Новогиреево

Недавно я вдруг спохватился, что, описав не менее двух сотен самых разных местностей, разбросанных по всему миру, я до сих пор не составил текста о Новогирееве, в котором живу 52 года. Конечно, в некоторых из моих произведений не обошлось без упоминаний о нем, но делалось это походя, мимолетным взглядом, так как речь там шла обо мне, а Новогиреево было лишь обстоятельством места. Теперь темой произведения должно стать именно оно.
История Новогиреева предсказуемо началась с села Гиреево, известного с XVI века. В 1715 – 1718 году его владелец, князь  Иван Голицын построил церковь Спаса Нерукотворного образа, до сих пор выполняющую роль исторического центра.
Годы, за этим последовавшие, прошли довольно незаметно вплоть до бурного взлета  русского капитализма, случившегося  в начале XX века. В это время младший отпрыск дворянского рода Торлецких, владевших здешними землями с 1850–х годов, Иван Александрович Торлецкий решил на принадлежавшей ему территории устроить поселение, состоящее из отдельных домовладений дачного типа, в котором были бы доступны  достижения городской цивилизации - водопровод, электричество и телефон. Земельный клин, лежавший между деревней Гиреево и Нижегородской железной дорогой, он разбил на 350 одинаковых участков, которые продавались в частную собственность, но создание и поддержание  инфраструктуры этого поселения оставались за Торлецким.
Так возник поселок, названный «Новогиреево», рассеченный прямоугольной сеткой проспектов (12 шли с севера на юг, и 6 - с запада на восток), со своими электрической и телефонной станциями, аптекой, несколькими магазинами, с удобным транспортным доступом  через железнодорожную станцию Новогиреево, и даже со своей  линией конки, проложенной через его главные проспекты. Возможно, это был первый в России проект частнокапиталистического кондоминиума, который оказался  весьма успешным; - все участки были быстро распроданы; поселившаяся  здесь состоятельная публика, - по преимуществу, - техническая интеллигенция с близлежащих заводов, построили комфортабельные и красивые дома; в окружавших их палисадниках были разбиты цветники и посажены фруктовые деревья. Большое внимание было уделено благоустройству общей территории: все проспекты, снабженные твердым покрытием, были превращены в липовые аллеи.  К станционному зданию, построенному в стиле нарядной эклектики, примыкал ухоженный регулярный парк. К достоинствам тамошней жизни  прибавлялась близость к природе: Торлецкие предоставили в общественное пользование обширный парк своей усадьбы. Словом,  «жить в Новогирееве» в начале XX века значило, примерно, то же, что сейчас - «жить на Рублевке»; отсюда фольклорная кличка этого места - «Новоевреево».
С приходом советской власти Новогиреево, претерпев неизбежные совдеповские социальные трансформации, внешне кардинально не изменилось, приходя  в упадок постепенно;  лишь с севера – от шоссе Энтузиастов, - и с северо-запада его теснила многоэтажная городская застройка.
Конец Новогирееву Ивана Торлецкого  наступил лишь тогда, когда по мановению Генплана на всей его территории одновременно выросли многие десятки одинаковых блочных двенадцатиэтажек и панельных девятиэтажек. В этот момент здесь появился я; кончина Новогиреева  происходила у меня на глазах.
Когда я в первый раз весной 1968 года приехал глянуть на свой стоящийся дом, все Новогиреево, представлявшее собой цветущий фруктовый сад, было похоже а рай земной. Но  дореволюционные постройки были уже снесены, за исключением лишь нескольких домов: метрах в ста от нашей двенадцатиэтажки стоял двухэтажный особняк с пристроенной к нему трехэтажной башенкой; его окна, имевшие полуциркульное завершение, были обведены белым на красном фоне; другим украшением дома были карнизы пологой кровли, имевшие  большой вылет, и поддержанные балочными контрфорсами. В этом доме располагалась аптека.
Другое дореволюционное здание стояло прямо напротив фасада нашего дома. Оно тоже имело башенку, но, в отличие от аптеки, над нею высилась пирамидальная крыша. Фасад здания был обильно украшен в стиле Модерн; в его прихотливо изогнутые оконные рамы были вставлены чудом сохранившиеся выпуклые стекла. Здание было необитаемо. Когда я выходил на балкон, то мой взгляд, с отвращением скользнув по уродливым стенам окружающих зданий, неизменно устремлялся к этому  прекрасному  дому, и на нем блаженствовал.
Проведя рекогносцировку, я обнаружил, что в той части района, что прилегает к железной дороге, сохранился большой фрагмент старого Новогиреева, где стояли деревянные одноэтажные дома, окруженные фруктовыми садами; мне нравилось там бывать, и поэтому я пользовался любой возможностью, чтобы этой местностью пройти на станцию (на работу я ездил на электричке).
Поскольку в момент нашего вселения  я увлекался древнерусской архитектурой, то из окна, обращенного на север, сразу заметил вершину шатровой кровли, завершенной луковкой, и выступавшей над городской застройкой.  Пользуясь справочными материалами, я выяснил, что –это церковь начала XVIII века, и наметил ее осмотр.
За этим последовали первые несколько лет жизни в Новогирееве, в течение которых все фруктовые деревья, цветением которых я был очарован в начале, погибли от небрежения, а прекрасный дом напротив, которым я любовался, снесли, построив на его месте коробку типового детского сада.
Когда я пытался осмотреть церковь Спаса Нерукотворного образа в Гирееве, то оказалось, что она стоит на территории военного ведомства за бетонным забором, и для осмотра недоступно. А через полтора десятка лет ничего не осталось и от тех деревянных домов, что стояли на пути к железнодорожной станции.
После этого я смирился с тем, что живу на земле, утратившей память о прошлом, - на типичной советской территории среди бетонных джунглей, раскинувшихся, сколько видит око; ведь можно было  радоваться тем общим изменениям, которым были подвержены все новые районы Москвы – улучшению транспортного сообщения (подвели метро), и постепенному облагораживанию внешнего вида территории, связанному с тем, что лиственный лес, заполнивший все промежутки между уродливыми зданиями, тянулся ввысь, все лучше закрывая их безобразные стены,  и они не так мозолили глаза.
И тут мне вдруг подумалось: а справедливо ли закончить это сочинение, застряв на прежней точке зрения сейчас, когда минуло тридцать лет, как нет социализма? И я решил свершить еще один поход в Новогиреево; чем черт не шутит? - А вдруг увижу я следы его истории?
Я начал с истока – центра села Гиреево, где расположена церковь Спаса Нерукотворного образа, однако дорога к храму, как и раньше, была перегорожена оградой военного ведомства. Оказалось, что доступ к церкви возможен только через территорию больницы № 70, в которой в прошлом году Наташа лежала с тяжелой болезнью, и где ее вылечили. Пройдя мимо здания, куда я носил передачи, и, завернув за угол больничного корпуса, я оказался перед воротами, осененными крестом, и через них вошел на небольшую площадку, с трех сторон окруженную сплошным бетонным забором. На этом островке, выделенном от щедрот министерства обороны, стоит прекрасная стройная церковь «Нарышкинского» стиля – «восьмерик на четверике», выкрашенная в безупречно белый цвет. Изнутри стены церкви тоже гладко-белые; да и какие росписи могли сохраниться в помещении, состоявшем на балансе у военных собаководов? Церковный иконостас, увы, - новодельный.
Около церкви расположился целый деревянный городок: колокольня, часовня, службы, церковные лавки; здесь царит атмосфера покоя и тихой радости. На этом клочке земли настоящее соединено с прошлым, и это рождает уверенность в прочности бытия, но выглядит он, увы, как резервация, насильственно отделенная от окружающего Новогиреева необъятной закрытой территорией, со всех сторон огражденной  пятиметровым бетонным забором с колючей проволокой поверху.
Теперь мне захотелось  увидеть места, связанные с семьей Торлецких, сыгравшей в истории Новогиреева столь выдающуюся роль. К счастью, в Интернете я нашел указание на местоположение их усадьбы,  сохранившейся, как сказано, в «очень плохом состоянии». Придя на указанное место, я обнаружил одноэтажный сарай под двускатной кровлей, не имеющий ни окон, ни дверей; его стены состоят из древесины, донельзя разрушенной временем, местами обитой ржавым железом. Даже если это остатки бывшей усадьбы, то, полностью утратив форму, они потеряли возможность так называться.
Поэтому единственным следом рода Торлецких является название парка, некогда им принадлежавшего, которое переврано: парк сейчас называют Терлецким. Сам парк следом таким не является, ибо это – природный объект - обширный лес, посредине которого расположены два пруда, а все признаки человеческой заботы о нем - позднейшего происхождения.
И тогда я  вернулся  к единственному дому, сохранившемуся от поселка, построенного Иваном Торлецким (в нем, помнится, 52 года назад находилась аптека). Сейчас дача Вертье тщательно отреставрирована, и выкрашена в нежно-зеленый цвет; в ней расположен Музей лубка и наивной живописи. Посмотрев на этот дом новыми глазами, я понял, что он прекрасен; чтобы им полюбоваться, я отошел в сторонку, и тут в одно поле зрения с ним попал ряд черных стволов лип, некогда окаймлявших Гиреевский (ныне 5-й) проспект,  и мне вдруг привиделось, что передо мной - фрагмент Старого Новогиреева; на одно мгновение  пространство обрело 110-летнюю глубину; но стоило мне лишь ненамного отодвинуть взор, и попавшие в него унылые стены ближайших двенадцатиэтажек сразу же разрушили чары счастливого мгновения; площадка, окружающая дачу Вертье, оказалась слишком малой для установления постоянной связи Новогиреева с прошлым.
Слишком основательно советская власть поработала  в Новогирееве, уничтожая следы дореволюционной России; теперь здесь имеется прошлое лишь  неглубокого залегания; я могу сколько угодно называть улицу, на которой живу, старым названием – Баронским проспектом, но он все равно останется Союзным, хотя Союза, как и баронов, тоже нету; ведь  палимпсест каменной летописи Новогиреева фактически полностью записан скучным, однообразным, невыразительным текстом советской эпохи, уже ушедшей.
                Май 2021