Ларочка

Сеня бежал к отцу сквозь спящий город. Последний троллейбус прошел по нему не меньше часа назад, и теперь светофоры мигали на перекрёстках своими воспалёнными от бессонницы оранжевыми глазами. Они не выглядели постовыми, скорее - бездомными сиротами. Сеня спешил. Ему казалось – он еще успеет вмешаться, остановить отца от неверного, необратимого шага, который погубит его. Отчего-то он был уверен, что этот его «окончательный уход из семьи» погубит именно его. Семья же пострадает, но уцелеет.
…Антон позвонил Сене около часа ночи и сказал без предисловий, глухо и отчужденно
- Отец ушел. Похоже, окончательно.
- Где он сейчас? Ты не знаешь?
- Приходи сюда. С мамой плохо…
Сеня помчался вниз, к Набережной, на ходу напяливая куртку и закручивая поверх нее шарф. Был ранний март. Снег выпадал ночами, а днём таял на первом, весеннем солнце. На ночных тротуарах, темных и скользких, сложно было не поскользнуться, даже медленно переступая. Поэтому Сеня рванул вниз по краю проезжей части, вдоль ручьев и водосточных решеток. Ноги мгновенно промокли, но зато не разъезжались. Можно было бежать быстро.  Через полчаса после звонка Сеня распахнул двери подъезда в отчем доме (тогда еще никаких домофонов и металлических дверей не было). В подъезде было сухо и светло. Он взлетел на седьмой этаж, перескакивая через ступеньки.
Мама полулежала у зеркала в прихожей, откинувшись головой к стене. Голова её моталась вправо и влево, разбрасывая спутанные, седые волосы. Антон присел рядом со стаканом в одной руке, другой он пытался удержать маму за подбородок и напоить водой. Это не получалось. Вода выплёскивалась на пол, на его руки и на её распахнутый халат. Из-под халата  торчала ночная сорочка.
- Сеня, останови его! Только тебя он послушает. – Мама на мгновение перестала мотать головой и посмотрела на Сеню безумными глазами. – Сеня, заклинаю тебя! Останови его! Его еще можно остановить!!!
- Где он?! – спросил Сеня, присаживаясь рядом на корточки, - Где он?
Мама снова стала мотать головой и что-то невнятно мычать.
- Где он!? – повторял Сеня, переводя глаза то на Антона, то на маму.
- Останови его! – повторяла мама, переходя на подвывания.
Сене пришлось вырвать из рук Антона стакан, наполнить его холодной водой на кухне (он специально спустил воду, чтобы она стала студёной), вернуться назад и выплеснуть весь стакан маме в лицо. Мама вздрогнула и перестала мотать головой. Отёрла мокрое лицо тыльной стороной ладони и повернула к Сене лицо. Теперь ее взгляд был осмысленным.
- Он, там, - она слабо махнула рукой в сторону входной двери. - К этой своей пошел…
Сеня перевёл взгляд на Антона. Тот пожал плечами. Сказал неуверенно
- Транспорт-то уже не ходит. Наверное, он пешком идёт. Через парк, так короче…
«К парку и дальше, все время наверх, - мелькнуло в Сениной голове, - могу успеть его догнать».
-  Попробую, – сказал Сеня, распрямляясь.
Сбегая по лестнице вниз, он слышал затихающее «Останови его! Останови его!»
… Сеня увидел папу в начале парковой аллеи. Отец шел к нему навстречу в распахнутом пальто и махал руками: «Остановись!». Сеня остановился, тем более, что продолжать этот забег с мокрыми ногами по раскисшей обочине дороги было уже невмоготу. Перейдя на шаг, он нащупал в кармане тощую пачку сигарет, достал оттуда одну и закурил. Сбитое дыхание не позволяло как следует затянуться. Сеня закашлялся.
- Зачем ты куришь? – спросил  отец, подходя к нему почти вплотную.
- Зачем ты уходишь? – спросил Сеня, откашливаясь. 
Отец хоть и был без шапки и в расстегнутом пальто, но растерянным и тем более виноватым не выглядел. Смотрел на Сеню строго.
- Сеня, ты уже взрослый. Сам уже папа. – Отец оглядел его с ног до головы. – Зря ты сейчас куришь.
- Зря ты уходишь от нас! – снова отзеркалил его Сеня.
Отец, запахнул пальто. Попробовал запахнуть Сенину куртку, но тот отстранился и повторил:
- Зря ты уходишь от нас. Пожалеешь…
- Когда-нибудь ты поймёшь меня, - сказал отец, потупив взгляд.
- Я не угрожаю, не подумай, – продолжал Сеня, - я предупреждаю. Отчего-то знаю, что добром это для тебя не кончится. Так нельзя делать!
Отец продолжал разглядывать свои башмаки. Потом поднял глаза на Сеню. В его глазах стояли слёзы.
- Бывают ситуации, Сеня, когда приходится делать то, что нельзя…
- Сейчас еще можно все развернуть назад. Давай вернёмся. – Сеня с надеждой посмотрел в его плачущие глаза. - Вместе! 
Отец снова нагнул голову. Сгорбился. Покачал головой. Попытался обнять Сеню. Тот снова отстранился.
- Иди домой, - прошептал отец отрешенно. - Иди… Я не вернусь туда. А ты иди.
Сеня было развернулся. Но пальцы обожгло пламенем догорающей сигареты. Он снова повернулся к отцу. В горле нарастал ком, и чтобы не заплакать Сеня стал быстро говорить:
- Тебе сейчас кажется, что это единственный выход. Я не знаю, кто там у тебя есть и что вы там затеваете. Знаю только, что так вот переступать через мать, через прошлое, через всех нас и уходить в новую, счастливую жизнь не получится. Старая не отпустит! Догонит. Рано или поздно догонит и растопчет. Лучше даже не пытаться. Я прошу тебя. Давай вернёмся. Папа…
- Иди домой, Сенька, - повторил отец еле слышно. - Иди…
- Пошли вместе. – Сеня выплюнул окурок, - Ну, хоть проводи меня немного.
Беда была еще в том, что они с отцом были друзьями с самого раннего Сениного детства. Отец поддерживал многие Сенины безумства, стараясь  придать им вид игры. Когда Сеня начал мастерить себе крылья, отец ненавязчиво подсунул ему модель планера, потом еще и еще. Крылья постепенно уступили место планерам. Тоже самое произошло потом с батискафом, который Сеня решил себе построить, взяв за основу ржавую бочку из-под солярки, которую притащил со свалки. Отец отвлёк его тогда моделями подводной лодки на электромоторчике. Вечерами он любил читать Сене книжки. Чаще всего это были смешные рассказы или даже пьесы. В «Мёртвых душах» Гоголя отец менял голоса. Особенно смешил Сеню его старушечий голос, когда он изображал Коробочку. А еще они ездили вместе на рыбалку. Сеня отважно бросался в воду с подсаком, пытаясь не упустить здоровенного карпа. Если не упускал, отец крепко, по-мужски сжимал его ладонь. Ну, а если упускал – утешал от рыданий, гладил по спине и говорил что-то вроде: «Ты тут не виноват совсем, Сенька. Это я сам напортачил. Слишком сильно тащил. Надо было попустить. Он видал, какой громадный был?». Сеня смотрел на него затуманенным, сквозь слёзы взором, пытаясь понять: правду отец говорит, или врет, утешая его. Отец, тогда смеялся и вытирал Сене слёзы большими пальцами. Пальцы пахли макухой…
  Они шли молча сквозь ночную аллею парка. Каждый думал о своем. Сеня думал о том, как остановить отца от выхода из этой, пусть старой, надоевшей, но все-таки своей жизни. Как удержать от входа в жизнь чужую, которая добром для него не кончится. Думал, но решения не находил. О чем думал отец, Сеня не знал. Только чувствовал, что убедить его сейчас ни в чем не получится. Они уже почти вернулись к дому на Набережной, когда отец замедлил шаг и остановился. Сеня сделал еще несколько шагов в направлении подъезда, но отец продолжал стоять на месте.
- Дальше ты иди один, Сенька, - сказал он как-то совершенно без пафоса, как будто речь шла о покупке картошки в магазине.
- Ну, пока, – хмуро ответил Сеня и добавил упрямо. – Утром жду тебя дома.
Отец развернулся и пошел наверх. Потом вдруг остановился, обернулся к Сене и сказал как-то обреченно:
- Не надо.
Сеня медленно и неохотно поднялся на седьмой этаж, потянул за входную дверь. Похоже, она все время его отсутствия была не заперта. Сеня тихо вошел, надеясь, что мама с братом уже спят. Но, нет. Едва переступив порог, он оказался в той же позиции, как будто никуда и не уходил больше часа назад. Свет в прихожей горел тускло, но его было достаточно, чтобы видеть мамины глаза. Они горели безумием, настоянным на ожидании чуда. Сеня хотел было покачать головой, но… не смог.
- Он вернётся, - хрипло сказал он. – Никуда не денется. Я его видел. Мы почти дошли до дома, расстались здесь. Просто он не решается пока…
- Что он сказал?! – мама заглядывала в Сенины глаза, будто там, за глазными яблоками скрывался истинный ответ. Страшный и необратимый.
- Да ничего он не сказал! – вдруг разозлился Сеня, - Изводите друг друга, ну и нас с Антоном по касательной.
- Что он сказал?! – повторила мама. – Только не ври мне! Говори как есть! Он не вернётся?
Сеня вдруг почувствовал, что ужасно устал и хочет спать. Ноги его подкосились, и он съехал по стенке спиной, оказавшись почти лицом к лицу с мамой. Её глаза светились горячечным  блеском. В них читалась жажда услышать единственный, чудесный, невероятный ответ и невозможность принять правду. Ту правду, которая уже осела нерастворимым черным осадком на самом дне её души.
- Перебесится и вернётся… - прошептал Сеня и закрыл глаза. Ватное одеяло усталости склеила ему веки, склонило голову, уперло подбородком в грудь. Сквозь наваливающийся сон, он услышал неузнаваемый, хриплый мамин голос:
- Нет. Он больше не вернется…
Сеня проснулся оттого, что Антон тряс его за плечо. Тряс как-то очень грубо. Не тормошил, как это делают, когда хотят разбудить, а именно тряс. «Эй, полегче…» - пробормотал Сеня хрипло.  Глаза не открывались, сознание не хотело пробуждаться.
- Я звоню в скорую, а там не берут! – чужим голосом говорил Антон, не переставая трясти брата за плечо. – Она себе вены хочет вскрыть. Что делать?!
- Надо жгут наложить! – Сеня мгновенно проснулся и вскочил.
- Она на шее теперь это делает!
Сеня уже влетал в мамину спальню, чуть не опрокинув по дороге пару стульев. Мама лежала возле трюмо на ковре. Крови не было видно, но лицо её было бледным.  Сеня метнулся к ней, припал к груди. Сердце билось тихо, но ровно. Схватил за руку. На запястье был повязан бинт, с внутренней стороны, сквозь него едва заметно проступало бурое пятно. Шея была вся исцарапана, но почти не кровоточила.
- А почему кровь на запястьях? –  Сеня высунул голову в дверной проём, крикнул громче, - Антон, а почему кровь на запястье?!
- На обеих запястьях,  – ответил Антон. – Это давно уже. Сразу как ты ушел, хотела порезать вены, я забрал все режущее. Взял с нее слово, что больше не будет. А она дождалась, когда мы заснули, разбила вот стакан и давай им шею крамсать…
-  Мне кажется - она спит.
- Ну, да. Я в нее знаешь, сколько снотворного влил?
- Ну, и сколько?
- Так, чтобы вырубило…. Но вырубило меня. Просыпаюсь, а у нее вот… вся шея… и стакан этот разбитый.
Сеня нагнулся и подобрал пару крупных осколков. Еще раз прикоснулся ухом к маминой груди. Дышит.
- Ладно. Скорую не надо. При чем тут скорая? – Сеня вздохнул и оглядел мамину спальню на предмет острых вещей. – Придётся нам подежурить тут. Я сейчас только домой позвоню, что не приеду сегодня….

В следующий раз Сеня повидался с отцом уже поздней осенью, когда умерла его мама, Сенина бабушка. Было ей тогда уже за девяносто лет, из которых два последних года она уже ничего не видела. О том, что её сын, доцент (так она называла папу – «мой сын, доцент») ушел из семьи, а вскоре и из города уехал, она узнала случайно. Антон в сердцах сболтнул, а потом уже и не скрывал. Впрочем, трудно было удержаться. Выходя из своей комнаты в ночной рубашке, бабушка звала сына монотонно,  упрямо и долго:
- Боря… Боренька… Борик… Борис…
Бабушке жила в бывшей Сениной комнате. Она мало что понимала уже, но обходилась почти до конца без посторонней помощи, торжественно выставляя свой наполненный горшок за дверь.
Зов сына повторялся каждое утро, когда в квартире начинались утренние шаркания и сборы на работу. Первым не выдерживал Антон, которого она чаще других путала с сыном. Бабушка загораживала собой проход на кухню, долго ощупывала Антона, пытаясь узнать знакомые выпуклости и впадинки. Потом убеждала себя в том, что узнала сына и говорила с укором.
- Боренька, ну что же ты не приходишь? Я зову тебя, зову…
Антон, отталкивал её руки, прорывался на кухню и закрывал за собой дверь. Потом снова открывал её и говорил, иногда срываясь на крик:
- Ушел Боренька! УШЕЛ!
Бабушка слышала это, но не понимала. Точнее не принимала. И все повторялось.
- Боря…? Боренька…? Борик…? Борис…?
Осенью мама с Антоном уехали в отпуск. Они специально подгадали так отпуска, чтобы  вместе отправиться в путешествие на пароходе. Сеня остался дежурным по бабушке, и жил на два дома. Утром отводил дочку в ясли и оттуда, через бабушку, несся на работу. Вечером все повторялось в обратном направлении. Всякий раз, отпирая ключом двери в отчем доме, он в темной прихожей натыкался на бабушку. Как долго  она стояла так в халате? Понять было невозможно. Да и вообще невозможно было понять, чего она ждала там, у входной двери, каких чудес? Неужели, в самом деле, верила в возвращение своего сына-доцента?  Отпирая дверь, Сеня первым делом громко объявлял:
- Бабуля, а вот и я, Сеня!
Можно было не кричать. Бабушка была тут как тут. Нетвёрдой, холодной ладонью ощупывала Сеню. Повторяла утробным голосом:
-  Боренька…? Борис…?
Сеню на миг обжигала жалость к слепой старухе, которая в детстве нянчила его и баловала леденцами.
- Бабуля, это я, Сеня! Се-ня!!!
- Ты сегодня позже, Боря… Там что, дождь на улице?
Сеня глубоко вздыхал, протискивался через бабушку в коридор и дальше, на кухню.
- Дождь. Да.

… В то утро бабушка не ждала его в прихожей. «Только не это!» мелькнуло у Сени в голове, и тут же отразилось ясным осознанием  – «Именно ЭТО…». Не раздеваясь, он помчался в бывшую свою комнату. Бабушка полулежала на прикроватном кресле, сползшая, остывшая, закостеневшая. 
Отца Сеня разыскал через общих университетских знакомых. Ему повезло. Дозвонился до него с первой попытки. Когда отец подошел к телефону и таким знакомым деловым голосом сказал «Слушаю», Сеня растерялся. Он откашлялся и прохрипел в прижатый  к горлу микрофон:
- Бабушка умерла… Приезжай.
На том конце долго не отвечали. Потом, наконец, трубка снова ожила:
- Когда? – голос у отца был глухой, не знакомый.
- Этой ночью. Я утром её застал уже холодной.
…Прощаясь после похорон, отец приобнял Сеню, долго смотрел на него красными от слёз глазами, наконец, сказал:
- Ты бы приехал ко мне… К нам… Тут недалеко, если ночным поездом. В пятницу выедешь, в понедельник рано утром уже дома будешь.
- Посмотрим, – хмуро ответил Сеня.
«Смотрел» Сеня довольно долго, около года. Все никак не находил в себе сил для новой встречи с отцом. Останавливало его вот это - «к нам». Представить себе его пассию он мог легко. С обновленным, помолодевшим отцом он уже виделся тогда, на похоронах бабушки. Но вот соединить их вместе в новой семейной жизни отца он не мог. Это было так же трудно, как представить себе возможность умереть и ожить в течение одной жизни. Само понятие «новая жизнь» не лезло в Сенину голову. Оно предполагало, что в течение одной человеческой жизни можно прожить несколько судеб, а это был явный самообман. Попытка бегства из своей жизни - через самоубийство, через отъезд «далеко-далеко», через новую семью – все это почему-то определялось в Сениной голове, как дезертирство. Видимо Сеня был стихийным фаталистом. В том смысле, что никакой философской базы под это свое убеждение он не подводил. Просто знал это смолоду каким-то таинственным образом. Это знание помогало ему на трудных перекрестках делать «единственно верные» повороты и потом никогда не оглядываться, не жалеть и не пытаться проиграть в голове все возможные варианты. «Единственно верными» они были потому, что выбирал их Сеня сам. Вот и поездку к отцу он выбрал сам. Вдруг взял билет на ночной поезд  в Крым и поехал. Был канун Нового года. Сене не хотелось входить в Новый год с внутренними долгами.
В Симферополе лил зимний дождь. Косые капли забивались под капюшон куртки, заливали стекла очков, доставали до колен через мгновенно промокшие джинсы. Проклиная свою спонтанность, Сеня поплелся на автостанцию, смирившись с тем, что промокнет. Впрочем, в утреннем автобусе, он угрелся, высох и даже вздремнул. До Феодосии было два с половиной часа по лужам и колдобинам. Дождь не прекращался всю дорогу. Хорошо еще, что накануне вечером Сеня позвонил отцу и предупредил, что приедет. На пустынной, дождливым субботним утром платформе Феодосийского автовокзала стояла одинокая фигура отца под зонтом. Слава богу, никого рядом с ним не было. Сеня впервые за это утро обрадовался дождю. Во-первых, трогательное знакомство с молодой его женой откладывалось, во-вторых, с зонтом было неудобно обниматься, а этого делать ему совершенно не хотелось. Тем не менее, отец попытался заключить Сеню в объятия, не выпуская зонтика. Сеня сделал вид, что пристраивается под его зонтом, и ответил суховатым пожатием свободной отцовской руки. Отец растерялся, и они долго шли рядом молча. Наконец, Сеня не выдержал и промямлил что-то насчёт крымской мокрой зимы. Отец сразу оживился. Стал рассказывать про свою новую оборонную работу, про штормовые предупреждения, про цены на рыке. Ни о новом своем доме, ни о новой жене он не сказал ни слова. Сене даже показалось на миг, что они зайдут сейчас в какой-нибудь ресторанчик, поболтают, а вечером он вернется на вокзал. Эта идея ему так понравилась, что он физически ощутил, как все его телесные и психические зажимы разжались, грудь наполнилась каким-то радостным воздухом, как когда-то в детстве, перед их совместной рыбалкой. Однако радость была недолгой. Отец вдруг остановился, задрал голову и помахал рукой.
- Ларочка….
Голос у него сделался сладковато-приторным, лицо осветилось изнутри. Он обернулся к Сене, сделался сразу озабоченным и добавил уже совсем другим голосом.
- Пошли скорее. Ларочка запеканку к твоему приезду обещала. Наверное, уже остывает…
Сеня перевел взгляд от отца в сторону дома, перед которым они остановились. Попытался найти окно, которому он махал рукой. Сразу понял, что не найдёт. Это была унылая панельная пятиэтажка без балконов. Судя по ободранным стенам, обилию разноцветных «заоконных холодильников»  (пакетов с продуктами) и фанерок на месте выбитых стёкол – общага. Внутренне Сеня аж присвистнул от этого пейзажа. Он помнил студенческие общаги своего города. Были они разных калибров: от довоенных кирпичных домов с высокими потолками и могучими трубами парового отопления, торчащими из черепичных скатов крыш, до типовых высоток с навеки остановленными лифтами. Конечно, студенческие общаги не радовали глаз вазонами цветов у фасадов, но было в них что-то заводное, душевно-бесшабашное. А эта пятиэтажка барачного типа, наводила грустные ассоциации с зоной строгого режима. Впечатление контраста усиливалось радостным видом отца, который на Сениной памяти не проживал меньше чем в двухкомнатной квартире. А уж последний их общий дом на Набережной, по сравнению с этим бараком представлялся боярскими хоромами. «Что же там за Ларочка?» - успел подумать Сеня, прежде чем они остановились в полутёмном общежитском коридоре у видавшей виды двери без номера. Дверь была полуоткрыта. Из влажной теплоты жилья тянуло запахом прачечной и ванили.
- Ларочка, мы пришли, – сладким голосом объявил отец.
- Сразу тапки одевайте! Там Васюткины лежат. Это для Арсения. - Голос хозяйки не показался Сене слишком уж молодым и обрадованным.
Отец замешкался в дверном проёме, пытаясь сложить зонт и одновременно отряхнуть его от капель.
- Ну, куда ты с мокрым зонтом?!
Хозяйка, наконец, показалась в дверях собственной персоной. Энергично вырвала мокрый зонт из отцовских рук, сложила его и бросила куда-то наверх, потом всплеснула мокрыми руками, стащила с головы капюшон халата и тряхнула еще более мокрыми волосами. Попыталась поправить их, но ничего не вышло. Волосы, распались слипшимися светло пегими прядями по бокам. Ларочка отработанным движением обняла отца («моё!»), увернувшись от его губ, влепила ему встречный поцелуй куда-то под ухо и направила мгновенный оценивающий взгляд на Сеню. Два оценивающих взгляда пересеклись в парн;м пространстве тесной прихожей. Сенин взгляд был предопределён всей прошлой историей и тем страшноватым настоящим, которое предстало его очам только что. Ларочка,- должна была перевесить самим своим существованием все те потери, которые принес ей в жертву отец. Хотя бы материальные потери потому, что ценностные и душевные потери измерить невозможно. Но даже если бы последних не было и вовсе, то Ларочка не перевешивала даже малой доли материальных жертв. Так показалось Сене с первого взгляда. Чего было не отнять у Ларочки, так это женского чутья. Она перехватила Сенин первый взгляд и ответила ему взглядом не менее хлестким, а скорее намного более: «Что ты вообще понимаешь, сопляк? Бывший профессорский сынок… Бывший! Потому ОН теперь исключительно и даже эксклюзивно МОЙ! А эта собачья конура, - только стартовая площадка. У нас-то как раз все впереди. А ты, и все, что с тобой у него связано, теперь навсегда только позади!»
- Это моя Ларочка, - представил отец свою молодую жену. – А это Сеня. Наконец-то!
Ларочка вновь набросила на мокрые волосы капюшон, сложила руки в широкие рукава теплого халата, цвета морской капусты.
- Извините, Сеня, руки мокрые… Ну, проходите скорей, мы тут с Васюткой уже заждались вас. Время завтрака, даже субботнего, прошло уже час как…
- Автобус задержался, – представился Сеня по возможности максимально отстраненно. 
«Что еще за Васютка? Сын её что ли? Почему не рассказал про этого персонажа?» - Сеня с удивлением взглянул на отца. Его второй раз в это утро кольнула страшное предположение: «Уж не тронулся ли он рассудком?»
Они прошли мимо закрытой двери в комнату, которая, в силу своей единственности, очевидно, была и спальней, и гостиной, и кабинетом, и мастерской и всем остальным, что еще может прийти в голову воспаленную памятью былых времен. Кухонка была столь крохотная, что напоминала Сене башню танка, где ни одна вещь не должна была валяться без места постоянной прописки, но висеть на стенке, закреплённая клипсами, стяжками или защёлками. Надо было отдать должное хозяйке – так развернуться на шести квадратных метрах смог бы не всякий танкист. Здесь каждый квадратный сантиметр был функционально использован для готовки-сервировки. Ничего лишнего! Крошечный холодильник стоял у входа, равноудалённый от плитки и трубы центрального отопления. Микро пеналы, стояли и висели над микро тумбами. Квадратный стол с задвинутыми внутрь крыльями, был втиснут в угол так, что подрезанный подоконник становился его приоконным продолжением. Клеёнка-скатерть была подшита так, чтобы скрыть место стыка. Как могли за ним усесться три человека, оставалось загадкой. Но уселись теперь четыре! Причём не все из них были размером с Дюймовочку!
Васютку Сеня вначале даже не заметил - настолько он вжался в проем между холодильником и стеной. Пожалуй, что никто кроме него туда бы поместиться и не смог. Васютка смотрел на Сеню исподлобья, затравленно и чуть-чуть враждебно. Было Васютке на вид лет 13-14 (как оказалось 18!) и был он явно не совсем здоров психически.
- Это Вася, - сказал отец чужим голосом. – наш с Ларочкой сыночек.
«Это что, же значит, мой братик? – с ужасом подумал Сеня. Пригляделся повнимательнее. Валять дурака и разыгрывать родственные отношения не хотелось. Не позволяло ни время, ни площадь. «Нет… Не братик. Порода совсем не наша. Это отец подлизывается к ней и к нему».
- Сегодня праздничная запеканка с изюмом! – объявила Ларочка. – Разбирайте по тарелкам. Ставить её некуда.
Первым на праздник желудка бросился Васютка. Лицо его мгновенно озарилось неподдельной, детской радостью. Не донеся до стола тарелку, он начал откусывать с неё, подвигая сладкую корочку пальцами ко рту. Набив полный рот, он повернулся к Сене и радостно пробубнил нечто невразумительное, роняя крошки и слюни на скатерть и колени. Судя по тому, что никто не делал ему замечаний, такая непосредственность была в порядке вещей.  Сеня отломил себе кусочек и стал ковырять его вилкой, стараясь разделить сырную мякоть на молекулы. Над столом повисала гнетущая пауза. Рассказывать о себе, не упоминая близких отцу людей, от которых он ушел было невозможно. Расспрашивать его о новой жизни не хотелось. Спасал Васютка, который продолжал говорить что-то с набитым ртом, теряя кусочки запеканки, но не теряя энтузиазма. С третьего или четвёртого раза Сеня понял, что он все время повторял одну и туже фразу: «У мамы всегда очень вкусная запеканка получается». Спасая ситуацию, и отчасти себя самого от неё, Сеня переключился на Васютку:
- Наверное не каждый день такая вкуснота бывает, да?
Взгляд Васютки немедленно потеплел.
- Баба вкусдо годовид. – он энергично покивал головой.
Сеня перехватил ревнивый Ларочкин взгляд. «Да! Мой Васютка отстаёт в развитии. Но он догонит и еще перегонит вас всех, профессорских сынков. Знали бы вы - из какой задницы он выбирался. И ведь выбрался! Вот уже как разговаривает!». Сеня с плохо скрываемым ужасом переводил взгляд с отца на Ларочку, потом на её сына, потом обратно на Ларочку. Впрочем, задерживать взгляд на ней было опасно. Оттуда по Сене били уже ядрами прямой наводкой.
- Вася в шестом классе  учится, - сказал отец ласково. – Очень любит животных. Было бы у нас места побольше, он собрал бы здесь всех местных щенков, правда Васютка?
Вася энергично кивал головой и тянулся за добавкой. Сеня продолжал дробить запеканку, медленно и неуклонно доходя до деления атомных ядер.
«Чем же она его так взяла? Неужели только молодостью? А может быть она его как-то особенно страстно любит? Чего ему не хватало по жизни? Ведь не мучили его, не строили и не ревновали явно и напоказ. Ну, да… не шибко вкусную готовили еду. Ну, да… в доме часто бардак и неразбериха. Но, ведь с мамой можно было о многом поговорить. Да и все при ней было. Все же в Щукинское училище мымр не берут! Что за наваждение такое? Не понимаю…»
- Ну, общежитие здесь, конечно, не ахти какое. К лету переедим в свою квартиру. – Отец кивал самому себе, чтобы не терять материальность мысли. – Мне вот в мае уже отдел дают.
- Отдел? – Сеня, отвлекся от своих загадок, как будто ему вдруг открылись какие-то невидимые прежде горизонты. – А чем ты тут занимаешься? Ну, в смысле… Что за контора?
- Крылья родины. Секретное предприятие. Ящик. – ответила Ларочка и потянулась за чайником. – Переходим к чаю? Или может быть кофе?
Отец повернулся к Сене. Что-то жалкое, извиняющееся было в его улыбке.
- Ты же знаешь. Все, что летает сильно востребовано. Мне с моим орлиным профилем «МАИ» всегда работа найдется. Тем более в Крыму!
- Я думал, тут только санатории и курортники…
- Этого тоже хватает. Но мы-то не на курорте живем, как видишь. Тут знаешь, какие ветра бывают? Особенно зимой! – отец вдруг притянул к себе Ларочку, усаживая ее себе на колени. Но та вырвалась, успев бросить молнии и в него, и в Сеню.
«Этого еще не хватало» - подумал Сеня, и мысленно засобирался на выход.
- Знаешь, Ларочка, Шлепаков предлагает нам отпуск в марте? Может, поедем в Бакуриани?
«Ого! Они вместе работают. Да еще и отпуск им совместный предлагают… Сейчас она хвост распушит». Словно отвечая на Сенины мысли, Ларочка, развернулась к нему лицом, даже скинула капюшон с головы и тряхнула подсыхающей гривой волос.
- У Васютки же третья четверть? Куда же его, Борюня?
«А кто у нас Борюня? – Сеня было начал оглядываться, но тут до него дошло, что Борюня, это его отец, Борис Сергеевич.  – Борюня значит. Та-а-ак…»
- Как куда? Бабушка давно просится к нам. В марте уже тепло.
 - Не-е-ет. Я хочу, чтобы мама уже с Аллочкой приехала.
- Аллочка, это наша с Ларочкой дочка, – объяснил отец, хотя Сеня это уже и сам понял в ходе ненавязчивого представления всего Ларочкиного семейства. – Учится в Казанском университете. На третьем курсе. Красавица!
- Спортсменка? – спросил Сеня, перехватывая негодующий Ларочкин взгляд.
- Да, и спортсменка, и художница, и будущая журналистка. Летом приедешь – познакомишься.
- Это вряд ли…
- Отчего же?
- Отпуска не будет. Самый разгар сезона. Полевого.
«Похоже, меня хотят втянуть в новое семейство» подумал Сеня и метнул из-под бровей вопросительный взгляд на Ларочку. Ларочка отпарировала сразу и однозначно. Нет. Сеню в новую семью не втягивают. Более того, и не приглашают. Возврата в прошлое для её Борюни не будет ни в каком виде. Мосты сожжены! «Интересно, до каких пор простирается её власть над отцом?» только успел подумать Сеня, как Вселенная ответила ему действием.
Чай был выпит, запеканка съедена до последней крошки (тут Васютка постарался). Отец вопросительно посмотрел на Сеню:
- Может, отдохнёшь с дороги?
Сеня отрицательно покачал головой. Тогда отец перевёл вопросительный взгляд на Ларочку.
- А может, выйдем погуляем? Можно и до моря дойти. Что там у нас с погодой?
- Какое море? У тебя гаражный кооператив через полчаса!  Ты забыл?
Сеня внутренне усмехнулся: «Ну-ка, ну-ка».
- Ну, Ларочка… Все же Сенька не каждый день приезжает! – взгляд отца сделался заискивающим. Но Ларочка оставалась показательно непреклонной.
- Арсений может отдохнуть, пока ты будешь на собрании. Гаражный кооператив тоже, знаешь, не каждую субботу собирается.
- Да нет, спасибо, - ответил Сеня, продолжая внутренне посмеиваться: «Знает, что предложить, чтобы я отказался!». – Я и сам могу до моря дойти.
Это уже был вызов. Отец окончательно смешался в поисках компромисса. Улыбка его сделалась жалкой. «Вот, смотри-смотри! - говорил себе Сеня, выбираясь из-за стола. – Смотри куда приводит дорога в райские кущи!».
- Нет, в самом деле, ты иди на свое собрание, а я погуляю. Все же Феодосия не чужой мне город. Схожу в центр, на Нахимовскую, может, кого из ребят застану  в клубе. А нет, так и до Карантина доберусь. Там больница моя. Навещу своих ангелов!
Отец встрепенулся и ожил.
- Да, Сенька, в самом деле. Тут же твои врачи! Филипп Мансурович интересно еще работает? Пять лет уже прошло?
- Шесть. – уточнил Сеня, - Вот как раз и узнаю.
- Ах, ну да. Шесть… Как время-то летит!
У выхода, отец пропустил Сеню вперед, а сам повернулся к Ларочке. Она поправила ему шарф, притянула за воротник к себе, привычно склонила голову и поцеловала в губы нарочито  долго, как на свадьбе по команде «Горько!». Потом отпустила, развернула и чуть подтолкнула к выходу. Взгляд ее торжествовал.
На улице дождь почти перестал. По небу, похожие на грязную вату, неслись обрывки выпотрошенных дождём  туч. В проемах между ними, за светло-серой пеленой угадывалась голубизна.
- В центр туда? – спросил Сеня, указывая рукой наобум.
- Я тебя выведу на улицу сейчас. Там будет котельная, оттуда пойдет дорога вниз к центру, на рынок.
Шли молча. Отец заметно переживал, что все как-то не так получилось, как он хотел. Сеня старался не проявлять своего желания как можно скорее расстаться.
- Ты не думай, - наконец, выдавил из себя отец, - она добрая.
- Я и не думаю…
- Она очень несчастная была. Очень… Прежний муж её терроризировал. Пришлось уехать. Да и сын у нее видишь, какой? Это от мужа. По наследству…
- Сколько ей лет?
- Почти сорок два.
- Как Антону… Я думал она старше.
- У нее астма. И сердце больное. Вот, надеемся, что в Крыму ей полегчает.
Сеня все никак не мог осознать, что у отца началась новая  жизнь, а к прежней - возврата нет и не предвидится. «Астма, отпуск в марте, новая квартира летом, Васютка этот несчастный и еще дочь красавица-спортсменка в Казани у бабушки. Бред какой-то…»
- Слушай, может хватит, а? – вырвалось у Сени.
Он и сам испугался этого вырвавшегося вопроса. Остановился, как споткнулся. Но отец даже не понял о чем он говорит и шаг не замедлил.
- Нет уж, я тебе доведу. Сказал, что доведу, значит доведу.
- Я не об этом…
Тут уже остановился и отец. Посмотрел на Сеню с укором и сожалением.
- Ты не понял… Я её люблю…
- Все я понял,  – пробормотал Сеня себе под нос, чтобы отец не услышал, и прибавил шагу.
 У котельной они остановились. Отец попытался  застегнуть Сене куртку на верхнюю кнопку. Сеня отстранился. Протянул руку.
- Давай, что ли прощаться.
У отца расширились глаза от изумления.
- Как прощаться? Тебе же домой к понедельнику!
- Нет, я на денёк только.
- А ты же говорил, что на все выходные. Что-то изменилось? – потухшим голосом спросил отец. Видно было, что расстроился он неподдельно.
- Изменилось,– буркнул Сеня, - Все изменилось…
- Ну, зачем ты так?
- А как надо? Как?! Ты знаешь, что мать себе вены резала?
Отец насупился.
- Это все театр, Сеня. Она актриса. А мы все зрители…
- Эта твоя тоже актриса. Только молодая. Сплошные представления…
- Ты еще молод, Сеня, многого не понимаешь. Мы вас вырастили, выпустили в мир. Дай же и мне хоть напоследок порадоваться жизни, а не терпеть и ждать когда она уже закончится!
- Я думал, тебе и с нами неплохо.
- Мне с вами взрослыми и неплохо! Но вы больше не дети, понимаешь? Вы выросли!
- Я думаю - человек всю жизнь растёт. Вот и семья…
- Что семья?
- Для роста. – Сеня замолчал, подыскивая слова. – Ну, понимаешь, если бы ЭТО нужно было только для размножения, то зачем тогда семья? У зверей ведь нет ее. Спарились, разбежались. Да, и то, не у всех. А человек в ней растёт. Я имею в виду не только детей, но и родителей. Разве нет?
Отец посмотрел на Сеню с интересом, как будто видел его впервые.
- Да, ты прав. – Он помолчал. Тоже подбирал слова. – Только бывает - упираешься в потолок уже на третий год брака, и дальше он тебя плющит и плющит. Какой уж тут рост?! Чаще так и бывает, сын. Знаешь почему?
- Ну, и почему?
- Потому, что все начинается со страстей животных, а заканчивается страстями душевными. Смолоду привлекают только формы, а содержание не играет роли. Потом – все наоборот. Знаешь, как раньше-то было? Жениться или замуж выходить без родительского согласия запрещалось. Табу! Потому, что смолоду глаза не на то заточены. Наши предки помудрей нас были! А сейчас уже никто никого не спрашивает. В результате разводов больше стало. Вот ты меня спрашивал, когда женился?
Сеня насупился. Отец вышел на старую свою обиду.
- А ты своего отца спрашивал? – парировал Сеня, зная ответ заранее.
Отец махнул рукой. Нечем было крыть. Оба женились смолоду и без спроса.
- Жаль не доживу до твоих пятидесяти с хвостиком. Посмотрел бы я на тебя! 
- Ты сейчас посмотри. Так и будет…
- Ага. Все так говорят. – Отец снова махнул рукой. Резко махнул. Разговор окончен. – Ладно. У вас своя жизнь, у меня своя. Понимаешь?
- Какая твоя жизнь? Да ты в плену! Ты просто не видишь этого. Она пользуется тобой. Решает свои задачи.
Отец сокрушенно покачал головой.
- Ты не понял… Мы любим друг друга… Ларочка наполняет мои крылья ветром. Я снова могу лететь! Жизнь снова приобрела для меня смысл!
- Дай бог. – Сене становился нестерпим этот разговор на пригорке, продуваемом всеми ветрами. – Дай бог, чтобы я ошибался, а ты был прав.
- Я прав!
Отец порывисто притянул к себе Сеню, обнял, зашептал в ухо горячим шепотом: «Я прав, я прав, я прав». Сеня вырвался из его объятий. Отступил, отвернулся и пошел к морю. Потом остановился, повернул голову. Отец стоял на прежнем месте. Пальто нараспашку, шарф съехал набок, волосы на затылке взъерошены в позе и выражении лица сплошная неприкаянность. У Сени сжалось сердце.
«Добром это не кончится».

Мысль, высказанная, иногда озвучивает прозрение. Даже если она не проговаривается вслух, она все равно уже проливается в поле сознания. Даже если она забывается потом, её уже не изъять из этого поля. Она живет где-то за плинтусом, чтобы потом выскочить оттуда в один прекрасный или черный день, взлететь над тобой птицей Фениксом, чтобы пропеть или прокаркать: «Ну, вот. Я знал, что так будет!» или «Ну вот. Я так и знал…».
Тот поздний телефонный звонок межгорода, и еще пауза и щелчок перед началом разговора, мгновенно воскресили в Сене его мрачные прозрения насчет судьбы отца. Голос на том конце еще только откашливался, а Сеня уже понял: «Вот ОНО. Случилось…». Понял и похолодел изнутри.
- Вы, Арсений Борисович? – спросили мужским голосом.
- Да…
- Это из больницы звонят. Крымская область, Советский район.
Сеня уже ничего не мог ответить. Внутри все пересохло и превратилось в слух.
- Тут ваш отец, Борис Сергеевич, поступил утром с тяжелой черепно-мозговой травмой. Очень тяжелой… Его прооперировали шесть часов назад. Из области бригада нейрохирургов приезжала. Операция прошла успешно. Но состояние у него тяжелое. Вы слушаете?
- Да… – выдавил из себя Сеня.
- Короче, вам бы лучше приехать сюда, Арсений Борисович. Он в реанимации пока. Без сознания.
Сеня, наконец, справился с комом в горле и спросил:
- Какой прогноз?
- Лучше приезжайте. Лучше всего завтра, – ответил голос на том конце. – Это от Джанкоя в Феодосийском направлении, до станции Краснофлотская. Там на местном транспорте до районной больницы недалеко.
- Да… - ответил Сеня и снова онемел.
Он ждал коротких гудков, но на том конце что-то мешкали. Наконец голос, в котором, наконец, проявилась человеческая интонация, добавил: «Поторопитесь». После этого в трубке раздались короткие гудки.
Подошла Лиза. Тронула Сеню за плечо.
- Что случилось?
Сеня поймал себя на том, что продолжает слушать короткие гудки. Сбросил оцепенение, положил трубку, посмотрел на Лизу, сосредотачиваясь. Однако, сфокусировать взгляд на ней и собрать мысли в кучу не получилось.
- Что случилось?! – повторила Лиза уже громче.
- Отец… - выдавил из себя Сеня, - Разбился.
- Как разбился?
- Надо ехать…
- Когда?
- Прямо сейчас.

И снова, как тогда, четыре года назад, был март и на ночных, нечищеных  тротуарах дневная слякоть схватывалась льдом. И снова Сеня, оскальзываясь, бежал к отцу. Но теперь его путь лежал через центральный вокзал, ночной поезд и утреннюю станцию Краснофолотская. Всю ночь в тряском плацкартном вагоне Сеня просидел, уткнувшись лбом в холодное стекло окна. Мелкая морось снаружи иногда освещалась вспышками пролетающих назад фонарей, пустынных ночных полустанков или встречных поездов. Сеня вспоминал детство и молодого отца. Как он ночью выезжал с ним на утреннюю зорьку. Как папа будил его, бодая головой в плечо. Как они брели потом через влажную осоку и Сеня дрожал от холода и возбуждения от предстоящей рыбалки. Перед выходом к берегу, отец обязательно останавливал Сеню, медленно и показательно подносил указательный палец к губам и делал «Тс-с-с». Это означало, что шуметь больше нельзя – рыбу распугаешь. Как потом отец купил свою первую машину, ушастого «Запорожца» и они впервые поехали на рыбалку своим транспортом, и как потом возвращались в город летним вечером. «Запорожец» глох на перекрестках, не хотел заводиться, сзади нетерпеливо сигналили и они вдвоём выскакивали и толкали его к обочине, чтобы пропустить задних. Как потом доехали с ним на этом «Запорожце» аж до Карельского перешейка и там в какой-то почти вымершей деревне искали лодку. Как отец пытался заплатить деду, хозяину, за аренду его лодки, и как тот послал его с его деньгами куда-то очень далеко. И как потом, возвращая лодку, отец пытался всучить деду хоть часть улова, а тот снова его послал. А потом все же вышел из своей избы в белом исподнем, подпоясанный веревкой, посмотрел на их улов и рассмеялся. Забрал все и скрылся в сарае, потом вышел оттуда с парой громадных вяленых лещей и протянул их отцу со словами: «Твою тюльку я коту отдал».
Под утро, Сеня, видимо все же задремал. Ему приснился молодой отец, который с какой-то упрямой настойчивостью и жесткостью бодал его в плечо и говорил женским голосом:
- Просыпайтесь. Краснофлотская!

Первым человеком, которого Сеня увидел в районной больнице поселка Советское, была Ларочка. Она стояла на крыльце в теплой отцовской куртке, наброшенной поверх белого халата, и курила. Сеня не сразу узнал её в платке, плотно завязанном на затылке. Ларочка выглядела лет на десять старше, чем год назад. Круги под глазами и отсутствие косметики делали её похожей на престарелую сестру милосердия из фронтового госпиталя или санитарного поезда. Завидев Сеню, она не улыбнулась, не сделала ни шага ему навстречу, даже не кивнула. Сеня пытался считать с её облика ответ на вопрос, который мучил его всю ночь, томясь в клетке подсознания: «Жив он или нет?». Ничего не получалось. Более того, чем ближе он подходил к Ларочке, тем меньше он её узнавал. Перед ним на обшарпанном крыльце приемного покоя стояла совершенно чужая, прибитая горем, но не раздавленная им, женщина. Наконец он дошел до нее, кивнул и остановился.
- Хорошо, что я вас все же перехватила на входе, - сказала она незнакомым хриплым голосом, - к нему сейчас нельзя. Здесь вот список препаратов, которые нужно срочно купить в аптеке. Плюсиками отмечено то, что я уже купила.
Сеня молча взял протянутую ей бумажку. Названия лекарств были написаны синей пастой наспех неразборчивым подчерком.
- Здесь ничего понять нельзя, - сказал Сеня, оставив попытки навести с Ларочкой хоть какой-то человеческий контакт.
Он попытался открыть дверь и войти в приемный покой, но она преградила ему дорогу.
- В аптеках разберутся. – Ларочка теперь больше походила на полковника-главврача, чем на сестру и тем более милосердия.   
Сеня попытался отстранить ее с дороги, но уперся в стену. Тогда он отступил, смерил Ларочку мрачным взглядом и решил, что ни о чем спрашивать её сейчас не надо. Он обошел здание больницы, нашел во дворе заезд для скорой помощи, и проник внутрь оттуда. Здесь его снова остановили, теперь требовались бахилы. Сеня рассвирепел, оттолкнул вахтершу, пытавшуюся преградить ему дорогу, и рванул вверх по лестнице, подальше от вахт и регистратур. У первой попавшейся ему на пути сестры он спросил, как пройти в реанимацию. Сестричка, наконец, попалась  человекообразная. Узнав Сенину фамилию, она взяла его за руку и повлекла за собой в реанимационное отделение. По дороге нашлись и бахилы и халат.
Вход в отделение реанимации был только по пропускам. Сеня зашел в ординаторскую. Здесь сестричка его оставила, пожелав удачи. Каким-то шестым чувством Сеня сразу распознал врача, который с ним говорил прошлым вечером по телефону. Подошел к его столу и поздоровался.
- Ах, это вы, Арсений Борисович? Оперативно… - врач снял очки, подал руку Сене и предложил сесть. Был он немногим старше Сени, скуласт и серьезен.
- Я могу у вас узнать, что все-таки случилось? – спросил Сеня дрогнувшим голосом.
Доктор взял со стола верхнюю папку, пролистал, снова захлопнул и посмотрел на Сеню испытывающим взглядом.
- Вы же сын его, правильно?
- Да. Правильно.
- А эта дама, которая тут всех на уши поставила, это кто?
- Это его.. Молодая жена.
- Вы не могли бы её как-то утихомирить? Она мешает.
- К сожалению, нет. Я вот сейчас сюда, к вам через неё прорваться не смог, если честно. Пришлось в обход идти, через заезд для скорых.
Врач горестно покачал головой.
- Папа ваш живучим оказался. От таких травм обычно смерть наступает сразу или в первые два часа. – Врач достал из папки рентгеновский снимок черепа, резким движением прижал его к оконному стеклу. – Смотрите. Лобной кости почти нет. Две трети снесло… Это осколки. А это края…Наша бригада обработала рану на месте. Врачи из области, когда приехали, глазам не поверили. Если бы так по затылку ударило, то летальный исход немедленный. А в лобных долях, как видите, мозг хоть ложками вычерпывай, а человек выживает. Тут проблема даже не в лобном отделе, а глубже, в основании черепа. Вот здесь,– он постучал ногтем по страшному снимку. – Возможен перелом основания черепа.
Он посмотрел на Сеню со значением.
- И тогда? – спросил Сеня.
- Ему ведь сейчас шестьдесят один, правильно?
- Ну, да…
- Практически, не жилец,– он сочувственно посмотрел на Сеню. Снял снимок с окна, положил обратно в папку. – Если конечно там перелом и, не дай Бог, мозговая жидкость протекает в носоглотку.
- А она протекает?
Врач пожал плечами.
- Пока не видно. Надо ждать. Все определится в ближайшие сутки - двое.
- А это что? – Сеня протянул ему бумажку со списком лекарств, полученную от Ларочки на входе.
Врач быстро проглядел содержание списка. Смял бумажку и выбросил в урну.
- Это откуда у вас?
- Так это ж список, который мне его жена еще на входе дала. Говорит срочно надо брать в аптеке, то, что подчеркнуто.
Врач посмотрел на Сеню страдальчески. В те далёкие времена здравоохранение было еще бесплатным, и лекарств в аптеках для больницы покупать было не нужно. Более того, такая «самодеятельность» близких родственников больных пресекалась.
Врач сорвал трубку с телефонного аппарата на своем столе и позвонил.
- Алексеич? Я же просил, чтобы вы эту даму вчерашнюю блокировали. Да… Тот, вчерашний, с черпно-мозговой.  Я знаю, что жена… Все же это не санаторий, а реанимация. И что, что пропуск? Я и отобрать его могу. Тут вот сын его приехал. Нет не маленький. Взрослый!

Отец не умер ни назавтра, ни через день. Более того, на третий день он пришел в себя, и даже стал мычать, что-то членораздельное. Вначале просил пить, потом повернуть его на бок. Вид у него был как у космонавта после приземления из царства невесомости, только вместо скафандра – пижама, а вместо шлема – бинты с отверстиями для глаз, носа и рта. Глаза, с налитыми кровью белками, блуждали по потолку и стенам палаты интенсивной терапии. Рядом с ним, почти постоянно сидела Ларочка, которую не могли выдворить из больницы ни уговоры, ни угрозы, ни приказы. Сеню она тоже игнорировала и никаких поручений ему больше не давала. Лишь однажды, когда отец начал приходить в себя, сказала ему решительно
- Вы или следите за выражением своего лица, или не заходите к нему. От вашего ужаса в глазах – мороз по коже!
Сеня оставил ей деньги, которые взял с собой на случай похоронных мероприятий, и на четвёртый день уехал обратно. Свой отпуск без содержания он к тому моменту уже просрочил на сутки.
В день отъезда, отца навещали коллеги с работы. Те самые, с которыми он был в машине, когда произошла авария. Одного из них Сеня знал еще по прежней работе отца. Он помнил, что звали его Иван (дядя Ваня), а вот отчества не знал… Впрочем, в нынешней ситуации было не до этикетов. Сеня выловил его на выходе из палаты и представился.
- А я тебя помню, - сказал «дядя Ваня», - ты же Сеня?
- Да. А вы Иван…?
- Васильевич я, - ответил дядя Ваня, прищуриваясь. – Смотри, как время бежит. Не узнал бы тебя. Заматерел, бородатый стал…
Сеня смутился и промолчал.
На больничном крыльце они остановились. Закурили. Сеня не стал ничего спрашивать. Дожидался начала разговора, сосредоточенно глядя на тлеющий кончик сигареты. Дядя Ваня долго вздыхал, кряхтел и, наконец, разродился речью
- Ты знаешь, это просто какой-то рок над твоим батей! Мы все целы, а его… Разъезжались с самоходным краном на повороте. У того был, видно, башмак не закреплён, ну он и вылетел на вираже. Башмак этот. И прямо к нам в вахтовку. Окно пробил и… влетел. - Иван Васильевич, снова замолчал, погруженный в страшные воспоминания. – А батя твой спал, и голову так вот в ладони опустил. Ну, понимаешь, у нас в вахтовке столик есть у окошка. Он так вот голову на руки и положил там. Хорошо еще шапку меховую сверху оставил, не снял, не подложил под щеку. Она-то его и спасла тогда….
- Какой башмак? Как это вылетел?
- Ну, такой… металлический, что под колёса кладут. Как у вагонов на горке, видел? – дядя Ваня развел руками, как рыбак, показывающий размер рыбины, - В нем весу не меньше полпуда. Представляешь – такую шайбу головой поймать?
- Убьет… - прошептал Сеня.
- Во-от! – кивнул дядя Ваня, - Мы сразу подумали – убило батю твоего. Там, такое… Вспоминать страшно. Нас, главное дело, никого не зацепило, а ему пол головы снесло. Шутка ли?
Он снова замолчал, вспоминая страшные детали того рокового утра.
- Тот-то на кране даже не остановился, гад. Степаныч, водитель наш, тоже не затормозил. В кабине не слышал, как окно в вахтовке разбилось. Мы давай звонить ему и стучать. Он затормозил метров через триста от того места… А мы боимся к отцу твоему притронуться. Так он в кровище и лежит. Короче, думали – все. Убило.
Дядя Ваня прикурил от Сени еще одну сигарету.
- Вызвали скорую. Хорошо - тут близко было. Они сразу приехали. Минут через десять. Нас выгнали всех, и давай колдовать. Молодцы, ребята! Ты им пузырь поставь. Перегрузили его к себе, сирену включили и сюда. Ну, дальше тут его уже нейрохирурги с того света вытаскивали. Вытащили. Чудеса!
- Получается, - он из командировки возвращался?
- Точно говоришь. Травму на работе получил, точнее даже увечье, - дядя Ваня смерил Сеню оценивающим взглядом. Хотел что-то добавить, но промолчал.
- А еще точнее - трудоспособность потерял, - уточнил Сеня.
Дядя Ваня согласно кивнул. Но уверенности в его кивке не наблюдалось. Помолчали.
- Ты же знаешь, как у нас… - Иван Васильевич, развернулся лицом к Сене, упёрся локтями о перила крылечка. – Пока ты живой, крутишься – ты нужен и даже в почете можешь быть. А если вдруг чего случится, тут уж…Извини!
- Знаю, - горестно вздохнул Сеня. - Я тоже терял трудоспособность. Помню, как от меня отписывались и на работе, и в секции. Ну, я-то не в претензии был. Сам виноват. А здесь ситуация другая. Командировка по документам и по факту.
- Так-то так. И вахтовка наша была, служебный транспорт, - вздохнул дядя Ваня, - Но, Степаныч, водитель-то наш не виноват. А тот гад, скрылся. Его так и не нашли…
- А при чем «тот гад»?
- Ну, как. С его машины башмак отлетел. Значит он и виноват…

Следующий раз Сеня навестил отца через полтора месяца. Подгадал под майские праздники. После нежданных снегопадов апреля, наконец, разразилась весна. Опоздавшая на пару недель она, нагоняла упущенное - грела совсем уж летним солнцем, раздувала облака, дразнила голубизной небес. Одуванчики лезли из всех щелей, листочки разрывали почки, по утрам неистово пели соловьи. Природа, будто очнувшись от долгого зимнего забытья, голосила, пахла, пьянела от тепла. Оживал и отец. Ему сняли повязку с бритой головы, оставив только широкий пластырь над бровями, и разрешили  ненадолго выходить в больничный дворик под присмотром. Здесь на лавочке, под зардевшимися зеленью клёнами, Сеня и застал его. Точнее, он дождался из засады, когда Ларочка его покинет, чтобы лишний раз не пересекаться с ее острыми углами. Не смотря на теплый день, отец кутался в зимнюю куртку. Завидев Сеню, он набросил на голову капюшон и даже попытался встать ему навстречу. Впрочем, ноги, отвыкшие от напряжений за время двухмесячного бездействия, подломились, и он снова стал садиться, держать одной рукой за спинку лавки, а другой за палочку. Сеня успел подбежать и подхватить его за спину. Сел было рядом, но поднялся, отошел на шаг и присел на корточки напротив.
- Ты чего это вскакиваешь?
- Разминаюсь,– отец, прищуриваясь, разглядывал сына. Солнце слепило его даже через мощные тёмные очки на пол лица. Он еще больше надвинул  капюшон, пряча изуродованный лоб. - Ну? Рассказывай!
- Нет уж, это ты рассказывай! 
Сеня продолжал озираться и внутренне радоваться тому, что они вдвоем. Еще тому, что отец не просто выжил, а почти восстановился. Ему хотелось принимать это очень желаемое за действительное. В глубине души Сеня понимал, что после таких травм, восстановиться полностью не получится. Но и то, что отец  выжил, не ослеп, не впал в прострацию, встал на ноги и заговорил - все это не переставало казаться ему чудом.
- Ларочка… Скоро придёт... Она расскажет… Мне пока еще трудно…
- Ну, ничего, я итак все вижу. Ты – молодец! Выжил после такого…Уже гуляешь.
- Это все Ларочка… Без неё бы помер…
Сеня оглянулся на дорожку. В пределах видимости никого не было. Но, постоянно оглядываться не хотелось, поэтому он распрямился и пересел на лавку рядом с отцом. Положил ему руку на колено. Под пижамой едва теплилась старческая немощь. Сеня чуть не отдёрнул руку, как от ожога, но спохватился, удержал и даже чуть сжал пальцы. Отец накрыл его ладонь своей - холодной и чуть дрожащей. Так они сидели, молча, довольно долго. Сеня поймал себя на том, что боится посмотреть отцу в глаза. А вдруг там безумие? Скосив взгляд, он различал его неузнаваемо изменённый травмой профиль. Над левым глазным яблоком больше не возвышался надбровный бугорок, и оно выпучивалось жутковатым бугорком в ссохшейся кожуре. Губы отца чуть дрожали и безмолвно шевелились, будто он искал ими подходящие слова, но никак не мог найти.
«А что, – подумал Сеня, - может и в самом деле бы не выжил без нее, без Ларочки своей? Вот только дальше-то что?»
Дальше думать не хотелось. Хотелось просто держать отца за руку, радоваться весне и всеобщему оживанию…
…Ларочка налетела как вихрь – нежданно и неотвратимо. Подошла сбоку, катя впереди себя инвалидное кресло. Кресло было явно казенное. Колеса болтались, скрипели и выписывали восьмерки.
- Вы, Арсений, хоть бы как-то предупреждали о своих налётах.
Она по-хозяйски одёрнула отцову куртку, чуть съехавшую за спину, отерла платком его губы, убрала его ладонь с Сениной.
- Ему совершенно нельзя не то, что волноваться, а просто даже возбуждаться. И говорить тоже еще нельзя.
Отец как-то сразу осунулся, сжался и постарел под стать инвалидной коляске.
- А как же положительные эмоции? – спросил Сеня. – Тоже нельзя?
Ларочка метнула в него пару знакомых с первой встречи бронебойно -подкалиберных молний.
- Об этом уже позаботились на нашей работе….Добрые люди…
Ларочка, вспомнив что-то, полезла к себе в сумочку, извлекла оттуда сложенный вдвое листик бумаги, развернула,  достала ручку. Потом она подвинула Сеню и уселась между ним и отцом.
- Борюня, тут подписать вот это надо. Это заявление от тебя в местком о выделении помощи. Вечером Саяпин обещал заехать, забрать. Нам надо успеть до праздников.
Отец отрешенно посмотрел на Ларочку, потом на Сеню, потом на развернутую перед ним бумагу. Ларочка поискала глазами - чтобы подложить под неё. Ничего не нашла в сумочке. Сеня вынул из рюкзачка книжку, которую захватил в поезд. Подложил под бумагу. Отец долго и неуклюже приспосабливал в пальцах ручку. Было похоже, что он разучился писать.
- Держите его, Сеня.  – Ларочка встала, зашла отцу за спину и, вложив ему ручку в пальцы, стала устанавливать её на место подписи, как это делают учительницы правописания с первоклашками. – Вот тут, Борьчик. Ставь свою закорючку.
- А что это? – несмело прошамкал отец.
- Я же говорю – заявление в местком, на помощь.
- На помощь, - повторил отец и вдруг затрясся в неслышном смехе, - На помощь! Карау-у-ул!
Сеня оценил шутку и тоже засмеялся. Но сразу осёкся, перехватив тяжелый взгляд Ларочки. «Не хорошо смеяться над больным человеком, – говорил ее взгляд. – Тем более над отцом родным!»
Таким составом, втроем у них ничего не получалось – ни порадоваться оживанию природы и отца, ни поговорить о его здоровье и о делах, ни просто помолчать. Ларочка больше походила на закипающий чайник, чем на жену декабриста или хотя бы на сестру милосердия. Глядя на нее, Сеня вспоминал старую шутку «Ничто так не бесит девушку, как… все!» и замыкался в себе. Его отец все еще пребывал между небом и землёй, что-то уже начав понимать о небе и переставая понимать что-либо о земле.
От Ларочки исходила энергия осаждённой врагами крепости. На любой вопрос от Сени ответ ее начинался тяжелым вздохом, после которого шло что-то вроде: «Да, уж… Нечего сказать… Хорошего мало…». Сеня постепенно стал догадываться - откуда берут начало её проблемы со здоровьем. На очередном тяжелом вздохе, он перебил ее, не дождавшись «Ничего хорошего», и сказал в сердцах
- Послушайте, но ведь он реально мог погибнуть. А вот ведь – выжил!
Она чуть не задохнулась от ярости и выпалила на одном длинном выдохе:
- Вам легко говорить, вы сюда заезжаете с мандаринкой раз в два месяца, а я с ним день и ночь дежурю. Вы хоть понимаете, что он стал полным инвалидом? Полным! Осталась только оболочка, и та еле дышит. Ни острого ума, ни быстрой реакции, ни оптимизма, ни чувственности. Ничего в нем не осталось. Ничего!
Сеня с ужасом смотрел на Ларочку. «И это та, которая давала ветер в его крылья!? Которая вернула его с того света на этот и сейчас его удерживает здесь?!» 
- Надеюсь, вы так не думаете на самом деле, - ответил он после долгой паузы, - а если не дай бог думаете, то хотя бы не озвучиваете своих мыслей…
- А вы жестокий человек, Арсений. Жестокий и бессердечный, как и все ваше семейство!
Сеня лишь покачал головой.
- От него все отвернулись. На службе умыли руки. Одна теперь у них забота – рассчитать его поскорей на пенсию по инвалидности, и забыть как кошмарный сон. Родные дети тоже знать его не хотят. Я – крайняя оказалась. А кто обо мне подумает? – плечи у Ларочки затряслись, она замахала обеими руками. – Уходите! Лучше уходите, чем так приходить…
На том они и расстались.

О страшной травме отца и о своих поездках к нему в больницу Сеня маме не рассказывал. Вообще тема отца была закрыта, как слишком болезненная не смотря на то, что со времени его ухода прошло уже больше трёх лет. Между тем тучи над отцом сгущались, и спокойного неба не ожидалось. Не смотря на то, что он выжил в той страшной февральской аварии, жизнь его необратимо изменилась. Рок, как будто специально оставил его в живых, чтобы он в полной мере познал ощущения человека, внезапно ставшего лишним и никому не нужным на продолжающемся празднике жизни. Первая семья и весь узкий круг его старых друзей-товарищей остался в прежней жизни, из которой он попытался сбежать в новую, счастливую и безоблачную. Географически отрыв этот был невелик. Его легко можно было преодолеть за одну ночь, перемаявшись в тряске прокуренного и скрипящего вагона ночного поезда. Но дело было не в географии, а скорее в психологии. Уходя в новую жизнь, человек, сам того не ведая, рвёт нити, связывающие его со старой. Не то, чтобы отца явно осуждали прежние его друзья. Скорее он сам боялся любых приближений к тем орбитам, от которых оторвался. Как баллистик по специальности, он хорошо знал законы притяжения и правила их преодоления. В частности закон отрыва от притягивающей массы. Этот закон гласил, что набрав скорость отрыва, вырывающаяся из поля тяготения ракета, переходит на такую траекторию, с которой уже не будет возврата обратно. Вот он и оторвался. Так, чтобы безвозвратно. Увы, ни один, даже самый лучший баллистик не сможет рассчитать, что случится с оторвавшейся от своей земли ракетой, у которой вдруг закончилось топливо. Ясно было лишь одно. Такая ракета обречена падать!
  Сеня какое-то время после посещений отца в больнице еще лелеял иллюзии о благополучном его возвращении в строй или хотя бы безболезненном завершении трудовой активности. Надеялся на Ларочкину хватку в отстаивании их общих с отцом интересов (они ведь стали мужем и женой вполне официально сразу, как отец получил развод). Старался не допускать мысли о том, что общих интересов у них уже не осталось. Но червячок беспокойства все же грыз его ночами. Тогда он вспоминал свое первое прозрение – «отчего-то знаю, что добром это для тебя не кончится» - и ту мартовскую ночь, когда он пытался отца остановить и вернуть домой. Тогда он вставал с кровати, набрасывал на себя что-то теплое и выходил на балкон. Курил и долго смотрел на небо. Оттуда к нему приходила холодная ясность «Все так и будет»…
Надо было бы съездить к нему. Но куда теперь ехать? Из последнего телефонного разговора с отцом, Сеня знал, что Ларочка таки выбегала в месткомах-парткомах обещанную ему квартиру, и теперь выбегивала пенсию по инвалидности. Договорились о встрече в новой двушке «как только съедем туда из общежития». С тех пор прошло уже почти два месяца, но никаких известий от отца не приходило. Сеня понимал, что «в случае чего» ни Ларочка, ни кто-то из его нового окружения ему не позвонят. Одно дело, когда человек попадает в аварию и его с разбитой головой привозят на скорой помощи в больницу. Совсем другое - когда он вдруг оказывается один на один со своей разбитой головой на обочине жизни. Или хуже того… Да, и было ли у него теперь хоть какое-то «окружение»? Все же Сеня вздрагивал, если телефон вечером звенел частыми гудками межгорода.
Наконец, в трубке прозвучало долгожданное и страшное «Ответьте Феодосии». Был конец августа, Сеня отмечал свой день рождения. Подбирался к сорокалетью. Звонку из Феодосии он не удивился, в глубине души ждал его. На том конце долго хрипело и гудело. Наконец далёкий и слабый голос отца пробился сквозь помехи
- Слышишь меня, Сеня? Алё!
- Да-да! Привет, папа!!!
- Поздравляю тебя! Алё!
- Да, спасибо! Как вы там, на новом месте? Уже можно вас навестить?
Повисла пауза. На том конце снова захрипело и загудело. Наконец, прорезался голос отца. Теперь только Сеня заметил, что был он совсем не поздравительный, а какой-то серый и потухший.
- Да, конечно… Только теперь на новом месте не я… Я на старом. Один…
- В смысле, «один»?
На том конце не то сморкались, не то кашляли.
- Ларочка… В общем она ушла…
У Сени что-то дрогнуло внутри и оборвалось тяжелым, холодным комом. Ком перекрывал горло, мешал дышать и говорить.
- Алё, Сеня! Ты слышишь меня?
- Совсем? – выдавил из себя Сеня.
- Что «совсем»?
- Ну, ушла она насовсем?
- А… Да. Похоже на то… Но я не верю в это. Этого просто не может быть…
«Ну, вот… Я же говорил…Я же предупреждал…» проносилось в Сениной голове.
 - Алё, Сеня!
- Да… Я перевариваю то, что ты сказал.
- Диктуй свой адрес, я приеду.
- Что?
- Ты в новой квартире или где?
- Алё… Сеня!
- Я приеду!!! Где тебя искать? Я же не знаю где твоя новая квартира!
- Я в общежитии, Сеня. Ты там был. Только меня на первый этаж перевели. В общую комнату…
- А почему?
- Что почему?
- Почему ты не в квартире? Это же твоя квартира!
- Ну, да…Но, понимаешь… Квартиру мы делим. Пока они там с Васюткой… Алё!
Сеня прикрыл ладонью трубку и грубо выругался. 
- Сеня… Приезжай. Мне очень плохо…

Сеня выехал в Крым в первый выходной сентября. Стоял нестерпимый зной. Ночью в раскрытые окна вагона влетал перегретый воздух степи, настоянный на железнодорожных ароматах шпал и дымов. Соседи попались шумные. Всю ночь по узкому проходу плацкартного вагона сновали тени, раздавались взрывы хохота, неугомонные дети играли в прятки, забирались на третьи полки, а когда находили друг друга, поднимали жуткий гвалт. Сеня оставил попытки заснуть и перебрался в грязный тамбур. Здесь к железнодорожным запахам примешивались запахи туалетные. Сеня курил и старался выстроить хоть какой-то приемлемый план общего будущего, в котором его отец переставал быть жертвой собственного безрассудства. Ничего не получалось…
Во Владиславовке поезд стоял долго. Сене даже удалось передремать на своей боковушке часа полтора. Так что к вокзалу Феодосии он подъехал не совсем разбитым. До отцовского общежития Сеня добрался ранним вечером. В коридоре первого этажа было не так жарко, как на улице. Пахло старой мебелью и щами. Сеня подошел коморке  вахты, просунул голову в окошко. В глубине у древнего письменного стола он разглядел склонённую фигуру вахтерши. Она помешивала ложкой варево в мелкой алюминиевой кастрюльке, придерживая её на электроплитке другой рукой через полотенце. «Вот откуда этот запах» - понял Сеня. Покашливать ему не пришлось. Профессиональным взглядом вахтерша увидела Сеню, не оборачиваясь к нему.
- Чего надо? – голос ее был не самым любезным.
«Видимо прошла по кастингу голосов» - подумал Сеня. Вслух он назвал фамилию отца.
- А ты ему кто будешь? – спросила вахтёрша, продолжая помешивать варево.
- Сын.
Вахтерша, сняла с плиты кастрюльку, поправила прическу, мельком взглянула на Сеню и отперла дверь в свою коморку.
- Ну-ка зайди сюда, коли сын.
Сеня итак уже был на полпути туда, что-то учуяв в её последних движениях. Внутри было нестерпимо душно. Запах щей довершал букет летнего, субботнего вечера.
- А звать тебя как?
- Сеней.
- Семен Борисыч, значить.
- Вообще-то я Арсений. Но… можно и Семен. Лучше все-таки Сеня.
- Ты вот, что Сеня. Давай не умничай. А отца своего родного спасай.
Сеня присмотрелся к вахтёрше. Была она хоть и пенсионного возраста, но вполне еще в силах и даже в средствах. Волосы крашены хоть и хной, но недавно. Да и уложены  не как-нибудь, а с целью придать шарм. Даже следы косметики наблюдались, хотя и отечественной, но вполне заметные на губах. Впрочем, внимание его привлекли не губы её, а глаза. Были они зеленовато-серыми и сверлили Сеню, как две бормашины.
- А поподробней можно? – спросил Сеня.
- Чего б я тебя сюда приглашала, Сеня? Семен Борисыч, точнее, – она выдвинула стул напротив, выглянула за дверь и закрыла полукруглое служебное окошечко. Потом стряхнула крошки со скатерти, выдвинула центральный ящик и сложила туда стопку бумаг, чтобы полностью очистить стол. Подперла голову кулаками и пристально посмотрела на Сеню.
- Что-то ты не очень на него похожий.
- Да он и сам на себя сейчас уже не очень похожий, - ответил Сеня задумчиво.
- А ты давно его видел в последний-то раз, батьку своего?
- Вот на майских праздниках. Он еще в больнице лежал.
- Ты сейчас на него посмотри… Не узнаешь. Мне-то что? Я человек посторонний. А только жалко его. А ты все же сын. Если сын, конечно. – Она ее раз недоверчиво осмотрела Сеню.
- Да сын я, сын.
- От первого брака должно?
Сеня хмыкнул. Вахта была компетентна, как и положено быть вахтам.
- Ну, да. Этот-то ихний Василёк, ненормальный. Он же ее сын. Молодухи евойной. А ты, значит его… - она вздохнула, - Видишь, как бывает. Родной сын, а дальше чем приёмный.
- Ладно, - посуровел Сеня, - давайте ближе к делу.
- А дело простое тут. Отца твоего сразу списали, как он инвалидность получил. Рассчитали на пенсию по инвалидности, и давай выписывать отсюда. А ведь он на очереди на квартиру первый стоял. Да, и вообще, – она понизила голос, - он тут второй человек уже был после Дубишкина. Он же у тебя прохвессором был, ты знаешь?
- Я в курсе. Про Дубишкина только не понял. Это кто? Вы же сказали, что отец первым стоял на квартиру.
- Дубишкин это директор тут. У него квартира давно уже есть, в центре города. Трехкомнатная. И дача. И гараж. А вот у твоего отца теперь ни кола ни двора… Только дыра во лбу и выходное пособие по нетрудоспособности.
Она вздохнула и поманила Сеню ближе. Заговорила шепотом.
- Эта его молодуха-то…
- Ларочка?
- Вот-вот. Она и дочка её эта, звезда телеэкрана.
- Аллочка?
- Наверное. Не знаю точно. Они у него, у отца твоего квартиру-то и оттяпали. Вначале выбили её из Дубишкина, а потом оттяпали. – вахтёрша обернулась к кастрюльке, попробовала оттуда ложкой щи. Обожглась и ложку бросила. - Эта что помоложе, сюда журналистов нагнала из центру. Стерва… Прям, журналистское расследование.  Ну, профком и сдался сразу. А он же, батька твой, прохвессор, слаб головой видно стал после аварии-то. Все на нее и отписал, на молодуху свою. Своей собственной рукой.
- Откуда вы все это знаете? – поразился Сеня.
- Да это все тут знают!
- И что теперь?
- А что? Она ордер на квартиру получила по доверенности от него. А его получается из энтой квартиры потом и  попёрла. Понимаешь, Семён Борисыч?!
Сеня ошарашено покачал головой. Он не понимал.
- Ну, я не знаю - сколько она там своего народу прописала, но видимо немало. А потом сразу на развод подала. А когда делить стали, ему полприхожей досталось. Вникаешь? Это хорошо, что наш комендант Василий Васильевич добрый человек. Приютил отца твоего в гостевой. Но, это ж ненадолго. Вот осенью народ из отпусков повозвращается, и попрут твоего отца на улицу… Он же теперь на пенсии. Значит не в штате уже. А куды ему, одному с проломленной его башкой. Беда… Так еще ведь мало этого!
- Боже что ж еще-то?
- А то! – она указала пальцем на окошко, выходящее на улицу. – Его, отца твоего, тут уже охаживают разные…
- Так ведь с него и взять больше нечего!
- Как нечего? А пенсия!? И потом, эти, дьяволы… - Вахтёрша возвела взор к невидимым куполам и перекрестилась. Потом вовсе понизила голос и наклонилась к самому Сениному уху, - они за душами охотятся, не за деньгами!
- Это кто ж?!
- Сатанисты! Еговисты! Ходют с книжками своими. Завлекают…
Сеня почувствовал, что ему пора идти. Резко встал из-за стола. Слегка поклонился вахтерше.
- Пойду я к нему, пожалуй.
- Иди-иди. Третья дверь по коридору, справа. Номер пять. Это гостевая. С соседями! 
Когда отец вышел к нему из гостевой комнаты номер «пять», Сеня в первую минуту и в самом деле не узнал его. Может потому, что впервые голову отца не прикрывал ни капюшон, ни шляпа, ни повязка, и он увидел страшный след его травмы в полной и жуткой своей «красе». На месте лобной кости зияла впадина, прикрытая старческой кожей. Кожа то натягивалась, то опадала. Как будто от дыхания. Правый глаз вспучивался над провалом лба грецким орехом. Отец смотрел на Сеню, и взгляд этот горел тем же безумием, настоянным на ожидании чуда, что и у Сениной матери, тогда, почти пять лет назад, когда отец ушел из дому, думая, что навсегда. Сеня невольно вздрогнул. Роковой круг замыкался на его глазах так явно, что трудно было этого не заметить.
- Я все знаю, - тихо сказал Сеня, когда они вышли и сели на лавочку у входа в общежитие. Краем глаза Сеня видел, как вахтёрша провожала их взглядом до дверей.
Отец сидел молча и отрешенно. В глазах его стояли слёзы, которые он и не пытался сдерживать. При ярком свете раннего южного вечера Сеня разглядел его наряд, и сердце его в который уже раз за последний час сжалось. Все на отце – от старых шлепанцев на босых ногах, до линялой футболки с надписью на груди «Союз - Аполлон» -было многократно изношено и подлежало немедленному выбросу. Удручало то, что отец, казалось, совершенно не замечал своего плачевного внешнего вида. Сене нетрудно было догадаться, что его внутренний вид, а точнее душевное состояние, был намного плачевней.
- Что ты знаешь? Ты ничего не знаешь…
- Знаю, что ты уже на пенсии. Что остался без квартиры, а тут живёшь на птичьих правах.
- Разве в этом дело? – Отец обернулся к Сене, пытаясь найти в нем какое-то объяснение случившемуся. Долго смотрел так, но ничего не нашел. – Она ушла от меня… Ларочка ушла…
- Тебя это удивляет? Ты не был к этому готов?
- Это все её дочка… Разлучница!
- Пап, давай сейчас не будем об этом. Я думаю, что тебе пора домой…
Отец горько усмехнулся.
- Вот мой дом… - он оглянулся на обшарпанный подъезд общежития.
- Неправда. Твой дом с нами. Я поговорил с мамой, она примет тебя. Мы снова будем все вместе. – Сеня, мягко говоря, выдавал желаемое за действительное, но иного пути для себя сейчас он не находил. - Ты вернешься, и мы снова будем жить одной семьёй. Все наладится!
Отец как будто даже не слышал его. Взгляд его отрешенный и замутнённый слезами бродил в иных пространствах, искал иных решений.
- Но как она могла послушать её?! Ведь мы любили друг друга…
- Ты сейчас о чем? 
Сеня никак не мог дойти до дна отцовского отчаяния, чтобы оттуда, уперевшись, попытаться вытащить его. Между ними выходил разговор глухого с немым.
- Ты знаешь, мама ведь с Антоном уже здесь, в Крыму живут. Почти год, как переехали. Разменяли нашу старую квартиру, и сюда махнули. Все ведь не случайно!
Отец как будто и не слышал. Сидел отрешенный. Повторял одну и туже фразу на разные лады, как обезумевший:
- Как она могла уйти?! Ведь мы так долго шли друг к другу…Почти десять лет!
- Послушай меня, папа. Я скажу тебе жесткие вещи, но иначе нельзя. Тебе нужно выйти из своего оцепенения. Точнее из своего самообмана.
Отец медленно развернулся к Сене лицом. На седой его щетине блестели слезинки. Взгляд блуждал. Сеня понял, что отец его сейчас не услышит, а если даже и услышит, то не воспримет всерьез.
- Ладно, не сейчас. Давай поступим так, - Сеня положил ладони на его плечи, как бы не разрешая ему снова улететь мыслями в свои небеса. – Я найду тебе жилье, там, рядом с нашими. Это хорошее место. Южный берег. Красота! Зимой цены на квартиры падают. Куплю тебе однушку по соседству с мамой и мы тебя перевезем отсюда. Понял?
Отец плакал уже почти навзрыд. Сеня чувствовал, что и сам еле сдерживается. Нечего сказать – мужской разговор…
- Продержись еще пару месяцев. На кого я могу тебя здесь сейчас оставить?
Отец только моргал воспаленными, красными глазами. С кончиков ресниц, на футболку «Союз- Аполлон»  капали слезы.
- Ладно. Я знаю на кого…
Они еще часа полтора провели вместе. Сидели рядом. Гуляли вокруг общежития. Сеня теперь уводил отца от больной темы. Говорил с ним о его самочувствии, о ценах на рынке, о погоде, о его соседях по гостевой комнате. Отец оживлялся. Даже начинал посмеиваться. Но потом вдруг снова впадал в оцепенение, и тогда Сеня вспоминал какой-нибудь анекдот или смешной случай из своего детства. Начало темнеть. Он проводил отца обратно, а сам зашел на вахту. Вахтерша как будто ждала его. Сразу отложила книжку, которую читала или просто держала в руках.
- Как вас звать? – Спросил Сеня, присаживаясь. Доведенный до края обстоятельствами жизни, он мог становиться жестко настойчивым.
- Любовь Петровна. Вот и познакомились…
- Вот, что, Любовь Петровна, я вижу, вы человек душевный и неравнодушный к чужому горю. – Сеня выжидательно посмотрел на вахтершу. Та не смутилась и не удивилась. Цену себе, похоже, знала. – У меня к вам деловое предложение. Присмотрите тут за моим отцом. За пару месяцев я решу вопрос с его жильем и заберу его отсюда. Предложение не бесплатное. Ну, вы поняли, да? Мне главное, чтобы его на улицу не выставили до этого срока.
- А что я могу? Я человек маленький. Это вам надо к Дубишкину идти или к Василь Василичу. – вахтёрша было напряглась, но уже через минуту как-то сразу помягчела. - А присмотреть за ним я итак присмотрю. И денег мне ваших не надо. Вы его только не бросайте. Он итак уже со всех сторон брошенный…
- Куда же я пойду? Сегодня суббота, а в понедельник мне и самому на работу.
- Василь Василич тут недалеко живёт. Я объясню, как его найти. Он человек душевный, хоть с виду и не скажешь. Из отставных, морских.
- Тогда, давайте. Рассказывайте.
Комендант, и в самом деле, оказался человеком отзывчивым. Сеню в дом не пригласил, но выслушал и в ситуацию вник. Более того, явно испытал облегчение, когда понял, что выдворять беспомощного старика-инвалида из общежития ему не придётся. На прощание они обменялись телефонами. Сеня пообещал не тянуть с решением жилищного вопроса для отца и отбыл восвояси.

В следующий раз Сеня приехал уже не к отцу, а за ним. Удача на сей раз сопутствовала им обоим. С квартирой все получилось наилучшим образом. Да и маму оказалось уговорить было не сложно. Тем более, что жить им предстояло уже не под одной крышей, а по соседству. Услышав о бедственном положении своего бывшего мужа, она прониклась к нему жалостью, и удивительно легко все простила. Сказала лишь ни к кому не обращаясь:  «Это его Бог наказал за меня и за мать его! Что уж теперь…».
Был поздний ноябрь. Здесь на юге, еще не вся листва облетела в городских скверах, но на подступах к городу леса уже стояли голыми, утопая в желтизне. В городе было пустынно. Видно, последние курортники отбыли домой давным-давно. На вахте дежурила какая-то незнакомая Сене женщина. Была она явно моложе Любови Петровны, строга и безучастна. На Сенин вопрос дома ли отец, пожала плечами.
- Я его не пасу…
Тогда Сеня постучал в комнату номер пять. Долго никто не отпирал. Сеня приложил ухо к двери. Там слышалось какое-то шевеление. Сеня постучал еще, настойчивее. Наконец, в замке провернулся ключ и дверь приоткрылась. В проёме появилась фигура в трусах и рубахе, наброшенной на голое тело. От фигуры шел густой выхлоп дешевого спиртного и такого же курева.
- Что надо? - спросила фигура, прикрывая собой вход.
Сеня понял, что не вовремя, но отступать было некуда.
- Борис Сергеич здесь живёт?
- Нету его. Ушел после обеда сразу.
- Ой!
Сеня испугался, что дверь сейчас закроется, и удача отвернётся от него.
- Погоди, командир, не закрывай! Я за ним приехал. Я его сын!
- Так что, что сын? – смурная фигура в дверях не поддавалась на уговоры. – Тут уже дочка его побывала. Стрясла что смогла и уехала. Вали давай!
Дверь перед Сениным носом захлопнулась.
Сеня попятился, развернулся и вышел на крылечко. Идти было некуда. Разве что искать Василия Василича или надеяться на чудо. В таких случаях Сеня выбирал второй вариант и полагался на своего Ангела-Хранителя. Знал, что он где-то близко, хоть и крыльев его не слышал и сияния не наблюдал. Чутье его не обмануло и в этот раз. Минут через десять, к крылечку подошла Любовь Петровна. Сеня её не узнал в осеннем пальто и платке. Зато она Сеню признала сразу. Подходя, улыбнулась ему, как старому знакомому.
- Забираете, папу вашего?
- Да! Хочу забрать. Вот только найти его не могу. Не подскажете где искать его?
- Так он на берег, наверное, пошел. Пропадает тем целыми днями. Тут недалеко старые пирсы. – Она вывела Сеню на улицу и показала узкий проход между частными домами. – Здесь, через огороды тропинка будет и потом вниз. Увидите, там пирсы.
Сеня поклонился с благодарностью и отправился к морю.
- Привет ему передавайте от Любы! Он со мной всегда здоровался. Вежливый такой был… 
Отца он разглядел издалека на пустынном песчаном пляже, слева от древнего полуразвалившегося пирса. Пляжик был грязненький и неухоженный. Серые осенние волны прибивали к нему рваные пакета и плавучий строительный мусор. Отец сидел лицом к морю на перевернутом ящике. Был он в той же старой куртке, в которой поступил в больницу посёлка Советское полтора года назад. На голове была нахлобучена несусветная лыжная шапочка с опавшим помпоном. Справа от него виднелось маленькое кострище. Тощий дымок стелился от него к берегу. «Бомж!» – пронзило Сеню изнутри. «А ведь и в самом деле. Самый настоящий бомж! Лыжная шапка есть, не хватает только лыжной палки, чтобы легче шариться по мусорным бакам». Он ускорил шаг и к отцу уже подбежал. Но тот так и не обернулся. Сидел в прежней позе, уронив голову. Сеня заглянул ему через спину и увидел листок бумаги с рукописным текстом. Отец читал письмо.
- Я за тобой! – бодрым голосом отрапортовал Сеня. – Собирайся, поехали.
Отец обернулся, не сразу узнал Сеню, а, узнав, слабо улыбнулся ему.
- Знаешь, как меня Ларочка называла?
- Собирайся, поехали! – повторил Сеня, внутренне раздражаясь, но стараясь этого не показывать
- Лётчик…Любимый мой лётчик…
- Тогда, собирайся – полетели! Чем ты тут занимаешься?
- Да вот, - отец протянул Сене исписанный листок, - читаю её письма. Перечитываю… и сжигаю.
- А ты сентиментален...
- И вот, что интересно, - продолжал отец, как будто не слышал сына, - с каждым новым сожженным письмом мне становится легче. Я все больше понимаю, почему так все вышло. Почему она решила уйти от меня…
- И почему же?
- Я сам виноват. Не оправдал её надежд… Она мечтала о нашем с ней доме с камином и собакой у огня.
- И еще с вертолётной площадкой у подъезда, да? Ты же лётчик. У каждого приличного лётчика должен быть свой вертолет. Разве нет?
- Не ёрничай, Сеня. Она и в самом деле считала, что мне все по плечу. А это придаёт сил. Ты даже не представляешь, как окрыляет любовь любимой женщины.
- Мне кажется, - ты слегка романтизируешь свою Ларочку. А ей от тебя нужны были деньги, жилплощадь и забота о её подрастающих детях.
Отец отвернулся и горько покачал головой.
- Нет. Ты не понимаешь. – Он поднял над головой исписанный листочек. Потом опустил его, надвинул на нос очки и прочел: «Я не хочу рушить твою семью. Все решишь только ты сам. А я смиренно приму твое решение. Каким бы оно ни было. Мне кажется, -  мне хватит сил на любое. Моя любовь придает мне сил».
Дочитав до конца, он зажал листок зубами, медленно извлёк спичку из коробка, несколько раз чиркнул ею, дождался, чтобы она разгорелась, и только после этого поднес пламя спички к уголку письма. Пламя охватило его жадными языками. Листочек мгновенно сморщился, стал чернеть и сокращаться в размерах. Когда пламя стало лизать его пальцы, он разжал их, и обугленный трупик письма спланировал в сторону кострища. Сеня проводил его планирование взглядом.
- Ну да. Типа я не стану рушить твою семью, ты это сделаешь за меня, - тихо отозвался Сеня, и горько усмехнулся. – Как у нее все складно вышло! Ты остался без зубов, без работы и без штанов. Ну, и во всем еще и виноватый…
Отец, не оборачиваясь, кивнул головой. Потом уронил её на грудь. Лыжная шапочка с помпоном наползла ему на нос и сбросила очки на песок.
- Слушай, я не хочу разрушать твою сказку, – продолжал Сеня, - Но ты же сам видишь. Она закончилась. И конец у нее грустный.
- Я и виноват в этом. А кто ж еще? – Отец, кряхтя, нагнулся, нашарил свалившиеся очки, не отряхивая, одел их обратно. Во всех его движениях, в дрожащих руках и согбенной, изуродованной голове была какая-то удивительная, обреченная покорность. – Она хотела лётчика, а ей остался изуродованный извозчик без лошади. Так пусть хоть квартиру забирает. С паршивой овцы, хоть шерсти клок…   
Он повернулся к Сене всем корпусом так, что ящик под ним жалобно заскрипел. Очки, залепленные мокрым песком, сползли ему на кончик носа. В глазах стояли слёзы.
- Знаешь, ведь она была со мной все эти страшные дни, когда меня убило.
Сеня вздрогнул.
- Тебя не убило!
- Я тоже так думал… А теперь не знаю. – Он надолго замолчал, рисуя веточкой на песке каракули. А может быть, выводя сакральные письмена на неизвестном науке языке. - Не понимаю… Зачем я вообще выкарабкался? Там было так хорошо!
- А тебе не приходил в голову простой ответ?
Отец взглянул на Сеню с мольбой в глазах. Молча ждал, что тот скажет.
- Все просто. Тебе дали шанс еще при жизни вернуться в ту точку, где ты совершил.. ошибку. Вернуться, покаяться и тем все исправить.   
- Ты думаешь?
- Уверен. 
Сеня вдруг поймал себя на том, что видит всю эту пятилетнюю эпопею с почти трагическим финалом как благодать. Он не смог бы объяснить словами, в чем же здесь заключалась эта благость. Но ясно чувствовал, что миром и в самом деле правит любовь. Не та, которая кружит голову весной. Не та, которая омолаживает старческое тело. Даже не та, которая оживляет на самом краю и даёт ветер в крылья, чтобы взлететь. Но та, при которой так легко отдавать последнее, не держа ни зла, ни обиды. Та, что приводит к принятию и прощению даже тогда, когда кажется, что все мосты сожжены, и смысл продолжать цепляться за жизнь утерян.