Орёл

1985 год. Лето. Крым. Керчь. Я на транспортном рефрижераторе "Севастополь" делал два рейса. Первый: Севастополь — ЦВА — Керчь. Второй: Керчь — ЦВА — Керчь. Центральная Восточная Атлантика, известное дело, — понятие растяжимое. Условно, все атлантические воды, омывающие Африку в северном полушарии можно причислить к ЦВА.

Итак, аккурат между этими двумя рейсами стоянка в Керчи. Я, матрос второго класса на своей самой первой самостоятельной практике, — на промысле в трюме, на переходе на руле. Со мной на этой практике трое электромехаников из нашей мореходки, для них она преддипломная. Потому, истины ради, это не они со мной, а я с ними.

Так, пошли мы однажды нашей курсантской компанией в город. Знакомиться с тутошними достопримечательностями, значит… Не припомню такого, чтоб нас сильно интересовала богатая история древнейшего города России. Не припомню и того, чтоб нас интересовала культурная жизнь современной Керчи. Потому музеи и академические сцены города оказались вне нашего маршрута следования.

Топали мы пыльными улочками Керчи с единственной целью — присесть где-нибудь да отведать напитка веселящего, и чтоб солнце крымское не палило нас. Старшие товарищи, электромехи, по пути просвещали меня, карася, об особенностях текущего политического момента. Об антиалкогольной кампании и трудностях с тяготами, которые нас ожидают в связи с ней. Совершенно естественным виделось, что "продажа спиртного только после 14-00"; терпимо, что две трети точек закрыто. Но как быть с "...лицам старше 21-го года"? И вся наша компания, со смехом, обернулась на меня.

Да, именно меня, девятнадцатилетнего, напрямую касался сей пункт ограничений. Я резонно поинтересовался у старших товарищей: "А как же по 12 — 14 часов в яме на промысле вкалывать, можно? А пять тысяч тонн мороженой вручную забить в трюм?" Друзья только могли посмеяться в ответ. Они сами были далеки от идеологии и на каких-нибудь два-три года старше меня. Как мы ожидали, я не прошёл фейс-контроль в один из немногих не закрывшихся баров. Хотя я честно старался хмуриться и делать умное лицо.

Выход был: либо мне покинуть нашу группу, либо организовать наш отдых диким способом. На природе, так сказать… Ребята меня не оставили. Сказали, купим водки и расположимся где-нибудь с видом на море. Так и сделали…

Склон горы Митридат отвечал всем взыскательным требованиям нашей братии. Поднялись по большой исторической лестнице. Обошли мемориал, осмотрели орудия времён Великой отечественной войны. Мы не спешили покидать это величественное место.

Однако наше мероприятие требовало некой степени уединения, потому начали спуск с горы прямо за стеллой. По пути попадались валуны. Большие камни, античные руины усеяли склон горы.

На одном из валунов мы расположились. Камни поменьше окружали эту глыбу. Не думаю, что такое расположение камней имело естественный природный характер. Скорее всего, кто-то до нас оформил этот гарнитур в виде обеденной группы.

Разлили, выпили, повторили, добавили, усугубили… Природа Крыма, гладь моря, ясь неба, величие царя греческого Митридата, потомка Александра Македонского стали отчётливо и выразительно проникать в наше сознание.

В этот самый момент, невозмутимо и уверенно, к нашей компании присоединился Он. Будто для Него персонально предназначался камень, изображавший пятое кресло нашей обеденной группы и остававшийся покуда незанятым. Явился, как и положено, прямиком с небес. Только закуску сдуло с валуна при заключительном взмахе Его оперённых крыльев. Сказать, что наша беседа прервалась?... — Да мы остолбенели, замерли!

Орёл гордо и неподвижно сидел на камне прямо напротив меня и смотрел мне в глаза. Точнее, сквозь глаза, прямо в моё сознание.

Один из электромехаников, опомнившись, проявил жест гостеприимства, предложил птице плавленый сырок, титул нашего стола. Другой налил штрафную нашему гостю. Орёл глазом не повёл на щедроты моих товарищей. Продолжал сидеть неподвижно. Трудно мне сейчас оценить, как долго продолжалось это заседание. Третий мой товарищ вдруг неожиданно и молниеносно накинул свой пиджак на орла и схватил птицу.

Да, к сведению читателя, мои товарищи были одеты в классические костюмы. Были серьёзными и респектабельными молодыми людьми (чего не могу сказать о себе, в футболке и джинсах из Копенгагена). Нашлась модная сумочка-визитка из дублёной кожи молодого дермантина, которая была напялена на голову гордой птицы, чтоб нейтрализовать её мощный клюв.

Такой вот компанией мы завалили на заднюю площадку “Икаруса”, следовавшего по маршруту №5. Оплату проезда, подчеркну, произвели за пятерых, за птицу тоже. Пятый автобус довёз нас до Рыбного порта.

В каюте под столом гофрокартоном отгородили место для орла. Там он и жил. Кормили мы его котлетами, краковской колбасой, тушёнкой. Ел он немного, аскет, видать. Но если только попробовать отобрать у него накануне данный кусок колбасы, то он сражался отчаянно. Кстати, весила птица восемь килограммов — взвешивали.

Вскоре вышли в море. Каждый день мы выносили орла на верхнюю палубу кормовой надстройки корабля. Там была огороженная сеткой волейбольная площадка с мячиком на верёвочке. Орла сажали на леер ограждения. Он невозмутимо и неподвижно сидел, время от времени расправляя и проветривая крылья. В какой-то момент орёл взлетел. Он по спирали, кругами набрал высоту. Мы думали, улетит. Но орёл, покружив недолго, опять же по спирали, не спеша опустился на своё место на леере. Мы его унесли в каюту.

На следующий день — то же самое. Почему-то в наших головах возникла уверенность, что орёл так и будет путешествовать с нами. Отнюдь. При подходе к Бургасу, куда мы должны были зайти за гофротарой для промысла, орёл улетел. Широкими кругами поднялся ввысь. Оттуда, с высоты, увидев Болгарский берег, полетел прочь на запад.

Напрасно мы с друзьями, задрав головы, глядели в небо — он не вернулся. То ли не пришлась по вкусу краковская колбаса, то ли орёл не морская птица.