Я долго искал главную дорогу и, похоже, нашел ее

Главная дорога, которую я долго искал – отождествление реального биографического интервью с мысленным диалогом. Знаю, не каждого интервью и не каждого мысленного диалога, многое определяется характером общения с интервьюируемым и собеседником мысленной беседы.
Многие помогали мне в моем долгом поиске, но в первую очередь я хочу назвать социологов Франца Эдмундовича Шереги, Владимира Александровича Ядова и историка науки Бориса Григорьевича Кузнецова. С первыми двумя в последние два десятилетия я неоднократно встречался и постоянно переписывался, и общение с Шереги продолжается. Встречи с Кузнецовым остались в 1960-х – 1980-х, но мысленные беседы не прекращаются.
Полный текст см. «Биографическое интервью и мысленная биографическая беседа. Осознание их (почти) тождественности» http://doktorov.tilda.ws/interview

                ***
     Накопление опыта. Самопроверка

Удивительно, что мое понимание родственности двух методов биографического анализа: биографического интервью и мысленной беседы возникло не сразу. Хотя и в методологическом, и в эмпирическом отношениях оба они вошли в мою практику одновременно, с промежутком в полгода. В начале осени 2004 года была опубликована первая биографическая статья о Б.А. Грушине и в феврале 2005 года увидело свет первое интервью по электронной почте с Б.М. Фирсовым. В том же 2005 году был историко-биографический материал о Я.И. Капелюше. Различие этих трех биографических текстов заключалось в том, что первые два отражали жизнь двух действующих социологов, тогда как третий – был воспоминанием об ушедшем коллеге.


Теоретическое признание схожести работы над биографиями живых, действующих современников и исследователей далекого прошлого, которых я не знал и не мог знать, впервые было сделано в беседе с В.А. Ядовым «Работа над биографиями – это общение с моими героями», в котором он расспрашивал меня о специфике моего историко-биографического анализа биографий американских и российских исследователей (1).


Сначала был вопрос: «Методология твоего американского проекта фактически ориентирована на изучение жизни всех тех, чья деятельность прямо или опосредованно была связана со становлением рекламы и опросов. Разверни этот момент». Приведу начало ответа:«Если отвлечься от технической стороны поиска биографической информации и пытаться сконцентрироваться на сущностных аспектах узнавания нового человека, то здесь можно говорить об общении биографа и биографируемого. Процесс изучения и создания биографий целесообразно обсуждать в рамках социологии и психологии общения». И далее: «Прежде всего, успешность биографического анализа зависит от установки на контакт, на общение с людьми, оказавшимися в поле зрения биографа. <…> Есть разница между мысленными диалогами с теми, кто закладывал основы современной американской рекламы и технологии изучения общественного мнения, и непосредственным общением, скажем, интервью с коллегами. Но в обоих типах диалога есть и много общего: оба они могут протекать легко или трудно, тяготеть к обмену мнениями или затяжным монологам, быть тематически узкими или широкими и т. д. Тот факт, что человека, с которым я веду мысленный диалог, давно нет в живых, не означает, что он находится, скажем, вне рамок контекста моего общения с ним. Все мои герои — живы, даже если жили много десятилетий назад, — они всегда "здесь-и-сейчас"» (1, с.46).


Затем наша беседа с Ядовым коснулась характера диалога биографа и биографируемого. Моя точка зрения была выражена следующим образом: «Здесь целесообразнее говорить о прямом, непосредственном диалоге субъектов коммуникации и диалоге внутреннем, или мысленном. Прямой диалог означает личное знакомство и предполагает существование различных форм коммуникации между его участниками: профессиональной, дружеской и проч.; такие контакты могут быть непосредственными или опосредованными, например — обмен письмами. Мысленный диалог тоже может быть формой общения знающих друг друга людей, однако в рамках этого исследования под подобной формой коммуникации подразумевались, прежде всего, «мысленные разговоры», «внутренние диалоги» живущих, активно действующих людей с их предшественниками, размышления по поводу жизни и наследия последних. В таких диалогах реальное "я", не порывая с собою, постоянно спрашивает о чем-то лично незнакомое ему "историческое" "не-я" и самостоятельно пытается ответить за него на эти вопросы. В момент внутреннего диалога реальный субъект общения "удваивается": он говорит за "я" и за "не-я"» (1 с. 49).


Работа над «портретами» моих коллег – социологов разных поколений заставила задуматься о приемах изучения творчества исследователей. К тому времени мною было написано большое число биографий американских полстеров и копирайтеров (авторов классических рекламных кампаний), но не все аспекты накопленного здесь опыта могли использоваться при написании биографий российских коллег. Объясняется это различием в характере мысленного общения с американскими и российскими героями статей. В обоих случаях, о каждом из них было прочитано многое, но личного контакта с американцами у меня не было, тогда как всех россиян я знал, помнил их глаза и голоса, знал сделанное ими не только по литературным источников.


Мысленный диалог не имеет ни временных, ни пространственных границ, однако он пропитан массой социокультурных знаков и обстоятельств, порождает множество различного рода ассоциаций, я это остро ощущал при изучении биографий американцев, живших в разные периоды XIX века. Однако не менее серьезные проблема диалога заявляют о себе и в работе над биографиями современников, социологов, широко известных в нашем сообществе. Ведь впечатления, представления о человеке, о котором они будут читать, могут не совпадать с утверждениями биографа. Возникает тема недоверия автору.


Сейчас меня самого интересует, почему еще в 2011 году или несколько позже написанные биографии социологов и результаты интервью я скорее разделял, чем искал в них общее?
Возможно, что ответ на это «почему» был намечен в конце 2016-начале 2017 гг., и он был увязан с рассмотрением двухаспектного возникновения проблемы написания биографий российских социологов: априорного и апостериорного. В первом случае имеется в виду тот факт, что существование названной проблемы осознавалась мною до начала процесса массового накопления историко-биографической информации, т.е. на самых первых шагах интервьюирования российских социологов. Во втором – речь должна идти о том, что постепенное расширение массива биографической информации переместило проблему «портретирования» из плоскости ее теоретического рассмотрения в область исследовательской практики. Если на теоретическом уровне углублялось осознание необходимости написания биографий отдельных ученых, то в пространстве практики актуализировался вопрос: «Как это делать?».


За годы написано несколько десятков биографических текстов о социологах, но не только. Писал о математиках, физиках, художниках, врачах, деятелях культуры и искусства, близких мне по их человеческим качествам, и убедился в известной «универсальности» метода мысленного диалога.

Но все же установка на «штучность», в одних случаях, и ориентация на макроанализ истории российской социологии, в других – достаточно долго не способствовали «слиянию» в единый массивов биографий социологов. Отчасти и потому, что не возникало внутреннего импульса к такому объединению, но вот появилось внешнее воздействие.

     Триггер

Попытаться объяснить, почему моя работа над биографией советского социолога первого поколения Бориса Семеновича Раббота (1930-2011) сыграла роль вышеназванного триггера. Сегодня имя Раббота мало кто помнит, его книга об эксперименте в социальном исследовании (3) имела драматическую судьбу, а он эмигрировал в США в те годы, когда отъезд автоматически выводил человека из своего профессионального цеха.


Так получилось, что написанное в ноябре 2017 года введение к законченной и опубликованной много раньше биографии Раббота сложилось большим по размерам и пропитанным общеметодологическими размышлениями, созвучными тому, что обсуждается здесь. В частности отмечалось, что написание биографии – это процесс мысленного общения с человеком, о котором пишешь, или своеобразное мысленное интервью с ним. Такое общение включает в себя изучение различного рода источников, в которых можно почерпнуть информацию о герое биографического анализа, его окружении, времени и пространстве, в которых протекала его жизнь. Таким образом, на выходе работы автор биографии «присваивает» себе право говорить «от имени» героя биографии. Процесс мысленного интервьюирования, или мысленного разговора, очень непрост, он несет в себе черты реального, прямого общения, но при этом не уходит ощущение «игры в шахматы с самим собой». Важно, чтобы в процессе работы возникло ощущение некоей «близости» с человеком, о котором пишешь, назову это, очень условно, чувством комфорта общения.


Без подобной эмоциональной составляющей общения с человеком можно написать текст-справку для "Who is (was) who," но не биографию, биографию человека следует писать, только если понимаешь, что ее легче написать, чем уговорить себя не писать. После смерти Б.А. Грушина и В.А. Ядова мой мысленный диалог с ними продолжался, и я больше думал о том, как издать книги о них, чем о том, как писать, тем более – о том, писать или нет. После смерти Т.И. Заславской, А.Г. Здравомыслова, С.А. Кугеля, Ю.А. Левады, В.Э. Шляпентоха я понимал, что должен высказаться о них. Когда закончились жизненные пути Г.С. Батыгина и В.Б. Голофаста, я еще не занимался историей советской / российской социологии, но вмиг написал некрологи, которые позже вылились в биографические статьи. Всех этих людей я знал годами, иногда – десятилетиями, но почему я решился на очерк о Борисе Рабботе, которого не знал вовсе? Остановлюсь на этом обстоятельстве подробнее, так его описание позволяет обозначить, раскрыть некоторые сложные социально-психологические моменты внутреннего диалога автора биографии с человеком, о котором он пишет.


Начало этой истории не задокументировано в электронной почте, лишь – присутствует в памяти, зато последующие события описываются документально, вся переписка сохранилась в моем компьютере.
Думаю, что поздней весной или в самом начале лета 2012 года я получил электронное письмо от моего коллеги – профессора социологии Университета в Лас-Вегасе, штат Невада, Дмитрия Шалина, бывшего ленинградца, давно живущего США. Дмитрий писал, что Линн Виссон (Lynn Visson) выпустила книгу «Борис Раббот: Шестидесятник, которого не услышали. Статьи. Интервью. Воспоминания», рассказывающую о ее покойном муже, советском социологе Борисе Рабботе, и попросил меня написать рецензию на эту книгу. На тот момент лишь что-то очень смутное было связано у меня с фамилией этого исследователя, но я согласился прочесть книгу и написать рецензию. Опущу детали, 20 июня 2012 года я получил от Линн сообщение о том, что Марина Адамович, главный редактор «Нового Журнала», может обратиться ко мне с просьбой написать короткую рецензию / заметку о сборнике памяти Бориса. Отмечалось, что в традиции журнала – короткие заметки, и много времени ее подготовка не займет. В ответ, я написал о своем согласие и попросил, чтобы Марина Адамович уточнила, что значит «короткая заметка»; далее я заметил, что, несмотря на лето, продолжаю работать и никаких планов на отдых у меня нет. Заодно сообщил, что в последнее время занимаюсь разными сюжетами по истории российской социологии, выпустил недавно 3-томник публикаций по этой теме на диске и указал, как его прочесть в Интернете. Наша переписка продолжалась, я посылал Линн вопросы о ее муже и днем 30 июня написал ей, что в Томе III размещено несколько автобиографических текстов, так что в них можно многое узнать обо мне. Через несколько часов я получил от нее ответ: «Очень мне было любопытно читать ваши воспоминания о Борисе Григорьевиче Кузнецове. Я с ним дружила с 1971 года до его смерти. Прекрасный человек. Познакомились мы в Америке, я переводила на конференции, на которой он выступал, а потом мы виделись у него дома каждый раз, когда я бывала в Москве».


Это произошло крайне неожиданно, вот моя первая реакция: «Бог ты мой... вот уж и не думал встретить кого-либо, знавшего Бориса Григорьевича.<…> Все хочу написать подробнее о Кузнецове... потихоньку собираю материалы, но в России все сложно… какой мир маленький... » Затем Линн написала, что знала жену и брата Кузнецова, увидела на полке его книгу «Этюды об Эйнштейне» (2-е изд. «Наука», 1970) с дарственной надписью: «...с самыми сердечными и дружескими пожеланиями, 28 / VIII, 1970), поняла, что ошиблась, она познакомилась с ним уже в 1969.


На следующий день я получил новую весточку от Линн: «Жаль... но все это было настолько давно, понятно. Между прочим, забыла вам сказать, что я перевела книгу Б.Г. «Разум и бытие» (Reason and Being: Edited by Carolyn R. Fawcett and Robert S. Cohen, Boston Studies in the Philosophy of Science, Vol. 17, D. Reidel Publishing Company, Dordrecht and Boston, 1987). Прочитав все это, я вспомнил, что в наших разговорах Б. Г. Кузнецов часто говорил о молодой американке Лене, которая переводила его книгу и к которой в его семье было доброе отношение. Из приведенных слов ясно, что Линн Виссон и есть та самая Лена.


Из книги о Борисе Рабботе, подготовленной Линн Виссон, я узнал главные события его жизни и получил представление о его исследованиях в СССР и США. Осознал драматизм его жизненных коллизий. Однако просто чтения было недостаточно для погружения в его биографию и описания прожитого им. Процесс чтения не принес мне ощущения психологической комфортности моего предполагаемого мысленного диалога с Рабботом. Оно родилось именно в тот момент, когда обозначилась коммуникационная цепь: «мои давние разговоры с Б. Г. Кузнецовым и знание стиля его анализа истории» – «его дружеское общение с Леной (Линн Виссон)» – «ее чувства к Борису Рабботу»
После этого работа над очерком о Борисе Рабботе началась в обычном для меня режиме. Я все сделал в срок, не вышел за рамки обозначенного мне объема текста и 13 июля 2012 года отправил статью в сентябрьский номер «Нового журнала».


Написание материала о Рабботе таило в себе ряд трудностей, поэтому, окончив работу, я отправил сделанное В.А. Ядову. Его ответ (1 октября 2012 г.) успокоил меня: «О Рабботе, думаю, ты написал вполне объективно. Было бы интересно познакомиться с его текстами о политиках высокого ранга».
Таким образом, роль триггера для своего рода отождествления реального и мысленного диалогов сослужило неожиданное сообщение Линн Винссон о ее дружбе с Б.Г. Кузнецовым и возникшая мысленная связь Б.Г. Кузнецов-Линн Виссон-Б.С. Раббот.
Что дает определенное приравнивание биографических материалов использования реального и мысленного диалога? Увеличивает число анализируемых жизненных путей социологов, дает более широкое представление о развитии социологии. И в целом – повышает логическую репрезентативность проводимого историко-социологического исследования.

     Нескончаемые беседы

То обстоятельство, что я живу в небольшом городке, лишен живого, непосредственного контакта со специалистами, не читаю лекции студентам не только затрудняет мою работу, но осложняет ее целостное видение. Выше было показано, что потребовались годы и мощный внешний стимул для того, чтобы реализовать в практике то, что теоретически, методологически было ясно – близость, родство биографической информации, получаемой в ходе двух видов диалога: реального и мысленного. Также получилось с рождением книги «Нескончаемые беседы с классиками и современниками» (3).


Под «нескончаемой беседой» понимается общение с человеком, чью жизнь и чье творчество я изучаю и описываю. Без такого рода взаимодействия биографа и человека, биография которого создается, никакого серьезного жизнеописания не может получиться. Общение является одновременно и импульсом к работе, и сложнейшим интеллектуальным и эмоциональным процессом, погружением в характер и во время жизни человека. Это общение бесконечно индивидуально, оно полностью замкнуто на героя. И практически оно бесконечно, его невозможно завершить.
В предисловии к книге отмечено, что я работал над ней ежедневно с первых дней этого столетия, но не догадывался об этом. Потом стал замечать, что нечто подобное складывается и, более того, что процесс осознания этого обстоятельства затягивается, ибо я никак не мог приступить к действию. В опоре на результаты биографического анализа был написан и опубликован ряд книг по истории становления опросов общественного мнения и развития классической американской рекламы, по истории отечественной социологии, но целостность всего историко-социологического поиска оставалась в тени, не заострялась. Нужен был внешний импульс, доброжелательный толчок. И такой момент настал, причем весь переход от размышлений о том, что «надо бы», к решению – «делаю» прошел мгновенно, за несколько часов.


Я сразу увидел структуру будущей книги тут же написал моему давнему другу, социологу, равно успешно изучающему многие стороны социальных отношений в России, методологу и историку советской социологии 1920-х годов Францу Шереги. Помимо собственно исследовательской деятельности, он известен в нашем цехе как опытный издатель социологической литературы. Я сообщил ему, что в целом уже просматриваю книгу и хотел бы увидеть ее изданной в онлайновом формате. Шереги – с типичной для него определенностью – ответил, что, постарается издать книгу на диске, а если будет возможность, то и небольшим тиражом в бумажном варианте».


Книга объединяет десять написанных мною в разные годы биографических текстов. Сначала – «беседы с классиками»: это герои моих исследований процесса становления современной технологии массовых опросов общественного мнения в США и истории американской рекламы. К первым относятся Джордж Гэллап и Хэдли Кэнтрил, к рекламистам – Дэвид Огилви. Выбор именно этих собеседников моих мысленных диалогов из множества других «бесед» не составлял труда. Во-первых, по самым жестким историческим критериям Гэллап, Кэнтрил и Огилви внесли выдающийся вклад в развитие исследований массовых установок и рынка (рекламы и деятельности средств массовой коммуникации). Во-вторых, это были люди четких гражданских установок, которые особенно проявились в годы Второй мировой войны и в послевоенный период. В-третьих, они были друзьями, единомышленниками, даже – соседями, жили в Принстоне. К тому же, мне было интересно изучать, как в творчестве Гэллапа и Кэнтрила проявлялась их глубокая связь с американской культурой, а в Огилви – с европейской (английской и французской). К тому же, через их работу и книги я входил в американскую действительность. И даже сегодня, ежедневно получая рассылку Gallup Organization, особенно, если рассматриваются длинные ряды динамики общественного мнения, я вижу в них наследие Гэллапа.
Российская часть исследований представлена в книге биографиями наших современников: Б.А. Грушина, В.А. Ядова, Ю.А. Левады и Т.И. Заславской (первое поколение российских социологов), А.Н. Алексеева (второе), В. Б. Голофаста (третье) и Г.С. Батыгина (четвертое поколение). Все эти ученые, без сомнений, представляют свои поколенческие страты, и их научное наследие значимо для отечественной социологии.


Не буду пересказывать биографии этих людей и разворачивать принципы анализа их жизней о творчества, я приведу мнения Франца Шереги и опытного социолога и редактора Ларисы Козловой об этой книге, но не потому, что в целом сказанное ими комплиментарно, а потому, что это суждения специалистов, экспертов в изучении общественного мнения, рынка и истории социологии, к тому же не один год наблюдающих за моими историко-научными поисками.
В предисловии к книге Франца Шереги заметил, что в ней посредством биографий дано «зеркало гуманистического познания и гуманизма в социальной науке. Она представляет собой новое видение творческого процесса, сфокусированное не на объект познания, а на внутренний мир познающего». Я рад, если мне это удалось, значит были верно отобраны «собеседники» и тональность «бесед» делает, пусть немного, их участником.


По мнению Л.А. Козловой (4), мотивы написания книги и присутствие в ее названии слов «нескончаемые беседы» обусловлены стремлением автора преодолеть пространство-время при «мысленном диалоге» с героями биографического повествования. И она видит, что кое-что в таком стремлении удалось реализовать, и это может стать базой для будущих историко-биографических исследований науки.
Ну что же? Надо двигаться дальше.


     Литература:

1. Докторов Б. «Работа над биографиями – это общение с моими героями» (интервью В. А. Ядову) // Телескоп. 2008. № 1. С. 40-50. .
2. Раббот Б.С. Проблемы эксперимента в социальном исследовании. Институт конкретных социальных исследований АН СССР. М.: 1970
3. Докторов Б. Нескончаемые беседы с классиками и современниками. Опыт историко-биографического анализа : – М.:ЦСП, 2018.
4. Козлова Л.А. Докторов Б.З. Нескончаемые беседы с классиками и современниками. Опыт историко-биографического анализа (Рецензия) // Социологический журнал. 2018. Том 24. № 4. С. 177–182.