Грустинины домового

В квартире было тихо и пахло нежилым. После похорон деда Игната она так и стояла закрытой несколько месяцев, пока Егор в очередной раз не повздорил с отчимом, и его не вышвырнули из дома в промозглый ноябрьский вечер. После через форточку первого этажа в грязь, друг за другом, выпали тонкая куртка, ботинки и связка ключей. В окне мелькнуло перепуганное мамино лицо. Потом оттуда на Егора спокойно уставился отчим.

Лихорадочно переобувшись под его невозмутимым взглядом, Егор схватил куртку, ключи, на секунду замялся, потом подобрал грязные тапки и по одному запустил в сторону форточки. Не попал, выругался, и пошел прочь.

Дедова квартира была в старом доме под снос, на самом краю города. Объявленного пять лет назад расселения так и не случилось, и потемневший деревянный дом все еще был жилым. Соседи – кто умер, кто уехал, использовав любую возможность. Из четырех квартир второго этажа занята осталась одна – баб Моте некуда и не к кому было переезжать, а на первом до последнего времени жил лишь дед.

Егор в детстве часто подолгу обитал у бабушки с дедом, но после бабушкиной смерти почти не бывал тут – характер деда и раньше был не сладким, а тут совсем испортился. Казалось, он ненавидел все вокруг, и словно сам воздух вокруг напитывался гнетущим недовольством, создавал вокруг него непробиваемую броню отшельника.

Каждую субботу с утра дед ездил на кладбище, и в этот единственный день с ним можно было поладить. Он приезжал домой к обеду, становился ненадолго спокойным и разговорчивым, благодушно раскладывал в холодильнике продукты, притащенные Егором с рынка. Они вместе готовили что-нибудь нехитрое, дед выпивал пятьдесят грамм поминальных, закусывал черным хлебом, присыпанным солью, и впадал в печаль.

Сидел, уставившись в одну точку на затертой клеенке. Иногда поднимал на внука тяжелый, полный тоски взгляд: “Чего она так? Бросила тут одного. Не дождалась, я ж просил - дождись! Предательница… Ты, салага. Никогда в свою жизнь случайных людей не пущай. Ток тех, без кого жизнь – не жизнь вовсе.”

Сутулый, хмурый, в неизменной темно-синей олимпийке и обвисших трениках - таким Егор его и запомнил. Дед был крепким, никогда не жаловался на здоровье, просто однажды в очередную субботу Егор приехал - а дед лежит, еле дышит, никого не узнает. Приехавший врач повертелся рядом, послушал, сказал - забирать уже поздно, агония, готовьтесь. Мать тогда сильно не огорчилась - они всю жизнь не ладили. А Егор… Ему тяжелый характер деда был роднее, чем спокойный, уравновешенный – отчима, который донимал его бесконечными советами и нравоучениями.

Старый дом на окраине, не уютный, временами даже жутковатый – все равно был родным. Когда еще был жив дед, происходили в доме странные вещи. Егор несколько раз оставался ночевать, но просыпался от мелкого дробного топота, раздававшегося где-то совсем рядом. Дом дышал в ночи то жаром, то холодом, скрипел рассохшимися досками полов, длинно стонал дверьми, в безветренную погоду резко хлопал форточками. Егор просыпался, лежал, оцепенев от ужаса, чувствуя, как ледяной сквозняк перебирает волосы на макушке. Ему казалось, что лишь в пределах кровати он в безопасности.

Потом приходило осознание, что он уже не ребенок, ему пятнадцать, и просто старый деревянный дом - это не блочная пятиэтажка. Злился на себя, откидывал к стене одеяло и страх, вскакивал с кровати и включал свет. И все прекращалось. Куда-то исчезала гулкость, скрипы и стоны, застывали на месте форточки. Становилось непонятно, что ужасного могло показаться еще несколько минут назад. Из-за тонкой перегородки раздавалось дедовское :”А ну, гаси, мать твою!” , Егор щелкал выключателем и ложился спать. До утра больше ничто его не будило.

Вот и сейчас, пройдя по выстывшему общему коридору, споткнулся пару раз о соседское барахло - оцинкованное ведро, пару калош, переступил через рванину, которую соседка бабка Мотя кидала у входной двери “чтоб грязь в дом не тащили”- кому её тащить-то? Егор минуту помедлил у облупившейся и рассохшейся двери в дедовы комнаты. Его обуял какой-то страх, ожидание чего-то тоскливого и нехорошего прокатилось холодной волной вдоль спины. И растаяло. Идти ему больше некуда, что за детские глупости, в конце концов! Теперь это его дом. И он вошел.

***

Квартира стояла притихшая. Какая-то запустелая. Теплый и сухой воздух комнат после промозглости осеннего города был как спасение. Егор разулся, поискал тапки, нашел их запихнутыми подальше за пустую обувную полку, вошел в большую комнату и вдруг понял, что деда там нет. Совсем. Нигде. В каком-то оглушении побрел в маленькую спаленку, дотрагиваясь до вещей, стен, включил по дороге свет.

Спальня была тоже чисто убрана, куда-то подевалась груда стародавнего бесполезного хлама с узкого подоконничка, ситцевые выцветшие задергушки отстираны и крахмально топорщатся меленькими оборками. Кровать застелена бабушкиным пуховым одеялом.

Егор вспомнил, что мать несколько раз после похорон уезжала сюда навести порядок. Дедовых вещей почти не осталось. Старый скрипучий шкаф был пустым. Егор вернулся в большую комнату, добрел до обеденного стола, сел на табурет. Руки всё время мешались, не зная, куда их деть, погладил в нескольких местах прорезанную и сильно вытертую клеенку.

На столе не хватало всегдашней сахарницы с рафинадом. Рафинад дед сам не ел, но Егору всегда подсовывал, и тот покорно пил чай и ел сахар вприкуску - как бабушка. Неожиданно пара комнат в этом старом доме показалась Егору невыносимо опустевшей, а он сам – маленьким и никому не нужным. Понял, наконец, что его никто не видит. И теперь он сам по себе. Глаза жгло, комок в горле никак не сглатывался, но и плакать не выходило. Вот и ладно.

Он глубоко вздохнул, еще раз оглядел комнату. И понял, что ужасно хочет есть.

Маленький закуток кухни был непривычно пустым. Старый холодильник отключен, вымыт. Полки пусты. Немногочисленная старая посуда, начатая пачка соли, и ничего съестного. Только застарелый, какой-то плотный запах кислой капусты, мышей и сигаретного дыма, въевшийся в стены, полки и дверцы шкафчиков, давно не беленый потолок.

Настроения это не улучшило. Порывшись в карманах, Егор раздобыл совсем немного мелочи, которой должно было хватить на хлеб. Не раздумывая, ринулся в магазин, пока тот не закрылся.

Клацнул сообщением телефон. Мама. Переживает. Завтра суббота - приедет к обеду. Ничего. Жить можно.

Спички купить не подумал, чай вскипятить не вышло. Ел хлеб всухомятку, присаливая. Наевшись и повеселев, притащил из спальни одеяло и подушку, улегся. Свет решил не гасить.

Его разбудил какой-то лишний звук. Егор открыл глаза, и они тут же заболели от яркого электрического света. Зажмурился, ничего не понимая. Потом вспомнил - он один, в дедовой квартире, свет не гасил, потому что… Звук, разбудивший его, повторился. Он не был громким или пугающим, просто как-то не вязался с привычным дыханием дома, его скрипами и шорохами. Казалось, кто-то всхлипнул совсем рядом, горько и безутешно, и затих, забыв выдохнуть. Егор резко сел на кровати, прижавшись спиной к стене.

-Ээй… Кто тут?

Он не узнал свой голос, какой-то тонкий и слабый. Разозлился сам на себя.

- Не хочешь- не отвечай! Но теперь я тут живу. И не мешай мне!

Уже лучше. Даже сам поверил, что не боится. Сейчас надо тихо лечь, закрыть глаза и уснуть.

Глаза закрываться не хотели. Но мысль, что чем больше таращишься в пустоту, тем больше там видишь, его ужаснула, и Егор незаметно для себя снова уснул до утра.

***

Все утро слонялся голодный по комнатам, не знал, чем себя занять. В конце концов, приехала мама. Заплаканная, какая-то маленькая и постаревшая. С двумя огромными сумками. Егор, разбирая запасы и баночки с борщом, гречкой, котлетами, не понимал, как раньше не обращал внимания, до чего вкусно пахнет мамина стряпня. Мама нервничала, поглядывала на часы, металась по квартире, достав из бездонной сумки смену постельного белья, немногочисленную теплую одежду Егора, все раскладывая и рассовывая на полки. Егор ходил по пятам за ней, ничего не запоминая, не желая упускать ее из поля зрения хоть на секунду. Когда обе сумки опустели, а чайник закипел, они сели вместе за стол.

- Как ты … тут?

-Да все хорошо, видишь.

-Не замерз ночью?

-Не, бабушкино одеяло взял, тут спал, тут… теплее.

Она смотрела на него пристально, словно не веря, что у него без нее все может быть хорошо.

-Я прошу тебя, ты же младше, ну поговори ты с Олегом, он хороший человек, помирись с ним. Я знаю, тебе трудно, он тебе не отец, но он же с детства тебя растил, и желает тебе только добра.

-Ма, нет. Он мне никто. И решать за меня он не будет. Хочешь жить с ним - живи. Я останусь здесь.

-Ты еще маленький, ты не можешь жить один. Ты еще в школе учишься!

-Через неделю мне шестнадцать. Найду…какую-нибудь работу… наверное.

Она спрятала лицо в ладонях.

-Ну мам, ну хорош. Лучше давай, скажи, как и что мне тут поделать. И, это… вкусно все так! Хорошо, что ты приехала.

Она передумала плакать, судорожно вздохнула, вгляделась в него, словно впервые увидела.

-Давай договоримся. Если что - приезжай сразу домой. Олег ничего не скажет, я тебе обещаю. Хочешь побыть тут - оставайся. На работу – я не против, что бы ты работал, но на школе это никак не должно отражаться, сам понимаешь. Деньгами и продуктами пока буду помогать, как смогу, это не обсуждается. Тебе придется зайти домой - учебники, тетради, я все не смогла привезти.

Она отчего-то повеселела, даже улыбнулась пару раз.

-В понедельник перед школой зайду, если можешь, собери сумку … Вынесешь мне ее в подъезд?

Оставив напоследок ему немного денег и наказав их распределить на проезд и еду, она ушла.

Вместе с ней ушла и его уверенность, что он сможет здесь прожить еще хоть полдня.

***

В дверь кто-то поскребся. Решив, что мама вернулась, деланно спокойно подошел и отворил, приготовившись скрывать нечаянную радость. За дверью стояла баба Мотя. Увидев его, она облегченно вздохнула, пробормотала: ”Ну, и хорошо!” и просочилась в комнату. Егор последовал за ней.

Шустро ковыляя по квартире и заглянув в каждый закуток, баба Мотя тараторила:

-Сам тутоньки обитать станешь, иль заселишь кого? Гляди, Тихон чужих не больно жалует, начнет шалить, не удержишь потом! Зеркало убрал- это верно, это правильно, нечего тут нежданным шастать! Как тебя, слышь? Подзапамятовала…

-Егор, - он стоял посередине зала, глядя, как шустрая болтливая бабуся мечется по квартире.

-Во-во, Гошка, гляди в оба, а то хозяин осерчает- и тебе, и мне не сладко придется!

-Да какой еще хозяин, приватизировал же дед все, сказали, через полгода я в наследство вступлю…

-Зеленый ты. Вон, мать твоя, Лилька, быстро отсюда умотала, знает, что не место ей тут. - Баб Мотя, наконец, плюхнулась за стол и налила себе холодного чаю в старую дедову кружку. Пошуршала пакетами, выудила пару маминых любимых шоколадных конфет.

-Ты уже вон лоб здоровый, давай, хозяйство обживай, тут мужику дел - непочатый край, стараться станешь - и Тихон подсобит, он деловых и мастеровитых страсть как любит, ага. И мне пора уж прялку починить, на тебя вся надежда!

-Она сгребла морщинистой цепкой лапкой фантики, замяла их в кулачок, и, не найдя, куда выбросить, сунула бумажки в карман фартука.

-Ну, с новосельем тебя, сосед. Давай жить дружно, пора мне!

Егор все так же молча закрыл за нею дверь. Баб Мотя ему никогда не нравилась. Почему нельзя просто жить, что б к тебе никто не лез со своими советами, поучениями? Думал, хоть тут от него отстанут все ненужные люди, но нет. Хоть в лес от всех уже беги.

Послонялся туда-сюда по кухне. Мысль, что может объявится еще какой-то хозяин, не давала покоя. Куда ему, Егору, тогда деваться?

Из комнаты донеслось невнятное бурчание. Егор замер, чувствуя, как препротивный холодок пробрался зашиворот, ввинтился в солнечное сплетение. Скрутило живот.

На цыпочках подкрался к дверному проему. Осторожно заглянул в комнату.

На столе сидел мужик. Вернее, вполне себе компактный мужичок, ростом с кошку. Нестриженный и небритый. Старый. В синей, как была у деда, олимпийке, вытянутых трениках, и забавных крохотных шлепках на босу ногу. И бубнил.

-Никакого порядка. Где сахар? Нет сахару! Где вода? Ни чашки, ни плошки! Вот как теперь? Осталось то – напоследок, и то - нет ничего! Ни собраться, ни забыться. Нету порядка. На кого дом оставляю? А, явился! Чего там застыл?

-А ты… вы кто?- верить, что видит домового, не хотелось. Входить в комнату – тоже.

-Кто-кто. Дед Пихто! Неучи какие пошли, даже простых вещей не знают! Тихон я. Дома этого, стал быть, хозяин. Заходи уже, конфеты где-то тут, чую. Ищи скорее! Эхехе…

Тихон заерзал, оглядываясь на пакет с конфетами. Пакет под его суровым взглядом начал шуршать и подрагивать, но не сдавался – узел на нем так и остался завязанным.

Егору хмыкнул. Тоже мне, хозяин! Наверное, что б просто на стол залезть, пыхтел полчаса.

-Ты это. Думай, чего думаешь-то! – похожие на блестящие пуговки глаза домового, наверное, должны были просверлить Егора насквозь.

-Да. И на стол залезть, поверь, не большая проблема. Пыхтел полчаса, как же! Вот обормот-то, правильно дед говорит … Говорил…- Тихон резво подскочил и засеменил к краю стола. Оттуда, без раздумий и остановок, легко перешагнул под столешницу, на миг зависнув вниз головой. Протопал по ножке стола. Слишком скоро оказался рядом с Егором, приосанился, и, умудряясь смотреть на него сверху вниз, выпалил: ”Конфеты! Давай уже, пошеливайся! Пора мне уже!”

Егор двинулся к столу, стараясь ни о чем не думать. Но мысли скакали, как сумасшедшие.

-Ну! – Тихон оказался у заветного пакета слишком быстро и беззвучно.

-Да, блин!- вырвалось у Егора от неожиданности.- Как так-то?

-Не отвлекайся! – домовой застыл у пакета, вытянув шею и не сводя с него глаз. Сходство бородатого минидеда с детсадовцем, ждущим свой подарок из мешка Деда Мороза было таким разительным, что Егор начал смеяться. И чем больше он старался унять свой смех, тем хуже получалось. Он пробовал развязать пакет, но каждый раз, мельком глянув на Тихона, сдавался новому приступу смеха. Уже кое-как вытирая проступившие слезы, снова посмотрел на домового, и смех сошел на нет. Во взгляде того было тихое отчаяние.

Егор просто порвал целлофан и высыпал конфеты на стол. И сгреб к ногам Тихона. После, не думая, выхватил несколько штук и впихнул в руки домовому. Для того охапка оказалась слишком большой, но Егор придержал, что бы можно было поудобнее перехватить.

-Извини, сам не знаю, что на меня нашло…

Домовой молча застыл в обнимку с конфетами.

-Может, давай помогу, фантик разверну?

Тихон отрицательно мотнул головой. Судорожно вдохнул.

-Наверное, я даже уже рад, что ты тут. Ну, в смысле, не против, что б домовой, и все дела…

Тихон моргнул.

-Я, правда, по хозяйству еще не очень, но научусь, а вдвоем как-то веселее…

Тихон молчал.

-Ну, ты на деда моего похож. Чем-то. И постараюсь для тебя конфеты оставлять.

-Мне уже пора. Мотю нет-нет буди, а то она весь дом заплетет. И приглядывай, у ней не голова, а камора с шутихами. Дом береги. Твой теперь. А ты – его. Мне пора…

На столешницу осыпались пустые не открытые фантики. Одним плавным, смазанным движением Тихон оказался у двери, и исчез.

Спустя мгновение на кухне грохнула, хлопнув со всего маху, дверца кухонного шкафчика. От неожиданности Егор подпрыгнул, очнувшись. Рванул к двери, запнулся о коврик и рухнул в полный рост. Свет погас.

***

- Вставай! Что ж ты! Не уговорил остаться! Что делать то теперь! Сами, вдвоем, не удержим, уже на чердаке темень зашевелилась, да и под окнами вовсю ползает! Нам без домового тут никак, никак! Да вставай же ты! - Увесистая оплеуха окончательно вернула его в чувство. Вскочил на ноги, отпихнув от себя баб Мотю, оглянулся. Все на месте, все, как всегда. Потер лоб. Голова, казалось, треснула от удара о пол пополам – но нет, наощупь цела, даже шишки нет. Глянул в окно – поздний вечер. Что, уже? Завтра в школу.

- Эээммм… Со мной в порядке всё. Вы идите. Спасибо!

-В порядке? Собирайся давай! Тихон грустинины себе удумал, а какие тут грустинины, когда нечисть уже днем в окна вон роем лезет? Ослеп ты, что ли?- Баб Мотин узловатый палец ткнулся в стекло окна – и увяз в медленно шевелящейся темноте, не встретив препятствия.

-Эта то просто лезет, где можно, да медленная, как плесень. Но и такая постепенно дом затопит. А если с зеркала кто ход в дом почует – тут уж ни мне, ни тебе не справиться. Домовой нужен.

-Так, может, переехать?- Егор, не отрываясь, смотрел в окно. Теперь всё время видел эту лениво шевелящуюся темень, от которой несло холодом и промозглостью. Лампочка под потолком моргнула, потом словно передумала тухнуть и снова засветила. Выдохнул с облегчением.

-Так бесполезно. Ей же не только стены нужны – тебя и меня чует, куда б мы не делись, за нами ползти будет. Пустой дом как фантик без конфеты –вроде ничего, но совсем не то. Не можем мы переехать. Срослись с ним. Так что бери сладкое, и вперед. Давай, давай, я тут что смогу, сама. Повяжу еще чего. Если успею…Да и задержит это ненадолго, так что поторапливайся!

Говоря все это, баб Мотя кружила по комнате, и собирала, казалось, первое, что под руку попадалось. Расстелила на столе свой белый ситцевый платок, сложила на него собранное, связала узелком.

-Да не пойду я никуда!- Егор упрямо наклонил голову, заставив себя отвести взгляд от окна. Пусть шевелится, он то тут при чем?

Баб Мотя что-то хотела сказать, да передумала. Прихватила с собой узелок, пошаркала к входной двери. Уже на пороге, не оглянувшись, проговорила: “ Узел на выходе оставлю. Одевайся тепло, да и иди где заперто.”

***

Снова оставил свет включенным. Теперь, в тишине, было отчетливо слышно влажное шуршание за окном. Дом больше не дышал, замер, словно в недобром предчувствии. Исчезли привычные скрипы. За закрытыми дверями спальни кто-то мерно и настойчиво скребся.

Уснуть никак не выходило. В какой-то момент возникло ощущение, что он в доме один. Страх, которому Егор до сих пор не давал воли, вдруг выплеснулся, затопил его до самой макушки. Егор зло глянул на проем окна – темное все так же почти невидимо шевелилось, но – показалось, или на самом деле? – уже на пару сантиметров внутри оконного проема. Уже в комнате. Свет иногда помаргивающей лампочки перестал быть желтым и теплым, выцвел. В этом свете старые обои вдруг стали казаться бесцветными, словно в ржавых потеках и разводах. Дом оцепенел окончательно.

Егор выскочил из квартиры, по обычно скрипящей и ворчащей лестнице метнулся на второй этаж, к бабе Моте. Лестница молчала. Он затарабанил в дверь. Та, не запертая, распахнулась.

Баба Мотя вязала, сидя в ветхом кресле посреди темной комнаты. Мерное, тихое, словно детское, посапывание, закрытые глаза. Пушистая белая шаль-паутинка, выплетаемая быстрыми спицами, покрывалом устилала пол всей комнаты, терялась в сумраке углов, нежно светилась в темноте. Темнота колыхалась у её края, вжимаясь в стены, отодвигаясь подальше. Тоненькие ниточки света танцевали в воздухе вокруг кресла, сплетались в клубок, из которого тянулось бабмотино вязанье. Одну такую ниточку Егор вдруг увидел и у своих ног. Сделал шаг в сторону – потянулась за ним.

Даже глядя на старушку, Егор словно не ощущал ее присутствия. Словно ее не было. Он попятился, осторожно, стараясь не шуметь, спустился вниз. Старался не смотреть под ноги и не думать, что это все значит. Одно стало ясно – права была баб Мотя, твориться черт знает, что, и надо вернуть Тихона. Нужно собираться.

Откуда-то из дедовой комнаты послышался длинный отчаянный визг, перешедший в мерзкий смешок. Смешок не прекращался, катился по квартире эхом, и явно приближался.

Егор лихорадочно сдернул с вешалки куртку, схватил ботинки и выскочил в общий коридор. Захлопнул дверь в дедову квартиру. О дверь с той стороны что-то хлюпнуло, и она начала мерно подрагивать. Отшатнулся, не сводя с нее взгляда. Тут же все стихло. Надо спешить.

Собранный узелок маячил в темноте белым туманным пятном. Подхватил его. Толкнул входную дверь. Отодвинул щеколду, снова толкнул. Дверь не шелохнулась. Посмотрел на узелок, на дверь.

Где-то за спиной темень, прихлюпывая, медленно сглатывала его дом.

Дом мертво, пусто молчал.

Егор в тихом отчаянии выдохнул, уперся лбом в старые, плотно пригнанные друг к другу доски двери. И почувствовал, как проваливается вперед.

***

Почти ослеп от белого тумана, облепившего его со всех сторон. Невидимая в плотном тумане улица приглушенно фырчала машинами, невнятно бубнила какая-то реклама. Перевел дух – все на месте…Это просто тот город, который он знает. Нужно обуться. Подумалось – самое время вернуться домой. Мама права, чего он на этого Олега взъелся? Жили же как-то столько лет. От этой мысли сразу стало как-то уютнее, только что пережитое вдруг показалось глупым и придуманным. Решено – он возвращается!

Обуваясь, разглядел в тумане тоненькую ниточку света у своих ног. И рядом – ошметки черной, медленно шевелящейся и ползущей на этот свет темени. Ватный туман спрятал все звуки улицы, и стал слышен липкий, вязкий шепоток снизу :”Моё-моё-моё-моё”

Егор, попятился, не сводя взгляда с еле видного в тумане шевеления под ногами. Права была баб Мотя, так и будет теперь за ним ползти эта пакость. С тоской понял, что никуда ему не деться.

“Там, за домом, взгорочек, там всегда звезды видно. Что непонятно, иль заблудишься – беги туда, наверху все ясно станет.”- всплыло дедово, давнишнее. По памяти, надеясь не заблудится, двинулся вокруг дома. Надо из тумана выбраться, а после подумать, где этого Тихона искать. Туман будто бы стал чуть прозрачнее, и Егор припустил - дорога то знакомая!

Но в колыхающейся белой мути не было ничего привычного. Ноги почти сразу увязли в грязи, о беге уже и речи не шло. И тут он провалился почти по пояс. Топкая грязь дышала теплом. Егор забарахтался, пытаясь выбраться. С каждым движением трясина, причмокивая, засасывала его понемногу. Егор замер. Верить, что всё по-настоящему, не получалось. Но пришлось. Вдохнул поглубже и вгляделся в туман. Нет, не показалось – темная округлая кочка была совсем недалеко. Немного повернувшись, он смог дотянуться до нее рукой и ухватиться за хохолок желтой мокрой травы. Откуда тут болото, не было ж никогда!

-Ай! Сдурел? Отпусти сейчас же! – кочка развернулась и уставилась на Егора мутным зеленым глазом.

От неожиданности Егор почти выпустил траву из пальцев, но тут же еще сильней сжал кулак.

-Ни за что. Меня затягивает!

-Ну, конечно, а ты как хотел? Подождем! – кочка хихикнула, вывернулась, оставив в кулаке Егора пук старой травы – и из грязи показался лысый раздутый старикашка. Уселся на поверхность трясины, словно на землю, поплюхал по жиже перепончатыми ручками, вытянул тонкие узловатые ножки. – Да не боись! Не долго! – довольная гримаска одноглазого сопровождалась издевательским подмигиванием.

Чмокнула трясина. И Егор провалился по грудь.

-Ты ж моя хорошая! Старашечка моя! – Старикашка с нежностью погладил жижу лапкой. – Ловишь и ловишь всяких вкусненьких дурней, своему Болотничку на радость! А Болотничек тебя хвалит, а Болотничек тебя любит, ни на что не променяет! А они тут ходют и ходют, вместо болота все дорогу хочут, ан нет! Старашечка моя сцапает любого! Никто нам не указ!

-Эй, погоди! – Егор старался не шевелиться - я просто на взгорок бежал, а тут туман, мне не нужно твоё болото, я заблудился!

-Ну, и прелесть! Ну, и отличненько! Он на взгорок бежал, а Старашечкка моя ням! И не отдаст теперь! Со мной поделится! Ням-ням!

-Я Тихона искал, домового…- Егор вдруг с отчаянием понял, что в ненастоящей сказке он гибнет по-настоящему.

-Слышь, Старашечка! Лопочет, страдалец! Домовой в дому хозяин, домовые по миру просто так не шатаются! А тут, значиться, все моё, и нам со Старашечкой свезло сегодня!

- Грустинины у него! Мне найти его было нужно! Тихоооон!

-Лопочет и лопочет, ну пусть, напоследок-то! Хех, грустинины! Погоди. Грустинины? - бутылочного цвета глаз почти выкатился из орбиты и с тревогой уставился на Егора. – Ты что, за домовым тут? А у него грустинины? – Болотник всполошился так, что вскочил на свои тонкие ножки. Круглое вздутое пузо, заросшее травой и шерстью, при каждом нелепом шажочке макалось в грязь.

Егор, почти не слыша его, стараясь шевелить только губами, тихо позвал еще раз домового. Не веря, что это поможет. Чувствуя, как вспухает под ногами пузырь, готовый лопнуть. Понимая, что это будет последнее погружение – и в следующий раз он вдохнет эту вязкую жижу, а не воздух.

- Плюнь, плюнь, Старашечка, фу, плюнь сейчас же, пакость окаянная, плюнь! - Болотник окончательно позеленел, пошел фиолетовыми пятнами от ужаса и затрясся. Озираясь и поскуливая, зашлепал неуклюже к Егору, схватил его за руку, потянул. Трясина держала мертвой хваткой. - Да отдай же ты, дура, отдай!

- Нет, ну ты глянь! Я из дома – дом за мной! Сказал же – пора мне, грустинины! Чего поперся, тут-то ты как, мать твою? – Болотник вмиг свернулся желтой кочкой, в которую вцепился Егор. Из-за кочки вынырнул из тумана не на шутку сердитый Тихон.

Под ногами Егора беззвучно лопнула ненадежная опора. В какой-то невозможно долгий миг он увидел удивленное лицо Тихона, предательски ныряющего в черную жижу Болотника – и сам ушел с головой в трясину.

***

-Я не знал! Даже не заманивал, сам он в Старашечку врюхался! Вот что б мне ослепнуть! – Болотник, заискивающе глядя на Тихона, топтался у края болотца. Болотце перестало булькать и вело себя тихо-тихо, будто его и не было тут вовсе. – Ты ж знаешь, Тихон, что б я, да что б кого с дома твоего – да ни в жизть! Я лучше еще полвека буду воробьев да кузнечиков есть, чем твоих!

- Ну, всё, чучело, я тебя с твоей Старашечкой как есть сейчас по ветру развею – сам знаешь, мне до ночи еще на много чего силы хватит! Я-то думал, есть кому за домом приглядеть, и на том мой век кончился - а ты человека моего угробил! И мне уже не вернуться! - маленький домовой, казалось, в гневе своем стал выше. Единственный глаз Болотника зажмурился.

- Его можно оживить, только не убивай! – выпалил зеленый толстопуз и застыл. Тихон прихватил его за осклизлое ухо.

- Голову мне морочишь? Да ближайшие кисельные берега в трех ночах отсюда, а мне времени - край до полуночи!

- Не морочу, не морочу! Схрон тут неподалеку, на взгорке. Дед один давно сделал, да так за ним и не пришел. Вода там есть, и живая и мертвая. Дед, почитай, год за ней ходил вдоль берегов тех ходил, пока сыскал! Успеешь как раз своего вернуть до грустинин! Обещай, что не тронешь нас со Старашечкой, а я тебе дорогу скажу, да искать где!

Тихон с тоской оглянулся. Тело Егора, затянутое в панцирь из подсохшей грязи, почти растворилось в тумане, но он знал, что до него всего пару человеческих шагов. Еле выцарапал парня из болота, но поздно.

- А коли обману - ты ж успеешь за мной вернуться! Куда я денусь от тебя! Тихонюшка, дружочек, по рукам? – перепончатая лапка потянулась к Тихону.

-Жижа болотная тебе дружочек. Живи пока. И говори, где схрон – время на тебя жалко изводить! И давайте, чавкайте отсюда, знаю, что можете – как-то приползли же…

И Болотник залепетал-заквакал, торопясь и захлебываясь. Тихон молча взвалил на себя тело Егора, привязал к поясу чудом уцелевший узелок, и, как муравей под втрое больше его ношей, пополз через белесую муть к склону.

Болотник, не сводя взгляда с тумана, кулем обвалился на землю. Поджал безгубый рот, потом растянул его в ухмылке.

-Слышь, ушел. Эх, брюхо урчит, зато живы остались… Победил, думает. Ну его! А мы мальца на обратном пути дождемся, без всяких там домовых, да, моя хорошая?

Болотце разочарованно булькнуло.

***

Что там Болотник наквакал? “По склону вверх, пока ветер не начнет пахнуть дождем, сразу направо десять человечьих шагов, да вниз на шаг по склону, развернуться и на большом камне указанье найти, прочесть в голос и ждать.”

Ну-ну. Так себе маршрут. Но навряд ли врал – знает, что сегодня домовой может почти все. Раз в жизни домовой уносит всю силу своего дома с собой… Если б за ним не пошел этот мальчишка! Но он пошел. И Пряха осталась без защиты. Что она там себе думала? Ну точно, у нее не голова, а коробка с шутихами. Времени все меньше.

Тихон уставился на камень в человечий рост. Он темнел в тумане, и было неясно, это вся глыба или только часть. Красной краской огромными кривыми буквами на камне было выведено ”Галка, я тебя люблю!” Буква “л” была перечеркнута белым и сверху надписана ”м”. Ну, что ж, Болотнику и его Старашечке конец. Но прежде все ж надо попробовать.

В конце концов, он и не такие заклинания слышал, правда, давно это было…

“Гамка, я тебя люблю!”

Что и следовало ожидать. Все по-прежнему. И рядом – ничего похожего на заветные бутыли с водой.

Нужно оставить тело Егора – его найдут обязательно, после тумана и безвременья. А самому пора вернуться к Болотнику. Как обещал. А там и время выйдет. Хотелось все ж таки после добраться к полуночи до вершины. Перемудрила в этот раз Пряха. Бывает.

-Можешь еще разок? Звучит, как песня! – Из недрогнувшего тумана на камень бесшумно приземлилась почти птица. Большие совиные лапы заелозили по влажной поверхности валуна, и грациозного прилета не вышло. Что б сохранить равновесие, существу пришлось судорожно взмахивать золотистыми яркими крыльями. Пара цветных сияющих перышек медленно закружились перед носом у Тихона. Но он даже не заметил.

-Я думал, ты сгинула давно… Или спишь новый век в какой норе, как все!

-Еще чего! Времена меняются, а люди - не особо. Вон, Мокоша, как она сейчас, и не думает о сне, и мне зачем? Она плетет и вяжет судьбы, я знаю, что будет в ее плетенье, только вот спрашивают меня сейчас совсем редко. - Нежное девичье личико стало печальным, и даже серебро украшений зазвенело тихо и грустно. – Да и ты, домовой, смотрю, бродишь, а дом твой тебя не отпускает. Схоронить бы парня. Людской век короток, и твой уж недолог!

Голос Гамаюн стал глубоким и грудным, и последние слова вещунья произнесла нараспев, обняв себя крыльями и медленно покачиваясь из стороны в сторону. Темные тени легли вокруг глаз, румянец выцвел до мертвенной бледности, а венец из иссиня-черных кос потускнел. Седая непослушная прядь выбилась из общего порядка и одиноко торчала у самого виска.

Тихон нетерпеливо выдохнул и деланно кашлянул.

-Так что, тебе рассказать, что тебя ждёт? – Гамаюн встрепенулась, сдула прядь, чтоб не лезла в глаза, и просияла. Тихон молча положил тело Егора перед собой.

- Я тут припрятанное искал. Что б человека вернуть. Да видно, зря…

-Вернуть хочешь? Можно, отчего нет. Да только человеков много, оставь его. Или, сам знаешь, платить придется! Вся сила, что есть, вся в землю сыру прямо тут и уйдёт, даже идти не сможешь.

Тихон молча и без раздумий кивнул.

-Добро. Сам решил, на все воля твоя. Там, где перышки мои упали, найдешь, что искал. Человек один долго эту воду искал, да как нашел- поздно уже было. Тоже меня слушать не захотел, все по-своему сделал - а так я б ему сразу сказала, мол, не успеешь, милчеловек, все одно умрет твоя ненаглядная. Прощай, домовой, короток остался твой век. А, может, все ж таки расскажу? - Вещунья обхватила себя крыльями и закатила глаза.

-Прощай, Гамаюн. Тороплюсь я! – Тихон поклонился до земли, да так и остался внаклонку – искать, зачем пришел. Углядел – две простые стекляные бутылки от Боржоми, горлышки тщательно запечатаны воском, а на этикетках синей шариковой ручкой надписи: ”живая” и ”мертвая”. Почерком Игната.

Гамаюн расстроенно посмотрела в клубы тумана, куда нырнул Тихон. Печально вздохнула. Провела янтарным когтем по камню, прислушалась к неприятному звуку. Нараспев проговорила: ”Что люди, что нелюди – спешат так, будто помереть не успеют!” Снова вздохнула. Зачерпнула невесомыми крыльями туман, и легко взмыла, растворилась, будто ее и не было.

***

В белой мути перед ним плавало лицо Тихона. Домовой, видно, что-то зло орал, но слышно не было ни звука, и его гримасы и ужимки выглядели ужасно смешно. Сил смеяться не было, и Егор просто улыбнулся. Тихон вылупил глаза и исчез из поля зрения. Егор полежал немного. Нет, надо переехать обратно к матери и отчиму, в этом доме дурацком даже сны такие, от которых сбежать хочется. И холодно. Встанет, соберет вещи и поедет. Он моргнул, выдохнул и встал. Белесая невнятность вокруг не исчезла, с трудом можно было разглядеть то, что под ногами. И это был не пол. Под ногами была каменистая земля, и из тумана торчали две маленькие ступни, обутые в детские шлёпки. Это был не сон.

Тихон лежал на земле и что-то бормотал. Егор примостился рядом.

- Надо дойти до вершины, после полуночи дорогу назад не найдешь. Иди давай, просто вверх и всё! Чего сидишь, время теряешь, там дом без нас! Без тебя, то есть… Зачем за мной потащился, вот убил бы, ей-ей!

- Как это иди? Я тебя вернуть должен, там какая-то пакость твой дом жрет, пока ты тут! Может, подождешь с празднованиями, а? И тетка эта полоумная сказала – верни Тихона!

-Верни! Вот дура старая! Как будто не знает, куда ушел! Ты давай наверх шагай, там звезды видно, и город как увидишь – беги вниз, в тумане тропу ясную луна высветит. В самом низу в оба гляди – там эта дрянь Старашечка со своим Болотником, голодные. Ни кочкам, ни ровным полянкам не верь! Тебе узел кто, Мотя собирала? Развязывай!

-А ты чего лежишь?

-Чего–чего… Устал! Глянь, чего там в узле!

Егор развернул платок. На пригоршне соли лежали несколько шоколадных конфет, дедова мятая фляжка, кусок хлеба и туго смотанный клубок ярко-белых ниток. Егор с сомнением глянул на сложенные припасы. Жутко хотелось пить, но потертая фляжка вряд ли когда в жизни наливалась чем-то, кроме водки. Зато конфеты могли бы пригодится!

Егор сгреб их все с платка и высыпал на лежащего домового. Недоуменная гримаса того быстро сменилась радостной.

-Не знаю, полечит тебя это или порадует, но наверх мы пойдем вместе! – Егор зажевал горбушку. Тихон немного ожил, но по-прежнему не двигался.

-Не помогло. Ну, что, пошли? Как там, дома и стены лечат? Ты ж домовой, так что нам – домой!

Тихон почти ничего не весил. Егор закинул маленькое тельце себе на плечо, и двинулся наверх. Похоже, конфеты все же придали сил домовому, и теперь он беспрестанно бубнил Егору прямо в ухо.

-Клубок – это Мокоша прям молодец! Ты ж знаешь, да? Как доверху доберешься, в клубке кончик нитки найди, размотай немного, встань на него! А клубок на землю бросишь да скажешь: ”Мой дом меня ждет, всеми тропами ладными клубок меня к нему приведет”. Как не знаешь? Вот неуч! Запоминай давай!

Так и бубнил, пока до края тумана не поднялись. Будто на поверхность вынырнули. Тут, почти у вершины, и впрямь было видно черно-синее, огромное, все в дырках звезд, небо. Запахло дождем и холодом, прелой листвой и почему-то немного морковкой. За спиной, буквально в шаге, застыл туман. Что бы увидеть город, нужно было подняться на самый верх.

- Надо было это чудо в перьях дослушать. Видать, там еще условьице было… Эй, человек, стой! Стой, тебе говорят! Спусти на землю меня, пора мне! И не спорь, давай, и не медли! Эх, оказывается, времени на час меньше оказалось, ну, да не важно! Клади меня, говорю, и дальше иди, да торопись! А ну брысь, я сказал!

Егор молча уселся на землю рядом.

-Тебе час остался, чего расселся тут? Да что за человек упертый моему дому то достался? Хотя, чего удивляюсь. Какой дом, такие и люди. Что с ним теперь станет… За Мокошью кто приглядит…

-Ты чего не сказал, что грустинины никакой не праздник? – Егор смотрел, как к ним крадется туман. Сперва понемногу, а потом, словно не боясь, уже размашистыми белыми клубами накатывала белесая мгла.

-Ну, а чего говорить-то. Век мой вышел, пора, стало быть. Дом силы мне дал выйти – значит, правильно все и вовремя. И тебя он выбрал, значит, справитесь.

-Мокоша. Это тетка Мотя? Я видел, что она вяжет, пряжа вся из воздуха будто… и за мной нитка тянулась.

-Прялку бедолаге починить бы, а то вот так, из воздуха, не особливо удобно. А про себя она сама, если заслужишь, расскажет. И, да, дед твой знал. Иди давай, брысь отсюда!

-Ага. Разбежался! Тут буду. Сколько надо.

Сел поближе и поудобнее, накрыл ладонью маленькую руку домового. И свозь слезы начал угадывать в тумане над головой проблески звезд.

***

Ветер принес запах дождя и отогнал вниз по склону туман.

-Смотри, Тихон, ты ж хотел звезды! - Рука коснулась мелких камушков. Домового больше не было. Словно растаял. А он даже не заметил. Егор погладил камни. Посидел еще немного.

Встал, подхватил узелок. Глянул - до вершины осталось всего ничего. Впервые ему не было страшно одному. Просто нужно успеть вернуться. Совсем скоро полночь.

Клубок мягко светился в ладони. Город, словно совсем незнакомый, посверкивал совсем рядом. Ничего из того, что видел, Егор не смог узнать.

”Мой дом ждет, всеми тропами ладными клубок меня к нему приведет”.

Светлая тоненькая ниточка побежала немного неровной тропой вниз. И Егор ринулся по ней. Среди темных улиц и чужих дворов вдруг мелькнуло что-то знакомое – так это ж их дом, где мама и Олег, его дом! Но светящаяся дорожка заплясала и остановилась под окном – тем самым, в которое он пытался зашвырнуть тапки. Окно светилось в ночи. Егор привстал на знакомую выщербину в стене и заглянул в кухню. Занавеска немного мешала смотреть, но отрытая форточка позволяла все услышать. Мама плакала, обреченно застыв за кухонным столом. Олег, приобняв ее за плечи, успокаивал.

- Ты не понимаешь. Где угодно, только не там. Это проклятый дом. Я не понимаю, чего родители так за него держались. Там нечисть, самая настоящая. Он там с ума сойдет. Ты просто не знаешь, а я знаю! Он еще маленький!

- Ну, Лилечка, ну не говори чепухи. Если ты хочешь, что он вернулся сюда – пусть возвращается, это его дом, мы его семья. Я только рад буду! Ты же знаешь, он мне не как- он мне родной! Он мой сын, так же, как и твой! Но ты должна понять – он уже не маленький. И вправе решать сам. А мы можем только помочь, если ему трудно.

Он вдруг оглянулся на окно.

- Мужчины принимают решения. А он уже мужчина. Давай-ка закрою форточку, а то дует, и пойдем уже спать. А завтра можем вместе к нему съездить, хорошо?

Егор отшатнулся от окна. Подъезд был совсем рядом, и родители – да, родители, еще не спали. Но он почему-то не решился войти. Оглянулся на гаснущую в темноте ниточку. Видно, дальше сам. Развернулся и двинулся к окраине.

***

Шаги отдавались в тишине дробным эхом. В какой-то момент Егор замедлил шаг, а эхо будто бы нет, так и катилось меленько. Егор резко обернулся. На лунной дорожке замерла малявка ростом с кошку.

-Ты чего?

-Ничего.

-Ты зачем за мной шпионишь?

-Конфетой пахнешь. Есть охота…

-Конфет нет уже. Соль и, надеюсь, вода. Хочешь?

Малявка подобралась поближе. Стали видны растрепанные косы, чумазая мордаха и одежка, здорово смахивающая на льняной пакет из супермаркета.

Малявка обреченно помотала головой. Вытерла ладошкой нос.

-Мне так невкусно. Мне стырить надо…

-А ты кто вообще?

-Кикусенька!

-Что? Пакость какая!

- Я не пакость!- Обиженно оттопыренная губеха и насупленые жиденькие бровки. – Я – кикимора! Просто еще маленькая. И меня должны были одни зловредины подселить другим. Да взяли и померли. Бездомная я теперь.

Кикиморка насупилась. Поковыряла пяткой мерзлую землю. Егор достал фляжку. Похоже, все-таки вода. Отлично.

- Я умею прясть. Вот. И пауков лечить. И зеркала покараулить, причем с обеих сторон. И темень пособирать из дому вон – раз плюнуть. Кстати, соль как раз пригодится. Я ж как домовой, только лучше!

-Чем же это?

- Ну, я же девочка! Гораздо красивее, и поговорить со мной всегда можно!

-А с тобой можно всегда молчать? Я думать не могу, когда ты языком треплешь!

-Конечно, можно! Тебе все можно, ты ж меня в дом берешь!

-Кто, я?

- Я буду молчать, а ты будешь думать! Ой, а можно тогда я петь буду? А то так скушно, что сразу хочется чего-нибудь стырить или напакостить, не знаю, как себя и в руках держать. А если петь – то вроде не хочется ничего такого, разве что по дому что полезное сделать…А песен я много всяких знаю, я два месяца в супермаркете жила, вот какую хочешь, такую и спою!

И баском июльского шмеля загундела “Цвет настроенья синий, а я прям чувствую себя богиней!”

Егор с мольбой уставился на небо. Судя по всему, спасать от назойливой кикиморы его никто не собирался. С тяжким выдохом обернулся.

-Только учти. Никаких кикусенек! А песни только, когда меня дома нет!

-Тогда с тебя конфета в день! И разрешение гулять по всему дому! И зови меня Куська. Огого, какой он красивый! Это же он? Он?

Егор смотрел свой на темный, суровый и неприступный дом на окраине города. Ни одно окно не светилось в ночи. Вычерненные временем бревна и доски, крепкое, ладное крыльцо, кружевные, черные на черном, наличники. Покрасить бы…

Из него не доносилось ни звука. Толкнул крепко прилаженную тяжелую дверь. Та беззвучно отворилась. Черная влажно шевелящаяся мгла почти докатилась до порога, затопив весь коридор. Сверху, над лестницей, тускло поблескивала паутинка, просочившаяся из-под двери комнаты тетки Моти.

Стало быть, все поправимо. Пора приниматься за уборку, ишь, расползлось тут всякое. Но сперва зажечь свет.

- Заходи, Куська. Мы дома. И напомни мне купить сахарницу.