4 В неглубоком прошлом Гл. 1 Встреча спустя...

Встреча спустя столетия

Семья профессора из Императорского Московского Технического Училища уже много лет подряд снимала летом дачу очень далеко от Москвы, в Малаховке. За многие годы и старшие члены семьи и их единственный сын Дима обзавелись приятелями и близкими друзьями, с которыми, правда, общались только летом. Как ни крепка была дружба, общаться с этими близкими людьми в суетливой Москве в нелетнее время не получалось.

Когда поезд подходил к станции, Дима прилип к окну, в надежде, что в этот раз их встретят на автомобиле – на автомобиле покататься в этой жизни ему ещё ни разу не доводилось. А в прошлой жизни, которую Дима помнил до мельчайших подробностей, – тем более, тогда и автомобилей ещё не было. К разочарованию Димы, также, как и в прошлом году, на станции их ждала подвода. Заметив разочарование сына, профессор терпеливо, как ребёнку, и подробно, как взрослому, объяснил, что пока что автомобили не обладают необходимыми грузоподъёмностью и проходимостью, и лошадиная тяга надёжнее и эффективнее. Но это - вопрос времени. Профессору нравилось вести с сыном подобные беседы, и временами ему казалось, что Дима понимает и схватывает знания не по возрасту глубоко.

По прибытии на дачу Диму отпустили прогуляться проверить кто из приятелей уже прибыл в поселок провести здесь лето. Строго наказали вернуться к ужину, когда непременно зайдёт кто-нибудь из ранее прибывших соседей поделиться местными новостями.

Повстречал он сына местного печника Тереху. Этот смышлёный, но не слишком развитый мальчуган обожал Диму и готов был часами вести с ним беседы, впитывая и прочно запоминая все новые и новые знания.

Конечно, Дима заглянул узнать, приехала ли уже Катя. Катю он приметил давно, ещё в раннем детстве. Он был потрясён, увидев среди обычных белобрысых мальчишек и девчонок совсем крохотную смуглолицую девчушку, похожую на цыганочку. Сразу нахлынули воспоминания, перед глазами встала высокая стройная индианка, которая, стремясь пройти ближе к помосту, решительно расшвыривала бездушных зевак, собравшихся поглазеть на казнь. Дима постоянно пытался вспомнить, как же её звали. Но, к стыду своему, вспомнить не мог. Другой вопрос, который не давал ему покою – она это была или не она.

Постепенно Дима окончательно вбил себе в голову, что обещанная встреча состоялась, вернее – вот-вот состоится. Поговорить с Катей никак не получалось – она всегда находилась в сопровождении нескольких нянечек. Катя внешне слишком отличалась от четырёх своих старших братьев. Не удивительно, что ходили сплетни о том, что мать её нагуляла дочку где-то на стороне. Сплетни доходили и до детей, и отношение к Кате было презрительно-пренебрежительным. На неё просто не обращали внимания.

Пока Катя была совсем маленькой, такое отношение других детей нисколько её не волновало и не задевало. Впоследствии, слегка повзрослев, она стала ощущать отчуждение и неприятие, когда, изредка, ей удавалось общаться с другими детьми. Конечно же, первое время общение всегда проходило под присмотром нянечек и воспитателей. Она обратила внимание на Диму – единственного из сверстников, кто проявлял к ней интерес и дружелюбное внимание.

Так возникла между ними дружеская привязанность. Хотя Дима не принадлежал к дворянскому сословию, статус профессорского сына обеспечивал ему беспрепятственный доступ в Катин дом. Впрочем, других желающих и не было.
Несмотря на частые встречи, иногда даже, учитывая доверие, которым пользовался Дима, - наедине, выяснить самое главное, что интересовало Диму, никак не получалось, и Катя в его глазах все более и более окутывалась ореолом таинственности. Иногда Дима думал о том, что он до сих пор не заслуживает её расположения, и потому Катя не раскрывается ему. Когда Дима делал намёки на их давнее общее прошлое, Катя каждый раз уходила от разговора, делая вид, что не понимает, о чем идёт речь.

В этот раз Диму приняли, как всегда, радушно. Пригласили за стол. Он помнил о предстоящем домашнем ужине, и мучительно старался соблюсти равновесие – и в гостях поесть, чтобы не обидеть хлебосольных хозяев, и сохранить способность хоть что-нибудь съесть дома за ужином…

Неожиданно, улучив момент, когда гувернантка отвернулась, потянувшись за каким-то блюдом, Катя шепнула:

- Дима, научите меня делать бомбы…

- Зачем это Вам? - спросил Дима. Вообще-то со сверстниками, да и с более старшими детьми, в том числе – с Катиными братьями, он был на «ты», но по поводу Кати нянечки и гувернантки объяснили ему, что к благородной девице на «ты» обращаться неприлично. И Дима согласился с этими доводами, хотя отлично знал, что Катя принадлежит к тому же мещанскому сословию, что и он сам.

- Тс! Как Вы не понимаете? Потом разъясню...

«Может, она все-таки доверяет мне, помня о нашей прежней встрече. Но зачем, на самом деле, ей это?».

Когда Дима вернулся к ужину, гостей ещё не было, и родители продолжали пристраивать и раскладывать привезённые вещи. Пользуясь случаем, Дима заглянул в папин кабинет, где уже были расставлены привезённые из Москвы книги. Как и предполагал Дима, на одной из полок, в потайном месте, стояли труды Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Дима и папа-профессор изучали эти труды одновременно, оба – тайком, не признаваясь друг другу.

Наконец, появился первый гость – Степан Савельевич, принесший свежие деревенские продукты – бывший адвокат давно отошёл от дел и круглый год проживал на даче, занимаясь хозяйством и делясь со всеми соседями плодами своих трудов. Не за деньги, и не в обмен на что-нибудь, а единственно ради похвалы. Выслушав, благосклонно и с видимым удовольствием, ожидаемую, и, во многом – вполне заслуженную порцию восторгов, Степан Савельевич принялся рассказывать о последних местных новостях.

Один из соседей, Никанор Терентьевич, также теперь обосновался на даче. Но самая важная новость заключалась в том, что его сын Серёжа, который давным-давно уехал учиться в Санкт-Петербург, окончил учёбу и поступил на службу…

Тут Степан Савельевич сделал паузу, наслаждаясь заранее тем эффектом, который должно будет произвести его известие:

- В охранное отделение. И, судя по некоторым, весьма достоверным слухам, заниматься он будет политическим сыском. То есть, собирается выслеживать и ловить разных социалистов, эсеров и прочих бомбометателей.

- Насчёт эсеров соглашусь, а вот обычные социалисты в метании бомб до сих пор не замечены.

- Знаете ли, уважаемый Андрей Дмитриевич, это до поры до времени. Ежели энтузиасты, типа нашей новоиспеченной царской ищейки, Сергея Никаноровича, будут не в меру истово выполнять свои обязанности, то и другие социалисты, к примеру – социал-демократы, возьмутся за оружие. А ведь какой талантливый молодой человек. Я с ним имел несколько бесед, и смею Вас заверить – если бы не выбор им столь странного поприща, мы вскоре увидели бы блестящего адвоката. Кстати, вчера он прибыл навестить отца.

- Я ни разу не имел чести или, напротив, бесчестья беседовать с этим молодым человеком – слишком различаются наши интересы. Да и навещал он своего родителя крайне редко. Кроме того, я всегда полагал, что для московского жителя отправиться на учёбу в Петербург – решение, заслуживающее порицания. Настоящая Россия здесь. А теперь, в свете сказанного Вами, общение с Сергеем Никаноровичем чревато для меня неприятными последствиями. Если мои студенты прознают про такое общение, меня будут принимать за шпика и доносителя.

…

К удивлению Димы, прибежавший следующим утром Тереха сообщил ему, что скубент очень просил заглянуть к нему. Дима попытался выяснить, о каком студенте идёт речь. Когда, наконец, понял, что его приглашает Серёжа – Сергей Никанорович, которого он видел-то только раза два, и то – издали, Дима пришёл в недоумение, и даже слегка испугался: «а вдруг он заставит меня писать доносы? Но, вроде бы, такого права у него нет…».

Увидев Сергея Никаноровича вблизи, Дима вспомнил, как Лермонтов описывал своего героя Печорина: «темные брови и светлые волосы – признак породы». Среднего роста, подтянутый…

Сергей Никанорович стоял у калитки с длинной папироской в зубах. Дима, все ещё недоумевая по поводу цели своего визита, остановился в нерешительности.

- Hi, Jack – поприветствовал Диму Сергей, затем улыбнулся, и, перейдя на русский язык, продолжил: - ты в своем смущении похож на крепостного мальчика, явившегося на конюшню за поркой.

- Ну, допустим, я Джек Бодингтон, а Вы кто? Джим? – Дима не стал развивать шутливую тему про порку.

- Вовсе даже не Джим. Но ты меня должен помнить, ведь ты даже кое-какие виды на меня имел.

Дима понял намек:

- Так Вы… - он замялся, лихорадочно вспоминая имя той индианки: «что ж я так и не вспомнил её имя. Неужели нельзя было как-нибудь уединиться, успокоиться, вспомнить все подробности, и, быть может, имя-то как-нибудь, само собой, и всплыло бы».

- Дима-Джек, зря ты тратишь силы, пытаясь вспомнить то, чего ты не знал, и чего в действительности не существовало. Чтобы проще идентифицировать меня того, то есть, ту, в том воплощении – звали меня Луиза, но это имя у меня появилось позже. А когда мы с тобой общались, имени у меня просто-напросто не было. Да ладно, что ж это я держу тебя у входа. Пошли в сад, выпьем чаю, вспомним прошлое, подумаем о будущем. А то складывается совершенно неестественная ситуация. Вроде бы я должен выслеживать злоумышленников, а, в действительности, следят за мной…

Дима осторожно оглянулся и заметил несколько пар детских глазенок, напряжённо следящих за ними.

- Вижу, что наблюдательность и проницательность у Вас профессиональные. Но отчего же…

- Понял, что ты имеешь в виду. Догадываюсь, более того, твердо убежден в том, что во всей округе моя новая служба – главная тема всех интеллигентских обсуждений. Вот скажи мне, знаком ли ты с историей так называемой «Великой» Французской революции?

- Достаточно подробно. Я изучил множество источников…

- А мне довелось быть очевидцем тех событий. К счастью, не участником…

- Не понял, - недоуменно пробормотал Дима.

- Позвольте представиться: графиня Камилла ДеЛаПорт. Но я не о том. Я о так называемом третьем сословии. Точнее и понятнее было бы говорить о третьем народе. Но, для того, чтобы возник третий народ, необходимо наличие первых двух. А различающимися народами их делает культурная пропасть. Нередко они и разговаривают на разных языках.

В те периоды, когда начинается бурное развитие народного хозяйства, прежде всего – промышленности, требуется множество работников высшей квалификации. Первый народ, аристократия, слишком малочисленен, и не может обеспечить необходимое количество работников. А второй народ слишком темен и не готов к высокопрофессиональный деятельности. Но профессионалы нужны, и вырастают они из второго, низшего, многочисленного народа, получив минимально необходимое образование. Вот они-то и образуют новый, третий народ. Представители этого третьего народа презирают ту убогую среду, из которой они вырвались, и не готовы влиться в высшие слои общества. Они успешны и деятельны, не имеют крепких корней, не держатся за традиционный уклад. И готовы к любым, самым безумным и неразумным переменам. А в Российском государстве в настоящее время существует, кроме упомянутого третьего, и ещё один, четвёртый народ.

- Кажется, я понял про четвёртый народ.

- Ну и замечательно. Надеюсь, ты не зачисляешь меня в антисемиты. Надо просто видеть объективную картину. И, следует рассмотреть другие, экономические аспекты. Очевидно, быстрое развитие промышленности приводит к неравномерному росту доходов у населения, а от этого возникает самая банальная зависть к более шустрому и удачливому соседу. Есть и ещё один аспект, который не всем, к сожалению, понятен. Ты наверняка изучил все работы Маркса?

Дима замялся, не решаясь ответить. Заметив такое смущение, Сергей Никанорович рассмеялся:

- Можешь не отказываться, я многое знаю, почти все. Можешь и не сознаваться, если не хочешь – это ни на что не повлияет. Так вот, судя по Марксу, российские промышленники должны выжимать из наемных работников последние соки. Они-то были бы рады так поступать, но отчего-то выходит, что российский рабочий – самый высокооплачиваемый рабочий в мире. А причина этому – ненавистный кровавый царский режим, который вы так стремитесь сокрушить.

- Я не стремлюсь…

- Я знаю. В крайнем случае, я мог бы обратиться за сведениями о твоих устремлениях к Учителю. Но, кроме исключительных случаев, у меня нет необходимости обращаться к Учителю за помощью. Так вот, промышленники, которых ограничивают в возможности обирать своих наемных работников, не меньше вас, интеллигентов, мечтают о свержении царизма. А рабочим всякие горе-мыслители забивают голову сказочками про прибавочную стоимость, будто бы эти самые промышленники, с ведома царя, слишком много отбирают у них этой так называемой «прибавочной стоимости».

- А если не отбирать прибавочную стоимость, откуда возьмутся деньги на расширение производства и на технологическое развитие?

- Это ты верно заметил. Вижу, ты даром время не терял, и много чего изучил, полагаю, не одного только Маркса… Настанет срок, и возникнет ещё одна проблема. Пока это не про нас, не про Россию. С расширением производства наступит такой момент, когда у людей не будет хватать денег на приобретение произведённых промышленностью товаров. Осталось подождать лет двадцать-тридцать, и наиболее промышленно развитые страны столкнутся с таким вызовом. Вот тогда последователи Маркса поднимут голову – скажут: пора все отбирать, обобщать и делить…

- Вы столь ясно видите состояние дел и в стране и в мире. Отчего Вы не воплотились в государя-императора, какого-нибудь короля, или хотя бы президента Североамериканских Соединенных Штатов?

- Пути господни неисповедимы. Вот, например, ты так ждал нашей новой встречи, а она, по божьему замыслу, случилась не совсем такой, как ожидалась. Скажу сразу, я не практикую однополую любовь. Так что придется подождать наших следующих воплощений.

Надеюсь, я достаточно убедительно изложил те причины, по которым я сделал свой выбор в этой жизни. Пошли, я провожу тебя. Очевидно, выбираться тебе придётся огородами, чтобы не компрометировать себя общением со мной. Я пробуду здесь недолго, папа настаивает на том, чтобы я больше здесь никогда не появлялся, его я также компрометирую. Так что, приезжай ко мне в Петербург.

- С превеликим удовольствием. Но, Сергей Никанорович, Вы понимаете, что в силу своего возраста я не могу принимать самостоятельных решений. А мой папа Петербург недолюбливает. Он ни разу и не возил меня туда. К тому же, Вы понимаете, что ваше приглашение для него…

- Ладно уж, Дима, я отлично все понимаю. Не понимаю только одного: отчего ты смущаешься сказать, что я в его глазах – царская ищейка, сатрап кровавого режима, и все такое прочее, и при встрече он мне руки не подаст. Я откровенен с тобой, и имею право на взаимную откровенность.

…

Дима выбрался от Сергея Никаноровича, кажется, незамеченным. Побродил по поселку, надеясь повстречать где-нибудь приятелей, но так никого и не повстречал. Думал зайти к Кате, но чувствовал, что пока не готов к этому. Катя оказалась всего лишь Катей, и Дима опасался, что никогда больше не сможет воспринимать ее по-прежнему. А ее чуткая, ранимая душа непременно почувствует перемену…

Вернулся в дом, с намерением забраться в папин кабинет и заняться чтением. Но кабинет был уже занят папой. Так остаток вечера и прошел в тоске и одиночестве.
Тяжело переносить боль разочарования, но ещё тяжелее причинять боль человеку, который тебе безгранично доверяет. Быть может, доверяет больше, чем самому себе. И который так к тебе привязан.

Дима все же решился наутро зайти к Кате. С трудом дождавшись самого раннего времени, которое соответствовало бы уже приличиям, он собрался идти.

- Дима, ты куда? – спросила мама. - Все твои приятели ещё спят, они до поздней ночи носились возле нашего дома.

«А меня отчего-то не позвали», - с недоумением подумал Дима, не понимая до сих пор, в чем может быть причина.

- Я к Виноградовым.

- К своей Катерине? Иди, конечно, только не злоупотребляй гостеприимством. Ты уже достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, какие титанические усилия они прилагают, чтобы имитировать аристократический салон. Это я не из ехидства говорю, а единственно – от сочувствия. Сама такая… Да, кстати, на улице ещё свежо, сюртучок накинь. Если днём станет жарко, занесешь.

Подходя к Катиному дому, Дима волновался, совершенно не представляя себе, какой он увидит её с новой своей точки зрения, как состоится их разговор, и как сложатся их дальнейшие отношения.

Катя, как всегда, вышла навстречу в сопровождении гувернантки. Дима всмотрелся внимательно. Завеса тайны спала, и он увидел, что не настолько уж Катя ныне похожа на цыганку-индианку. Да, кожа смуглая, волосы иссиня-черные, но черты лица, скорее, стандартные европейские. В её взгляде, в выражении лица, чувствовались какие-то неприязнь и раздражение.

«Что случилось? Может быть, я не вовремя, и разбудил её? Или она себя плохо чувствует? Или поняла по моему виду и поведению, что что-то изменилось в моем отношении к ней? Ведь она всегда все настолько тонко чувствует…» - терялся в догадках Дима.

Неожиданно Катя резко обернулась к гувернантке и со злостью сказала ей:

- Что Вы за мной следите? Постойте в стороне, у меня конфиденциальный разговор!

- Прошу прощения, Екатерина. Быть может, я пришёл к Вам не вовремя?

- Да вовремя, вовремя. Единственное – надо было заблаговременно известить меня о вашем визите. Я бы успела взять у брата Василия пистолет, и пристрелила бы Вас как собаку. Собаке – собачья смерть!

Вот уж такого развития разговора Дима никак не ожидал:

- Да что случилось-то?

- Вам ещё хватает наглости и цинизма задавать такие вопросы? О, господи! Как я была слепа, открывшись Вам! Но знайте: я взойду на эшафот, не выдав ни одного своего сообщника!

- О чем Вы? Кто же в наш просвещенный век будет вешать детей? Времена Ивана Грозного давным-давно миновали…

- Насквозь прогнившее самодержавие.

- Да Вы хоть один пример за последние годы можете привести?

- Тогда я взойду на эшафот, как только достигну совершеннолетия!

Дима долго не мог сообразить, что имеет в виду Катя. Наконец, до него дошло: «Да она ведь думает, что я вчера ходил к Сергею Никаноровичу для того, чтобы написать донесение о том, что она собирается делать бомбу. Да мне это и в голову не могло прийти. Я сам с таким трудом пришёл к выводу об её выдумке. Бедная, несчастная, глупенькая девчонка…». Захотелось объяснить ей все, развеять сомнения и страхи, успокоить. Для него она стала уже другой, обычной Катей, и он начинал к этой новой Кате испытывать жалость и сочувствие. Это могло бы стать новой основой их дружбы. Но Дима понял, что сейчас, именно в этот раз, ему лучше уйти.

Далеко он не ушёл. Навстречу ему попались местные приятели. Но встретили его отчего-то неприветливо.

- Отчего ты сюртук надел?

- А где же ему носить свои донесения? Конечно, во внутреннем кармане! Не в руках же – так и помяться могут.

- Покажи свое автоматическое перо…

- Какое перо? – спросил один из приятелей.

- А то ты не знаешь. У них паркеровские перья с баллонами, они только такими и пишут свои донесения. Не гусиными же перьями писать!

- А я думал, у них металлические с чернильницами…

- Как бы не так! Много ты напишешь простым пером?

- Димка, ты дай почитать свои донесения! Ужас как интересно.

- Вы что, парни, белены объелись? Нет у меня никаких донесений.

- Так мы тебе и поверили! Хоть автоматическое перо показал бы.

- Да нет у меня ничего этого!

Домой Дима вернулся в синяках, с разбитым носом и в порванном сюртуке. Жаловаться и указывать на обидчиков, естественно, он не стал. После первичной обработки Дима отправился в свою спальню приходить в себя после полученных увечий, а мама отправилась зашивать сюртук.

Дима услышал голоса в коридоре. Поначалу ему казалось, что это кто-то из взрослых заглянул к родителям. Но когда он несколько раз услышал, как упоминается его имя, заинтересовался и насторожился – тем более, что разговор оказался довольно продолжительным. «А вдруг врача позвали?» - испугался Дима. Но это оказался не врач, а Сергей Никанорович.  Войдя, Сергей Никанорович заговорщицки подмигнул, доставая из-за пазухи несколько плиток шоколада:

- Это компенсация причинённого ущерба. Я, как-никак, виновник.

- Мне не разрешают столько шоколада. Мама отберет.

- Не посмеет. Я теперь - первый друг семьи. И с твоей поездкой в Питер вопрос решен.

Очевидно, Сергей Никанорович ожидал от Димы удивления и восхищения своими способностями. Не дождавшись, он пояснил:

- Я умею убеждать кого угодно и в чем угодно. Так что, жди приглашения. Когда я буду готов принять тебя у себя, я извещу твоих родителей телеграммой.

...

В Петербург Дима приехал со слугой Тимофеем - папа с мамой были слишком заняты и не могли отлучиться из Москвы. Дима догадывался, что Сергей Никанорович выписал его не просто так, но причины угадать никак не мог, и целыми днями, сопровождаемый Тимофеем, изучал музеи и прочие достопримечательности Петербурга и окрестностей. Наконец, настал день, когда Сергей Никанорович не пошёл на службу, и попросил Диму никуда в этот день не отлучаться.

Раздался звонок в дверь, Тимофей вышел к двери и вскоре привел в залу двух, надо понимать, женщин, закутанных в плащи, с лицами, полностью закрытыми опущенными аж до подбородка капюшонами. Одна из женщин была совсем маленького роста. О чем-то старом, давно прошедшем, напомнил Диме этот загадочный визит. Он вспомнил события давно прошедших лет, и случившиеся в совершенно другом месте.

- Приветствую вас, сударыни, - сказал, с уважением поклонившись, Сергей Никанорович, и продолжил - Ядвига! Я попрошу Вас пройти с Тимофеем на кухню, и, наслаждаясь чаепитием в обществе приятного во всех отношениях молодого человека, дождаться окончания нашей беседы. Что касается нашей уважаемой графини - я даю слово офицера, что ничего дурного с ней не случится...

Неожиданно более мелкая из вошедших женщин, откинув капюшон, вскричала в ужасе:

- Офицер! Матка боска! Куда ты меня привела?! Предательница!!! Это никакой не врач!

Оказалось, что более мелкая из женщин, на самом деле, - девочка-подросток. Сергей Никанорович, дав Тимофею знак, чтобы тот быстрее, и без лишних церемоний, тащил Ядвигу на кухню, обратился к девочке, в испуге забившейся в угол:

- Графиня! Вам в действительности нечего опасаться - он подошел к окну и растворил окно: - Вы можете удостовериться: окно выходит на людную улицу. На углу дома стоит городовой... Достаточно одного вашего крика, и помощь явится незамедлительно. И, несмотря на то, что я действительно офицер, и не просто офицер, а жандармский офицер, пощады мне не будет.

- Жандарм! - прошептала девочка, совсем уже от страха слившись со стеной, к которой она прижалась, - Какой ужас! Я пригрела змею на своей груди. Сколько раз я помогала ей, сколько раз я покрывала ее нечистоплотные похождения! И вот, в качестве благодарности - подлое предательство. Привести меня в жандармские застенки. Быдло есть быдло...

- За сколько ты продала меня, бессовестная тварь?! - крикнула девочка вдогонку Ядвиге, и, обращаясь уже к Сергею Никаноровичу, внешне - спокойно и твердо, но еле скрывая при этом дрожь в голосе, сказала:- я ничего Вам не скажу.

- Сударыня! Я уверен в том, что Вы ни в чем не признались бы мне, даже если было бы в чем признаваться. Но дело в том, что признаваться Вам не в чем. Я доподлинно знаю, что ни к вашему достопочтенному родителю, ни, тем более, к Вам персонально, никаких претензий нет. А за мысли в Российской Империи пока что не наказывают. Единственное, что движет мною, - это непреодолимое желание помочь Вам в решении ваших проблем...

- У меня нет никаких проблем...

- А сны? Ведь именно из-за этой проблемы Вы прибыли в столь ненавистный Вам Петербург.

- Не понимаю, о чем Вы. Какие сны? - но видно было, что, в действительности, она все понимает.

- Для того, чтобы Вы испытывали ко мне больше доверия, скажите мне, присутствует ли в ваших снах некая женщина?

- Ну да, - нехотя призналась девочка, уже несколько успокоившаяся и присмиревшая.

Сергей Никанорович взял с полки крохотный портрет. Дима, со все возрастающим интересом вслушивавшийся в разговор, взглянул на миниатюрный портрет, пристально всмотрелся - это было изображение Мэри.

- Это та самая женщина?

- Да...

Дима все понял. Девочка, кажется, впервые обратила внимание на его присутствие. И почувствовала к нему какую-то непонятную тягу. «Не может этого быть. Это же русский, хотя и не жандарм. Но то, что он не жандарм - это же временно, всего лишь в силу его возраста...». Она пришла в смятение от столь противоречивых чувств...

Сергей Никанорович понял, что юная графиня вконец растерялась.

- Теперь Вы убедились, что я знаю гораздо более того, что Вы могли предполагать. И опасности никакой для Вас не представляю.

- Да, - нехотя согласилась девочка, - но...

Она замолчала надолго, очевидно, не решаясь в чем-то признаться. Затем, все же, решилась:

- Я знаю причину. Но не всю. Я боюсь...

- Вот оно как... То есть, Вы хотите сказать, что знаете о том, что мучающие Вас по ночам приступы удушья с некоторыми неприятными последствиями - это воспоминания из вашей прежней жизни.

- Да, - опустив глаза, еле слышно произнесла девочка.

- Откуда же Вам это стало известно?

- Я... Я ходила к колдунье. Меня водила к ней Ядвига. Умоляю Вас, мой отец не должен ничего знать.

- Если ваш отец когда-либо узнает о вашей тайне, то не от меня. Но, если Вам известна причина, что же Вас смущает?

Девочка вновь надолго замолкла.

- Признайтесь, что Вас смущает. Поверьте, мы оба искренне желаем Вам помочь.

Девочка никак не решалась продолжить разговор. Наконец, собравшись с силами, сказала:

- Колдунья предложила мне восстановить память о прежней жизни. Но я отказалась. Я испугалась... Мне так хотелось бы быть уверенной в том, что в прежней жизни я погибла в борьбе за освобождение Польши. И я не решилась узнать правду - а вдруг это не так. Вдруг окажется, что я была банальной преступницей, убийцей или воровкой. Или, того хуже, - предательницей.

- Должен Вас и разочаровать, и успокоить. Не первое и не второе. Но поступок ваш был действительно благородным и, что не менее важно, - совершенно бескорыстным. Вы остановили жестокого бездушного человека, причинявшего неисчислимые страдания всем, с кем он только ни сталкивался. И спасли от наказания несчастную женщину. Кроме того, надо полагать, Вы и ваш сообщник сохранили жизнь и благополучие сына той женщины. А этот милый мальчуган, который здесь присутствует, - он, как раз, и был вашим соучастником...

- Джим! - воскликнул Дима. Он кинулся обнимать и тискать друга, но вовремя сдержался - прикасаться к малознакомой девочке, к тому же - благородного происхождения, стало бы верхом непристойности.

- Я ничего не помню, - смущенно сказала девочка.

- Зато я все помню, Джим. И обо всем расскажу тебе, то есть, Вам, графиня.

- Меня зовут Полина.

- А я теперь - Дима.

- Ну, если уж все присутствующие принялись друг другу представляться, то я - Серёжа. Можете звать меня отныне по-простому: Доктор Серёжа. Надеюсь, Вы, графиня Полина, остались довольны моим курсом лечения. А для завершения курса нам следует обратиться за помощью и советами к Учителю.

- Да, конечно, - ответила уже совсем успокоившаяся Полина, - далеко это?

- В Индии.

- Мы поедем все вместе в Индию? - просияла Полина.

- Несомненно, но только в том случае, если ваш отец не будет возражать.

- Ой, да папа на все готов, лишь бы избавить меня от этого кошмара! Я уверена, он не откажет!

...

Через несколько дней граф Станислав Корженевский нанес визит Сергею Никаноровичу. Его сопровождали дочь Полина и ее служанка, а одновременно - ближайшая и преданная подруга Ядвига. Полина и Ядвига в этот раз были без какой-либо маскировки. Ядвигу отправили, как и в прошлый раз, на кухню в обществе Тимофея.

Сдержанный надменный граф, на миг замешкавшись, протянул руку Сергею Никаноровичу. Такое замешательство не осталось незамеченным. Сергей Никанорович, приветливо улыбнувшись, пригласил графа в гостиную...

- Молодая пани сообщила мне, что ей необходимо, для окончательного исцеления, посетить Индию...

- Да, это так.

- Я оплачу ваше путешествие. Приятно было с Вами познакомиться, но я вынужден откланяться - меня ждут неотложные дела.

- Вы хотите сказать, - улыбнулся Сергей Никанорович, - что каждый лишний миг вашего присутствия в моем доме наносит непоправимый вред вашей репутации...

Граф в бешенстве повернулся к Сергею Никаноровичу, но сдержался от резких слов...

- Простите меня, граф, я вовсе не имею намерения ставить Вас в неловкое положение...

Граф подавленно сказал:

- Вы молоды, и, очевидно, пока у Вас нет детей. И Вам не понять, что это такое - наблюдать страдания чистого невинного ребёнка, будучи не в силах ничем помочь. Если уж я пошёл на то, что обращался к еврею доктору Фрейду... Увы, безрезультатно. Но... Объясните мне, почему Вы это делаете - помогаете совсем незнакомым людям.

- Поскольку Вы все равно не поверите мне, что я это делаю из чистых побуждений, считайте, что мое завышенное честолюбие тешит то, что я могу делать вещи, которые не может сам великий доктор Зигмунд Фрейд. Я состою в переписке с доктором Фрейдом, от него я и узнал о вашем случае, что дало мне возможность разыскать вас. Это - ответ еще на один вопрос, который, вне всякого сомнения, Вас также беспокоит: как я нашел вас.

Я понимаю, что Вы ожидаете от меня обещания охранять и беречь вашу дочь во время столь дальнего путешествия. Я обещаю Вам это.

- Благодарю Вас. И...

- Естественно, Вы ожидаете от меня также обещания не дотрагиваться до молодой графини. Знайте, что такое обещание Вы тоже от меня получили.

...

Явно чувствовались скованность и напряженность Полины в присутствии отца. Расслабилась она только после его ухода:

- Серёжа, ведь Вы разрешили так себя называть, я столь признательна Вам. И, знаете, похоже на то, что со мной отныне все в порядке. Я последние ночи хоть и видела примерно те же сны, но более я не испытываю приступов удушья, и спокойно все воспринимаю. Теперь гораздо больше я переживаю из-за того, что я незаслуженно обвинила Ядвигу в предательстве.

- Во время беседы с Ядвигой я успел убедиться, сколь беззаветно она любит Вас. И я представляю, как больно было ей слышать ваши обвинения. Полагаю, Вы уже принесли ей свои извинения...

Полина в нескрываемом смущении опустила голову:

- Нет...

- И что же является причиной: стыд или гордость?

- Серёжа, я сама не знаю, как объяснить все это. Я чувствую, как я была неправа. Мне и стыдно, что я не сдержалась, и я не могу, учитывая мое положение, извиниться перед служанкой. И от этого мне еще более стыдно... Я не хочу быть графиней. Серёжа и Дима, я буду так признательна вам, если вы будете называть меня просто Полиной.

- Полиночка, не поступаете ли Вы чересчур легкомысленно, вот так запросто отказываясь от графского титула?

Вообще-то до сих пор у Полины не было близких доверительных отношений ни с кем, кроме верной Ядвиги. Родители не в счет - в отношениях с ними всегда присутствовали сдержанность, отчужденность, настороженность. А с Димой и Сережей - Сергеем Никаноровичем, с которыми она и познакомилась совсем недавно, и при весьма странных обстоятельствах, она отчего-то ощущала себя как в окружении самых близких друзей, которых знала будто всегда, с самого раннего детства. И она непроизвольно перешла на «ты», хотя и не получила на то разрешения.

- Опять не знаю, что сказать... Серёжа, а не можешь ли ты поговорить с Ядвигой, и сообщить ей, как я переживаю из-за своей несдержанности, и сколь сильно надеюсь на то, что она простит меня.

- Хорошо, я поговорю с Ядвигой. Но это будет первый и последний раз. Если ты хочешь дружить с нами - учись строить отношения с людьми в соответствии с их истинными качествами, а не в соответствии с титулом, вероисповеданием, языком, на котором они говорят и всем таким прочим...

- Ой, я так хочу дружить с вами. Вы меня научите быть хорошей? Правда?

- Это станет правдой только если ты сама будешь стараться. - ответил Сергей Никанорович, - А теперь, уважаемые дама и господин, у меня есть к вам вопрос: Умеете ли вы хранить тайну?

- Да, - хором ответили Дима и Полина.

- Готовы ли вы сохранить ту страшную тайну, которую я вам сейчас доверю?

- Давай скорее свою тайну! - закричала окончательно освоившаяся и расковавшаяся Полина.

- Я обманул графа. В нашей поездке в Индию нет настоятельной необходимости. Я регулярно общаюсь с Учителем, и все потребные действия можно было бы выполнить дистанционно, руководствуясь его советами...

- Вот как? - удивилась Полина, - как же ты с ним общаешься? По телефону?

- Во сне. А в исключительных случаях, как тогда, когда два подонка принялись резать меня в подвале - то и наяву. Так что эту поездку я затеял лишь для того, чтобы увидеть вновь воочию своего Учителя. Мне самому такая дальняя поездка пока не по карману.

Полина ахнула, широко раскрыв от удивления и рот, и глаза. Наконец, она сообразила, что к чему:

- Ты что!? Ты собирался оставить меня без путешествия в Индию?

Полина бросилась к Сергею Никаноровичу, обхватила его за шею и принялась целовать, приговаривая:

- Как я благодарна тебе за то, что ты обманул графа!

- Слушай, ты что-то расшалилась и ведешь себя образом, неподобающим твоему происхождению!

- Я же запретила говорить мне про мой титул.

- Но я ведь не обзывал тебя графиней!

- Намеки делать тоже не разрешается, - капризно надула губки Полина, после чего продолжила поцелуи.

Когда Сергей Никанорович попытался отстранить ее, Полина закричала:

- Не трогай меня! А то я нажалуюсь графу, что ты не выполняешь своих обещаний...

Дима, заразившийся шалостями Полины, схватил ее сзади за талию и оттащил со словами:

- А я графу ничего не обещал! Мне можно!

- А разрешения трогать меня ты тоже не получал, - обернувшись к нему, Полина обняла его за шею, и принялась зацеловывать теперь уже Диму. Она почувствовала, каким близким и родным ей стал этот мальчишка. И вдруг она задумалась, внезапно загрустив...

Как-то само собой за последнее время у нее сложилось представление о том, что остаток своих дней она проведет с самыми дорогими для нее людьми - Ядвигой, Сережей и Димой. Но, как благовоспитанная девица, она должна будет выбрать себе мужа и оставаться ему верной подругой до конца жизни. И кого ей выбрать - Диму или Серёжу, она решить никак не могла. Как она будет счастлива, когда окажется, как во многих прочитанных ею романах, что один из них - ее тайный родной брат!

Продолжение: http://proza.ru/2021/12/17/153
Начало: http://proza.ru/2021/12/05/374