Повторение

Он стоял перед светофором, почти на самом краю  пешеходного тротуара. Впереди него была белая кромка снега, шириной сантиметров двадцать,  которая, уходя к дороге, становилась такой же  черной, как и сам грязный асфальт. Эта белая  полоса отделяла его от  смерти.
Совсем рядом, физически близко от него, обдавая воздухом и гарью, проносились слепящие огнями авто, шурша шинами и клокоча двигателями внутреннего сгорания. Почти по самой кромке снега скользили  их смертоносные тени. Терпеливо дождавшись зеленого сигнала его тело пересекло дорогу.
Он снова шел все по той же улице, потому что нужно было зайти в магазин.
Это была одна из нескольких привычных дорог, которыми он ходил каждый день. Что его действительно волновало, что казалось ему важным, так это круг мыслей в голове, покрывающий его тело, как скафандр. Тело шло само по себе, крайне довольное мыслями, которые для него продуцировал ум.  В его видениях проносилась  яркой летающей тарелкой банка растворимого кофе (и другие артефакты), которое должно было спасти носителя от заражения инопланетной инфекцией, а также  разгрести и возродить его мысленные способности.
 Однако он знал, что все равно его эго предстояло умереть либо естественной смерть, либо он должен был помочь ему, поэтому он старался не смотреть не объекты, а предоставлял уму право любоваться ими, пока ему не надоедало.
(Ох, как это было сложно. Когда ум особенно сильно бредил, то ему оставалось только покорно плестись, как овца в стаде, за своим телом и страдать от того, что его время еще не наступило).
Друзья ума попадались повсюду. Друзья ума были его врагами. Он старательно обходил внешние материальные объекты в надежде немного продлить свою жизнь перед лицом неминуемой опасности.
Что же было его настоящей жизнью? Это был очень сложный вопрос. Он вообще заметил, что жизнь начинается не где-то за пределами его взгляда, а именно где-то перед его внутренним взором, там где копошится мерзкая биомасса сопровождающего его голоса, могущего из маленького ручейка стать могучим цунами, нарушающим сердцебиение,  дыхание и лишающее всех сил. Этого сумасшествия он и боялся больше всего, потому что ему было нечего противопоставить тому, что он не мог даже наблюдать.
Конечно для кого-то перебирать нить событий, переходить, как по шахматной доске, от одного желания и вещи к другим, радоваться фильмам о том, как будет хорошо или плохо через некоторое время, представляется невероятно важным. Но все это было таким непрочным.
Его же  жизнь начиналась только тогда, когда он, как мертвец поднимался  над своей могилой.
И вот он снова и снова отправлялся в это ежедневное путешествие. У него уже давно закончились силы, но пока еще было слишком много надежд. Его руки падали вниз  по сторонам и ему казалось, что у него остались только ноги, которые тащат его голову из одно места в другое.  Именно руки ему мешали нормально спать последние три года. Они все время попадали под тело на кровати и ему приходилось спать сидя на кресле.


Глава 2

Когда-то ему казалось невозможным быть всего лишь опущенной вниз головой, идущей на ножках без рук, а теперь ему наоборот нравилось его состояние, что можно было шататься из стороны в сторону и даже наверное упасть.
Странные были дела,  но на улице, по которой он шел, люди активно махали руками и даже голова не падала у них ни вперед ни назад. Он искренне удивился, узнавая в каждом самого себя, но самого себя старого, к котором ему уже не хотелось возвращаться.
Наверное его прежнее состояние было просто болезнью слабости и поражения духа. Все болезни, кроме телесных повреждений происходят от слабости и поражения духа, вспомнил он Парацельса.
Глядя на свои тихо идущие ноги и руки, висящие вдоль тела, он догадался, что ему уже  не до врачей  и не до  своего ничтожного тельца, а можно уже лезть прямо в петлю, только вот как это делать без рук?
Ничтожное тельце, ничтожные суетливо-суетные делишки. Абсолютно ничтожные мысли. Он все еще  пытался все еще как-то опереться на эту суету и что-то сделать, чтобы описание реальности, которое он фантазировал устроило обитателя этой реальности, то есть обратную сторону ума, которая была основным голосом.

Ему было плохо уже второй день. Пожар внутри него разгорался и сносил своим пламенем всего благочестивые помыслы и дела. Он буквально не знал, что делать и просто мучился от того, что ум никак не может заткнуться или перейти в более безопасный режим.  И ночь он тоже не мог спать. Потому что пожар ума внутри него горел со зверской силой.
Еле придя в себя с утра, он все еще огорченный тем, что  бессилен, он выпил огромную чашку кофе и поехал по своим делам на обратную сторону парка. И, как и в жизни, хотя все было вроде рядом, но приходилось полчаса плестись на стареньком трамвайчике в объезд, постоянно шарахаясь внутренне от пассажиров и нависающих над ним тел.
Как только он сел на сиденье, неожиданно его тело замерло и дыхание стало походить на какую-то слегка ритмичную правду. Медленно поплыло изображение за окном. Он почувствовал, что что-то немного изменилось.  Наступило долгожданное облегчение. Следующие полчаса мысли локализовались и немного потухли, опустившись в жерло его горла. Иногда он переставал дышать, как выброшенная на берег рыба, но при этом совсем не задыхался. За окном проплывали абсолютно унылые пейзажи, которые мысль отказывалась раскрашивать, то ли в силу своей общей усталости, то ли  в силу того, что он не  стал бы это оценивать. На остановках выбегали и забегали люди, некоторые из них терялись даже в вагоне, не зная куда идти дальше и растерянно смотрели по сторонам.    
Через тридцать минут, не оказавшихся вечность, трамвай прибыл на конечную остановку. До встречи у него оставалось полчаса и он пошел в макдональдс поесть.   Снова ужасная грязная дорога, странные люди, боявшиеся упасть, и наконец стеклянная дверь в кафе.  Сделав заказ он сел и стал есть, уставившись на открывшееся ему пространство. С левой  стороны сидела стайка девушек, среди кучи упаковочных бумажек и коробок, что наверное кому-то могло показаться, что  они пришли не есть, а делать что-то другое. С правой стороны сидела старушка с книжкой в руках. Все это, включая проходящих мимо людей, стало живой картиной, которую он наблюдал с некоторым недоумением по причине того, что это явно был не музей и можно было бы придумать что-нибудь более интересное, только непонятно где и когда бы это произошло.
Кем он был со стороны. Человеком, пьющим свой зеленый чай и жующим свой бутерброд с сыром и ветчиной.  Вряд ли бы окружающие смогли составить о нем четкое мнение. Потом этот человек встал, открыл стеклянную дверь и снова пошел по грязной дорожке. Он думал, что покидает ад, но не знал, что в здании метро его ожидали новые приключения буратино в стране чудес. 
Примостившись  рядом с ограждением он снова попал в страну вечнозеленого наблюдателя. Нельзя было сказать, что мелькающие перед его глазами будущие посетители темных тоннелей, чем-то выделялись, разве больше всего тем, что у всех них были каменные лица, выражающие какую-то одну хреновую эмоцию, как будто бы большим скальпелем по их  лицам прочертили линии пустыни Наска.   Основным багажом было лютое уныние, озабоченность, полная погруженность в себя, суета. Эо были все цвета радуги, ботинок, сумок и шапок.
Рядом пикало с десяток металлоискателей, когда через них проходили люди. Он не сразу понял, что это за странный звук, но потом увидел, как мигают красные огоньки в металлических рамках и понял.
Через полчаса ожидания в воздухе появился знакомый сладкий запах разложения, как на кладбище в теплый день. Этот запах издавал поток проходящих мимо людей. Было похоже на двумерный цветной мультик, объемность которому придавал запах. Брр….
За время ожидания к нему подошли несколько человек, они спрашивали что-то у него, он отвечал. Последней подошла старушка, ехавшая в москву через париж, он покорно ответил на все ее вопросы  “да” и ужаснулся тому, как можно было глубоко погрязнуть в уме.
Весь мультфильм упорно не хотел складываться в общую картину, а распадался на части, показывая свою полную искусственность.  Дождавшись опоздавшего почти на час продавца, он поехал в сторону дома.
Что было видением среди этих картин? Его мысли, глупый фильм о перемещении человечков, сладкий запах смерти, его медленно ехавшая крыша? Он не знал.



Глава 3

Ночь души. Это было так непривычно. Скорее он привык бежать по точкам на бесконечной прямой. Каждая точка ненадолго вспыхивала материальным светом и гасла и так продолжалось больше чем половина его жизни. Он был мотыльком летящим на искусственный свет в  ночи, во тьме своей души.
Все проходили темную ночь души, не зря ее кто то так назвал ее тысячи лет назад. Он вспоминал про “настоящих нас не было здесь “ и “настоящие мы вернемся в солнечный свет” и много много раз раньше было тоже приблизительно самое. Творцы, прошедшие темную ночь чувствовали больше чем обычные люди, понимали насколько им плохо на этой планетке низших животных перевоплощений.
Кто-то, чувствуя слишком остро, лез в петлю и погибал. Интересно можно ли было считать это безопасным выходом из жизни?  Ботаникам было однозначно тяжелее, чем пиратам и хулиганам, которые были посильнее. Вообщем в любом случае сначала печаль и космическое одиночество.
Это было так же трудно объяснить, как и то, почему страдание развивает человека и что конкретно оно развивает в нем. Как из обывателя может получиться промежуточное существо, лелеющее в себе не золотые яйца, а новую модальность существования, отказывающуюся  даже от собственной тени.
Он рождался в этой вселенной. Всякое рождение происходит ровно после того, как человек умирает. нельзя было просто так родиться и при этом не умереть. Это нарушало законы этой маленькой планетки.  Чем было это умирание, он не мог объяснить.  Было ли оно ощущение, что он умирает или было тем, что мир сворачивался для него в черную дыру и он терял к нему интерес. Он не боялся своей душевной тоски, но не знал что делать с собой.

Ох бы жить моей душе на горе с богами,
А ей играют в футбол сапогами,
Лезут как хотят — куда ж она денется.
А душа, как шахид, возьмёт — и наебенится.


С утра и его душа имела привычку наебениваться. Он не знал за что схватиться и списывал пожар внутри себя на то, что наверное он скоро умрет. В этот раз зарево полыхало порядка четырех часов, после этого ум успокоился и дал ему возможность немного передохнуть.  Руки его снова безвольно повисли вдоль тела,
сообщая о возможности перерыва в работе сумасшедшего радио. Он включил запись и стал вслушиваться в ритмичный голос , успокаивающий по своей природе, независимо от автора и содержания текста.
Пожалуй заснеженные дорожки идеально подходили для движения по парку.  Наверное попытка удалась, но вряд ли продержится слишком долго. Так продолжалось уже полдня и распространится и на конец дня и на ночь, которую тоже придется прихватить в свой карман.
Тысяча и один способ убежать, закрыть свое истинное я, не думать, не знать, не догадываться, чтобы не приблизиться слишком близко к всепожирающему пламени. 

-Пожалуй проснуться получится не раньше, чем я накоплю опыт, -вежливо заметила душа,-иначе вечное движение по кругу сансары (все эти бесконечные проделки эго) обеспечена. Сон разума рождает чудовищ, знаешь ли, так что застрял ты не по детски.

Дома он посмотрел на себя в зеркало. Главный враг человека он сам, можно было прочитать по его отражению.
Мы  люди, и сами есть настоящие беси, зверолюди, чудовища на этой грешной планете, которые такое творят друг с другом, как еще это назвать, как не адской бесовщиной во всей ее красе! Поэтому так было легко скатиться обратно в животное, родиться этими милыми котиками-собачками, недаром люди их так любили.





Глава 5

Будильник противно запиликал на девяти часах утра и он в полной мере ощутил свой “бесконечный потенциал”, который нужно было срочно восстанавливать с нуля после бессонной ночи. Заблудшее существо, еле выжившее под одеялом, должно было снова сорвать покров ночной иллюзии со своего тщедушного тела. Творчество разных форм началось снова с огромной чашки кофе.
Мозг заработал с невиданной силой, но не благодаря кофе,а потому что ему вечно было не остановиться. Он засыпал под этим ливнем из слов и кофе никак не мог помочь. Темы диктора были настолько разнообразны, что он неминуемо удивлялся, но все всё равно сводились к  обычному бреду, состоящему из красочного кино, бегущих по экрану букв и нервных реакций тела на всю эту ерунду.
Как же раньше его впечатляло кино, озвученное в стерео или квадро, как задевало нежные струны его ранимой души, не давая покоя и обрекая на разнообразные страдания, прерываемые погружением в тамас. Кто слушал этот голос? Кто видел эти картинки ума? Кто, кто, кто?
Его реальность была построена на том, чего никогда не было. Рано или поздно желания должны были исчезнуть, прекратиться, скинуть.
Ужасная мысль промелькнула в его голове:  “А что если я больше никогда ничего не захочу!?”. Даже день за окном померк от такого смелого предположения и наступила пауза. Рядом привычно шуршал очиститель воздуха и гудел компьютер. На очень высокой и почти неслышной частоте шипели колонки на столе.  Где-то далеко грохотали трамваи.
В этот день зимняя непроглядная темнота и красное небо были символами умирающего маленького хрупкого я, которое отчаянно цеплялось абсолютно за все.


чужие в этом мире мы,
чужие мы себе чужие,
чужими тропами бредем,
чужие дни проходят мимо.

душа чиста, она в неволе.
как птица загнанная в лабиринты,
блуждает по чужой же воле,
и бредит больно иномирьем.

и мы бредем вслед за душой,
рисуем  мир себе прекрасный,
но не успеть нам за душой,
нам не успеть за ней, несчастной.

посланники иных миров,
нам некуда бежать,
и нечем расплатиться,
мы платим по чужим счетам,
скрывая от судьбы свои же лица.