс 1991 года, когда народ не вышел массово и добровольно на защиту советской государственности, считая это примером того, что при нелиберальном режиме у населения не вырабатываются навыки самоорганизации. Но можно ведь вспомнить и другой пример: как в 1940 году одна за одной наперебой сдавались Гитлеру либеральные европейские страны, многие из которых не уступали Германии ни по численности армии, ни по технической оснащённости. И навыки самоорганизации у этих высокоцивилизованных европейских народов должны были за века благотворного либерального воспитания основательно отточиться. И поддержка государства у них была, в отличие от советского народа в 1991 году, преданного своей государственной элитой. И, несмотря на всё это Дания сдалась нацистам за 6 часов, а Голландия за 6 дней! Франция продержалась дольше всех – 42 дня. Почему же французы, датчане, голландцы не пошли массово и добровольно защищать если не Родину, то хотя бы собственные интересы? А ведь им, что называется, было, что терять: высокий уровень жизни, высокий уровень обеспеченности прав и свобод. И, тем не менее – позорная сдача всего и вся.

Как видим, рациональным эгоизмом далеко не всегда можно обосновать необходимость общественной этики. Нередко человек оказывается неспособным рационально просчитать все последствия своего поведения, видя перед собой лишь ближайшую выгоду, но упуская из виду собственные же долгосрочные интересы. Возьмём хотя бы проходящую на глазах всего мира украинскую эпопею с прибывшими из Китая носителями коронавируса. На первый взгляд забрасывание камнями автобусов с соотечественниками хоть и ужасно выглядит, но рациональность в этом есть: каждое село боится допустить у себя эпидемию.  Хотя такое поведение разрушает общенациональную солидарность, последствия такого рассыпания нации могут быть настолько катастрофическими, что затмят любую эпидемию.

Ко всему прочему поведение человека далеко не всегда вообще может быть вписано в какие-то рациональные схемы. Английский философ Джон Грей пишет (https://gazeta.rjews.net/gray.shtml):

«Рационалистическая и универсалистская традиция либеральной политической философии, как и остальная часть проекта Просвещения, села на мель, столкнувшись с рифами плюрализма ценностей, утверждающего, что ценности, воплощенные в различных способах жизни и человеческой идентичности, и даже в пределах одного и того же способа жизни и идентичности, могут быть рационально несоизмеримыми... Несоизмеримость не свидетельствует о несовершенстве ни нашего миропонимания, ни мира, скорее, она указывает на непоследовательность идеи совершенства…Несоизмеримыми могут стать блага, которые в принципе сочетаются друг с другом; такая ситуация означает, что эти блага не поддаются сочетанию каким-то наилучшим образом. Несоизмеримость может относиться к благам, которые в принципе не сочетаются друг с другом, или же к тем, что по своей природе не могут быть реализованы одновременно, в таком случае следует сделать вывод, что не существует их “правильной” иерархии. Как бы то ни было, она означает ограничение рационального выбора и возможность радикального выбора — выбора, который не основан и не может быть основанным на разуме, но состоит в принятии решения или обязательства, не имеющего обоснования. В наибольшей мере понятие несоизмеримости применимо к благам, в принципе несовместимым друг с другом. Такая несоизмеримость может иметь место, если — в противоположность учению Аристотеля о гармонии добродетелей — одно благо или достоинство вытесняет другое».

Человек может вести себя вопреки собственным же интересам – и такое поведение, если оно основано на внутренних иррациональных импульсах индивида, как ни странно, тоже будет его свободным выбором. Всплеск иррационализма может произойти и как результат массового психоза, когда отдельные человеческие атомы мечутся в поисках спасения от надвигающейся реальной или воображаемой катастрофы, а общая равнодействующая их метаний будет лишь приближать катастрофу.

Надындивидуальная этика тоже в некотором смысле иррациональна: она может диктовать индивиду поведение вопреки его личным интересам, никак не объясняя, почему он должен так себя вести. Она просто вещает с амвона: «ты должен», в крайнем случае ссылаясь на то, что, мол, Заратустра велел или «Сталин дал приказ». Но эта иррациональность играет положительную роль: она является щитом от хаотизирующей общество иррациональности, порождаемой столкновением мелких частных эгоизмов. Жизненная философия «делай, что должен, и будь что будет» далека от простой логики разумного эгоизма, но в ситуации массовой истерии она может играть роль значительного сдерживающего фактора, а люди, её исповедующие, становятся центрами кристаллизации бушующих волн социального хаоса. Либеральный же индивидуализм таким сдерживающим фактором быть не может: он со своей рыночной логикой свободной конкуренции, наоборот, провоцирует ещё большую хаотизацию.


                Фашизм на службе либеральной демократии

От иррациональности, таящейся в глубинах индивидуальной или массовой психики, самое время плавно спикировать на пикантную тему глубоко-интимной связи либерализма и фашизма. К сожалению, немецкие философы-марксисты, копавшие эту неудобную тему, моему оппоненту неинтересны. Он больше доверяет либеральным специалистам по фашизму, научная беспристрастность которых здесь под большим вопросом: у них свой интерес заметать под ковёр грязные секреты довоенной Европы. Мало ли какие скелеты могут обнаружиться в шкафу у респектабельного европейского профессора – а вдруг оттуда вывалятся мощи дедушки-эсэсовца в стильной форме от Хуго Босса.

Неслучайно либеральная школа изучения фашизма всегда была склонна сводить его лишь к ни чем не объяснимому, беспричинному припадку массового психоза, накрывшему Европу так же внезапно, как потом и прекратившемуся. Что, конечно, далеко от научной методологии, всегда ищущей объяснение любого социального явления в виде исторических, психологических, экономических причин. А причины эти искать не либералам не хочется. Поэтому в лучшем случае либеральные исследователи фашизма приписывают ему некий произвольный список черт, якобы исчерпывающих сущность этого явления. Как это делает Стенли Пейн и ещё какой-то анонимный «немецкий историк», на которых ссылается мой оппонент: национализм, этатизм, насилие, милитаризм и, конечно же, антилиберализм.

Этатизм, то есть учение о необходимости вмешательства государства в экономику, и шире – в общественную и частную жизнь, исповедовался многими учёными и практиковался многими политиками, которых причислить к фашистам будет трудновато: знаменитый экономист Джон Кейнс и его последователь американский президент Франклин Рузвельт. Такой классик либерального учения, как Томас Гоббс, считается одним из авторов концепции этатизма, но Гоббса тоже никто пока в фашисты не записывал. Национализм, то есть принцип: «каждой нации – своё государство», был просто частным приложением либеральной теории к каждому отдельному европейскому государству. Деятели буржуазных революций в Англии, Голландии и Франции были, как правило, одновременно и либералами, и националистами. Насилие – эта, по словам Маркса, «повивальная бабка истории» – неотъемлемое свойство любой государственности вообще, а отнюдь не какая-то специфически фашистская особенность.

Что до якобы антилиберальной позиции фашистов, о которой так много любил разглагольствовать британский агент Муссолини (https://aif.ru/society/people/230906), то и здесь не всё так однозначно. Хайнц Гудериан, например, объяснял (https://military.wikireading.ru/58533) действия Гитлера стремлением защитить западные демократии от большевистских варваров:

«Убеждённый в том, что СССР отнюдь не является только “другой формой демократии”, а представляет собой грубую форму диктатуры и величайшую опасность для Западной Европы; убеждённый далее в том, что ему и Германии представляется последняя возможность оттеснить колосса, который становится всё сильнее, и тем самым сохранить свой народ и одновременно всю Западную Европу, он создал диктатуру для уничтожения другой диктатуры».

Вот так, весь “антилиберализм” нацистов – только маска, на самом деле они были вынуждены прибегать к диктаторским методам, чтобы спасти либеральную демократию от тирана Сталина! Между строк у Гудериана читается горький упрёк западноевропейцам и американцам, не оценившим жертвенного благородства нацистов и предательски ударивших им в спину, вместо того, чтобы совместно бороться с настоящим тоталитаризмом – коммунистическим.

Почему бы не поверить старому гитлеровскому генералу? Ведь, в отличие от современных либеральных профессоров, в уютной тиши своих кабинетов сочиняющих сказки о непримиримой якобы вражде фашистов к либералам, Гудериан защищал их сытое благополучие от «диких большевистских орд» на поле боя, он за либеральную Европу кровь проливал.

А взять любой фашистский или фашизоидный режим, коих в Латинской Америке за всю её историю были десятки, если не сотни. Все они регулярно пользовались поддержкой Запада, в особенности Вашингтона. И ничего, что эта поддержка не всегда открытая, а чаще стыдливая. Ничего подобного “гуманитарным бомбардировкам” западные демократии в отношении латиноамериканских ультраправых диктатур никогда не практиковали. Даже слабеньких санкций против Пиночета, Сомосы, Батисты или Стресснера никогда не вводили.

Такая вот у либералов с фашистами «смертельная вражда»!

Нам говорят, что все порядочные западные страны, обжегшись на Гитлере, пришедшем к власти по всем правилам парламентской демократии, после победы над нацизмом запретили участвовать в политической жизни всем “врагам свободы”. Но, например, в США, национал-социалистическая партия действует совершенно легально, и никто не запрещает голосовать за неё на выборах. Пока популярность её стремится к нулю, но мало ли, как в будущем дело обернётся. Среди электората Трампа неофашисты и ультраправые разных оттенков занимают заметное место. Его успех на президентских выборах придал новое дыхание и их единомышленникам в Европе. И хотя они стараются избегать явного отождествления с историческим фашизмом и одиозным брендом “национал-социализма”, никаких особенных проблем с участием в политической жизни у них нет. Из всех “врагов свободы” запрещёнными оказались только коммунисты. Пускай пока ещё не по всей Европе, а только на её восточных “кресах”. Но лиха беда начало.

Да, собственно, прикормленных “еврокоммунистов” во Франции и Италии и запрещать-то особо незачем – они там давно уже поклонились всем “либеральным ценностям”. Под запретом оказались те, кто в Прибалтике и на Украине является носителем ненавистных либералам ценностей советских. Зато эсэсовцы и бандеровцы, ни от кого не таясь, зигуют и регулярно маршируют по украинским, латвийским и эстонским городам и весям. А респектабельная “старая” Европа на это спокойно смотрит и никак украинских и прибалтийских неофитов “европейских ценностей” не одёргивает.

Хотя можно представить, что было бы, если бы фашистов запретили, скажем, году в 1932. Тогда на выборах в Рейхстаг “враги свободы”, то есть компартия и НСДАП с союзниками – Католической партией центра, Немецкой национальной народной партией и более мелкими региональными правыми партиями, получили вместе более 80; голосов избирателей.

Вот был бы казус, если в раже борьбы за либеральную демократию 4/5 немецкого народа запретили бы голосовать! Хотя свободолюбцы запросто могли бы и не заметить всей комичности этой ситуации.


                О сочувствии лузерам истории

Ну и на посошок несколько слов по поводу постскриптумных пожеланий, советов и сочувствий мне от моего оппонента.

Весьма свежо и оригинально звучит его хлёсткий тезис об изоляционизме и фашизме, как «лузерах истории», особенно в контексте победы в самой свободной стране мира крайне правого изоляциониста, чей успех чрезвычайно усилил и в Америке и в Европе ультраправые, ксенофобские и неофашистские настроения. Трамп въехал в Белый Дом на обещаниях отгородить «сияющий Град на холме» от жаждущих попасть в него Большой Стеной. Впрочем, Трамп здесь никакой Америки не открыл: строительство стены на границе с Мексикой ведётся с 1993 года. Но и без всякой стены каждый год здесь гибли и гибнут сотни “мокрых спин” – так в Америке называют мексиканских нелегалов, расстреливаемых крутыми техасскими рейнджерами при попытке переплыть Рио-Гранде.

И вот, в это время победного шествия по планете торговых войн, протекционизма, изоляционизма и ксенофобии, нам советуют «пошире открыться миру», желающему нам, понятное дело, только добра и процветания. Это всё равно, что боксёру на ринге посоветовать “открыться” – тут ему немедленно в жбан и прилетит. Теряюсь в догадках, кому после этого больше сочувствовать придётся – боксёру или доброхоту-советчику.

Пожелание заблокироваться, забаррикадироваться и от всех отключиться звучит не просто странно, оно свидетельствует о глубоком непонимании самых сущностных вещей. И я вынужден ещё раз сделать акцент на том, о чём уже вёл речь выше. В традиционном обществе или в обществе коммунистическом межличностные связи имеют фундаментальное значение, может быть ещё большее, чем личность, как таковая. Личность сама по себе – это почти пустое место: «голос единицы тоньше писка». Это пустое место наполняется только в процессе постоянных и разнообразных межчеловеческих контактов: «общественное животное» существует только в обществе. И тут мне зачем-то советуют разорвать это самое ценное, что только может быть, что и делает меня человеком. Курьёз, да и только!

Если этот совет означает следование в потреблении и поведении каким-то определённым канонам, то, пропуская ироническую шпильку «питаться только определенным списком блюд», утвержденным администрацией воображаемого «санатория 1950-х годов», я могу задать вопрос моему оппоненту: а что в либеральных странах никаких канонов и законов нет, каждый живёт, с какой ноги с утра встанет? Там же, если верить нашим либералам, «диктатура закона», а, следовательно, если законом заблокируют интернет или запретят выезд за границу, законопослушный либеральный гражданин обязан этот закон исполнять, разве не так?

Не менее курьёзно звучит совет «никогда не выезжать за границу». Даже гастарбайтеры из Северной Кореи сегодня в Европе – не редкость. О заполонивших весь мир китайских туристах упоминать вообще излишне. А ведь в Китае диктатура одной партии. Как же это ихние кровавые коммуняки допускают такую оплошность?! Ведь измученные тоталитаризмом китайцы могут соблазниться западными либеральными свободами и возжелать завести такие же и у себя в Поднебесной. Да вот что-то пока не соблазняются, наоборот – гордо несут по всему миру свои “китайские ценности”, а к «западным белым дьяволам» относятся со сдержанным чувством превосходства.

Мой оппонент каким-то странным образом противопоставляет либерализм и тоталитаризм, как будто это антиподы и антагонисты: либерализм, мол, окончательно победил, тоталитаризм остался в лузерах истории. Ну и история вроде как подошла к концу: полное торжество единственно верной и правильной либеральной идеологии, все пляшут и поют. И одновременно выходит, что поверженный змий тоталитаризма и коммунизм это как бы одно и то же. Заодно они оба ещё и виноваты в развязывании второй мировой войны – здесь Европарламент рукоплещет Кириллу Озимко особенно энергично.

Под “тоталитаризмом” обычно понимают политический режим, добивающийся наиболее полного контроля государства над всеми аспектами общественной и частной жизни. Посмотрите труды и речи советских деятелей – там вы не найдёте никакой апологии всемогущего и вездесущего государства, контролирующего каждый чих гражданина. Когда в 1917 году Ленин провозгласил свои «Апрельские тезисы», единственной политической силой, которая пришла от них в полный восторг, были анархисты. Собственно, власть советов и означала, что каждая деревня теперь будет управляться сама собой. В борьбе с интервентами и их белогвардейской прислугой союзниками большевиков опять-таки были анархисты и левые эсеры – ни тех, ни других апологетами излишней роли государства никак не назовёшь.

Другое дело, что оказавшись в кольце врагов, разорённому гражданской войной советскому государству приходилось сосредотачиваться, мобилизироваться, напрягать все силы, сжиматься в единый кулак и в этой ситуации оно не могло не приобрести некоторые, скажем так, квазитоталитарные черты. Самым очевидным примером организации с заметными элементами тоталитаризма является регулярная армия, а советское общество долгое время было вынуждено оставаться гипертрофированно военизированным.

Если опять-таки не размениваться на мелочи, а обращаться к сущностным вещам, то разница между либеральным индивидуализмом и советским коллективизмом не столько в степени их тоталитарности, сколько в главном организующем принципе: у одних «каждый сам за себя», а у других «один за всех и все за одного».

Советское общество было нацелено, прежде всего, на то, чтобы дать всем своим членам равные возможности развития и творческого труда. В эти возможности входило и равенство доступа к средствам производства, медицине, спорту, образованию, искусству. Ну и к информации, разумеется. А уж как каждый конкретный человек эти возможности использовал, это зависело только от его личных усилий. Понятно, что советская реальность часто могла не соответствовать этому идеалу, но ориентир был задан именно такой. Этот идеальный ориентир предполагал, по сути, только один ограничитель личной свободы: чтобы индивидуальное творчество не оказалось во вред обществу – вот и весь страшный советский “тоталитаризм”.

Естественно, что в числе прочих возможностей личного развития доступ к информации играл не последнее место. В советском обществе господствовал настоящий культ знания и науки. Поэтому, если в представлении моего оппонента советский «антилиберальный мирок» ассоциируется с отказом от знания и обскурантизмом, то ему можно лишь посочувствовать: присутствие такой искажённой картины нашего недавнего прошлого в сознании значительной части современной молодёжи заслуживает глубокого сожаления.

Обскурантизм заявил себя в полную силу с началом либеральных реформ в России. Достаточно вспомнить, как с российского телевидения правдами и неправдами “ушли” замечательного учёного, ведущего известной научно-популярной телепрогаммы «Очевидное – невероятное» Сергея Капицу. Просветительские передачи пришлись новым либеральным хозяевам ТВ не ко двору. Два “маститых телеакадемика”, Эрнст и Познер, требовали, чтобы Капица больше внимания уделял более животрепещущим темам: летающим тарелкам, экстрасенсам, магам, гадалкам и астрологам. Вот к такой ценной информации стремились обеспечить доступ «освобождённым от гнёта советского тоталитаризма» гражданам хозяева либерального дискурса.

Концепция “тоталитарного государства” (stato totalitario) появилась в начале 1920-х годов для характеристики отнюдь не СССР, а фашистского режима в Италии. Бенито Муссолини принадлежит знаменитый афоризм: «всё в государстве, ничего против государства и ничего вне государства!» Повторю, что ничего подобного большевистские деятели никогда не писали и не говорили.

Признаки тоталитаризма стали весьма заметны на Западе довольно быстро после победы либерально-буржуазных революций. Если понимать под этим максимальную степень контроля, то именно так была устроена жизнь с XVII по середину XX века в английских и голландских работных домах, впрочем, если это можно назвать жизнью. Внутренний порядок работных домов мало чем отличался от тюрем: в них существовал жёсткий режим, подъём, уход на работу по расписанию, палочная дисциплина, за любой проступок грозило наказание поркой, карцером и голодом, семьи разделялись, матерям не позволено было видеть детей, братьям и сёстрам запрещалось общаться
Ещё более интересную жизнь сердобольные либералы типа Джона Локка организовали чёрным рабам на своих американских плантациях. И ведь, в отличие от СССР, находившегося в кольце врагов, у англосаксов не было никакой военно-мобилизационной необходимости вводить у себя такие “очаги тоталитаризма”, как чёрное плантационное рабство и работные дома для “белых негров”: в то время в мире просто не существовало силы, способной представлять сколько-нибудь серьёзную угрозу для Британии и США.

Много интересных и поучительных казусов демонстрирует нам и сегодняшний “свободный мир”. Во многих западных странах только лишь за выражение сомнения в истинности официальной версии истории Холокоста и других нацистских преступлений усомнившемуся грозит тюремный срок. Казалось бы, дискутируйте со сторонниками таких взглядов, бейте их исторической фактурой. «Нет, тюрьма сажай!» – говорят либеральные борцы за свободу слова.

А вот белорусская “последняя диктатура Европы” за ревизионистские взгляды, как впрочем, и за любые другие взгляды никого не наказывает. Иной раз послушаешь, какую пургу несут некоторые ностальгирующие по «нацыянальным адраджэньню ў гэнэралькамісарыяце Вайсрутэнія», и грешным делом подумаешь: «а может зря их не сажают?» Но с другой стороны испытываешь гордость, что живёшь в свободной стране: у нас за “мыслепреступления” не карают. Не то, что в какой-нибудь Европе.

Российский лётчик Константин Ярошенко, захваченный американцами на территории очень независимого государства, в самом названии которого отражена преданность идеалам свободы – Либерия – отправлен на 20 лет топтать американскую зону. Ярошенко жаловался российскому послу в США на пытки, избиения, неоказание медицинской помощи. За годы, проведённые в комфортабельной американской тюрьме, он полностью лишился зубов – то ли от отсутствия в тамошней цитадели правосудия такой излишней роскоши, как услуги дантиста, то ли ему там их просто выбили. Заинтересовался ли этим кто-нибудь из наших либеральных правозащитников? Нет, они переживали, какие тоталитарные в России штрафы для иностранных агентов.

Кстати, о птичках. То бишь об этих пресловутых агентах. Только за то, что Маша Бутина в США имела неосторожность пообщаться с некоторыми американскими политиками, не зарегистрировавшись предварительно в качестве «иностранного агента», она уехала на зону на полтора года. Не оштрафована, как это практикуется в России, а посажена в тюрьму, где её кормили просроченными продуктами. В американский суд 19-летняя девушка была доставлена в ножных кандалах. Они так натёрли ей ноги, что из под кандалов текла кровь. На просьбу Маши дать ей платок или какую-нибудь тряпку, чтобы вытереть кровь, самый гуманный в мире суд ответил отказом!

Вот такая дичь творится в ХХI веке в стране, мнящей себя светочем демократии и образцом для всего мира! У нас даже во времена сталинизма никто не додумался “врагов народа” привозить в суд в кандалах. А в свободной Америке это норма жизни.

Так что не там вы, господа либералы, тоталитаризм ищете. Поищите у себя под одеялом.


--------------------------------------------------------

Первая публикация: https://imhoclub.by/ru/material/doroga_k_svobode_-_2