Черчилль - Сталин не нарушил данного мне слова

"Сталин никогда не нарушил данного мне слова". - Это слова Черчилля из его интервью 1956 года с  видным американским журналистом К.Л. Сульцбергером (CL Sulzberger). - Договорились по Балканам. Я сказал, что у него могут быть Румыния и Болгария, а он сказал, что у нас может быть Греция... Когда мы вошли в 1944 году, Сталин не вмешивался.

Речь идет о «Процентном соглашении», «неприличном документе» (“a naughty document”), как его назвал Черчилль, заключенном Черчиллем и Сталиным на встрече, проходившей под кодовым названием «Толстовская конференция» в Москве 9 октября 1944 года.

Когда, согласно договору со Сталиным, англичане оккупировали Грецию, они решили вернуть греческого короля, как необходимый фактор для сохранения своей довоенной позиции в Греции. Но фактически гитлеровцы ушли из Греции не в результате поражения от англичан, а под нажимом греческих повстанцев (Фронт национального освобождения, ЭAM), в основном коммунистов, которые не желали возвращения короля. Британским войскам пришлось вести войну с повстанцами, а себе в союзники англичане взяли выпущенных из тюрем греческих коллаборационистов, сотрудничавших с Гитлером.

В течение шести недель боёв против ЭАМ, ни «Известия», ни «Правда» не упомянули эти события. Вот об этой верности Сталина данному слову и говорит Черчилль в интервью с Сульцбергером.

Причем, надо заметить, что во время боев в Афинах президент США Рузвельт выступил с заявлением, в котором не одобрял британцев сражающихся с ЭAM, а в частном порядке заявил, что был потрясен тем, как британцы открыто вербовали коллаборационистские батальоны безопасности, которые преданно служили нацистской Германии. Американские СМИ были крайне враждебны по отношению к британцам: американские журналисты критиковали Черчилля за вербовку батальонов безопасности.

В ответ на американские заявления о том, что Великобритания осуществляет «политику силы» в Греции, Черчилль резко ответил в своей речи, выступая в Палате общин 18 Января 1945 г.

Вот, что сказал Черчилль:
«Выражение «политика силы» в последнее время использовалось в некоторых кругах для критики нас. Я с беспокойством задаю вопрос: Что есть политика силы? Иметь флот в два раза больше, чем любой другой флот в мире – это политика силы? Обладать самыми крупными военно-воздушными силами в мире и базами во всех частях света - это политика силы? Держать все золото мира - это политика силы? Если ответ - «да», то вы уж извините, мы, конечно, не виновны в такого рода проступках. Такая роскошь прошла мимо нас».

Не правда ли, звучит вполне современно. Если не знать, что это фрагмент из речи Черчилля, то можно было бы подумать, что это филлипика российского министра Сергея Лаврова.

Понятна радость Черчилля, что Сталин оказался человеком слова, всецело отдал Грецию на откуп Британии и не вмешался, несмотря на резню, которую англичане и их пособники устроили греческим коммунистам.

Об эволюции взглядов Черчилля на личность Сталина и политику Советского Союза рассказывает Ричард Той, профессор современной истории в Университете Эксетер, Англия (Richard Toye is Professor of Modern History at the University of Exeter) в недавно опубликованном эссе - «Я не думаю, что ошибаюсь насчет Сталина»: стратегические и дипломатические предположения Черчилля в Ялте» («I Don’t Think I’m Wrong About Stalin’: Churchill’s Strategic And Diplomatic Assumptions At Yalta»).

Профессор Той пишет, что Черчилль в середине 1930-х годов пришел к выводу, что СССР при Сталине больше не преследует своей целью «мировую революцию», а является, по сути, той же империей, каковой была царская Россия с теми же имперскими интересами. Да, СССР - эта новая Российская империя - расцвечивает свои интересы коммунистической риторикой, как и Британская империя расцвечивает свои интересы демократической риторикой, но эта риторика нисколько не должна мешать взаимовыгодным сделкам по дележу сфер влияния.

Показательно, что Черчилль признавал, что у России могут быть национальные интересы, которые она вправе защищать, «выступая в качестве традиционной великой державы», и она «разделяет интересы Великобритании в сохранении мира в Европе».

Ниже приводится перевод статьи профессора Ричарда Тоя «Я не думаю, что ошибаюсь насчет Сталина»: стратегические и дипломатические предположения Черчилля в Ялте».

*  *  *

23 февраля 1945 года Черчилль пригласил всех министров, не входивших в Военный Кабинет, в свою комнату в Палате общин, чтобы сделать отчет о конференции в Ялте и конференции на Мальте, которая ей предшествовала. Министр труда, лейборист, Хью Далтон (Hugh Dalton) записал в своем дневнике: «Премьер очень тепло отзывался о Сталине. Он был уверен […], что пока существует Сталин, англо-русская дружба может быть сохранена». Черчилль добавил: «Бедняга Невилл Чемберлен (Neville Chamberlain) считал, что может доверять Гитлеру. Он был не прав. Но я не думаю, что ошибаюсь насчет Сталина».

Однако, всего пять дней спустя доверенный личный секретарь Черчилля, Джон Колвилл (John Colville), сообщает о прибытии зловещих телеграмм из Румынии,

«...показывающих, что русские запугивают короля и правительство […] всеми методами, знакомыми со времен Коминтерна. […] Когда Премьер-министр вернулся [после обеда в Букингемском дворце] […], он сказал, что боится, что ничего не может сделать. Россия дала нам карт-бланш в Греции; она будет настаивать на навязывании своей воли в Румынии и Болгарии. Но, что касается Польши, то мы скажем свое слово. Когда мы ложились спать, после 2 часов ночи, премьер-министр сказал мне: «У меня нет ни малейшего намерения быть обманутым в отношении Польши, даже если мы окажемся на грани войны с Россией».

На первый взгляд кажется, что между этими двумя дневниковыми записями существует большое противоречие. В первом, Черчилль выглядит удивительно наивным и глупым, полагаясь на свои личные отношения с человеком, которого он знал как массового убийцу. Во втором, он кажется поразительно, даже безрассудно воинственным, обдумывая новую войну с Советами, его нынешними союзниками, даже до того, как немцы и японцы потерпели поражение.

Как ни удивительно, но разрыв не такой большой, как кажется на первый взгляд. В Ялте на карту были поставлены не только отношения с СССР и будущее Польши. Большая тройка приняла важные решения относительно предлагаемой Организации Объединенных Наций и послевоенного отношения к Германии, и даже англо-американские отношения не были простыми. Однако, здесь мы сосредоточимся на польском вопросе и более широком вопросе о том, как Черчилль рассматривал Советский Союз и его место в международных отношениях в целом. Мы выделим три ключевых предположения, которые руководили подходом Черчилля и объясняют очевидные расхождения в его замечаниях.

Предположение 1. Ключом к разгадке советской энигмы являются национальные интересы России.

Это предположение требует самого подробного объяснения. В радиопередаче осенью 1939 года, через месяц после начала Второй мировой войны, Черчилль сказал своим слушателям: «Я не могу предсказать вам действия России. Это загадка, окутанная тайной, внутри энигмы; но, возможно, ключ есть. Этот ключ - национальные интересы России».

Черчилль имел в виду, что Советский Союз действовал в соответствии с традиционными принципами Великих Держав, т.е. вполне рационально и предсказуемо. Это было поразительное и удивительно оптимистичное высказывание всего через несколько месяцев после заключения нацистско-советского пакта. Пакт явно не нарушил его вывод, сделанный ранее в тридцатых годах, о том, что СССР является потенциально ответственным субъектом, с которым Британия могла сотрудничать.

Этот вывод резко контрастировал с позицией Черчилля в течение пятнадцати лет после 1917 года. Для него после Первой мировой войны большевики были «заклятыми врагами существующей мировой цивилизации». Он считал, что Ленин, Шинн Фейн, а также индийские и египетские националистические экстремисты были участниками «всемирного заговора» с целью свержения Британской империи. Его главными возражениями против большевизма были: а) то, что он влечет к возврату варварства, и б) его сторонники пытаются распространить свои крамольные принципы по всему миру.

Еще в 1931 году он изображал СССР как «гигантскую угрозу миру в Европе». Затем последовали почти три года, в течение которых он не мог дать существенных комментариев по поводу Советского Союза, и во время этого периода, однако, он, похоже, значительно скорректировал свои взгляды. Приход Гитлера, конечно, имел здесь решающее значение. В августе 1934 года газета «Санди экспресс» (Sunday Express) сообщила, что Черчилль изменил свое отношение к России. Статья журналиста Питера Ховарда (Peter Howard) озаглавлена: «Мистер Черчилль меняет свое мнение: московский жупел теперь похорошел» (‘Mr. Churchill Changes His Mind: The Bogey Men of Moscow are Now Quite Nice.’).

Статья Ховарда была вызвана выступлением Черчилля в предыдущем месяце. В этом выступлении он с похвалой отзывался о предложении - которое на самом деле так и не было реализовано: Договор о взаимопомощи между СССР, Чехословакией, Польшей, Финляндией, Эстонией, Латвией и Литвой. По словам Черчилля, эта идея заключалась в «воссоединении Советской России с западноевропейской системой». Он процитировал выступление министра иностранных дел СССР Максима Литвинова. Оно, по его словам, «пожалуй, произвело впечатление, которое, я считаю, истинным, что Россия в настоящее время очень сильно желает сохранить мир. Конечно, она очень заинтересована в поддержании мира».

По мнению Черчилля, недостаточно говорить об СССР, как о «миролюбивом» государстве, потому что «каждая держава всегда миролюбива». Скорее: «Хочется увидеть, в чем состоит интерес конкретной державы, и сохранение мира, безусловно, в интересах России, даже на основании ее собственных внутренних требований». Таким образом, к середине 1930-х годов Черчилль пришел к выводу, что СССР отказался от мировой революции и, выступая в качестве традиционной великой державы, СССР разделяет интересы Великобритании в сохранении мира в Европе. Это определило его отношение во время мюнхенского кризиса 1938 года и сохранялось до Ялтинской конференции.

Предположение 2: Сталин будет уважать «сферы влияния» и так называемое «процентное соглашение».

Московский саммит в октябре 1944 года стал поводом для пресловутого «процентного соглашения», посредством которого Черчилль считал, что он заручился согласием Сталина на разделение Балкан на британскую и советскую сферы влияния. На что на самом деле согласился Сталин остается предметом споров. Поразительно, однако, что советская пресса сообщила, что эти два деятеля достигли полного взаимопонимания в отношении Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии и Греции, и горячо приветствовали «исчезновение балканской пороховой бочки» с европейской сцены. Важно отметить, что Польша в соглашении не упоминалась. Это объясняет, почему Черчилль не считал возможным протестовать против действий Советского Союза в Румынии и Болгарии, но все же говорил о своей готовности пойти на грань войны из-за Польши.

Предположение 3: Польское правительство в изгнании лучше всего послужит своему делу, если не будет раскачивать лодку, а советские нарушения прав человека лучше всего замести под ковер.

Это предположение лучше всего иллюстрируется дневниковой записью 1943 года советского посла в Лондоне Ивана Майского. Это связано с печально известной резней в Катынском лесу, учиненной советскими войсками в 1940 году; нацисты недавно объявили об обнаружении массовых захоронений на территории, которая попала под контроль Германии. Майский писал:

«Черчилль подчеркнул, что, конечно, он не верит немецкой лжи об убийстве 10 000 польских офицеров… Но так ли это? В какой-то момент во время нашего разговора Черчилль обронил следующее замечание: «Даже если немецкие заявления подтвердятся, мое отношение к вам не изменится. Вы смелый народ, Сталин - отважный воин, и сейчас я подхожу ко всему в первую очередь как солдат, заинтересованный в том, чтобы как можно быстрее победить общего врага».

Настоящей заботой Черчилля было не допустить, чтобы это дело нанесло ущерб англо-советским отношениям, которые, как он полагал, польская пресса в Великобритании подвергала риску. Он громогласно заявил своему кабинету, что «ни одно правительство, принявшее наше гостеприимство, не имеет права публиковать статьи, которые противоречат общей политике Объединенных Наций и могут создать трудности для этого правительства». Можно сказать, что здесь было еще одно предположение, что историей движут великие люди, такие как он и Сталин, и что великие державы могут законно решать судьбы наций над головами своих народов и правительств. Нельзя приготовить яичницу не разбив яйца.

Вывод

Когда он выступил в Палате общин 27 февраля 1945 г., чтобы разъяснить Ялтинское соглашение, Черчилль заявил, что, по его мнению, «маршал Сталин и советские лидеры хотят жить в честной дружбе и равенстве с западными демократиями. Я также чувствую, что они верны своему слову». Обосновывая это последнее утверждение в своих мемуарах, Черчилль писал:« Я чувствовал себя обязанным заявить о своем доверии в советскую честность, чтобы обеспечить ее. В этом меня воодушевило поведение Сталина в отношении Греции». Однако, как мы уже видели, в частном порядке он утверждал, что «глубоко впечатлен дружелюбным отношением Сталина и Молотова». Колвилл писал:« Он пытается убедить себя, что все хорошо, но в глубине души я думаю, что он беспокоится о Польше и не убежден в силе нашей моральной позиции».

Черчилля нельзя обвинить в полной наивности. В какой-то степени он, конечно, слишком сильно верил в свои личные способности расположить к себе советское руководство и работать с ним. Но его комментарии о надежности Сталина были в значительной степени попыткой сделать храброе лицо перед своими министрами и общественностью. Он никогда не совершал ошибки, чтобы думать будто Сталин слабый игрок, но он действительно верил, что его можно держать в рамках, если вести себя твердо. В более широком смысле, его подход определялся верой в то, что Советы были рациональными игроками, которые могли внести свой вклад в конструктивный мировой порядок, даже если они выступали в качестве соперников Великобритании и США.

Конфликт между заметками Далтона и Колвилла объясняется верой (или глубоко устоявшимся допущением) Черчилля в управляемое международное соперничество. Не то, чтобы он думал, что Ялта разрешила или предотвратила конфликт между великими державами, но он полагал, что этот тип международного соглашения может удержать его в определенных рамках. Что касается его очевидной веры в то, что Сталина можно убедить принять свободную и демократическую Польшу, легко видеть, что Черчилль действительно ошибался. Но что касается его всеобъемлющей веры в то, что советский режим действовал в соответствии с рациональными расчетами относительно своих собственных национальных интересов, а не руководствовался в первую очередь коммунистической идеологией, он, возможно, был гораздо менее неправ, чем кажется на первый взгляд.